Текст книги "Песня Кахунши"

Автор книги: Анош Ирани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Потому что вы отвели руку, когда говорили!

– Чамди… Хватит!

– Тогда я спрошу про другое.

– Так-то лучше.

– Помните, вы меня спросили, пинал ли я койбоя, когда он спал?

– Помню.

– И что я ответил?

– Сказал, что пнул ногой одного из них.

– А знаете, почему я сознался? Потому что я не умею врать. И вы не умеете. Пожалуйста, скажите мне правду. Ну пожалуйста, миссис Садык, я должен знать хоть что-то о родителях!

– Почему именно сейчас?

– Я тогда перестану о них думать. Знаете, я по ночам лежу и переживаю: а вдруг они меня потеряли и до сих пор ищут?

– Чамди, нельзя жить в мечтах.

– Тогда скажите правду.

Миссис Садык долго молчит. Сейчас она в сотый раз скажет, что ничего не знает о его родителях.

– Чамди…

– Я знаю, почему вы отсылаете нас в Пуну.

– Ты что говоришь?

– Вы больше не хотите с нами возиться!

Он смотрит ей прямо в глаза. Она поражена.

Чамди никогда раньше не позволял себе такого.

– Чамди… Ну что я могу сделать? Это же не от меня зависит. Все решают попечители. Честное слово, это правда.

– Тогда скажите мне правду и про моих родителей.

– Она тебе может не понравиться.

– Все равно скажите.

– Подумай хорошенько. Ты точно этого хочешь?

Да он всю жизнь об этом только и думает! Иногда по ночам он стоит у окна и умоляет родителей прийти и забрать его из приюта. Он выбирает ветреные ночи, потому что только ветер сможет донести его просьбу до мамы с папой. А иногда он смотрит в зеркало и пытается понять, что же в его лице так не понравилось родителям. Много раз Чамди хочется, чтобы миссис Садык узнала, зачем он целыми днями торчит во дворе. Чамди снилось, как он стоит в приютском саду, а к нему идут мужчина и женщина. Он бросается навстречу, потому что сердцем узнал их. Они обнимают его, и весь двор счастлив, особенно бугенвиллеи…

– Твой отец принес тебя сюда, Чамди, – жестко говорит миссис Садык, – он не вернется. Я думала, что лучше тебе не знать.

Чамди поражен ее тоном. Миссис Садык подходит к окну и смотрит во двор, на колодец. Она снимает очки, прячет руки за спиной и продолжает:

– Я видела твоего отца. Я видела его в тот день, когда он оставил тебя. Я только-только успела пообедать. У нас тогда была собака, Рани. Она уже умерла. Ласковая такая. А тут она вдруг залаяла, будто увидела, что кто-то бежит. Рани почему-то не любила, когда люди бегают. И сама никогда не бегала. Собаки ведь любят поноситься, погоняться за кем-нибудь. Рани у меня никогда не бегала, она ступала степенно, как королева.

– И что вы видели?

– Действительно, мимо окна бежал человек. Перелез через забор и исчез. У меня сжалось сердце. Так всегда бывает, когда в приют подбрасывают детей. Никогда мне к этому не привыкнуть.

– Какой он был, миссис Садык?

– Я только взглянула на него, а потом повернулась к Рани. Она стояла у колодца, около белого свертка, и лаяла. В свертке был ты.

– Как он выглядел, тот человек?

Да что же она тянет?!

– Он был чем-то напуган. Лица его я не видела, только спину, но даже спина у него была испуганная.

– Это был мой отец?

– Да.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, потому что видела, как он бежал.

– Я не понимаю.

– Он бежал, Чамди. Может, он очень любил тебя и ему трудно было оставить ребенка здесь и спокойно уйти. А может, боялся, что его поймают. Бежал, а почему – это тебе решать.

– Вы видели его лицо?

– Нет.

– Уверены?

– Нет.

– То есть видели все-таки?

– Понимаешь… я так ясно вижу его спину… До сих пор вижу. И с годами понемногу начала видеть и лицо. Такое, как у всех мужчин на свете. Лицо моего мужа или продавца овощей на углу. Они все одинаковые.

– Я не понимаю, миссис Садык!

– Я не видела его лица. Прости.

Почему же она лица не разглядела? Самого важного и не увидела.

– Но я сохранила белую ткань, в которую ты был завернут. Хочешь, я тебе ее отдам?

– Белую ткань?

– Пусть она будет у тебя. И покончим с этим. Подожди, я сейчас принесу.

Чамди ждет. Гладит ноги Иисуса, всматривается в его лицо. Ведь Иисус должен быть живой, а это мертвая статуя.

Миссис Садык возвращается с белой тряпкой. Обыкновенная тряпка, думает Чамди. Белая мятая тряпка в руках старухи.

– Ты был в нее завернут.

– Почему вы ее сохранили?

– Потому что на ней кровь.

Миссис Садык протягивает лоскут, Чамди в глаза она не глядит.

Он разворачивает ткань, на ней три бурых пятна. Как будто эту кровь специально для него сохранили.

– Что это? – удивленно спрашивает Чамди.

– Не знаю. Я столько лет об этом думала и не знаю.

– Это моя кровь?

– Нет, на тебе крови не было.

– Значит, это кровь отца?

– Если он твой отец. Я поэтому и сберегла.

Чамди слушает, как она дышит. Сейчас он слышит любой, даже самый тихий звук.

– Сколько лет тебе, Чамди? – мягко спрашивает миссис Садык.

– Десять.

– Уже нет.

– Как это?

– Сколько тебе лет, уже неважно. Ты стал мужчиной. Ты стал таким, каким я тебя воспитала. Прости меня.

Миссис Садык выходит из комнаты. Чамди не в силах шелохнуться. Он замирает, точно глупый зверек.

В голове столько мыслей, что они и на мысли-то уже не похожи. Просто слова. «Кровь» и «бежит». Чамди видит себя – белый сверток у колодца. Сверток, от которого в ужасе бежит взрослый человек.

Глава 3

Глухая ночь, все дети спят. Чамди проголодался. Зря он не стал ужинать. Хотя тогда есть совсем не хотелось.

Теперь ему ясно: надо покинуть приют, прежде чем приют покинет его. Чамди встает с кровати и озирается. Спальню освещает только тусклая лампочка в углу. На цыпочках он пробирается к выходу, спотыкаясь о детские резиновые сандалики. Осторожно, чтобы никого не разбудить, отпирает дверь. Засов скрипит, и Чамди вздрагивает, но тут же успокаивается. Кого сейчас разбудишь?

Чамди выходит в ночь, спускается с крыльца и – прямиком к бугенвиллеям. Темно, цветов совсем не видно, но Чамди включает воображение, и уже через секунду во тьме проступают розовые и красные лепестки. Здорово, ночь – и вдруг появляются цвета.

Внезапно приходит страшная мысль: что, если бугенвиллеи вырвут с корнем, когда будут сносить приют? Он их так любил, любил всю свою жизнь! Нет-нет, говорит он себе, как-нибудь обойдется. Пускай построят большие дома. Ростки все равно расколют бетонные плиты и потянутся вверх. Это же бугенвиллеи, они сильные.

Так вот зачем он смотрит на цветы в темноте. Он прощается. И хорошо, что темно. Днем было бы труднее расстаться. Спасибо, спасибо им за чудесные краски! Чамди наклоняется, целует тонкие лепестки. И совсем не боится их колючек. «Они меня тоже любят, – говорит он себе, чувствуя щекой нежное прикосновение. – Они не сердятся, что их разбудили». Чамди решается попросить об одолжении. Можно ему сорвать несколько лепестков и взять с собой на память? Им же не будет больно?

Лепестки Чамди рассовывает по карманам.

Осталось одно последнее дело.

Чамди возвращается в приют. Собирать пожитки ему незачем – у него ничего нет. Только кусок белой ткани с тремя пятнышками крови. На счастье или на беду, но этот кусок надо обязательно взять с собой. Чамди повязывает ткань на шею, как шарф, и, сжимая в кулаке лепестки, крадется по коридору к комнате миссис Садык. Она спит на полу, он слышит ее тихое дыхание. Чамди не станет будить миссис Садык, а то что он ей скажет? «Спасибо»? Глупо. Она и так знает, как Чамди благодарен за все, что она для него делала.

Он кладет несколько лепестков на стол, потом передумывыет и оставляет их у ее ног. Чамди всем сердцем благодарит миссис Садык. Он ни разу в жизни не обнял ее, и ему очень хочется обнять ее сейчас. Нельзя, а то разбудит.

Теперь – по коридору и во двор.

Чамди уходит, не оглядываясь. Текут ли слезы, нет ли, ему все равно. Быстрее, еще быстрее. Вот уже и стена. А за ней другой мир.

«Отец убежал от меня, а я теперь за ним побегу», – думает Чамди. И он бежит, потому что отец пустился в путь гораздо раньше. Опередил его на многие мили и годы.

И еще Чамди боится, что если пойдет шагом, если не промчится во весь дух через узкие улочки, то миссис Садык проснется и назовет его предателем, ведь он бросил и ее, и ребят. В пятки впиваются осколки стекла, но Чамди несется вперед. Ему нужно догнать вон тот темно-зеленый грузовик.

На кабине нарисован белый лотос, под ним надпись: ИНДИЯ – ВЕЛИКАЯ СТРАНА. С заднего борта свисает здоровенная железная цепь. Чамди никогда не залезал в грузовик на ходу, но видел, как это делают другие ребята. Если не допрыгнуть, то плюхнешься на бетон и костей не соберешь. Не лучшее начало новой жизни. Чамди хватается за цепь, повисает, изо всех сил отталкивается от дороги…

…И попадает в мусоровоз. Вокруг вонючие объедки. Резкий поворот – и Чамди на грудь шлепается жующая крыса. Встать бы, но шофер может заметить… Наверняка разозлится и вышвырнет вон. Чамди вжимается в груды мусора, а крыса возвращается к недоеденному куску заплесневелого хлеба. Чамди видит в кузове щель, скорее даже большую дыру, и ползет к ней. Грузовик уже набрал скорость, оставляя на бетоне ошметки мусора.

Чамди едет по городу, но в щель почти ничего не разглядеть, одни разрозненные картинки. Вот мелькают магазинчики, стальные шторы на витринах опущены, вот спят на тротуарах бездомные. Вот бродячие собаки у дерева, некоторые хромают, некоторые вполне довольны жизнью. Вот котлован на обочине. В большом ржавом баке горит огонь, вокруг сидят рабочие и курят. Вот нищие с ведрами. Пока не видно ничего страшного, никаких признаков опасности, про которую говорила миссис Садык, и Чамди этому рад.

Грузовик опять сворачивает, Чамди падает на спину, сверху на него сыплется мусор. Теперь видно только небо. Уж небо-то везде одинаковое, успокаивает себя Чамди. Каким бы чужим ни был город, можно всегда посмотреть наверх и увидеть привычную картинку. Эти бесконечные просторы принадлежат и ему, и всем людям на свете.

Приют, наверное, уже далеко. Хорошо бы выбраться из кузова, подальше от этой вони, но на такой скорости прыгать глупо. Днем бы грузовик едва полз, пробираясь через пробки. Просто удивительно – по ночам улицы совсем пустые. Грузовик грохочет по мосту, теперь вокруг высоченные трубы, они, наверное, с облаками дружат. Потянулись жилые дома, можно даже заглянуть в освещенные окна. Вот старик бреется перед зеркалом. Чего это он, среди ночи? Грузовик съезжает с моста, улицы сужаются, справа двое полицейских сидят перед участком. Один курит, другой оседлал стул, положил голову на руки и дремлет.

Грузовик коптит дальше, полицейские все уменьшаются и уменьшаются, пока не исчезают из виду. Появляются мотоциклисты, человек пять. Ветер раздувает рубашки, мотоциклы опасно сближаются, обгоняя мусоровоз.

Чамди слышит музыку. Где-то стоят колонки. Здорово: ночь, а можно песню послушать. Грузовик притормаживает. Наверное, шоферу тоже нравится музыка. Надо решаться. Чамди перелезает через борт. Но из кузова, даже на тихом ходу, Чамди никогда не прыгал. Он теряет равновесие, падает навзничь и несколько секунд лежит без движения. Ничего не сломал, говорит он себе, ничего не сломал, все цело.

Впереди ярко освещенный дом. Старый дом, всего в три этажа, но на всех окнах красные и зеленые лампочки – огоньки вспыхивают и гаснут, бегут то в одну сторону, то в другую. Из колонок на балконе льется замечательная индийская музыка, Чамди в жизни такой не слышал. Хорошее место, правильное. Где музыка, там и счастье.

На раскладушке, прикрыв рукой глаза, лежит человек. Чамди смотрит на раскладушку и думает, где же он сам будет сегодня спать? Может, найдется добрый человек, пустит к себе, накормит. Чамди вытирает пот со лба. Кажется, все провоняло помойкой.

Музыка обрывается. Лампочки горят, но больше не мигают. Как будто дом облепили красные и зеленые звездочки. Вот бы в приют такие огоньки – хоть было бы на что посмотреть.

Нужно достать еды. Он не ел весь день. Ужин пропустил, потому что был в молельной и есть тогда совсем не хотелось. Интересно, который час? Хотя какая разница? У дома на стульях и табуретках, составленных в кружок, сидят и курят мужчины. Время от времени раздаются выкрики. Постоянно кашляет старик. Лучше к этой компании не подходить. Чамди не нравится, как они поднимают головы и выдыхают папиросный дым. Как будто совсем небо не уважают.

Наверху открывается окно, и голубой полиэтиленовый пакет медленно падает в коляску авторикши. Коляска старая, шин нет, наверное, она уже никому не нужна. Проржавевшее железо так глубоко ушло в землю, что кажется, будто колеса растут прямо из дороги.

Рядом высоченным штабелем аккуратно сложена бетонная плитка. На ней спят двое мальчишек примерно его возраста. Странно, что они так уютно устроились прямо на голом бетоне.

За спиной Чамди чихает и глохнет мотор. Из такси выскакивает водитель, одной рукой упирается в дверцу, другая на руле. Пассажир изо всех сил толкает машину сзади. На заднем сиденье женщина в зеленом сари, его краешек защемила дверь.

Двое курильщиков бросают папиросы и идут на помощь. Заходят сзади, вместе с пассажиром налегают на машину. Таксист садится за руль.

Чамди решает, что тоже помог бы обязательно, если бы только был сытый и сильный. Болит нога. Вся пятка в крови. Это он на стекло наступил, когда бежал из приюта. Чамди ковыляет к светлому пятну под ярко освещенным окном, садится на землю и осматривает порезы. Из ранок торчат осколки. Чамди осторожно вытаскивает один и считает, сколько осталось. Еще четыре. Времени у Чамди полно, но он устал и проголодался.

Надо отвлечься, осколки вот вытащить. Хотя вот сейчас закончит – и опять есть захочется.

Нужно быть сильным, внушает себе Чамди. Ему уже десять лет, и он должен найти отца. Это дело непростое, и отвлекаться на пустяки вроде голода никак нельзя.

Наутро дом без красных и зеленых огоньков выглядит совсем по-другому. Стали видны провода, они соединяют лампочки и бегут от одной квартиры к другой. Стены выщерблены, будто их сверлили. Сточные трубы уходят в бурьян.

Ночью Чамди почти не спал. Голод не отпускает. Чтобы о нем не думать, Чамди подходит к белой стене, на которой красуется киноафиша – полицейский в темных очках высоко поднимает пистолет. Пистолет так сверкает, будто он и есть герой фильма. Рядом наклейка с тигром. С трудом оторвавшись от созерцания тигра, Чамди замечает торчащий из стены водопроводный кран. Чамди со скрипом поворачивает вентиль, и на землю льется прохладная вода. Он озирается, боясь, что его увидят, но на улице никого. Еще совсем рано, даже магазины не открылись. Тишина. Чамди подставляет ладошку, но так не напьешься, поэтому он наклоняется и жадно глотает воду прямо из-под крана. Пьет и пьет, пока живот не раздувается. Переводит дух и разглядывает вола. Вол везет телегу, на ней громадный куб льда, обсыпанный опилками. Чамди припадает к крану и опять пьет. Потом подставляет под струю воды голову, мочит волосы, трет лицо, а напоследок старательно моет ноги, трет одну пятку о другую, чтобы смыло все осколки.

Надо тут все осмотреть. Вот дом, у которого ночью сидели кружком и дымили в небо курильщики, – пару табуреток так никто и не убрал. Вдоль дороги выстроились мотоциклы. А вот и поломанная коляска. При дневном свете она кажется совсем развалюхой, сбоку огромная вмятина – наверное, авария была.

На главной улице, где ночью заглохло такси, две кокосовые пальмы поднимаются выше уличных фонарей. Листья замерли, потому что ветра совсем нет. Дальше автобусная остановка. Какой-то человек прислонился к решетке и вытирает платком потный лоб. За остановкой, рядом с закрытой еще лавкой, сидит продавец газет и журналов. Он развесил их, как белье, на веревке между двумя водосточными трубами. Чамди нравится, как колышутся страницы – будто собрались улететь.

Он снова поворачивается к дому. Стены совсем старые и обшарпанные, зато окна нарядные. Где-то рамы покрашены в розовый цвет, а стекла отливают голубым. На веревках сушатся бордовые полотенца и зеленые простыни. Рядом висит красное ведерко. А его-то зачем сушиться повесили?

На первом этаже – мандир, индуистский храм. Чамди сразу сообразил, что это храм, потому что нижний этаж оранжевый, а весь дом коричневый. И еще возле него старуха гирлянды продает. Сидит на корточках в будке и плетет гирлянды из красивых бархоток и белых лилий. Закончит плести одну и вешает ее на гвоздь. Интересно, сколько она их сделает? В конце концов получится целая цветочная занавеска, а старуха будет выглядывать из-за нее, как невеста из-под покрывала, и общаться с покупателями. На Чамди старуха не смотрит.

Дальше – киоск с папиросами и едой. Чамди заставляет себя отвернуться от батона хлеба и рассыпчатого печенья в стеклянных банках. Лучше сходить вон к тому бесплатному медпункту. Каждому ясно, что это медпункт, потому что на двери красный крест. Чамди знает: названия на доске – это список болезней, которые доктор умеет лечить. А вдруг он какую-нибудь из них на самом деле лечить не умеет? «Ой, надеюсь, мне его помощь никогда не понадобится!» – думает Чамди.

Очень важно как следует изучить новый район. В приюте-то он каждую дырку знал!

Чамди возвращается к храму. Вдруг там найдется добрый человек, который даст ему поесть?

Но дверь храма заперта на железный замок. Чамди заглядывает внутрь сквозь решетку на окне. Теперь старуха с гирляндами следит за ним. Даже роняет бархотку на землю. Чамди хотел было подобрать цветок, но тот упал в сточную канаву.

Чамди заглядывает в окошко, хочет рассмотреть, какой там внутри бог, но ничего не видно. И что это за бог такой, если он даже храм осветить не может? Спасибо хоть не холодно, значит, по крайней мере, у бога теплое сердце.

По ступенькам дома торопливо сбегает человек с черной папкой в руках. Волосы у него смазаны маслом и аккуратно расчесаны на пробор. Он поднимает руку, смотрит на запястье и прибавляет ходу. Вот только часов у него на запястье нет.

Опять этот голод. Надо скорее найти еду, а то голова закружится и тошнить будет. Чамди не привык голодать, да и здоровье у него слабое. В приюте все время давали одно и то же и вообще кормили мало, но хоть кормили, а от пищи были силы. Пусть – говорит голод – ребра у Чамди видны даже под майкой, но пока они все-таки внутри тела. А вот если он сегодня не поест, ребра станут еще заметней, а ночью прорвут кожу. Жители района их увидят и испугаются. Будут говорить: «У этого мальчика ребра превратились в бивни и вылезли наружу».

Чамди вздыхает и возвращается к лавочке, где торгуют папиросами и едой. У лавочника узкое лицо, подбородок и щеки заросли седой щетиной. Он почти такой же тощий, как Чамди. С чего бы? Ведь лавка битком набита сладостями, хлебом и папиросами. Ах вот оно что! Наверное, вместо того чтобы есть, он все время курит!

– Чего тебе? – спрашивает лавочник.

– Я… можно мне немножко еды? Пожалуйста.

– А деньги у тебя есть?

– Нет, денег нет, но мне бы хоть маленький кусочек хлеба…

– Денег нет?

– Нет.

– И кусочка хлеба тебе хватит?

– Я со вчерашнего дня не ел.

– Ладно. Бери что хочешь.

Чамди не верит своим ушам.

– Бери что хочешь, – повторяет лавочник. – Печенье будешь?

И, не дожидаясь ответа, начинает открывать банку с печеньем. Крышка сидит плотно и не поддается. Хоть бы банка побыстрее открылась, а то вдруг лавочник передумает. Открыл…

– Ну бери, – говорит лавочник.

– А сколько можно взять? – спрашивает Чамди.

– Сколько хочешь.

– Я три штучки возьму, можно?

– Бери, бери.

Чамди запускает пальцы в банку. Лавочник с силой захлопывает крышку.

Чамди вопит от боли.

– Воришка! – кричит лавочник. – Сначала воруешь с прилавка, потом еще клянчить приходишь!

Чамди от изумления даже перестает чувствовать боль.

– Вчера один из ваших масло у меня стащил! Еще подойдешь к лавке, я с тебя шкуру спущу!

Лицо лавочника перекошено от злости, и Чамди даже не пытается оправдываться. Он бросается наутек, мимо храма, даже на бога в окошке не глядит, и останавливается только у крана. Рука сильно болит. Первый день в городе, а он уже наслушался обидных слов, и никто ему не помогает. Может, сердце лавочника почернело от папирос, поэтому он так и поступил? Вдруг на Чамди наваливается страшная усталость. Он садится на корточки под краном и подставляет голову под струю воды, прохладную как дождь.

Кран всхлипывает. Вода больше не течет.

Глава 4

Солнце обжигает шею, по спине бегут струйки пота. Хочется прикорнуть под навесом или под деревом, но теперь Чамди понял: чтобы поесть, надо скорее найти работу.

Он озирается, ищет лавку, где нужен был бы уборщик. Он же помнит, как Джоти мыла в приюте полы. Когда она болела, он сам помогал миссис Садык. Он и подметать умеет. Чамди останавливается перед вывеской «Новый ресторан Ширин: могольская, пенджабская и китайская кухня». Но лысый человек за кассой ругает официантов – сейчас к нему лучше не подходить. Рядом магазин одежды «Коллекции Пушпам». Там даже кондиционер есть, но сюда Чамди точно не пойдет: просто не решится войти. Его белая майка продрана и давно не стирана, и резинка на шортах совсем растянулась.

Чамди подтягивает шорты и замечает старика, который читает объявление на доске. Написано на маратхи, так что Чамди не может разобрать ни слова, зато узнает наклейку с тигром. Дочитав, старик поднимается по ступенькам в винный магазин «Пуджа». Старика тут явно знают, ему и говорить ничего не надо – продавец сразу уходит, возвращается с бутылкой и кладет ее в коричневый бумажный пакет. Может, старику стыдно, что он купил бутылку, вот и прячет ее в пакете? Чамди глядит на витрину и вспоминает Рамана. Если собрать все бутылки, которые Раман выпил за свою жизнь, так они, наверное, на этих полках не поместятся. В магазине есть большие старинные часы, очень похожие на те, что в приюте. Стрелки показывают три. А в приюте сколько? – думает Чамди, и ему сразу становится стыдно. Конечно, там такое же время. Просто ему кажется, что приют в какой-то другой стране.

Вот еще один магазин, но он закрыт, и стальная штора опущена. Перед магазином устроился старик-нищий. Растянулся на большом джутовом мешке, в ногах миска с парой монеток. Солнце изо всех сил бьет ему прямо в лицо, а он изо всех сил щурится в ответ. По щекам ползают мухи, но он вроде и не замечает. Нищий не спит, он пытается встать и не может. Чамди хочется ему помочь, но страшно: а вдруг старик сумасшедший, вдруг он его ударит? Лучше не рисковать – один раз его уже назвали вором!

Чамди шагает обратно к храму.

Окошко бесплатного медпункта забрано решеткой. Похоже на большую коричневую клетку. Наверное, по ночам люди забираются и крадут лекарства. Чамди жалко больных. Когда у Чамди поднимается температура, на небо смотреть нельзя, не пускают. А ведь синее небо – самое лучшее лекарство для воспаленных глаз.

Почему медпункт до сих пор не открылся? Вдруг доктор сам заболел? Тогда он никому не может помочь. Миссис Садык тоже случалось болеть. Она лежала в постели и ужасно кашляла, а больных детей никто не лечил и не утешал.

Чамди не хочет думать о приюте и быстро уходит от медпункта. Внезапно у него начинает кружиться голова, и Чамди падает. В ушах оглушительно дребезжит велосипедный звонок, Чамди пытается встать, но нет сил.

– Ты что, ослеп? – орет велосипедист, еле-еле успевший вильнуть в сторону.

Чамди тоже сердится, только на себя – за слабость, за то, что и дня не может продержаться без пищи. Это все от жары, говорит он себе. Он обращается к небу, просит дождя, хоть и знает, что все напрасно.

Впереди водопроводный кран. Нельзя терять сознание посреди улицы. Чамди выставляет вперед руки и рывком поднимается. Перед глазами все плывет, но Чамди дотягивается до крана и хватается за него, чтобы не упасть снова.

По счастью, из крана опять течет вода, и один только ее вид придает Чамди сил. Он пьет и пьет, уговаривая себя, что водой тоже можно наесться. Еще бы живот в этом убедить, тогда и ноги не будут подкашиваться. И никакого вранья – живот теперь и правда полный.

Пить Чамди больше не хочется, а вот есть – еще как. Он совсем ослабел. Как и прошлой ночью, он сидит под краном, закрыв глаза, и слушает улицу. Непонятно, какая от звуков польза, но глаза закрыты, и кроме звуков больше ничего не осталось. Сначала приходится напрягаться: вокруг очень много звуков сразу. Но Чамди слышит звонок велосипеда и вдруг понимает, что делать. Надо слиться с этим треньканьем. Подняться с ним, отправиться туда, где звонок побывал, на городские улицы или проселочные дороги. Чамди чувствует, что летит. Это невозможно, говорит ему разум. Да ну этот разум к черту! Велосипедный звонок становится тише, удаляется, его сменяет автомобильный гудок, похожий на крик ослабевшего, израненного носорога. И все же его мощи хватает, чтобы унести Чамди подальше от крана и киноафиши. Чамди улыбается, не открывая глаз. Автомобильный гудок сменяется ревом грузовика, а это целых десять носорогов. Они унесут Чамди так далеко, что даже полицейский с киноафиши, хоть он и привык гоняться за гангстерами, его не поймает. Пожалуй, Чамди повезло, ведь голоду тоже его не догнать.

Красные и зеленые огоньки погасли. Без них дом сливается с небом, темный на темном. Ветра нет, рубашки, штаны, простыни, полотенца, нижнее белье на провисших от тяжести веревках даже не колышутся. Жалко, что нет огоньков. Они так красиво бегали то в одну, то в другую сторону. Черные гудроновые разводы на стенах складываются в узоры. Интересно, когда этот дом построили? А люди, которые в нем родились, они до сих пор тут живут? Неужели можно всю жизнь просидеть на одном месте? Чамди нарочно об этом думает, чтобы отвлечься от мыслей о голоде. Вторая ночь без еды.

Он сидит возле крана и рассматривает улицу. Вот проезжает такси, водитель выставил в окно руку с папиросой. Визг тормозов – это старуха шмыгнула через дорогу перед мотоциклом, мотоциклист громко ругает старуху, она что-то сердито кричит в ответ.

Двухэтажный автобус, накренившись, ползет по улице. Внутри сияют огни, время позднее, пассажиров мало. Длиннобородый мужчина спит, уткнувшись в спинку переднего сиденья. Может, он уже и остановку свою проспал, думает Чамди.

Он разматывает с шеи белую тряпку с тремя пятнами крови. За день она насквозь пропиталась потом. Чамди стелет ее прямо на грязную землю и укладывается. Раз за разом он закрывает глаза и открывает снова – у него болит живот.

Мимо грохочет грузовик. Чамди вспоминает мусоровоз, на котором приехал меньше суток назад. Ведь мог бы захватить кусок хлеба из приюта. Миссис Садык поняла бы. В приюте сейчас уже спят. Чамди целый день дышал выхлопными газами. А вот Пушпа не смогла бы дышать, если бы жила на улице.

Глаза сами собой закрываются, в голове мелькают картинки: голуби на приютской стене, цветы бугенвиллей, Иисус. Чамди не успел попрощаться с ним. Интересно, он знает, что Чамди сбежал из приюта? Наверное, скоро заметит, когда Чамди не придет на молитву.

Что-то мокрое касается его уха. Он открывает глаза – это собака. С белой тряпкой в зубах. Собака на миг замирает – и бросается наутек. Чамди кидается следом. Голодный, не до конца проснувшийся, он гонится за собакой, потому что только эта белая тряпка связывает его с отцом.

Хотя собака бежит трусцой, а Чамди отличный бегун, расстояние между ними увеличивается. Он видит собаку в свете уличного фонаря, видит, как топорщится и блестит шерсть на ее спине, видит, как она скрывается за углом. Пятна крови, быть может отцовской крови, придают ему сил. Чамди делает рывок – но собаки нет. Старые двухэтажные домишки, узкие проулки. Собака могла спрятаться где угодно. Ночью ее не найти.

Чамди сгибается пополам, его рвет желчью. Он подвывает, как больное животное. Вытирает рот ладонью, ладонь – о коричневые шорты. Переводит дух. И слышит, как скулит собака. Она прячется за мусорным контейнером на задворках дома. Тряпка по-прежнему у нее в зубах. Собака пытается запрыгнуть в бак, но контейнер слишком высокий. Чамди подкрадывается к ней сзади, но собака чует его приближение. Чамди широко расставляет руки. Собака ощеривается, готовясь наброситься на него. Только теперь Чамди замечает, какая она тощая и грязная. На земле валяется синий полиэтиленовый пакет с чем-то мокрым. Чамди предлагает его собаке, но та не двигается с места. Чамди тихонько свистит и подносит пакет к самому носу животного. А потом подбрасывает пакет высоко в воздух. Собака прыгает – и роняет тряпку. Чамди подхватывает лоскут, а псина шумно обнюхивает свою добычу, высунув язык.

«Больше никогда его не сниму, пока не найду отца», – решает Чамди, снова повязывая тряпку на шею.

Он спиной чувствует чей-то взгляд. Резко повернувшись, замечает крысу, удирающую в водосток. Если бы рядом был Дхонду, любитель призраков, он бы обязательно сказал, что за Чамди следит привидение. Чамди потуже затягивает узел на шее и шагает прочь.

Посреди улицы валяется бочка с гудроном. Были бы силы, он откатил бы ее в сторонку, чтобы никто не наткнулся. Откуда-то доносится кашель, кашель очень больного человека. В темном доме слева светится одно окно. Чамди сразу вспоминает, как кашляет миссис Садык. Она не больна, это просто она постарела, когда узнала, что приют закроют. Чамди молится за миссис Садык, но никто не отвечает ему. Только героиня какого-то фильма таращится на него с афиши. Глаза у нее – каждый размером с луну.

Чамди опять чудится, будто кто-то стоит за спиной, но он не отрывает глаз от актрисы. Кожа у нее светится даже в темноте. Он читает название кинотеатра: «Страна мечты». Огромная витрина, за стеклом – кадры из фильма. Чамди подходит поближе. Человека в черном отбрасывает взрывной волной от горящего грузовика. Мать прижимает к груди ребенка и с ненавистью смотрит на парня, наставившего на них пистолет. Полицейский мотоцикл перепрыгивает через джип. На мотоцикле – женщина. Надо же, бывают женщины-полицейские.

За спиной раздаются шаги. Значит, за ним действительно следят. Вот и миссис Садык говорила – в Бомбее теперь небезопасно. Но Чамди-то кому понадобится? Миссис Садык просто пугала, не хотела, чтобы дети выходили на улицу.

Впереди пятно тусклого света: на проводе болтается лампочка, окутанная паром от железного противня. За прилавком киоска старик-продавец. Покупателей у него, похоже, нет, можно попробовать подойти. Хотя запах пищи до ноздрей еще не добрался, желудок уже беснуется и заставляет ноги шагать быстрей. Чамди собирает волю в кулак. Нужно вести себя прилично, подойти и вежливо попросить у повара еды.

– Даже не надейся, – говорит кто-то сзади.

Он поворачивается. Девочка, одного с ним роста. Одета в старое коричневое платье, слишком большое для нее. Ноги босые. На запястьях оранжевые пластмассовые браслеты. Девочка склоняет голову набок, и вьющиеся волосы падают ей на лоб.