Текст книги "Песня Кахунши"

Автор книги: Анош Ирани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Даже не надейся, – повторяет она.

– Это ты за мной шла? – спрашивает Чамди.

В переулке тихо. Издалека доносится автомобильный гудок и пыхтение мотора на повышенной передаче.

– Этот хрыч ни за что не поделится.

– Откуда ты знаешь, что я собираюсь попросить?

– Да ты на себя посмотри. В жизни не видела таких тощих. Ты, наверное, целый месяц не ел.

Чамди сердится, ему хочется ответить, что ел он совсем недавно. Эх, был бы он чуточку потолще!

– А чего ты за мной следила?

Девочка внимательно рассматривает каждый дюйм его тела, и Чамди вдруг становится неловко – что он, единственный мальчик в Бомбее, что ли? Была бы вода, он пил бы литр за литром и стал бы огромным и толстым. Но кран далеко.

– Пошли, – говорит девочка.

– Куда?

Она поворачивается и уходит. Чамди не знает, что делать. Ему ужасно хочется есть, он смотрит на противень – может быть, попросить старика дать хоть самую малость?

– Старый жмот ничего не даст, – говорит девочка. – А я дам.

Чамди верит ей, сам не зная почему. Но ведь до нее ему никто еще доброго слова не сказал. Может, это начало полосы везения? Чамди идет вслед за девочкой по переулку. По обеим сторонам нависают темно-синие дома. Он поднимает голову к небу – где-то там должна быть луна, но ее закрыли облака.

– Ты под ноги смотри, – говорит девочка.

– Зачем?

– Чтоб ни на кого не наступить.

Чамди опускает глаза и видит людей, спящих прямо на земле. Никто не шевелится, не переворачивается с боку на бок. Им спокойно тут, думает Чамди. А может, им снятся такие кошмары, что они боятся шелохнуться.

Неожиданно девочка снова выводит его на широкую улицу совсем рядом с винным магазином «Пуджа». Едва ступив на тротуар, Чамди теряет равновесие, ослепленный фарами разворачивающейся машины. И мгновенно просыпается разъяренный желудок. Чамди и не подозревал, что между глазами и желудком есть связь. Есть, оказывается.

– Посиди, – говорит девочка. – Я сейчас вернусь.

Рядом тут же появляется мальчишка, голый по пояс, кожа гладкая. Он обрит наголо, на правой щеке шрам от губы до уха. Чамди с ужасом замечает, что и само ухо искалечено – целого куска не хватает. На вид мальчишка года на два-три старше Чамди. Такой же худой, но улица закалила его, сделала сильным. Коричневые штаны закатаны до колена.

– Это еще кто? – спрашивает мальчишка.

Девочка что-то шепчет ему и уходит.

– Ясно, – говорит мальчишка. – Да, сгодится. Тощий-то какой.

– Я не тощий, – огрызается Чамди. И прикусывает язык. Конечно, тощий. В приюте койбои прозвали его щепкой. Но Чамди не расстраивался – он представлял себе, как щепка превращается в дубинку и койбоям приходится туго.

Мальчишка достает сигарету. Закуривает, но горелую спичку не выбрасывает, а прячет в карман. Затягивается, выпускает дым в небо – совсем как те люди прошлой ночью. Интересно, зачем он курит? Зачем запрокидывает голову, когда выдыхает? Ведь дыму, наверное, все равно, куда лететь?

– Значит, жрать хочешь? – спрашивает мальчишка.

– Да.

– А еды нет. Все съели.

Он делает глубокую затяжку, огонек сигареты на миг освещает черные глаза. Узкие, не такие, как у Чамди.

– Сам откуда?

– Отсюда.

Правды лучше не говорить. Пусть думает, что Чамди не первый день на улице.

– Откуда отсюда?

– На улице живу. Как ты.

Мальчишка протягивает ему сигарету.

– Не надо, я не курю.

– Как это? Ты мужчина или где?

– Я бросил.

– Так ты откуда все-таки?

– Я же сказал, я тут живу, на улице.

– Да? А как эта улица называется?

– Я как захочу, так ее и называю. Какая разница?

Нехорошая у него усмешка. Чамди явно проверяют.

– Скажешь, как называется улица, дам поесть, – говорит мальчишка.

– Ты же сказал, что еда кончилась.

– Я наврал.

Он снова затягивается. От сигареты уже половина осталась.

– Так я жду, – говорит он.

– Собачий переулок.

– Сам знаешь, нет такого названия.

– А я ее так назвал. Потому что здесь бродячих собак полно.

– А ты не лох, – говорит мальчишка. На Чамди он не глядит, изучает окурок в руке. – Бегать умеешь?

– Все умеют.

– Я не умею.

– Чего это?

– Смотри.

Он затаптывает окурок босой пяткой, сует в рот горелую спичку и шагает вперед. Чамди сразу понимает, в чем дело: правая нога у мальчишки высохла, он сильно хромает, держится правой рукой за бедро, смешно раскачивается, делает вид, будто бежит. И улыбается, очень довольный собой. Прямо клоун.

– Ну как? – спрашивает мальчишка, выплевывая спичку.

У Чамди так и вертится на языке что-нибудь вроде «отлично, просто замечательно», но лучше, наверное, ничего не говорить. Кто его знает, можно над этим уродом смеяться или нет?

– Ты вообще когда-нибудь улыбаешься? – спрашивает мальчишка. – Или у тебя лицо вроде моей ноги? Ничего не чувствует?

– Так ведь я тебя в первый раз вижу.

– Ты же говоришь, мы рядом живем. Как же ты меня не знаешь?

Он внимательно разглядывает Чамди. Совсем как та девочка.

– Я Сумди, – говорит он. – А девчонка – моя сестра. Гудди.

– Сумди и Гудди.

– Точно.

– А что с ногой?

– Ты что думаешь, раз ты знаешь, как меня зовут, можно и вопросы задавать?

– Я же…

– Да ладно тебе! Это я так, дурака валяю. С ногой что? Полиомиелит. Да какая разница? Просто такое название.

– Как Собачий переулок.

– Собачий переулок! Ну ты даешь! Тебя-то как зовут?

Девочка возвращается, и Чамди не успевает ответить. В одной руке у нее горячий стакан чаю, судя по всему, с молоком, в другой – ломоть черствого хлеба. Ну и что, что черствый! Чамди выхватывает у нее хлеб, запихивает в рот и наслаждается чудесным вкусом. Но недолго, потому что торопится скорее проглотить кусок.

Теперь чай. Он подносит стакан ко рту, но рука дрожит. Дует, чтобы чуть-чуть остудить, делает первый глоток. Чай жиденький, зато горячий. Чамди чуть было не попросил сахару, но вовремя вспомнил, что здесь не приют.

Сумди следит за тем, как Чамди ест, Гудди стоит рядом с братом.

– Да, он подходит, – решает Сумди. – Тощий как смерть.

– Главное, чтобы бегал быстро, – отвечает Гудди.

– Я быстро бегаю, – говорит Чамди, хотя он все равно не понимает, почему это так важно.

– Покажи, – требует Гудди.

– Сейчас?

– Да.

– Сейчас у меня сил нет.

Чамди не нравятся эти рассуждения. Его отец тоже бегал быстро. Вот и миссис Садык говорила: «Он бежал от тебя, как от привидения». Может, слова были другие, но он так понял. Что отец убежал из-за него. А теперь эти двое выспрашивают, быстро ли он бегает. Это не к добру. Но хоть живот успокоился.

– Тебе есть где спать? – спрашивает Сумди.

– Нет.

– Спроси, как его зовут, – просит Гудди.

Она больше на него не смотрит. Вообще отворачивается. И Чамди это очень не нравится.

– Так как тебя зовут?

– Чамди.

– Как?!

– Чамди.

– Ничего себе имечко! Но мне нравится. На мое похоже. Сумди и Чамди. Из нас получится отличная команда.

Сумди ковыляет к Чамди и обнимает его за плечи:

– Все будет как надо.

– Я работаю один.

Чамди сам не знает, почему он так сказал. Ему хочется показать, что он человек бывалый. Гудди смеется.

– Он говорит, как в кино! И платок у него на шее. Кто в жару платок носит? Зря я с ним связалась.

– Я его натаскаю, – говорит Сумди. – Пошли с нами. Мы под деревом живем.

И Чамди идет за Сумди, потому что тот впервые за весь вечер сказал что-то понятное: они живут под деревом. Дерево у них какое-то чудное – ни листик не шелохнется. А самое странное – оно будто прямо из асфальта растет. Чамди подходит ближе. Нет, все-таки есть земля вокруг корней. Наверное, дерево очень старое и дорожку просто проложили вокруг. На стволе при помощи бамбука и веревок закреплен навес из драной мешковины, картона и прочего хлама. Чамди разглядел в темноте пару железных мисок, пакет с четырьмя ломтями хлеба, ржавую жестяную коробку, керосинку и старый деревянный ящик, на котором нацарапано слово «ОМ».

– Добро пожаловать в наш кхоли, – приглашает Сумди.

Гудди вытягивается на земле под навесом из мешковины. Чешет пальцы на ногах и морщится. Сумди тоже укладывается прямо на дорожке, сует руки под голову и смотрит в небо.

Чамди старается делать все, как Сумди. Правда, Сумди этого не видит, его глаза закрыты, небось через минуту уже заснет.

Чамди-то сегодня не уснуть. В приюте у него и кровать была, и простыни чистые. А здесь, на дорожке, в спину впиваются камешки и мусор. Остается только таращиться на темное небо в надежде уснуть от скуки.

Может, мама там? Может, она на небе живет?

Чамди и раньше об этом думал, а вот сейчас всем сердцем поверил: она и вправду на небе. «Наверное, поэтому меня папа и оставил, – думает он. – Я ему маму напоминал. Теперь она на небе живет, и когда-нибудь я ее увижу».

Чамди ищет на темном небе силуэт матери. Проводит линию от одной звездочки к другой, и получается живое тело. Самая яркая звездочка – это мамина голова. Вот черные пряди – у нее ведь обязательно должны быть длинные волосы. Для глаз звезды не нужны: он видел маму во сне, у нее глаза, как у него, большие и черные. Чамди смотрит на маму в небе.

Потихоньку он погружается в дрему. До него доносится дыхание Бомбея: автомобильные гудки, скулеж собак, а еще кто-то стонет.

Да, точно, это стон.

Чамди приподнимается на локте и в темноте различает на земле у дома напротив женщину. Она стонет от боли. Чамди смотрит на Сумди и Гудди.

«Разбудить их? А вдруг они решат, будто я испугался?»

Отвлечься не получается. Чамди встает и медленно переходит улицу. Наступает на что-то острое и морщится. Хоть бы не стекло – стекол у него в пятках и так достаточно. Нет, это красная пробка от газировки. Женщина полулежит с закрытыми глазами, привалившись к стене. Что-то бормочет, но слов не разобрать.

Чамди хочет погладить ее, успокоить – и вдруг замирает. На руках у нее – ребенок, совсем крошечный. Ребенок не шевелится. Лицо женщины в грязи, часть волос вырвана.

Чамди наклоняется так близко, что даже чувствует ее дыхание. Морщинки вокруг глаз еще заметнее от пыли, смешавшейся с потом. Губы сухие и белые. Чамди все смотрит на голого младенца, трогает его щеку. Младенец не двигается. «Иди спать», – говорит себе Чамди. Дрожащим пальцем касается детского животика. Тишина…

– Ты чего? – спрашивает вдруг Сумди.

Чамди быстро оборачивается.

– Да не бойся ты. Свои.

– А я и не боюсь, – лепечет Чамди.

– Чего ты делаешь?

– Я просто… мне показалось, что с ребенком… что-то не то.

Сумди вид женщины и младенца не беспокоит.

– Иди спать, – говорит он.

– Но он не дышит…

Сумди кладет палец на ротик ребенка.

– Дышит, я же чувствую. Он просто спит. Расслабься!

Сумди кладет ладони женщине на лицо.

– Амма, – зовет он.

Осторожно трясет ее за плечо пару раз, и женщина перестает стонать.

– Ты ее знаешь? – спрашивает Чамди.

Сумди обнимает Чамди и ведет его к навесу. Интересно, он опереться хочет, чтоб легче было идти, или просто так, по-дружески?

– Ложись спать. Нам еще завтра работать.

– А что мы будем делать?

– Завтра узнаешь.

Они снова укладываются на дорожке.

– Чамди…

– Что?

– Ты ведь быстро бегаешь, да?

– Сколько можно одно и то же спрашивать?

– Ну скажи. Пожалуйста.

– Да, я быстро бегаю.

– Это хорошо.

Сумди закрывает глаза. Рукой задевает спящую сестру. Та ворочается, но не просыпается. А Чамди все думает о женщине. Почему она стонет, о чем бормочет себе под нос? Он приподнимается и смотрит на нее. В лунном свете блестят ее зубы. Младенец у нее на руках застыл, как изваяние.

Чамди снова ищет на небе силуэт матери. Ищет и не находит. Наверное, она сейчас занята. Тогда он просит ее переставить звезды так, чтоб получилось имя отца. Ведь в городе живут тысячи тысяч людей, а Чамди нужно найти среди них одного-единственного. Так пускай небеса хоть имя его подскажут.

Глава 5

Рано утром улица просыпается. На деревьях и на крышах домов каркают вороны, и Чамди открывает глаза. Сколько же народу ночует на улице! Молодой парень, зевая и потягиваясь, вылезает из тачки. Садится, расчесывается пятерней и глядит по сторонам. Мимо идут двое, несут ведерки с водой. Улыбаются, – наверное, один из них пошутил. Кто-то подметает улицу длинной метлой, сгребает мусор с дорожки. Старуха садится на корточки и чистит пальцем зубы. На губах пенится густая черная паста. Старуха полощет рот водой из полосатой кружки и сплевывает прямо на дорожку. Ей и дела нет до того, что парень тут уже подмел. Лысый толстяк в белой рубахе идет босиком через дорогу. В одной руке у него джазве, в другой букет бархоток. На лбу красный кружок. «Значит, в храм собрался», – думает Чамди.

Гудди кашляет и тоже сплевывает на дорожку, прямо как та старуха. При свете дня ее лицо еще грязнее, но щеки круглые. Она так и спала в оранжевых браслетах. Платье у нее дырявое. Гудди об него руки вытирает, словно это полотенце.

– Нет, ты посмотри на него, – говорит она, – он так и спал в своем платке. Я ж тебе говорила – полный идиот.

– Да оставь ты его! – отмахивается Сумди.

Сумди, наверное, проснулся раньше всех. Он бодр и полон сил. Достает спички из ржавой жестянки, разжигает керосинку, ставит на нее кастрюльку. Чамди не может оторвать глаз от глубокого шрама. Как будто кожу просто разорвали. А уха-то как он лишился? Может, крыса откусила? Ребята ведь прямо на улице спят. Хорошо еще, что Чамди об этом вчера ночью не подумал! На ухо он старается не смотреть.

– Чай будешь? – спрашивает Сумди.

– Нечего его кормить! Пусть сначала поработает! – кричит Гудди.

Чамди заглядывает под навес и удивляется. Под навесом сидит Амма. Она по-прежнему бормочет и по-прежнему раскачивается взад-вперед. У ее младенца вздулся животик.

– Чего это она? – спрашивает Чамди.

– А тебе-то что?

– Да ничего, я же не со зла, я так.

Просто ведь вчера ночью Сумди до нее никакого дела не было, вот Чамди и удивился.

– Куда мне сходить? – спрашивает он Сумди, стараясь не встречаться с Гудди глазами.

– В смысле?

– Ну, это… – смущается Чамди.

– Ты же только хлеб вчера ел, – вмешивается Гудди. Она сообразила, в чем дело, быстрее брата. – Или ты врал, что с голоду помираешь?

– Куда хочешь, – отвечает Сумди, – выбирай любое место.

– А если меня увидят?

– Попроси, чтоб не фотографировали! – фыркает Гудди.

Брат и сестра заливаются смехом.

– И он нам будет говорить, что на улице живет!

– Да я просто…

– Пошли, – говорит Сумди.

Чамди плетется следом.

Три разбитые ступеньки. В углу колонна, из которой торчит ржавая арматура. Плиты какие-то валяются.

– Тут дом сгорел, а ступеньки остались. Это наш сортир. Садись на край ступеньки, и все само на землю упадет.

Он уходит, Чамди снимает шорты, и тут Сумди оборачивается.

– Главное береги, а то крысы утащат.

Он хохочет, хлопает себя по ноге и исчезает.

Чамди старается побыстрее сделать свои дела. Сумди он, конечно, не верит, но все равно неприятно. Миссис Садык удар бы хватил, увидь она Чамди в этой позе! А койбои вообще на весь свет бы растрезвонили. Чамди вспоминает, какие в приюте туалеты. Пару лет назад миссис Садык ушла на рынок, а Раман пошел в уборную и заснул. Чамди хотел его разбудить, нагнулся и чуть не закашлялся от перегара. Чамди плеснул Раману водой в лицо, тот вскочил, стал размахивать руками и кричать. Чамди пулей вылетел на улицу.

Что же теперь с попой делать? Он озирается, сидя на корточках. В приюте он мог бы листиком подтереться. А тут только одно дерево, там, где навес. И до листьев все равно не достать.

Выручает круглый камень. Чамди вытягивает руку, подтаскивает его поближе и подтирается. И опять вспоминает койбоев: им бы вот таким камушком поиграть.

Надев шорты, он возвращается к навесу, где Сумди и Гудди пьют чай из одного стакана.

– Ну что, балласт сбросил? – спрашивает Сумди.

– Да.

– Тогда пей чай.

– Спасибо, я не хочу.

– Может, наш чаек для раджи не годится?

– Я же вижу, вам самим не хватает.

– Просто у нас посуды другой нет. Пей давай.

Сумди протягивает ему стакан. Чамди не знает, как быть.

– Ты стесняешься, что ли? Стесняешься, что она касалась стакана губами, а теперь ты должен будешь…

Гудди хлопает его по руке:

– Господи, с утра-то не начинай!

– Не обращай на нее внимания, – говорит Сумди.

Гудди наливает молоко из пакета в крышечку от бутылки, похожей на ту, из каких пил Раман, идет к Амме и осторожно капает молоко ребенку в рот.

– Что она делает?

– Кормит его.

– А почему она, а не мать?

– Амма больна. – А…

– Нет у нее молока. И кончай с вопросами.

Чамди отхлебывает чай и отдает стакан Сумди. Тот подливает кипятку из кастрюльки. Амма снова принимается стонать. Она смотрит на ребенка и как будто не видит его.

Чамди оглядывается на Сумди.

– Это наша мама, – неожиданно говорит Сумди, не поднимая глаз от кастрюльки. – Она все время куда-то уходит с ребенком. Мы уже устали волноваться. Она почти ничего не понимает. Садится в угол и рвет на себе волосы. Ненавижу, когда она так делает.

– А отец где?

– Умер.

«Вот я идиот», – думает Чамди.

– Видишь персидскую пекарню напротив? – спрашивает Сумди.

Чамди видит вывеску: «Ростами. Пекарня и булочная». А над ней реклама пепси-колы. Усатый продавец протирает тряпкой витрину с хлебом. Из-под расстегнутой рубахи видна волосатая грудь. Рядом с пекарней кафе «Густад». Сонный мальчишка подметает полы. Черные стулья составлены один на другой, столики с мраморными столешницами сдвинуты в угол.

– Три года назад отца сбила машина, – говорит Сумди. – Прямо перед этой пекарней.

Странно, отец погиб три года назад, откуда же у Аммы грудной младенец? Наверное, лучше об этом не спрашивать.

– Мне очень жаль, – говорит Чамди.

– Тут уж ничего не поделаешь. Мать совсем спятила после его смерти. Теперь мы за ней присматриваем. Ничего не поделаешь. Что тут поделаешь?

Чамди не понимает, надо ли ему отвечать.

– Ты можешь нам помочь, – говорит Сумди.

– Я?

– У нас и план уже есть.

– Какой план?

– Как ловчее красть.

Чамди приходит в ужас. Он в жизни ничего не крал. Ни разу. Чамди прекрасно знал, где миссис Садык хранит вкусное сливочное печенье, но брал только то, что ему давали.

– Я не буду воровать.

– Что, в штаны наложил? – говорит Гудди.

– Не переживай! – Сумди очень серьезен. – У нас отличный план. Понимаешь, Амма очень больна. Ей к доктору надо, а то помрет. И что тогда нам с ребенком делать?

– Ничего с ней не случится! – сердится Гудди. – Я все для нее сделаю!

– Понял? Нам надо украсть деньги, отправить ее к доктору и убраться отсюда!

– Насовсем! – говорит Гудди.

– Куда? – спрашивает Чамди.

– К себе в деревню, – объясняет Гудди. – В нашу деревню. Так ты нам поможешь?

Карие глазищи уставились на Чамди. Вчера она его пожалела. А сегодня терпеть не может. Непонятно.

– Чего молчишь? – злится Сумди. – Мог бы я бегать, я бы тебя не просил! Ты посмотри на меня – ну как я побегу? Меня поймают и шкуру спустят.

– И меня поймают.

– Ты ж хвалился, что быстро бегаешь! – говорит Гудди. – Или ты трепло, или умеешь быстро бегать!

Чамди и правда бегает быстро. Когда он был маленький, ему читали сказку про мальчика, который так вопил, что потерял голос.

Его выручил джинн. Джинн сказал – беги скорей, тогда и голос догонишь. Так Чамди и бегал по приютскому двору, ловил голос, пока не сообразил, что ничего не получится. Зато бегать научился.

– Помоги нам. Пожалуйста, – тихо говорит Сумди.

В этот момент младенец начинает плакать. Амма раскачивается взад-вперед и что-то говорит, но получаются только бессвязные звуки. Чамди становится страшно. Сумди морщится и трет виски, как будто у него внезапно заболела голова, а Гудди бросается успокаивать ребенка.

Чамди смотрит на Амму не отрываясь. Она закатывает глаза, словно пытается что-то разглядеть в небе, не поднимая головы. «Наверное, она не любит, когда автомобили гудят, – думает Чамди, – ведь ее муж погиб под машиной. Может, каждый раз, как кто-то сигналит, ей чудится новая беда?» Если бы Амма хоть словечко сказала по-человечески… Но она только воет.

«Неважно, побирается мой отец или туалеты чистит, как Раман в приюте, – думает Чамди, – лишь бы он был жив. И лишь бы помнил, что у него есть сын». Лишь бы не забыл про него, как Амма про Сумди.

Солнце уже взошло, и Чамди видит розовые пролысины на голове Аммы. Он представляет себе, как ее руки рвут пучками волосы, а разум ничего не замечает. Чамди передергивает, но он тут же ловит на себе взгляд Гудди. А невдалеке Сумди раскорячился на ступеньках сгоревшего дома. «Чем же он подотрется, тоже камнем?» – думает Чамди.

– Ну что, поможешь нам? – спрашивает Гудди.

Если он откажется, девчонка опять назовет его трусом. Лучше помолчать.

– Мы решили украсть деньги, которые в храме оставляют. Эй, ты меня слышишь?

– Да, – говорит Чамди. – В храме на соседней улице?

– Ну да. Где медпункт.

– Какие деньги в таком храме? Он же маленький совсем.

– Через два дня там будет пуджа в честь бога Ганеши. Тут у нас есть такой политик – Намдео Гирхе. Говорят, когда мать носила его, у нее ни денег, ни дома не было. Прямо под дверью храма спала. Люди видели, что она на сносях, и подавали ей. Там она и родила. Молодой пуджари [1]1
  Пуджари – священнослужитель, который может выполнять ритуалы в храме.


[Закрыть]ей сказал, что ее ребенок – сын храма Ганеши и, значит, станет большим человеком. Так и вышло. Теперь в этот храм много народу ходит. Намдео Гирхе в день своего рождения всегда молится и кладет деньги к ногам Ганеши. Благодарит его. Деньги лежат в пластмассовом ящике, пуджари их не забирает до самой ночи, чтобы все видели, как Намдео Гирхе чтит Ганешу и какой у нас чудотворный храм. Поэтому сюда приходят люди, очень много людей, и пуджари там жиреет с каждым годом.

– Я не могу красть деньги у бога.

– Мы его дети. Он нам простит.

– Что ж вы сами не крадете?

– Я толще тебя.

– Ну и что?

– Знаешь, почему я тебя привела сюда? Потому что ты тощий. Прямо спичка.

– И что?

– Ты сможешь пролезть сквозь решетку на окне.

– Куда?!

– А ты думал, они специально дверь откроют в честь твоего прибытия? Мы тебя намажем маслом с головы до ног, чтобы легче было лезть. Если тебя и поймают, то не удержат, потому что ты будешь скользкий.

– И сколько раз вы так делали?

– Ни разу.

– Тогда откуда вы все знаете?

– Отец… он воровал. Сам рассказывал маме, а мы слышали. Это он придумал, как ограбить храм. Но отец погиб в день большой пуджи.

– Прости меня. Я не смогу украсть, – говорит Чамди.

– Почему?

– Это неправильно.

– Неправильно? А что у нас отец погиб? А мама ума лишилась и молока лишилась тоже и не может собственного ребенка накормить, это правильно?

– Нет.

– Значит, украсть будет правильно. Нам бы только отсюда убраться. Ничего плохого в этом нет. Если бы мой брат мог бегать, мы бы тебя не просили.

Гудди смотрит ему в глаза, и Чамди почему-то кажется вдруг, будто он давно знает Гудди. Он хотел бы отвернуться, но не может. Гудди трет нос, и оранжевые браслеты на ее руке вспыхивают в лучах утреннего солнца. Жизнь прекрасна.

Вот только Гудди просит его украсть деньги.

Миссис Садык всегда говорила: «Запомните, украдешь один раз, а вором останешься на всю жизнь». И еще пальцем при этом грозила. Внезапно Чамди видит руку миссис Садык, и у него перехватывает дыхание.

Нет, это рука Аммы. Она что-то ест. Гудди охает и хватает мать за руку – та нашла на земле клок собственных волос и приняла его за еду.

Чтобы этого не видеть, Чамди принимается изучать дерево, под которым они спали. Кажется, будто оно боится дотянуться до неба или просто не знает туда дороги. Вот бы забраться на него. Может, Чамди хоть крышу приюта увидел бы и с Иисусом поговорил. Спросил бы его, можно ли красть, если очень нужно помочь ближнему.

– Ты чего туда уставился? – спрашивает Сумди. – Думаешь, на тебя еда прямо с неба свалится?

Чамди улыбается. Странные они, эти брат с сестрой. Вчера только познакомились, а Чамди кажется, будто он знает их лучше, чем всех приютских ребят. В приюте он только Пушпу любил. Как она там, интересно? Чамди перед ней виноват – обещал прочитать сказку про голодную принцессу, а сам взял и убежал. Может, миссис Садык сможет объяснить Пушпе, что он должен был уйти.

– Пошли, – зовет его Сумди.

Чамди послушно шагает следом. На пути развалилась корова. Лежит и загораживает дорогу мужчине, который тащит кондиционер. Мужчина пытается согнать корову с места, но та и ухом не ведет.

– Мы куда идем? – интересуется Чамди.

– Попрошайничать.

– Попрошайничать?!

– Что вас так изумило, махараджа? Ты же говоришь, что живешь на улице. Чего тогда пугаешься? Это наш семейный бизнес.

– Я… А что делать надо?

– Для начала, выкладывай все как есть.

– Что выкладывать?

– Откуда ты взялся. Или я тебя по башке больной ногой стукну.

Пожалуй, и правда пора признаваться. В таком большом городе он без Сумди пропадет. Они подружатся, и Чамди расскажет Сумди про отца. Про то, что он хочет его найти. А вдруг эти двое будут над ним смеяться – особенно она? Вот если бы ее отца не сбило машиной, если бы он не умер, а просто пропал, Гудди ведь тоже надеялась бы его отыскать.

– Ну? Я тебя что, уговаривать должен? – не унимается Сумди. – Нам друг друга уговаривать незачем. Вон врагов будем уговаривать, тех, которые на такси катаются.

– Я из приюта.

– А что такое приют?

– Ты правда не знаешь?

– Не-а, не знаю!

– Приют – это дом, где живут дети, у которых нет родителей. Сироты.

– Не, это место по-другому называется.

– Как?

– Бомбей. Чего ты улыбаешься, я серьезно. Бомбей наш дом, мы тут все кормимся как можем. А кормиться-то нечем. Не город, а блядь.

Чамди всегда коробило от таких слов. Койбои только так и говорили, но понятнее от этого не становилось.

– Что такое? – спрашивает Сумди. – Не нравится, как я Бомбей назвал?

– Нет, просто я…

– А, ты ругани не любишь?

– Ну да.

– Ничего, поживешь у нас пару дней – так на всю округу ругаться будешь! Ладно. Ну хоть признался, что ты не с улицы.

– Как ты догадался?

– Легко. У тебя все не так. Взять хоть зубы твои. Белые, ровные, ухоженные. Ты их небось чистишь.

– Чищу.

– А вот на мои посмотри.

Сумди широко разевает рот. Зубы у него выщербленные, неровные, один на другой налезает, как будто им места мало. И еще изо рта у Сумди воняет так, что Чамди поскорее отворачивается.

– В жизни зубы не чистил. Они у меня, конечно, гнилые и корявые – но руку я тебе перекушу в два счета! Ну, перекусить, может, и не перекушу, но сломаю запросто, только попробуй на меня наехать!

– Да я верю…

– И ведешь ты себя странно.

– А что не так?

– Как принц. Сначала думаешь, потом говоришь. А из меня слова сами льются. Как блевотина.

Мальчишки идут и болтают. Навстречу катит свою тележку продавец сока. Под стеклом лежат апельсины и сладкие мозамби. Сверху миксер с апельсиновым соком, а рядом – пирамидка из апельсинов. Чамди восхищенно любуется аккуратной пирамидкой и продавцом, который с цирковой ловкостью толкает тележку, не давая фруктам рассыпаться. Интересно было бы поглядеть на его тележку вечером. Наверное, красиво получается, когда в стеклянном кубе лампочка горит.

– Хорошо бы там было побольше машин, – рассуждает Сумди.

– Почему?

– Движение встанет, и у нас будет больше времени на светофоре. Тебе что, все разжевывать надо? Не можешь сам мозгами пошевелить?

– Но еще рано совсем.

– И что?

– Так рано пробок не бывает. В приюте мы только после полудня гудки слышали.

– Откуда он взялся, твой приют? Чему вас там только учили?

– Читать и писать учили.

– Ты что, грамотный?

– Да.

– И гордишься этим?

– Очень.

– Ну и дурак! Какой в этом толк? Когда тянешь руку в окно такси, у тебя автограф просить не будут.

– А что надо делать?

– Надо изобразить, что ты страдаешь.

– Но мы и вправду страдаем.

– Эй, герой! Не забывай, ты в Бомбее! Здесь твоя правда никому не нужна. Главное – спектакль. Слезы. Заплакать сможешь?

– По заказу?

– Да ладно, шучу!

Сумди кладет ему руку на плечо и останавливается. Впереди они видят старика, он отпирает маленькую часовую мастерскую.

– Ну, значит, так. Побираться не стыдно. Мы с тобой ребята башковитые. Была бы у нас жизнь попроще, мы бы милостыню не просили. Но работу нам никто не даст, а жить надо. Так что ничего стыдного в этом нет.

Сумди теперь говорит мягче, чем прежде, но в то же время настойчивее.

– Значит, слушай. Заплакать очень просто. Слезы сами потекут. Я, например, думаю об отце, как его машиной сбило, как мама кричала и бежала к нему, как я в сестру вцепился, потому что испугался даже больше, чем она. Мы с ней к телу даже не подходили. Или думаю про Амму, как она по ночам сидит в темноте одна и рвет на себе волосы. Знаешь, я каждый день про это думаю и все равно плачу.

Сумди плюет на ладонь и приглаживает волосы, хотя приглаживать ему почти нечего. При солнечном свете шрам на лице еще темнее и страшнее, будто кожу с лица сдирали по кусочку.

– Я и с такой физиономией очень даже ничего, – хвастается Сумди. – Знаешь, сколько раз меня звали в кино сниматься, пока я милостыню просил? Только на черта мне слава? Кому она нужна? Да я в любую минуту могу снять штаны и напрудить полную улицу, и никто мне и слова не скажет! А звездам так нельзя.

Чамди глаз не сводит со шрама – края уха неровные, как рваная бумага. Бедняга, наверное, переживает из-за этого.

– Главное, понравиться теткам, – продолжает Сумди, – этим коровам деньги девать некуда.

Сумди шагает на проезжую часть и устремляется к черно-желтому такси, которое остановилось на светофоре. Пассажиров в нем нет. Чамди вдруг замечает, что дома на этой улице гораздо выше и на каждом балконе спутниковая антенна.

– Бхайя [2]2
  Братец (хинди).


[Закрыть], подай на хлебушек… – жалобно ноет Сумди.

– Нечего мне тут плешь проедать с утра пораньше! – отвечает таксист.

– Так ведь еды-то нету. Вот плешь и проедаю.

– Ишь, остряк нашелся! Гляди, языком не обрежься.

– В том-то и беда! Острого языка еда боится. В рот не лезет. Смотри, какой я худой!

– По мне, так ничего.

– И нога совсем высохла. Полиомиелит.

– Ну-ну. Еще какие болячки припас?

– Любовь, вот главная болезнь!

– Ха! – фыркает таксист и достает рупию из нагрудного кармана серой рубашки.

– Что я куплю на одну рупию? – Проваливай. И чтоб я тебя больше не видел.

– Значит, до встречи через неделю?

Таксист ухмыляется. Загорается зеленый, и Сумди возвращается на тротуар.

– Здорово!

– Ты давай лучше сам работай! Поздравления оставим на потом.

– А можно я сначала просто посмотрю?

– На кого? На меня? На такого неграмотного?

– Клянчить – это тоже целая наука.

– Ладно, возьму тебя в ученики.

– Заметано.

– Учителя полагается уважать. Зови меня «сэр».

– Да, сэр.

– Первый урок – никогда не проси у таксистов.

– Но ты же…

Сумди щелкает его по лбу:

– Не спорь с учителем. Таксисты редко подают. Но этот – постоянный. Я его почти два года знаю. У него один и тот же маршрут. Когда в настроении – подает. А вообще-то таксистов разжалобить невозможно, у них жизнь не лучше нашей. Ну, если только чуть-чуть. Так что слезам они не верят. И не вздумай хвастаться, что умеешь читать и писать. А вдруг они неграмотные? Им надо чувствовать, что они умнее тебя. Ты нищий, а нищим положено быть тупыми.