Текст книги "eulogy blue (СИ)"

Автор книги: Аноним Гробокоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Да брось, – говорит Райдер без примеси томности или кокетства, серьезно, тихо и дружелюбно, отчего Джоди делается только понятней: это, видимо, вызов на соревнования в диссоциации, и вопрос его принятия не обсуждается. – Если ты боишься, то ничего страшного, тесно только очень.

Он ловит себя на том, что задыхается в ответ вполне отзывчиво, только делает это через нос. Если у него и были сомнения насчет того, как вести себя дальше в данной ситуации, то последняя фраза визави окончательно их отмела.

– Если ты не умеешь – ничего сложного, – говорит Райдер и глядит на него с любовью и отчаянием. – Не имею ничего против, если ты не умеешь. Я умею уже слишком много для того, чтобы ничего не навязывать, в любом случае.

Дело осталось за малым, беда лишь в том, что ситуация интуитивно распознается как стрессовая, отчего диссоциация закономерно возрастает, и чем холоднее Джоди размышляет, тем сложнее становится распоряжаться телом.

– Если ты стесняешься – это незачем, – говорит Райдер спокойно и решительно. – Я ничего не обмениваю и не пытаюсь с тобой расплачиваться, ты мне правда нравишься. Ты-то, надеюсь, не из тех, кто станет заморачиваться на вопросах ориентации, – он переводит взгляд в темноту справа, но быстро возвращает обратно к лунно-желтым глазам Джоди и добавляет. – Ни малейшего смысла, ты, я, клетки, молекулы, элементарные частицы.

С момента последней встречи чертовы элементарные частицы вообще стали майору судя по всему чрезвычайно интересны, это старлей выяснил еще в отделении, в ходе драматической и бурной пародии на допрос, и именно о них Райдер с шизофреническим упорством спотыкался при каждом новом упоминании, скатываясь в словесную окрошку из законов физики и искрометного бреда, из которой его с убийственной стабильностью выводила рекурсия.

– Трение, – говорит майор с интимным фанатизмом, будто называет запрещенную религию. – Тела заряжаются от трения, – словно произносит убийственное заклинание; осторожно, но цепко сжимает пальцы на индейски черных волосах старлея и горячечно целует его полуоткрытым ртом в доступную в вороте футболки впадинку между ключиц, поднимая голову – в подбородок и щеки, мокро, щекотно покусывает в нижнюю губу. Мокро, щекотно, холодит ускользающим теплом, он слишком инопланетный, слишком сладкий, так что зубы ломит и пальцы немеют, Джоди теряет голову на краткое мгновение темноты и обнаруживает что целует нежданного гостя в ответ, как умеет, стискивая в объятиях столь неуемно, что Райдеру не может быть не больно, но – Райдер любит, когда больно, это читается в каждом жесте и добавляет смертельной красоте окончательности. Такую красоту принято называть безупречной. От его поцелуев Джоди становится шатко и страшно, в точности как на высоте – он боится высоты, как никакой глубины, и настолько ей чужд, что избегает подходить к окнам даже на третьем этаже, когда оказывается на поверхности – но перестать кажется не менее невозможным, чем прекратить падение или остановить машину, в тормозной системе которой не осталось ни капли жидкости. Майор отстраняется сам, чтобы подразнить, когда разбирает нестабильность старлеева хладнокровия, отворачивается на секунду и болезненно-блаженно улыбается:

– Главное, не делай вида, что не хочешь. У обоих из нас есть вещественное доказательство обратному.

Джоди не хочет делать этого вида и не может, потому что даже саму идею находит глупой и нечестной, но в последней фразе сомнительного собеседника хватает одной маленькой детали, чтобы соскользнувший было с восприятия, как бусы с нитки, самоконтроль вышел из спящего режима, въехал обратно в отведенные для него пазы, снизил перегрузку и вернул управление над телом в полной мере. Зубы Райдера зябко клацают на слове «доказательство», очень характерно, и Джоди по ассоциациям вспоминает и понимает: плутонная абстиненция – неповторимая штука.

– Хочу, конечно, – произносит старлей; он был уверен, что ни слова не выговорит, не запнувшись, но выходит совсем наоборот – чуждо, железно и холодно. – Тебя сильнее всех прочих, кто носит твою фамилию. Но сейчас, думаю, тебе слишком нехорошо для чего-то подобного, Сью.

Майор щелкающе всхахатывает и, смешивая их волосы, по-кошачьи ласково трется виском о висок Джоди.

– Меня зовут не Сью, – с маниакальной радостью сообщает он. – Сью был срезан вместе с лишними волосами, как и все прочие. Теперь меня зовут Ганс, парень. Джи-ю-эн-эс, понимаешь?

– Да, – Джоди ослабляет хватку и, выпростав правую руку из-под мышки собеседника, осторожно гладит его вверх по груди, пока не добирается до плеча. – Тебя ломает, Ганс, не по-детски ломает.

Майор оскорбленно фыркает, снимая ладони с затылка хозяина квартиры, и пытается отшатнуться, чтобы прервать контакт, но не успевает – Джоди слишком хорошо знает, что такое плутонная абстиненция, когда хребет наполняется жидким азотом, электрическая боль стробирует в висках, космическим одиночеством колет пальцы, земля разверстается под каждым шагом в десяток несуществующих пропастей, и слишком хорошо помнит, чего именно хочется, когда ломает, так что, призвав на помощь быстроту своей реакции, ловит Райдера за горло и уверенно сжимает пальцы на шелковистой меловой коже по обеим сторонам от гортани. Тело превращается в подобие тяжелого акваланга, когда тебя ломает от плутона, от него хочется только избавиться, но заснуть невозможно, а все прочие методы помогают еще менее эффективно, его хочется снять, как пальто с потеплением, но безболезненно не выходит – прибит; единственное, чего до бреда, невыносимо, страстно хочется, когда тебя ломает от плутона, это подохнуть.

Старший лейтенант перехватывает немного повыше – только бы хрящ не повредить. Ганс коротко всхлипывает, судорожно вцепляется ему в плечи; подхватив момент, отчаянно тормозит инстинкт, чтобы не мешать, и глядит широко распахнутыми глазами с такой очевидной радостью, что есть момент, когда Джоди хочется только продолжать до тех пор, пока в руках не останется просто очаровательного трупа, но этот момент быстро проходит, потому что Джоди уже знает, что труп Райдера не будет очаровательным – лишение не может быть очаровательным в случае с чем-то подобным.

– Я не под-дхожу т-тебе, не подхож-жу, – глухо цедит Джоди для того, чтобы не сорваться. С любовью к убийству нужно быть осторожнее, потому что могут ослушаться пальцы. Он не раз душил людей, и неоднократно – не до смерти, однажды провел этот опыт даже со Стремглавом, давно, когда Стремглав не занимал еще своего теперешнего неприкосновенного положения, так что знает и хорошо чувствует рубежи, но майор теряет сознание не слишком типично, с полным осознанием происходящего, гаснет и разгорается, как праздничные гирлянды, и Джоди разжимает руки немного раньше чем следует, опасаясь отвлечься на ощущение, что он оказался слишком близко к чему-то вневременно прекрасному, чтобы самому продолжать существовать дальше.

Outro:

Модель, заплывшую за буй. Хэй, Аммо, если бы ты видела, как красиво то, на что смотришь сквозь время, и то, что ожидает мир после того, как последние упоминания о нас обратятся в бесчувственный белый песок. Когда так близко доля риска – этот набор всегда стоит у меня за спиной, но в посмертные моменты единения с пространством оказывается на виду, от него невозможно оторваться. Глобальные зрелища и мелкие несущественные детали, вещи вполне конкретные, от заброшенной многоэтажки под плотной занавесью плюща до трепещущего под летним ветром макового цветка между ржавым рельсом и старой шпалой. Оконные стекла сверкают на закате, отражая друг от друга лучи, калитка поскрипывает в сумерках, шуршит ненавязчивый ночной дождь, несокрушимые объятия атмосферы поутру. Хэй, Аммо, знаешь, Аммо, деревья связаны с небесами рассеянными сияющими нитями света, я узнал это, когда впервые умер. Хэй, Аммо, мы бывали с Сэндом в районе заброшенных пятиэтажек, лежали там на деревянном крыльце под дырявым козырьком в пятнах весеннего полуденного солнца, а вокруг никого, на много миль – ни души, только кости кое-где и разморенная, дремлющая по всем углам смерть, которую мы когда-то на это место низвергли, мы пили что-то не слишком крепкое из белой пластиковой канистры, а на мне были очки-хамелеоны и обычные психопатические выебоны, мы всю дорогу молчали и озирались, слушали, как ветер хлопает подорванными листами жести на крышах, свистит по водосточным трубам и сквозь бетонные скелеты зданий, по-разному, призрачно, многоголосо, а потом, чтобы отметить момент в хистори, я спросил этого маленького сумасшедшего ублюдка, с какой стати он никогда не загорает, а Сэнд ничуть не растерялся и сказал в ответ, что оно ему нахрен не надо. Деревья, чем больше возраст – тем толще нити, это нормально, закономерно, i see a red door and i want to paint it blue, я теперь совершенно готов к дезинтеграции, а во сне было страшно потому что во сне многое случается не так, как выглядело бы не во сне, это й-естественно и очевидно, однажды мне приснилось что я привел домой Бенуа Шестнадцатого, а бедняга слишком сильно дернул за ручку двери в моей комнате и защелкнулся в одиночестве внутри, когда я вышел, чтобы сделать чаю, я вернулся, заслышав шум, но вместо того чтобы помочь ему обрести свободу, стоял почему-то в коридоре и злорадно говорил, что он le pede, хотя в действительности и в голову не взбрело бы, отличная группа. Каменные ступеньки в трещинах и пучках травы, панцири поездов и электричек, грязными прядями рваные высоковольтные провода с покосившихся столбов, там ужасно много всего, сверху, Аммо, там солнце, оно греет по-особенному, и снег, он искрится под луной, и воздуха невероятно много много много и весь только для тебя, Аммо, слишком гибкая, чтобы быть удерживаемой насильно. Почему ты не веришь мне, Аммо, почему ты уходишь все время Аммо ты хоть раз пробовала сама то колдовство, которое ежедневно производишь на продажу в лабораторной своей дыре, то, в которое тыкала, тыкала, тыкала меня носом, опааасные диссоциативы, нет ничего ближе к смерти, не представляешь себе, как освежает, Аммо, а почему ты не хочешь, не веришь мне, Аммо, твоя душа в животе, обойма, динамомашина, на два пальца ниже пупка, как глубоко ни вставляй – не достать, до отчаяния, мне ничего не хотелось бы сильнее, чем отдать тебе электроны или принять на себя твои, не веришь мне, Аммо, неужели для тебя это может быть не просто игрой в покер при помощи физических тел, и как может так быть, чтобы ты не понимала, и как может так быть, чтобы ты позволяла себя касаться не потому, что все разряды внутри плазменного шара у меня в голове обращены только в твою сторону, не потому, что ты чувствуешь, как я тебя чувствую, а потому только, что мое ебало подходит или не подходит по формату, или, может, потому, что у меня хуй большой, или, может, потому, что меня можно предъявлять знакомым и слушать мое mumble-mumble как радиопередачу, не слишком вникая, потому что главное подтвердить – экстравагантно, мое ебало, снова мое ебало, знаешь, Аммо, что под ванной в некоторых частных домах очень тесно, но когда тебе одиннадцать, вполне помещаешься, и волосы длинные очень мешают, потому что их проще простого намотать на руку, и лучше тебе не знать, Аммо, что когда кто-нибудь человека пиздюлями спекуляцией и силой заставит открывать рот а потом кончит на ебало – то самое – еще лет пять после этого как минимум единственное, что всякий раз при виде зеркала хочется сделать, это окунуть голову в кислоту, потому что какое же здесь может быть мыло, а потом с чистой совестью надеть на то что от этой головы останется бумажный пакет с дырками, тогда, может быть, еще куда ни шло, как для white trash, а когда это изо дня в день повторяется – ох, Аммо, лучше бы тебе не знать, и я ничем не могу доказать, что ты смотрела в мой паспорт, просто знаю это, меня на самом деле так больше не зовут, я просто не успел его поменять, потому что не был на родине с тех пор, как увидел тебя впервые за барной стойкой, отойти не мог, перестать смотреть не мог, перестать хотеть не мог, перестать любить/ а меньше всего мне нравится, когда флешбеки застревают на каждом шагу, зажевывает пленку, так что кадры по три раза подряд, можно очень устать, ввынимаю вынимаю вынимаю из этой застенчивой блядюшки печень, потому что знаю, вот же она, ее батарея, в печени, так и фонит, а ты отворачиваешься и нагибаешься за трубкой радиотелефона, ну ладно, сдавай меня, детка, любым операм, только глянь сперва, она вся сейчас живет здесь, у меня в руках, я просто еще не придумал, как отделять электрическое поле от ткани, посмотри только, этого нельзя не почувствовать, у меня даже гудит от этого между лопаток, где встроен мой личный аккумулятор, нельзя не почувствовать, можно сиять всегда, можно разрядиться друг в друга прямо сейчас, я распадусь на нейтроны, только скажи, все ужасно просто, просто ужасно, это еще кто из нас le pede, этот упрямый придурок со страшной хваткой и впрямь очень красивый, просто я никогда раньше не видел его так близко, очень похожий на древних мезоамериканцев, очень родной, не такой родной, как ты, не такой, как Руд, не такой, как Тамара или Кетте, биоритмически братски родной, может быть, воздух обрывается и свистит в легких, как по водосточным трубам или сквозь бетонные каркасы покинутых зданий, призрачно, многоголосо, я рисовал бы только молнии, если бы мог рисовать хоть что-нибудь, направленное движение, ненаправленное, броуновское движение, movement of fear, уловимое движение, кромешная теплая темнота.

___________

с любовью, Саше от Саши

2011