Текст книги "Маркиза де Помпадур"

Автор книги: Анри де Кастри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мари-Анн лежит в постели больная. Она наслаждается своим торжеством, когда Морепа подает ей королевское послание. В своем письме Людовик XV просит любовницу и ее сестру вернуться в Версаль. Морепа горячо добавляет, что Его Величество не имел никакого представления о том, что произошло во время его болезни: это означает, что король не чувствует себя ответственным за унижения, которые пришлось перенести герцогине де Шатору и ее сестре де Флавакур.

Мари-Анн отвечает, что всегда была уверена в полной непричастности короля к перенесенным ею публичным оскорблениям. Она добавляет, что ее чувства к королю не переменились и она с радостью навестит его, как только поправится.

Она находит силы после ухода Морепа нацарапать несколько записок, чтобы объявить о своем триумфе герцогу де Люиню и другим придворным. Она убеждена, что сможет вернуться в Версаль в субботу, 28 ноября 1744 года. Увы! Ее состояние внезапно ухудшилось; к жару прибавились нестерпимые головные боли.

Ее врач, некто Вернаж, позвал на консилиум коллегу Дюмулена, сказав больной, что того прислал король. Прогноз врачей был настолько сдержан, что Мари-Анн составила завещание, сделав наследницей всего состояния свою сестру, герцогиню Лораге де Бранка. Затем она призвала иезуита, отца Сего, которому исповедалась; священник церкви Святого Сульпиция дал ей последнее причастие.

Госпожа де Флавакур, с которой у нее случались кое-какие размолвки, приехала поцеловать умирающую сестру. Той сделали сильное кровопускание, что принесло непродолжительное облегчение. Ночь с 30 ноября на 1 декабря прошла очень плохо, и в последующие дни у больной начался бред.

Людовик XV, которого постоянно извещали о состоянии здоровья его любовницы, выглядел озабоченным. Он отказался ехать на охоту и заказал богослужение в часовне при замке и в приходе Богоматери за выздоровление Мари-Анн. Однако новости приходили все более печальные.

Старшая сестра Луиза, забыв о своих законных претензиях, приехала, чтобы ухаживать за умирающей. 5 декабря у герцогини де Шатору началась агония, и двое суток спустя она скончалась.

Мари-Анн было всего двадцать семь лет. Отпевание состоялось 10 декабря в церкви Святого Сульпиция, тело предали земле в часовне при этой церкви.

Боль Людовика XV была велика, но по свойству его сухого сердца поверхностна и преходяща; он не мог обойтись без любовницы, и за него уже подумывали о замене госпожи де Шатору.

Во время охоты в Сенарском лесу, которой он предавался во время пребывания в Шуази, ему случалось порой заметить присутствие восхитительной молодой женщины, следовавшей за охотниками то в розовом платье и голубом фаэтоне, то в голубом платье и розовом фаэтоне. Возможно, король справился о ее имени, поскольку посылал ей дичь.

Однажды фаэтон повстречался с каретой герцогини де Шатору, и госпожа де Шеврез, сопровождавшая фаворитку, заметила, что сегодня незнакомка красива как никогда. Тогда разъяренная герцогиня де Шатору наступила на ногу своей компаньонке с такой силой, что той чуть не сделалось дурно.

На следующий день де Шатору объяснила причину своего довольно грубого поведения:

– Разве вы не знаете, сударыня, что эту малышку д'Этиоль хотят подложить королю?

Таким образом, об имени прекрасной незнакомки уже навели справки. Ришелье сообщает об этом в своих мемуарах, написанных многие годы спустя. Он датирует событие 1743 годом, что возможно, но спорно, ибо герцогиня де Шатору тогда лишь начинала свою карьеру, однако уже была уверена в своем влиянии на короля. Впрочем, тот якобы говорил ей о вероятных видах на госпожу д'Этиоль. Ришелье также уверяет в своих записках, будто герцогиня де Шатору запретила госпоже д'Этиоль следовать за охотничьим выездом короля, что значительно превышало ее полномочия.

Не тот ли самый Ришелье впоследствии посоветовал королю заменить покойницу госпожой д'Этиоль, расхваливая прелести связи с мещанкой?

Об этом часто говорили, не имея полной уверенности.

Теперь мы должны точно обрисовать фигуру этой госпожи д'Этиоль, которая под именем маркизы де Помпадур сыграет столь значительную роль при французском дворе и в истории.

Глава 2. Жанна-Антуанетта Пуассон, мадам Ле Норман д'Этиоль

Мадам д'Этиоль при рождении была названа Жанной-Антуанеттой Пуассон. Она появилась на свет в Париже на улице Клери 20 декабря 1721 года.

Ее отец был скромным финансистом невысокого полета. Его звали Франсуа Пуассон, родился он в 1684 году в Прованшере, в Лангрской епархии, в простой семье ткачей.

В двадцать лет он покинул отчий дом, нанявшись погонщиком лошадей к снабженцам армии маршала де Виллара. Он был замечен интендантами, знаменитыми братьями Пари; оценив его способности, они сделали Пуассона одним из старших приказчиков.

Этот пост позволял получать хорошие барыши, принимая на себя большой риск и дерзко пользуясь кредитом. Пуассон сначала оказался на высоте, в частности, когда регент поручил ему обеспечить продовольствием Прованс во время чумы в Марселе в 1720 году. Он получил разрешение купить должность фуражира корпуса Его королевского Высочества герцога Орлеанского.

В 1725 году во время перебоев с хлебом Пуассон, находясь на службе у братьев Пари, занялся снабжением столицы. Но эти операции вызвали расследование со стороны управляющих государственными финансами; они обнаружили, что Пуассон заключал фиктивные сделки. Ему велели представить отчет и по решению Государственного совета от 20 мая 1727 года объявили должником королевской казны на сумму в двести тридцать две тысячи ливров[7]7
  Около 830 тыс. евро.


[Закрыть].

Уверяют, что помимо этого он был приговорен к повешению, но следов подобного приговора не обнаружено, хотя Пуассон находился в бегах и его дело было самым что ни на есть серьезным. Укрывшись в Германии, он стал добиваться пересмотра процесса; после многочисленных обращений к кардиналу де Флёри он смог вернуться во Францию восемью годами позже, с охранной грамотой. В 1739 году он добился от Совета частичного списания долга и начала реабилитации. Позднее благодаря своей дочери он получил помимо грамоты о жаловании дворянства приличное содержание и грамоту об общественной признательности как раз за то, что некогда чуть не привело его на виселицу.

В июле 1741 года во время войны за австрийское наследство он был уполномоченным Франции, и доверие, оказанное ему в данном случае, на какое-то время заткнуло рот его гонителям.

В 1715 году Пуассон женился на девице Ле Карлье, дочери интенданта Монетного двора, однако в 1718 году овдовел, и братья Пари умудрились найти ему новую супругу. Поиски оказались недолгими, поскольку Франсуа Пуассон снова женился в тот самый год, как овдовел, на дочери офицера интендантской службы артиллерии, который одновременно был подрядчиком на скотобойне при Доме инвалидов. Ее звали Луиза-Мадлен де Ламотт, ей исполнилось всего девятнадцать лет, тогда как ее супругу уже перевалило за тридцать три.

Как говорит Барбье, это была брюнетка с белой кожей, одна из самых красивых женщин Парижа, а ума у нее было хоть отбавляй. Вот только неясно, почему она согласилась связать свою судьбу с неотесанным мужланом, каким был Франсуа Пуассон.

В этом браке родилось трое детей: Жанна-Антуанетта, которая станет знаменитой маркизой, Франсуаза-Луиза, родившаяся в 1724 году и умершая в младенчестве, и Франсуа Абель, родившийся в 1725 году, будущий маркиз де Мариньи.

Не похоже, чтобы госпожа Пуассон была образцово верной супругой; в частности она стала любовницей Пари де Монмартеля, одного из начальников своего мужа; говорили, что она благоволила к Ле Блану, военному министру, а еще более – к галантному откупщику Шарлю Франсуа Полю Ле Норману де Турнему. Именно ему лукавая молва приписывает отцовство детей Пуассона. Совершенно точно, что Жанна-Антуанетта не унаследовала ни одной грубой черты своего законного отца. Зато весьма походила на свою мать, считавшуюся красивее ее самой.

Когда Пуассона обвинили в растрате, его состояние было опечатано, и жена его могла существовать лишь благодаря щедрости Ле Нормана де Турнема. Правда, Пуассон продолжал заниматься воспитанием своих детей по переписке.

Он посоветовал воспитывать Жанну-Антуанетту в монастыре, и ее отдали в монастырь урсулинок в Пуасси, где сестра ее матери была монахиней. Довольно необычно, что во время пребывания в монастыре девочку отвели к гадалке, однако об этом сохранилось упоминание в расходных книгах маркизы: «600 ливров мадам Лебон за то, что она предсказала маркизе де Помпадур, когда той было девять лет, что та однажды станет любовницей Людовика XV». Эта ворожея удивительно провидела будущее, если только ее пророчество не произвело слишком сильное впечатление на посетительницу. По детству Жанны-Антуанетты уже можно немного судить о ее взрослой жизни. Еще девочкой она излучала привлекательность, перед которой было трудно устоять.

«Ваша дорогая любезная дочь, – писала в 1729 году настоятельница монастыря господину Пуассону, – весьма мила и прекрасно понимает, чтó ей во благо… Учительница чистописания прилагает все старания, чтобы она смогла сама написать вам и лично выразить свою к вам нежность. Все ее желание – это иметь честь видеть и обнять вас».

С ранней юности пансионерка получила очаровательное прозвище, которое сохранится за ней до самого порога Версаля: все звали ее Королевкой – воистину удивительное предчувствие ее судьбы.

Только ее мать, ведшая нелегкую жизнь молодой женщины без средств к существованию, почти не интересовалась юной пансионеркой; госпожа Пуассон редко наезжала в Пуасси и занималась дочерью лишь в плане обеспечения ее гардероба.

Девочка сохранит прекрасные воспоминания о годах, проведенных в Пуасси; позднее она назначит пенсион своей тете-урсулинке и охотно будет участвовать в восстановлении монастыря.

Рано покинув его, она продолжила свое образование в родительском доме; это образование было особенно изысканным: два поэта-трагика, Кребийон и Лану (последний в дальнейшем поступит актером в «Комеди Франсез»), обучали ее декламации и сценической игре.

Она в совершенстве обучилась танцам; выказала себя такой хорошей рисовальщицей, что впоследствии делала гравюрные оттиски на меди, – их сохранилось более семидесяти. Главным ее даром было пение, основы которого она усвоила от знаменитого певца парижской оперы Желиота, что обеспечило ей большой успех в салонах.

Еще совсем юной она показалась в свете, и благодаря талантам дочери перед госпожой Пуассон открылись двери гостиных, которые до сих пор были для нее закрыты. Однажды в отеле Анжервилье Жанна-Антуанетта имела необычайный успех, исполнив арию из «Армиды» композитора Люлли; среди присутствовавших гостей находилась госпожа де Майи, которая соизволила поцеловать свою будущую «преемницу», что выглядит довольно пикантно.

Частая посетительница салонов мадам де Тансен и мадам дю Деффан, молодая девушка познакомилась там с Мариво и Дюкло, а также с Лироном, Фонтенелем и Монтескье и в общении с ними обучилась тонкому искусству ведения разговора.

Образование Жанны-Антуанетты было полностью оплачено любовником ее матери Ле Норманом де Турнемом; она никогда этого не забудет и, достигнув вершин своего могущества, осыплет его благодеяниями и назначит главным управляющим королевскими резиденциями.

Не желая терять связи с очаровательным созданием, которое кое-кто считал его дочерью, Ле Норман де Турнем захотел пораньше подыскать ей супруга, который позволил бы ему видеть ее, когда вздумается, и вскоре решил выдать ее за своего собственного племянника Шарля Гийома Ле Нормана д'Этиоля.

Шарля Гийома, родившегося 8 мая 1717 года, крестили 10 мая в Сен-Роше. Крестным отцом был его дядя Шарль де Риенкур, а крестной матерью – Маргарита де Ла Лентри, супруга другого дяди, Жан-Жака де Франсина, принадлежавшего к семейству Франчини, некогда построившему фонтаны Версаля.

Он получил хорошее образование, развил свой ум, проявил склонность к искусствам и вращался в обществе писателей и художников. Создать ему положение в обществе вызвался его дядя Ле Норман де Турнем: он ввел племянника в свое дело и дал ему понять, что назначит своим наследником. С 1736 года дядя уступил ему должность почетного кавалера гражданского, уголовного и окружного суда Блуа; в следующем году молодой человек предъявил доказательства дворянского происхождения, чтобы удостоиться этого звания, ибо его должность, хоть и скромная, давала ему право на титул.

Молодому Ле Норману пошла на пользу привязанность, питаемая его дядей к Жанне-Антуанетте, которой он желал оставить свое состояние, а лучшим способом к этому ему представлялась ее свадьба с его племянником и возможным наследником.

В противовес блеску своей супруги Шарль Гийом, по общему распространенному мнению, почти окончательно был записан в посредственности, обиженные природой телесно и духовно. На самом деле, не будучи остроумным красавцем, этот человек, не лишенный вкуса, хорошо вел свои дела; все находили его милым, и, по всей видимости, имея расположение к семейной жизни, с любой другой женщиной он был бы образцовым супругом.

Самое большее, что можно поставить ему в упрек, – некоторую бесхарактерность и, как следствие, искусство хитрить с самим собой, чтобы остаться в ладу со своей совестью. Однако он неоднократно при разных обстоятельствах доказал, что обладает чувством чести.

В 1738 году де Турнем сделал его младшим откупщиком; он предоставил племяннику необходимые средства на сумму в 83 500 ливров, что явно было залогом наследования.

Планы бракосочетания стали обсуждаться в 1740 году. Отец Шарля Гийома резко возражал и отказался рассматривать возможность совместного проживания с молодой четой. Это послужило причиной размолвки между Ле Норманом де Турнемом и его братом, отцом Шарля Гийома.

Несмотря на эти разногласия, 15 декабря 1740 года Ле Норман де Турнем составил собственноручное завещание, оригинал которого утерян, однако суть известна: «Назначаю своим единственным наследником сына своего брата, моего племянника Ле Нормана, проживающего вместе со мной». Это завещание стало весомым аргументом в пользу вероятного отцовства де Турнема, ибо таким путем он обеспечивал переход своего состояния юной Жанне. Данный поступок был относительно несправедлив, поскольку де Турнем лишал наследства прочих племянников и племянниц, в частности господина д'Эстрада, чья жена впоследствии сыграет такую заметную роль в жизни маркизы де Помпадур.

Жанна-Антуанетта практически без возражений приняла волю де Турнема; брачный контракт был подписан 4 марта 1741 года в присутствии нотариусов Перре и Маршана.

Выгоды, обеспечиваемые этим контрактом молодой чете, были сильно преувеличены: Шарль Гийом в нем назван просто Ле Норманом с обычным дворянским званием. В контракте и речи не идет о поместьях Этиоль, Бурбон-ле-Шато, Сент-Обен и других.

Если при заключении брака Шарль Гийом и взял имя д'Этиоль, при этом не называя себя титулованным владельцем этого поместья, то лишь потому, что был почти уверен в наследовании данных земель, а такое добавление к имени отличало его от прочих Ле Норманов, весьма многочисленных в то время в Париже. Впрочем, вероятно, он носил это имя лишь случайно и отказался от него, когда жена его бросила.

Контракт предусматривал общность имущества супругов; мать нареченной обеспечивала ей приданое и драгоценности стоимостью тридцать тысяч ливров, в чем будущий супруг должен был дать расписку. Пуассон со своей стороны подарил дочери большой дом на улице Сен-Марк, оцененный в девяносто тысяч ливров и сданный за три тысячи ливров в аренду госпоже д'Оржемон. Однако молодые не могли располагать этим домом, так как Пуассон оставлял за собой право продать его к своей выгоде, что значительно ограничивало его щедрость.

Что касается супруга, Шарль Франсуа Поль Ле Норман де Турнем даровал ему при жизни сумму в 83 500 ливров, которые когда-то предоставил ему для покупки должности в Блуа. Кроме того, он обещал обеспечить пищу и кров самой чете, пяти их слугам, а также содержать их лошадей и экипажи на протяжении всей своей жизни; если супруги пожелали бы расстаться со своим дядей, то он заменил бы эти услуги рентой в 4000 ливров. В добавление ко всему он обеспечивал племяннику сумму в 150 000 ливров преимущественного наследования, не ущемляя его обычную долю наследства.

Все это не выглядит значительно на бумаге; на самом же деле, поскольку супруги проживали и столовались как в Париже, так и в Этиоле, у дяди, эти материальные блага представляли собой бытовые расходы, которые можно оценить в 40 000 ливров ренты. Сдержанность жениха объяснялась не соображениями материального порядка, которым не было места, а боязнью не суметь сохранить для себя одного столь обольстительную женщину.

Утверждали даже, что отец Шарля Гийома, пожилой вдовец, намеревался, соблазнясь материальными выгодами, сам жениться на Жанне-Антуанетте, но такая возможность, о которой сообщает Рошере, кажется маловероятной.

Будущая госпожа д'Этиоль владела всем необходимым, чтобы снискать любовь своего мужа; внешность ее была исключительной. Она обладала ловкостью настоящей кокетки. Наконец еще одна особенность, весьма ей мешавшая во время связи с королем: у нее не было никакого темперамента, что могло лишь усилить желание по-настоящему влюбленного мужчины.

Сохранился портрет Жанны-Антуанетты, написанный Натье во время ее бракосочетания; хотя ее брат Мариньи впоследствии уверял, что ни один портрет его сестры не обладает настоящим сходством, лицо великолепно.

Существует описание новобрачной, сделанное одним версальским поручиком; вот как он описывает Жанну-Антуанетту: «Росту выше среднего, стройна, ловка, элегантна, причем составляет отличие между последней степенью элегантности и первой степенью благородства… Ее лицо хорошо подходит к фигуре, совершенный овал, красивые волосы, скорее светло-русые, чем белокурые, довольно большие глаза под красивыми бровями того же цвета, совершенной формы нос, очаровательный рот, очень красивые зубы и прелестнейшая улыбка; самая красивая в мире кожа, придающая всем ее чертам наилучший блеск. В ее глазах было особенное очарование, обязанное собой, возможно, их неопределенному цвету; в них не было ничего от живого блеска черных глаз, нежной томности голубых, особого изящества серых; их неопределимый цвет словно делал их способными ко всем видам обольщения и к последовательному выражению всех состояний весьма переменчивой души».

Свадьбу отпраздновали 9 марта 1741 года в церкви Сент-Эсташ, и молодая чета стала жить то в Париже, то в замке Этиоль, ныне разрушенном, который находился на окраине Сенарского леса.

В Париже Ле Норманы д'Этиоль жили так же, как и их родители, в Жеврском особняке, снятом дядей Турнемом по улице Круа-де-Пти-Шан.

Сразу после свадьбы Жанна-Антуанетта возмечтала стать одной из королев Парижа, однако это намерение наткнулось на серьезные препятствия – настолько дурной была репутация у родителей новобрачной.

В первое время семейная жизнь супругов была чудесна; сначала родился мальчик, почти тут же умерший, затем, в 1744 году, во время болезни короля в Меце, – дочь Александрина, чье рождение чуть было не стоило жизни ее матери. Ле Норманы д'Этиоль вели приятную жизнь; у них были деньги, красивые дома, супруги хорошо ладили, если не считать слов, приписываемых Жанне-Антуанетте, о том, что она никогда не изменит своему мужу, разве только с королем. Это было воспринято как шутка, а Ле Норман де Турнем лишь придал ей остроты, заявив:

– Право слово, моя племянница – королевский кусочек.

На самом деле неизвестно, не надеялась ли Жанна-Антуанетта, находясь под впечатлением слов гадалки, вскоре стать любовницей короля. Сначала она постаралась создать себе положение в парижском свете. Ей довольно быстро удалось проникнуть в самый блестящий кружок того времени – салон госпожи Жофрен на улице Сент-Оноре, где хозяйке дома помогала ее дочь, маркиза де ла Ферте-Эмбо.

Следует уточнить, что в первый раз госпожа д'Этиоль явилась к мадам Жофрен в сопровождении своей матери. Обе хозяйки дома были в сильном замешательстве: их знакомство с госпожой д'Этиоль ограничивалось одной-единственной встречей у госпожи де Тансен, и, как рассказывает мадам де ла Ферте-Эмбо, «мать будущей маркизы так ругали, что поддерживать такое знакомство казалось неприличным». Однако, с другой стороны, «безупречная и очаровательная дочь заслуживала выражения учтивости». Госпожа Жофрен все же сочла нетактичным принять одну без другой.

К счастью для Жанны-Антуанетты, у госпожи Пуассон возникли серьезные осложнения со здоровьем, помешавшие ей выезжать в свет и сведшие ее в могилу в 1745 году.

Отныне госпожу д'Этиоль гораздо охотнее принимали в салоне Жофрен, где она очень ловко заняла постоянное место. Она попросила у госпожи де ла Ферте-Эмбо позволения часто с ней видеться, «чтобы позаимствовать у нее ума и хороших манер». Она смогла польстить мадам Жофрен, обожавшей фимиам, изящно выразив «невыразимое счастье быть допущенной в ее ареопаг».

Будучи красивой и умной, Жанна очаровала завсегдатаев салона – любителей искусства по понедельникам и философов по средам. У госпожи Жофрен будущая маркиза встречала множество знаменитостей, которых не могла еще принимать у себя и которые приближали ее ко двору.

– Какая вы счастливая! – наивно сказала она однажды госпоже де ла Ферте-Эмбо. – Вы постоянно живете рядом с очаровательным герцогом де Нивернуа, любезным аббатом де Берни, милым Бернаром и видите их столько, сколько пожелаете. А мне стоит неимоверных трудов залучить кого-нибудь из них на ужин к дяде де Турнему, потому что его общество им скучно.

На самом деле Турнем в основном имел связи в мире финансов, а молодая женщина, уже опьяненная иным миром, находила, что это «дурной тон». Она стремилась блистать в другой сфере и добиться этого тонкой, но упорно проводимой политикой.

Летом супруги жили в замке Этиоль, совсем рядом с Шуази, и большая королевская охота часто проходила в Сенарском лесу. Вместе с другими окрестными помещицами госпожа д'Этиоль получила разрешение следовать за кортежем, ее красота и элегантность ее туалетов и экипажей привлекли внимание Людовика XV, что ввело ее в число дам, которым он посылал косуль.

Была ли она действительно влюблена в Людовика? Возможно, но этот каприз был свойствен многим женщинам того времени: король был красив, по слухам, любил интимные связи, а главное – в глазах своих подданных был настоящим полубогом.

Но даже если она и питала тайное чувство к королю, то не показывала этого и по-прежнему оставалась доброй матерью и верной супругой. Жизнь в Этиоле была блестящей, беседа лилась рекой; некоторые важные особы соглашались нанести визит.

В самом деле, при замке был хорошо оборудованный театр, и госпожа д'Этиоль, владевшая искусством пения и декламации, охотно выступала в спектаклях, имевших большой успех. Понемногу Жанна-Антуанетта составила себе общество знатных друзей. В Этиоле можно было встретить шталмейстера Людовика XV, красавца Брижа, говорившего о ней с такой восторженностью, что это тревожило Людовика. Среди знакомых д'Этиолей помимо уже перечисленных – Кребийона, Фонтенеля и Монтескье – были либреттист, драматург и сценарист Луи де Каюзак и писатель Кребийон-сын. Однако самым важным гостем являлся король литераторов того времени – Вольтер.

О хозяйке он написал: «Девушка была хорошо воспитана, умна и любезна, исполнена изящества и дарований, обладала врожденным здравым смыслом и добрым сердцем. Я знал ее довольно хорошо; я даже был поверенным ее любви. Она призналась мне, что всегда втайне предчувствовала будущую любовь короля, а в себе ощущала сильную склонность к нему. Эта идея, которая могла бы показаться призрачной в ее положении, основывалась на том, что она часто присутствовала на королевской охоте в Сенарском лесу… Ее мать беспрестанно говорила ей, что она красивее герцогини де Шатору».

Вспоминается ярость фаворитки, когда госпожа де Шеврез похвалила ей красоту мадам д'Этиоль. Это свидетельство Вольтера, к сожалению, запоздалое и почти единственное в своем роде, ибо нельзя доверять подложным мемуарам Ришелье, по словам которого еще при жизни герцогини де Шатору малышка д'Этиоль якобы стремилась всеми способами приблизить к себе короля. Зато существует подозрение, что впоследствии Ришелье был одним из устроителей их соединения.

В доме своей кузины, мадам д'Эстрад, Жанна-Антуанетта коротко познакомилась с аббатом де Берни, и тот, к тому времени еще не получивший сана, охотно воздавал похвалы ее прелестям. Маркиз де Вальфон, друг Морица Саксонского, увидев ее однажды за ужином, назвал ее в своих мемуарах «молодой, миловидной, исполненной дарований».

Необходимо также привести свидетельство председателя парламента Шарля Жана Франсуа Эно, известного историка, члена Французской академии и преданного друга королевы, познакомившегося с госпожой д'Этиоль в 1742 году. Он пишет в письме к госпоже дю Деффан, что присутствовал на представлении, где Жанна-Антуанетта пела вместе со своим учителем, актером Желиотом: «Мне показалось, что он был в своей стихии. Но там я встретил одну из самых красивых женщин, каких когда-либо видел: это госпожа д'Этиоль; она прекрасно знает музыку, поет с отменной веселостью и вкусом, знает сотню песен, играет в спектаклях в Этиоле, где есть машины и смена декораций. Париж восхитителен невероятным разнообразием обществ и бесчисленными развлечениями. Меня весьма просили засвидетельствовать все это в стране, которую я очень любил, где провел свою юность, и в том самом доме, которым владел мой отец и где с тех пор истратили сто тысяч экю».

Следующей зимой Эно приглашал госпожу д'Этиоль на свои знаменитые ужины, объединявшие всех, кто имел вес в городе и при дворе.

Другие обстоятельства приблизили молодую женщину к Версалю, а ее имя – к ушам короля. У мадам де Вильмер мадам д'Этиоль была допущена сыграть в спектакле – на сей раз с герцогом де Нивернуа, герцогом де Дюрасом и лично самим Ришелье.

Тем не менее, несмотря на это неоспоримое продвижение по общественной лестнице, казалось маловероятным, что молодой мещанке когда-нибудь удастся осуществить свою безрассудную мечту.

Возвращение Людовика XV к религиозным помыслам во время болезни в Меце, затем внезапная реабилитация герцогини де Шатору, объявленная по возвращении в Версаль, казалось, лишили госпожу д'Этиоль последнего шанса, хотя ее мать и подталкивала ее в желаемом направлении.

Сложное чувство, в котором было больше гордости, нежели корысти, охватило ее целиком, и, будучи окруженной заботами супругой и матерью маленькой дочки, она тайно пылала страстью к Людовику Возлюбленному.

Госпожа д'Этиоль с ее матерью имели достаточно легкий доступ в Версаль, так как Бине, первый камер-лакей Людовика XV, сменивший Башелье, был довольно близким родственником Ле Норманов. Уверяют, что Бине, возможно, не играл той роли, какую ему приписывает скандальная хроника, а уважение, с которым к нему относились некие знатные особы, доказывает, что он не был всеобщим угодником.

Однако он слишком близко стоял к королю, чтобы не быть в состоянии оказывать услуги, которые от него требовала прелестная кузина. Та хотела добиться для мужа места откупщика – именно по этой достойной причине она просила о возможности приблизиться к государю и впервые проникла во внутренние покои Версаля.