Текст книги "Прыжок с кульбитом и валидолом (СИ)"

Автор книги: Аноним Сербский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Не помешает еще подрубить, – пробормотал я, медленно разжимая левый кулак.

Пузырек валокордина выпал из рук.

– Так и путешествуете вместе? – догадался Антон.

– Хочешь это обсудить? – ответил любимым вопросом психоаналитика.

– Ты приходишь сюда с пузырьком второй раз, – сразу попал в точку Антон.

Что ж, пусть рассуждает. А я послушаю. Так получилось, что постоянно солирую здесь, задвигая его вглубь сцены, на место припевки. Хорошо это или плохо, еще предстоит понять.

– У тебя наверняка есть одежда, – продолжил он. – Уж трусы – точно. Но ничего такого сюда не проходит. Или ты живешь там без белья?

– Белье у меня есть. И более модное, – пробормотал я, трогая семейные сатиновые трусы. – А это что?!

– Утренняя эрекция, – недоуменно ответил Антон. – Забыл, что ли?

Забыл! Стыдно признаться парню, но я и о сексе забыл.

Когда это было последний раз? На Новый год, кажется, с соседкой Ритой. Романтично так, под елкой. Однако новогодние елочные украшения звенели очень недолго. Скомкано как-то все прошло, и то с помощью мощных медицинских препаратов для мужчин.

– Антон, а вот за это проси что хочешь, – растрогано прошептал я, из-под резинки трусов разглядывая чудо дивное, утреннюю эрекцию.

– Так уж и все? – ехидно уточнил он.

– Умолять буду, чтоб ты взял!

– Я подумаю... А еще ты притащил лист бумаги. Не модные трусы, жаль конечно, однако на размышления наталкивает.

– Да, Антон, еще как наталкивает, – я засмеялся в предвкушении новых возможностей. – Листок важен так же, как молодецкий задор. Ты понял? Я могу носить сюда вещи.

Мама, прищурив взгляд, от кухни помахала рукой:

– Сынок, завтрак на столе!

Она ласково улыбалась, вытирая руки полотенцем. Мама всегда была доброй и улыбчивой, со всеми непременно уживалась. Разговаривала тихо, очень редко повышая голос. Должно было случиться что-то невероятное, чтобы она вспылила. Помнится, когда я зимой провалился под лед, мама не только кричала, она еще и дралась. Рыдая, высказала мне все, что знал о себе точно, и о чем не догадывался. Пока отец стаскивал с меня обледеневшую одежду, ему, за компанию, тоже прилетел подзатыльник. Получив указание "выпороть паршивца как сидорову козу", он даже ремень офицерский свой в чулане разыскал. Но сначала отец растер меня спиртом, и заставил выпить полстакана огненной воды. Удивительное дело, но на следующий день я проснулся огурчиком.

– Бог помог, – убежденно заметил Антон. – Даже насморка не выскочило.

Бог помог, конечно, только из проруби вылез я сам. Как течением не утянуло, можно одним чудом объяснить. А ребята не помогли, отбежали подальше. Винить их не стал – бросились бы спасать, могли всей группой под лед уйти. Однако дружеские отношения треснули весенним льдом, в эту компанию меня больше не тянуло. Ну и мама, конечно, повлияла своеобразно, когда коньки запретила категорически. Она их даже из дома унесла.

– Да, – согласилась другая часть меня. – Нехорошо тогда получилось.

Но нет худа без добра. Потеряв коньки, я всерьез увлекся гитарой. Так-то и раньше неплохо играл, но теперь записался в кружок, а дома в любую свободную минуту мучил несчастный инструмент. Походя собрал ламповый усилитель, присобачил его к кинаповской колонке. На деку гитары установил самодельный звукосниматель, слепленный из высокоомных наушников. Получилось неплохо. Журнал "Радио" рулит! Параллельно я поднял владение балалайкой. Наслушавшись вражеских музыкальных радиостанций, попробовал блюзовые квадраты на балалайке, и сам обалдел от возможностей инструмента. Первоначально меня подтолкнула мама, с детства поющая народные песни и отлично владеющая разными инструментами – барабанами, гармошкой, балалайкой, мандолиной и даже домброй. Я начал вникать в теорию, а преподаватель кружка практику направил. Сильно помог, нагружая сложными домашними заданиями. Потом я оснастил мамину балалайку звукоснимателем, и в доме стало два электрических инструмента. Ей мощное звучание понравилось, мы потом частенько репетировали дуэтом.

Мой авторитет на улице вырос до небес, ребята и девчата вечерами ломились к нам в дом, чтобы "послушать музыку". Весной, как потеплело, я вынес гитару на улицу и, обладая слабым, но задушевным голосом, моментально стал местной звездой. Все девчонки оказались моими, они выстраивались в очередь, чтобы записаться на свидание. Завистники и обманутые любовники постоянно угрожали расправой, иногда били, а недавно даже слегка подрезали, но это так, издержки славы.

Звезду заметили в школе, пригласили в школьный ансамбль, а потом я пошел на повышение – в оркестр при клубе гипсового завода. Это был высочайший уровень районного масштаба, весь поселок тусил там на танцах.

– В твоих воспоминаниях слышна ирония, – с обидой заметила другая часть меня.

– А ты еще не слышал, как вырос мой уровень за сорок шесть лет, – парировал я. – Вот придем на репетицию, и я устрою вам закат разума на гей-параде!

– А что такое "гей-парад"?

– Ну, это мы тоже обсудим, но позже, после завтрака, – ответил я, умываясь.

Полевого супа на курином бульоне, с крупой и картошкой, в моем рационе не было лет сорок. Со свистом втянув обжигающее варево, я блаженно зажмурился. Сложная гамма ярких, необычайно острых ощущений захлестнула вкусовые рецепторы языка.

– Кайф! – счастливым голосом подтвердила другая часть меня.

– Я бы сказал больше: полный улет, – откусив солидный кусок хлеба, я оторвал ногу от вареной курицы.

– Посолить! – подсказала другая часть меня, и своевременный совет был немедленно исполнен.

Короткая жизнь в этом мире подарила столько впечатлений, что я не переживал за двадцать лет. И следует заметить – еще не вечер!

– Хорошо сидим, а, Антон? – никакого дискомфорта от соседа в голове не ощущалось. А ничего тут странного нет, ведь это же я, только сорок шесть лет разницы.

Зеленый лук, петрушка и соль крупного помола замечательно сочеталась с горячей, исходящей паром куриной ногой. Еще на столе меня дожидалась тарелка тонко порезанной брынзы и отдельно – армянский лаваш. Но это на десерт, если влезет.

Лишив курицу второй ноги, я встал из-за стола, чтобы налить молока в кружку. Каждое утро козье молоко нам приносила тетя Римма с Третьей улицы. Если дома никого не было, она оставляла стеклянную банку на кухонном столе, и забирала вчерашнюю посуду. Деньги за товар мама закладывала внутрь, в платочке. Еще тетя Римма носила козий сыр, но только по воскресеньям – каждый день такое нам было дорого, не по карману.

Покончив с легким завтраком, я задумался, переводя взгляд со своего несколько вздувшегося живота на чугунок с вареной картошкой. Он уже слегка остыл, дышал горячим паром, но не так яростно.

– Чего ждем? – вкрадчиво спросила другая часть меня. – Забыл, где вилки лежат? Так мне не трудно напомнить, в буфете! А сливочное масло, кстати, в холодильнике.

– Как прошел вечер? – улыбаясь, на кухню заглянула мама.

– Сначала в школе были танцы, а потом поехали на набережную, – вклинился в разговор Антон, и правильно сделал. – Гуляли, веселились, катались на кораблике. Под утро разошлись по домам.

– Что, и драку не заказывали? – мама усмехнулась.

– Обошлось, – честно доложил Антон. – Отдельные уроды нашлись, конечно, но их быстро успокоили без меня.

– Ой, чуть не забыла, – вскинулась мама. – Отцу на работу позвони, он тебя пожалел, будить не стал.

Отцу позвонить надо обязательно! Хотя бы для того, чтобы просто услышать его голос. Вот доем картошку, и сбегаю к больнице. Там телефон-автомат редко ломают.

Антон молча согласился.

– Вчера приходила к школе. Посмотреть, как вы танцуете, – у мамы увлажнились глаза. – Ребята такие солидные в костюмах, на девочках белые платья, лучше бальных. Как время пролетело, совсем взрослые...

– Боже, какая она молодая! – внезапно дошло до меня. – Сколько же ей сейчас? Антону семнадцать, значит, слегка за сорок. Женщина в расцвете сил, дай бог здоровья. И я помогу, Антон, ты не сомневайся.

– А когда мама умрет?

Неожиданный вопрос задал парень. А чего, собственно, скрывать? Антон должен знать все. Более того, мне надо передать ему базу данных полностью, без купюр. И хорошее и плохое, важное и бесполезное. Все. Пусть другие учатся на собственных ошибках, Антон будет учиться на моих. Если я уйду, мой жизненный опыт в любом случае ему пригодится.

И моим путем он не пойдет. Зачем? Я уже прошел эту дорогу, и она скоро станет ему известна. Все расскажу подробно. Жить своей жизнью ему будет в сто раз интересней. А если мне доведется остаться с ним... будет совсем здорово. Ведь вдвоем в самом деле веселей.

– Мама умрет нескоро, – я задумался, вспоминая дату, венки у креста и немногочисленных заплаканных родственников. – В возрасте восьмидесяти двух лет она тихо уйдет во сне.

– А папа?

– Отец годом раньше, – я судорожно сглотнул. – Инфаркт.

– Дату своей смерти я знаю, – тихо сказал Антон. – Но, слава богу, об этом думать еще рано. Да, Михалыч?

– Верно мыслите, товарищ, – я допил молоко и сыто икнул.

– А что за девушку в белом платье ты привел с собой? – мама хитро прищурилась.

– Ух ты, – подумал я обескуражено. – Граница бдит, пограничник не спит! Давай, Антон, выкручивайся... А я подремлю пять минут.

– Да это Вера Радина, мы гуляли вместе, потом она домой пошла.

– А как же Алена? – мама не отступала.

– С Аленой тоже гуляли, – отмахнулся Антон. – Мы там все гуляли, я тебе уже рассказывал.

И он плавно съехал на тему подготовительных курсов к институту. Мама живо начала излагать свое мнение, а тем временем я выложил свои соображения:

– Твоя жизнь изменилась вчера – у меня был несколько иной выпускной вечер. Вернее, другое окончание: я проводил Алену домой, и под утро лег спать.

– Алену? – удивился Антон. – А как же Верка?

– Никакой Верки тут не было! Понимаешь? Пошли изменения, Тоха.

– Это плохо?

– А бог его знает. Увидим.

– А что было сегодня, или завтра... вообще, помнишь?

– Не очень подробно. Кажется, весь день я отсыпался, валяясь с гитарой. А потом – месяц занятий без перерыва и отдыха. Учебники, курсы, снова учебники, сплошные серые будни. Алене тоже было некогда, так что вспомнить нечего.

– Интересно, что теперь будет? Как думаешь?

– Старая жизнь вчера закончилась, сегодня началась новая, вот что важно, как факт, – я подумал немного. – И мне это нравится, черт возьми! Я постепенно впитываю твою юность и энергию.

– Молодецкий задор?

Все-таки он ехидина.

– Да, а что? И задор, – я говорил серьезно. – У меня появилось желание жить, как это ни банально это звучит. Жить полной жизнью, понимаешь? Спасибо тебе.

– Да ладно!

– И, надеюсь, что и ты от меня чего-то получаешь. А?

– Да, – пробормотала другая часть меня. – Ответы на некоторые вопросы сами в голове появляются, сейчас только дошло. Приходят без твоей помощи, понимаешь?

После завтрака настало время изучить свое новое тело. Точнее, не новое, а старое... И не мое. И не изучить, а вспомнить. Тьфу, совсем запутался. Назовем просто: вспомнить молодость.

Из высокого зеркала антикварного шифоньера на меня смотрел обычный семнадцатилетний паренек среднего роста. На улице таких, с карими глазами да темными волосами, каждый второй. А оттопыренные уши и ровный нос – у каждого первого. Слегка пухлые, четко очерченные губы. С краю лба имели место парочка угрей и один прыщик, которые были немедленно ликвидированы, без всякой жалости.

Умиляли гладкие щеки, покрытые едва заметным, выгоревшим на солнце пухом. Я помнить забыл, как может выглядеть собственное лицо, лишенное растительности. Что ж, будем привыкать. Слава богу, усики под носом уже проклюнулись, но как-то робко, совершенно не требуя бритья. И что радовало особенно, так это полное отсутствие пучков волос, торчащих из ушей.

Плоский живот с кубиками, тонкая талия. А вот плечи широкие, дельтовидные мышцы сформированы, бицепсы четно обозначены. Не качок, но и хиляком назвать трудно. Нормальная фигура, тут за себя не стыдно. Конечно, на турнике постоянно подтягиваюсь, уже года три мучаю этот снаряд. Ноги крепкие, спасибо секции вольной борьбы. Теперь, правда, это в прошлом, травма мениска вычеркнула меня из списка будущих мастеров. Переживем.

Я отошел от шкафа, спустил трусы – мужское достоинство выглядело солидно. Еще вчера это был вялый, куцый сморчок, спрятавшийся в шапке седых волос, а теперь настоящий красавец! Солидный элемент тела, ожидающий массы впечатлений в этом настоящем.

И мы этим новым элементом мир перевернем, как рычагом. Да, а что? Главное, ребята, сердцем не стареть! Вернулась утренняя эрекция, и только за этот уверенный взгляд вверх, безо всяких раздумий, стоит перебираться сюда на постоянное место жительства.

Раскрыв двери шкафа, я нашел повседневную одежду, подобрал пару носков в куче стираных. Надевать не стал, кинул на тахту. Взгляд зацепился за галстук – единственный, он же парадный. Я хмыкнул, плотно затягивая его на голой шее. Нацепил на запястье часы "Командирские", подарок отца. Выудил из ящика стола самодельное стальное колечко и "гайку", босяцкий перстень, выточенный из настоящей бронзовой гайки.

– Так-так, – заинтересованно крякнул Антон. – А ты знаешь, у мамы еще бусы есть.

– Хорошая мысль, – согласился я, и пошлепал по комнатам в одних трусах, чтобы хорошенько пограбить мамины богатства.

Оторвался по полной программе: надел кружевной пояс для чулок с подвязками и красный гипюровый бюстгальтер из этого комплекта. Поверх галстука накинул золотую цепочку с крупной брошью в разноцветных стекляшках. Накрутил на шею связку бус, а кисти и бицепсы облепил браслетами, которых оказалось десятка два. Потом, махнув рукой, накрасил губы, брови и ресницы. Густо так намазал, не жалея маминой косметики.

– Зачем тебе румяна?! – спохватился Антон. – Не надо!

– Надо, Федя, – ответил я, цепляя на уши клипсы. – Следственный эксперимент проводится в полном объеме.

И добавил по паре клипс на верхушки каждого уха – место было, ушами бог не обидел.

– Ты еще кольца женские надень! – простонал Антон в надежде, что ирония меня остановит.

– А почему нет? – обрезал я его, украшая пальцы ювелирными изделиями плотно, сколько влезет.

Потом я провел ревизию в тайном схроне отца. Он, наивный, думал, что надежно спрятал тощую пачку денег с парой бутылок коньяка. Ага!

Коньяк нам с мамой без надобности, а вот деньги мы перехватывали до получки регулярно, втихаря и втайне друг от друга. Сейчас я забрал одну бутылку и две купюры.

– Надо проверить, как переносятся вещи в желудке, – я оглянулся в поисках предмета, подходящего для проглатывания.

– Шпаги здесь нет! – закричал Антон плачущим шепотом. – И вообще, я возражаю!

– Ладно, тогда попугая возьму, – я полез в клетку. – Интересно, проходят ли ко мне в квартиру живые существа?

– Это же Кеша! – вскричал Антон. – Ты что, фашист? Он мне как член семьи!

– Мне тоже, – кивнул я. А волнистый попугай Кеша спокойно вертел головой, торчащей из кулака, такие фокусы ему были привычны. – Не пройдет со мной, на веранде полетает, главное дверь не забыть закрыть. А пройдет – обратно принесу, и девочку для пары ему еще придумаю. Там с этим просто.

– Честно?! – сопротивление Антона заколебалось.

Маме было жалко денег на попугаиху для Кеши, а когда она чего-то не хотела, добиться было невозможно.

– Светленькую. Или темненькую?

– Бери обеих, потом сам выберет!

– Согласен, пусть найдет себе лучшую. И мы так будем поступать. Эй, парень, жизнь только начинается, – вертясь перед зеркалом, подбодрил я Антона. – Какие планы?

– Калитку поправить и дров нарубить, – отчитался он.

– А что, и нарубим, – согласился я. – Держись, нас ждут великие дела!

Утро продолжалось. Хорошее и без этого настроение стремительно улучшалось.

Говорят, прежде чем начинать великие дела, следует неплохо передохнуть.

Я улегся на тахту, зажал в кулаке пузырек валокордина, под ним горлышко коньячной бутылки, обернутое парой купюр достоинством три рубля. В другом кулаке у меня вертелся попугай.

Но перед этим надел очки и прицепил на нос бельевую прищепку.

– Мамочки мои, не дай бог, кто увидит...– простонал Антон.

– Штирлиц знал, что проснется через десять минут, – сообщил я Антону. – Заводить будильник его научили еще в разведшколе.

Антон заржал, а я улыбнулся, засыпая.

Черный занавес стремительно мелькнул перед глазами.