Текст книги "Иван - царский сын. Часть 1(СИ)"

Автор книги: Аноним Fujin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Моя мама давно умерла.

Гвидон смотрит на него долго и странно, словно смерть матери действительно всерьез меняет его отношение. Даже у сильных есть свои слабости. Они переглядываются – снова забывая о Ване, как о несущественной мелочи, предмете, и Морана берет Гвидона за руку, уговаривая.

– Должно быть хоть что-то. Никого ближе мы не видели.

– Должно быть хоть что-то, – соглашается с ней Гвидон. – Береги мальчишку.

Ваня начинает ненавидеть это слово. Морана кивает, покорно опуская ресницы, и, когда она снова смотрит на Гвидона – в них нет и тени прошлой ярости. Ни одной её эмоции не следует верить.

– Неожиданный подарок, верно? – воркует она, вновь превращаясь из яростной стервы в ласковую подругу. – Вместе с жар-птицей еще и Кощеев сынок.

– Ты знала? – спрашивает Гвидон, отстраняя её.

Он тоже не верит, не отвечая на ласку, но Морану не смущает его строгость – она льнет снова, прижимаясь телом; роскошным даже в простом длинном платье.

– Чувствовала.

Ваня не может понять, верит ли Гвидон её искренности – тот кивает и отступает от Мораны. Он вполне похож на человека, у которого много дел куда более важных, чем женские прелести – он и есть этот человек. Гвидон еще раз осматривает Ваню – куда пристальнее, чем все разы до этого, словно надеется увидеть на нем что-то – люминесцентный знак, отметку посреди лба или хотя бы пару рогов, хоть что-то – и никак не может рассмотреть.

– Я подумаю, как нам это использовать, – произносит Гвидон.

Ваню совсем не прельщает идея использования чего-либо в нём, но он догадывается держать при себе своё бесценное мнение. Гвидон кивает – ему или своим мыслям – и разворачивается, уходя в сторону и почти сразу скрываясь в тумане. Морана смотрит то на него, то на Ваню, торопливо делая выбор. Ей нужно несколько минут, пока фигура Гвидона почти не исчезнет из видимости – тогда она решается, зло шипит под нос на знакомом языке и идет за ним. На вкус Вани, и у них странноватые отношения.

– Сиди здесь, – коротко бросает она напоследок.

Как будто ему есть куда идти. Она больше не говорит с ним чарующе, наигравшись, как кошка с мышью – потеряв интерес или наоборот – только теперь начав воспринимать всерьез. Теперь Ваня не просто забавная игрушка, теперь он – Кощеев сын, и, он боится, слишком скоро узнает, что же это значит.

Пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей, Ваня забирается обратно в палатку и приобнимает Василису, согревая её хотя бы теплом тела. Перевертыш лежит тут же, по-собачьи горячий, и Ваня подтягивает поближе и его, укладывая морду на колени девушке.

– Зачем им я? – только сейчас спрашивает сама Василиса.

Ступор, охвативший её, отступает, и она начинает понимать.

–

Следующим утром мужчина в военной форме будит Ваню и жестом приказывает следовать за собой. Вася с перевертышем еще спят – они прижимаются друг к другу ночью, греясь – и Ваня выбирается как можно осторожнее, стараясь не разбудить их. Ему удается аккуратно переложить Василису, перевертыш-собака тоже похрюкивает во сне, но Ваня уверен – он проснулся еще до того, как мужчина подошел к их палатке. Мысль об этом вселяет в него странное спокойствие.

На второй день туман немного рассеивается, и Ваня может различить множество палаток, раскинутых в степи – утром они еще утопают в белесой дымке. Только рассветает, и лучи с трудом пробиваются сквозь серость, выхватывая фигуры людей – часовых и ранних пташек. Большинство еще спит, но, судя по количеству машин и палаток, с ними около сотни военных. Никто не обращает на них внимания, и они легко проходят сквозь лагерь. Вдалеке, уже различимый без серого марева, Ваня видит огромный, раскидистый дуб – высотой он этажей в десять, не меньше; и даже сейчас его крона скрывается в дымке. Старика нет, но он может представить звон его цепи и шаркающие, дерганые шаги.

За палатками, у ряда джипов, расположился огромный фургон-трейлер, черной громадиной возвышающийся над их палаточным лагерем. Ваню ведет тот же мужчина, что привез Морану к поезду – он не сразу узнает лицо, но уверен – видимо, кто-то особо доверенный. Лицо это жесткое, но не жестокое, и Ваня не уверен, стоит ли бояться его – может, и стоит, на всякий случай. Мужчина прикладывает палец к панели у двери трейлера, и дверь отодвигается в сторону, пропуская их – высокими технологиями, впечатляющими Ваню не меньше магии. Они поднимаются по лестнице, и внутри эта машина выглядит круче, чем квартира Вани и большинства его одноклассников – за годы в школе он побывал не у всех.

Кухня оборудована по последнему слову техники, и в ней сам Гвидон стоит у кофеварки. Несмотря на время, он уже одет в идеально отглаженный костюм, и рубашка его свежее и белее, чем когда-либо у Вани. Мужчина в военной форме остается стоять у двери, сложив за спиной руки – вышколенным привычным движением, не меняясь в лице. Гвидон ставит на стол три чашки и жестом подзывает к себе Ваню. Морана тоже сидит здесь, за столом, в домашнем шелковом халате, который скорее подчеркивает, чем скрывает её прелести. Смущенный, Ваня старается как можно меньше смотреть на неё, и только кивает, приветствуя.

– Доброе утро, – тянет Морана, явно забавляясь его реакцией.

Гвидона не веселит и не злит это, он разливает по чашкам кофе, садится за стол и снова жестом велит ему сесть. Ваня аккуратно садится, стараясь не задеть Морану коленом, и она вытягивает стройную ножку, поглаживая его лодыжку. Интерес её вспыхивает так же быстро, как пропадает.

– Доброе, – выдавливает Ваня, не отрывая глаз от чашки кофе.

– Прекрати, – коротко бросает Гвидон, без злости, но неоспоримо.

Морана вздыхает, садится ровнее и запахивает халат. Ваня с благодарностью смотрит на Гвидона, и тот спокойно кивает в ответ, отпивая свой кофе. За ночь в палатке Ваня успел промерзнуть до костей, и он обхватывает руками горячую чашку, согреваясь. Гвидон говорит с ним прямо, не насмехаясь, не загадывая загадки, не таясь – прямо, как, Ваня думал, совсем не принято у волшебных существ.

Он говорит с ним, как с равным.

– Ты сын Кощея. Знаешь, что это значит?

Ваня не знает, и отрицательно мотает головой. Морана фыркает, но Гвидон совсем не выглядит удивленным. Он хмурится своим мыслям и продолжает – достаточно медленно, чтобы Ваня успел понять.

– Кощей – вроде великого древнего колдуна. Уверен, ты видел таких в блокбастерах. Он был еще до того, как появился ты, я или даже мой отец. Слышал, у тебя есть фонарь с пером жар-птицы – это одно из его сокровищ. Тысячи его сокровищ спрятаны по миру, мы ищем их.

Ваня кивает на каждое слово и даже удивляется – всё это он мог бы представить еще по сказкам, которые слышал в детстве. Единственное, что он не мог представить – это действительно его касается. Гвидон убеждается, что он слушает, и продолжает:

– Но самое главное его другое умение. Он бессмертный.

Конечно, Кощей Бессмертный – это знают даже дети в детском саду, и Ваня снова кивает, переставая чувствовать себя таким уж глупым. Он отпивает немного кофе, и терпкий вкус его бодрит.

– Его убивали много раз, – говорит Гвидон. – Или думали, что убивали. Но каждый раз он ускользал, сливаясь с людьми. Кощей живет обычной жизнью, пока не решит снова обрести власть. Кощей порождает детей, и иногда мы находим по миру его потомков.

Тот старик с котом на голове сказал, что давно не видел сыновей Кощея; а еще сказал, что давно – это даже не сотня лет. Гвидон не акцентирует на этом внимание, и Ваня не уточняет – не хочет показаться выскочкой. Он уверен – Гвидон замечает и это, и в его взгляде проскальзывает одобрение.

– Свою силу он получает не самым приятным способом. Не хочу обсуждать подробности.

Они в лагере, окруженные военными, доставленные сюда на зачарованном поезде, сбежавшие от нечисти и ведьм, рядом со стариком, цепью прикованным к дереву, и Ваня не хочет знать, что именно этот человек считает "не самым приятным способом". Вместо этого он спрашивает:

– Зачем вы его ищете?

Ответ прост, но Ваня не ожидает его услышать:

– Мы хотим найти его и убить навсегда.

– Но ведь он, типа, мой отец? – Ваня поражается откровенности. – Разве я не должен быть на его стороне?

Морана хохочет в голос над его словами – у неё неприятный, низкий, гортанный смех. Гвидон не улыбается, но и не заставляет её замолчать – тоже понимая шутку. Отсмеявшись, Морана садится расслабленнее, и халат снова сползает, открывая больше, чем можно видеть спокойно.

– Поверь, родство с ним не значит ничего хорошего, – воркует она умиленно.

Ване нужно научиться её игнорировать; он отрывает взгляд от её груди и смотрит только на Гвидона – куда-то на его выглаженный воротник, не решаясь смотреть в глаза. Спрашивать, как равный, ему нужно научиться тоже.

– Это значит, я тоже бессмертный?

Морана смеётся снова – тише в этот раз, качая головой, и даже Гвидон улыбается кончиками губ. Чувствовать себя дураком Ваня научился еще с перевертышем, и его не особенно гнетет это чувство.

– Нет. Совсем нет, – отвечает Гвидон терпеливо. – Это значит, у тебя может быть парочка необычных умений. Сила, если ты любишь Звездные Воины. Кощей не родился таким. Он сам себя таким сделал.

Ваня замолкает, размышляя над услышанным. Фильмы он смотрел, и ему вполне ясна аналогия – там тоже родство со злодеем не делало тебя плохишом автоматически. Есть небольшое "но" – окончив школу, он уже понимает, что жизнь отличается от экранных сказок.

– Темная сторона, типа?

– Именно так.

Заскучав, Морана снова толкает его под столом коленкой. Ваня вздрагивает, но умудряется сохранить относительное спокойствие – одно из величайших его достижений последнего месяца.

– Ты поможешь нам? – спрашивает Гвидон прямо.

Он говорит без обманной отеческой ласки Салтана, без обаятельной ворожбы Мораны и даже без недомолвок перевертыша – коротко и по делу, единственный в этом новом волшебном мире. Ему хочется помогать – это его талант, если они, как Люди Икс, различаются по талантам. Ваня крутит в руках чашку кофе, допивает, рассматривая гущу на дне. Его не торопят, даже Морана, и, он слышал, можно как-то гадать на рисунках от кофе, понимать знаки – но, как ни старается, он не видит ничего, кроме грязи.

– Вы спасете моих друзей? – вопросом на вопрос отвечает Ваня. – Они живы?

Он не называет братьев братьями, подхватив у перевертыша выражение – теперь это может сыграть на руку. Магические приключения не должны быть всерьез опасными, лучше никаких, и Ваня и так втянул их в слишком многое. У него с трудом получается заставить себя радоваться отсутствию их кровного родства, с трудом получается признавать, и никак не получается думать о них иначе. Гвидон словно ждал его просьбы, готовый к переговорам, и кивает, соглашаясь.

– Они живы. И их спасут.

То и дело сжимающая его тревога отступает, и только теперь Ваня осознает – они действительно могли умереть, из-за него, едва он оказался в поезде. Не зря его зовут дураком. Осознание это ошарашивает, и Ваня жмурится, приходя в себя – наверное, как-то так чувствуют себя на мести аварии, выбираясь из-под обломков машин. Действительно могли умереть. Гвидон понимающе ждет снова и подливает кофе.

Ваня делает несколько больших глотков, трет глаза, не давая себе раскиснуть, и тоже старается говорить собрано и кратко – как Гвидон. Голос его не дрожит, но получается все равно не очень похоже.

– Чем же я могу вам помочь?

Вместо Гвидона отвечает Морана – она изгибается, наклоняясь, и её золотая прядь касается его руки, щекоча. Всё, что она говорит, превращается в музыку, если она захочет.

– Кощей должен быть где-то рядом с тобой. Или с сокровищами. Ты сможешь увидеть его рано или поздно. Опознать. Есть магия в его крови, и ты его родной сын. Баюн видит такие вещи.

Ваня отстраняется, осторожно убирая прядь её волос, и садится ровнее. Гвидон спрашивает снова прямо и по существу, жестом останавливая потянувшуюся к ним Морану.

– Подумай, может, ты видел кого-то рядом? Кого-то, кого можешь заподозрить? Может, слышал о нём?

Морана наклоняется всё равно, жадно вслушиваясь, как будто мечтает лично вцепиться этому Кощею в горло – и она уже подставила Ваню разок. У него нет причин верить ни одному из них, кроме вооруженных людей снаружи, и эта – весомейшая из причин – заставляет Ваню молчать, а не спорить.

– Вижу, ты сомневаешься, – понимает Гвидон.

Не то чтобы он сомневался – какие уж тут сомнения, когда ничто не мешает им закопать его под палаткой, но. Он просто не может представить, чтобы это кончилось для него хоть чем-то хорошим.

– Хочешь узнать, что стало с твоей матерью? – вдруг спрашивает Гвидон.

Ваня вздрагивает, едва не подпрыгнув на стуле. Это последнее, что он ожидал услышать.

Он знает, что стало с его матерью и так.

– Нашли дурака, – Ваня хмурится, пытаясь не верить. – Пьяный водитель, авария, что тут узнавать.

Гвидон не удивляется его реакции, не теряется и пытается убедить. Он просто говорит:

– Баюн так не считает.

Ваня второй раз слышит об этом Баюне, не понимая, чем тот так авторитетен, но мысли его путаются, опережая друг друга, и он никак не может выстроить происходящее в четкую, понятную картину. Сердце скачет где-то у горла, ладони потеют, Ваня сглатывает и перестает пытаться. Один вопрос сейчас самый главный.

– Вы знаете?

– Пока нет. Но могу узнать.

Гвидон тонко, еле заметно улыбается, и Ваня спрашивает, пытаясь не признать поражение:

– Баюн?

– Кот, – поясняет Морана с усмешкой.

Ваня сразу понимает, о ком она, и вскакивает, едва не уронив чашки.

– Я не обязан верить спятившему старику!

– Не обязан, – соглашается Гвидон.

Ему нет нужды спорить; сказав о матери, он уже победил.

Ваня зло сопит, пытаясь взять себя в руки, и тайна, как наживка, удерживает его крепче военных за стенами трейлера, крепче раскинувшейся вокруг степи, крепче денег и страха – больше всего, что мог предложить ему Салтан. Он плохо помнит маму, но помнит, и сердце его сжимается. Ваня садится обратно.

– Дневной сторож в НИИ, где я работал, – произносит он сипло. – Василий Петрович. Он... Странный. Я бы подумал на него.

– Стережет свои сокровища, – смеётся Морана, прикрывая глаза. – Чахнет.

– Проверим сторожа, – говорит Гвидон и встает. – Спасибо.

Он касается рукой Ваниного плеча – совсем легко, без тени фамильярности, и решает прежде, чем Ваня успевает отказаться.

– Ты получишь цветок.

Морана сверлит его вспыхнувшим, ненавидящим взглядом, но не смеет поспорить.

3.

Они вновь встречаются со стариком на закате. Туман низко стелется, окрашенный его лучами, и придает происходящему кинематографически пафосный, кровавый оттенок – или как будто они утопают в клубничном киселе из школьной столовой. Ваня может рассмотреть его лучше, чем в прошлый раз, и жалеет, что присмотрелся – под ошейником старика проглядывают язвы, а зубы его черны.

– Ко мне зачастили гости, – говорит он, карканьем. – Хорошо, что мне есть, чем их угостить.

Ваня невольно оглядывается, высматривая ворон, и они действительно разлетаются, в такт словам, от кроны огромного дуба. Старик не спрашивает, зачем они пришли, словно действительно заранее знает ответы. Он подходит ближе, звеня цепью, и на этот раз в его руке несколько грубых деревянных мисок. В верхней из них плещется густая, темно-зеленая жижа, и у Вани крайне нехорошее предчувствие.

– Готов? – старик спрашивает.

Охрана окружает их полукругом, не давая отступить, только вперед – к старику и дереву с каркающим вороньем. Морана не пришла с ними, демонстрируя несогласие – что-то непонятное Ване, связанное с цветком, но Гвидон совсем не выглядит расстроенным. Ни Васи, ни перевертыша нет, Ваня видел их в последний раз утром, выбираясь из палатки, и, если с ним что-то сделает безумный старик, ему хотелось бы попрощаться хотя бы с ними. Гвидон отвечает:

– Готов.

Старик хмыкает, и кот на его голове насмешливо блестит глазами – он обходит Гвидона, даже не взглянув, и приближается к Ване. Бежать некуда, позади вооруженная охрана, Ваня понимает это и все равно не может не отступить. Миски в руке старика деревянно, глухо стучат друг о друга, вместе с карканьем, звоном цепи и ветром превращаясь в музыку. Кто посадил его на цепь? Почему? – думает было Ваня и тут же обрывает себя. Он не хочет знать.

– Нет, не ты, царевич. Я спрашиваю мальчика. Готов ли он?

"К чему? К чему я должен быть готов, по-вашему?" – хочется закричать Ване и обложить их всеми известными матными словами, но он сжимает зубы. Не стоит говорить такое Гвидону.

– Типа того, – отвечает он неуверенно.

– А ты, царевич, – наконец, обращается к Гвидону старик. – Подумал как следует?

Он говорит фамильярно, насмешливо, но на лице Гвидона нет раздражения или злости.

– Ты еще ни разу не подводил меня.

– Что правда, то правда. Баюн не подводил.

Они назвали его "Баюн", и, кажется, Ваня уже где-то слышал такое слово. Старик сует в руки Гвидону верхнюю миску, и рядом они, касаясь, выглядит до чудовищного, ужасно несовместимо – как компьютер в пещере древнего человека. Сгорбленный, чудаковатый старик на цепи, накрытый шкурой гигантского черного кота – помесь шамана и бездомного психопата, и – сошедший с экрана мужчина в идеальном деловом костюме. Если бы Ваня еще мог надеяться, что происходящее – дурной сон, то он бы надеялся сейчас. Гвидон спокойно берет из его рук миску с жижей и слушает.

– Освободи свой дом на колесах. Мальчишка пролежит там много дней прежде, чем обретет зрение. Мальчишка будет кричать от боли, когда увидит. Мальчишке покажется, я дроблю его кости.

Ничто из этого не звучит привлекательно, и Ваня сглатывает, судорожно соображая. Краем глаза он пытается заметить лазейку в оцеплении, но лазейки нет – и он действительно не может сбежать. Как и Салтан, Гвидон спрашивает, не давая настоящего выбора. Ваня вспоминает взгляд Мораны – она смотрела так, словно готова силой вырвать из его рук деревянную миску, выпить залпом и пройти через любые муки, лишь бы заполучить цветок. Должно быть в нём что-то сверх ценное.

Бежать некуда, и Ваня не смел, но он спрашивает:

– А без этого как-то нельзя?

Баюн усмехается его словам; кошачья морда усмехается тоже.

Гвидон одной рукой достает сверкающий цветок из внутреннего кармана пиджака и протягивает старику. Второй он держит миску, так ровно, словно, пролившись, жидкость способна разъесть его кости.

Так оно может и быть.

Старик хватает цветок, отрывает один лепесток и кидает во вторую миску. Он трет его пестиком, напевая под нос – заговором, суеверием или маразмом. Дряблое тело его покачивается, и цепь звенит в такт движениям, музыкой вплетаясь в слова. Перетертый лепесток старик пересыпает к вареву и мешает прямо пальцами, в руке Гвидона, разминая жидкость – как тётя Люда мнет тесто. Ваня догадывается, что должен будет выпить это, и от одной мысли его тошнит.

Старик знает и это; он усмехается и плюет в миску, вмешивая плевок в варево.

– Если мальчишка выживет, – хихикает старик, поднимаясь. – Он сможет доесть остальное.

Цветок он почтительно относит ближе к дереву и опускает на землю. Одного лепестка не хватает, но цветок светит так же ярко – внутренним, живым золотом. От его тонкого стебелька отрастают вдруг отростки-корни и впиваются в землю – словно так было всегда, и цветок вырос здесь, а не раскрылся в пламени костра. Свет его переливается, как тлеющие угли, как Солнце из видео на уроках астрономии. Магия – Ваня понимает, уже должен привыкать к ней, но все равно замирает, зачарованно глядя на цветок.

Цепь звенит, дергается, и Ваня не успевает даже моргнуть, как Баюн вцепляется в его ладони. Быстрый даже олимпийского чемпиона, не то что для пленника. Царапины на ладонях почти зажили – не заметные со стороны, но старик чувствовал их, как чувствуют хищники кровь. Баюн давит в раны скрюченными, твердыми, как палки, пальцами, и они расходятся, обнажая плоть – легко, как от ножа.

– Чтобы получить цветок, – говорит он, наклоняясь близко, выдыхая в шею полынью и сладостью и ядом. – Тебе придется умереть.

Старик действительно сумасшедший.

Ваня отпрыгивает, вырывая ладони из его хватки, и цепь натягивается, не пуская старика дальше – ошейник впивается в шею, сдирая корки со старых язв. Гвидон не выглядит удивленным, не морщится от отвращения, и, самое тупое, если это окажется разводом, чьей-то злой шуткой из американских комедий, над которыми Ваня когда-то хохотал взапой.

Жаль, что сейчас с ним нет перевертыша, думает Ваня, сам поражаясь мысли

Сумасшествие старика заразно даже дыханием.

– Пей, – говорит ему Гвидон, протягивая миску.

Баюн истерично, мелко хихикает, словно это худшая из идей, и каждая мышца в Ванином теле склонна с ним согласиться. Ваня берет в руки плошку, прижимает к губам и пьет вязкую жижу. Она обжигает небо, сползает в горло и змеёй сворачивается в груди; горькая и соленая. Кошачья голова на голове старика растягивает пасть, сверкнув глазами, и хохочет, вторя своему владельцу. Смех их скоро превращается всхрипы, в кашель, в карканье, и, раздирая оба их тела, изо рта кота вырывает стая ворон.

Вороны разлетаются, каркая, цепляясь в охрану за спинами клювами и когтями.

От старика на земле остается цепь.

–

Ваня не знает, сколько прошло дней, не знает, стоит ли еще их лагерь, не знает, действительно был ли кот, старик, вороны, перевертыш, или это плод больного воображения и не может даже точно сказать, правда ли он видит стены трейлера или всё, что он видит – кошмар. В этих кошмарах он видит, как ведьмы и нечисть выбираются на дорогу из парка, как гаснут фонари, сдаваясь перед древней силой, и как Лешка пытается и не может завести ржавую газель. Двигатель несколько раз хрипит и глохнет, Гриша блокирует двери, Макс хватает арматуру, железо дверей царапают нечеловеческие когти и машину трясет. Тело Вани скручивает судорогой, и он не видит дальше, но видит тётю Люду на кухне, одну. Она падает, хватаясь за грудь, и руки её перепачканы тестом. Ваня видит отца, и отец пьет и пьет и пьет, пока желудок Вани не скручивает от этого вида. Иногда, приходя в себя, Ваня садится в кровати, смотрит на свои руки и видит, как стекают от жара пальцы. Даже в пятом классе, когда он болел гриппом, его не лихорадило так. В тот раз он пролежал в больнице две недели, под причитания тетки, и Лешка каждый день приходил после школы, а Гриша отдал ему свой первый заработанный телефон.

Ему нужны его братья – кем бы они ни были – и Ваня много раз пытается встать и потребовать спасти их. Кажется, иногда ему даже удается, но он падает, не сделав и шага, а, открывая глаза, он снова лежит в постели. Кошмары терзают его, ночь за ночью всё больше превращаясь в сны, и, когда они утихают, Ваня видит цветок. Цветок горит так ярко, что Ване приходится прикрывать глаза ладонью, и под веками все равно остается колючий, сухой песок. Его свет не греет, но тянет – навязчивой, зудящей болью, как болят зубы. Когда Ваня может шевелиться, он пытается хватить цветок – он то совсем рядом, на кровати, стоит протянуть руку, то в другом конце комнаты, и тело трясет от невозможного напряжения – но Ваня все равно не может подняться. Цветок нужен ему, как единственное избавление от болезни – даже когда уходят кошмары и начинают двигаться его руки. Мысль об этом внушена ему сумасшедшим стариком или другой магией, и боль не проходит, но утихает внутри, между ребер. Ване кажется, прошел год перед тем, как он открывает глаза без боли, садится, не сломав руки, и вместо сияющего цветка видит перед собой перевертыша.

Тот сидит рядом, на кровати, и приподнимает удивленно брови, заметив движение. Голос его режет слух – слишком громкий и резкий для отвыкших ушей.

– Надо же, ты еще жив, – говорит он с насмешкой или настоящим удивлением.

Несмотря на слабость и боль, Ваня слабо улыбается – он вновь может видеть и чувствовать, даже если видит перевертыша, а чувствует раздражение. Он выжил, чем бы не опоил его старик-кот, и, значит, станет лучше.

– Я сын Кощея, – с удивлением слышит Ваня собственный сиплый голос. – Ты знал?

– Не-а, – качает головой перевертыш. – Сам в шоке.

Он спрыгивает с кровати и подает Ване бутылку воды с дальнего столика. Не задумываясь, Ваня отпивает глоток, и только теперь понимает, как же хотел пить – горло дерет, и он жадно припадает к бутылке, обливаясь. В себя он приходит, только опустошив её, и дрожащей ладонью утирает губы. Перевертыш берет из его рук бутылку и скидывает на пол – как будто там известное ему одному правильное для неё место.

– Скажешь, что сам взял. Меня тут не было, это понятно.

"Это понятно" – повторяет про себя Ваня. Говорить ему чуть проще, но он всё еще чувствует не то голод, не то жажду – и подозревает, воды недостаточно, чтобы её утолить.

– Гвидон сказал, это ничего особенного, – произносит Ваня неуверенно. – Может, смогу показать пару фокусов, типа того.

– А сам ты как думаешь?

Ваня хмурится, размышляя – в агонии у него не нашлось времени на построение логических связей, и голова еще работает плохо, но даже его мозгов хватает, чтобы понять.

– Ведут они себя совсем не так, как будто "ничего особенного". Дерьмо это заставили выпить...

Голова резко идет кругом и вспыхивает болью – словно кто-то резко решил вогнать в висок метровую иглу. Боль пронизывает позвоночник, отзывается в глазах и ладонях, и Ваня беспомощно хватает ртом воздух. Приступ проходит так же резко, как начался, и воздух вдруг наполняет легкие, а иглу вынимают, отвлекшись. Пораженный, Ваня осторожно дышит и жмурится, привыкая к ощущениям в глазах. Механически он сжимает руки и вдруг понимает, что ладони его так и не зажили – на них всё те же воспаленные, тонкие порезы, покрытые свежей коркой. Ему кажется, прошла вечность, и все царапины давно должны были зажить. Наверное, виноват сумасшедший старик с его котом или Морана или заражение или перевертыш – просто потому, что он во всем виноват.

Перевертыш следит за ним и поразительно серьезно, медленно кивает. Ваня запрещает себе считать себя особенным теперь – просто потому, что ни в один из прошлых разов это предположение не подтвердилось; и даже сейчас может оказаться, что у этого Кощей под сотню детей. Он плодовит, говорили.

Ваня пытается упорядочить всё, что уже знает, что видел и слышал и спрашивает:

– Поэтому она сдала меня Салтану? Он Кощей, мой отец?

Перевертыш хмыкает, но лицо его серьезно – как будто, при всей нелепости предположения, даже это может быть правдой. Всё что угодно может быть.

– Вряд ли, – он отвечает.

– Тогда в чём же был план? Если Морана догадывалась, но всё равно сдала меня Салтану. Типа, шпионом-неудачником. Чего она хотела? Отвлечь его? Чтобы поймать жар-птицу?

– Она мне не отчитывается, – пожимает перевертыш плечами.

Ваня может быть близко к правде, а может быть далеко от неё – по взгляду перевертыша не угадаешь. Он всё тот же, и Ваня продолжает смотреть на него – требовательно, пристально, и перевертыш сдается, всё-таки снисходя до ответа:

– Не думаю, что это было планом. Просто ей повезло.

Он отвечает, если настоять, и, Ваня начинает подозревать, есть в этом что-то от магии – его роли заботливого подарка. Перевертыш тот же, так же морщит нос, так же хитро смотрит, так же торчат его уши, и, всё-таки – что-то странно изменилось в нём. Что-то, от чего он не только сдается, но и ежится под Ваниным взглядом. На миг голова Вани кружится, наклоняя горизонт, и ему кажется, что он видит очертания подковы на его груди – просвечивающие сквозь майку. Всего на миг, иллюзия проходит, стоит закрыть и открыть глаза.

Перевертыш уже стоит у двери, и, при внешнем спокойствии, Ваня слышит, как скачет его пульс.

Он не должен этого слышать.

– Куда ты?

Ване странно не хочется, чтобы он уходил – подобием друга.

– Меня не должны заметить. Постарайся набраться сил, пока они не поняли, что ты пришел в себя, – говорит перевертыш, и с усмешкой добавляет. – Силы тебе понадобятся, кощеев сын.

"Зачем?" – хочет спросить Ваня, но спрашивает другое.

– Как Вася? Что они сделали с ней?

Перевертыш цокает языком и демонстративно вздыхает – Ваня почти соскучился по этому жесту.

– Пока ничего, – он отвечает. – Еще есть время.

Ване не нравится это пока.

–

К нему никто не приходит ни в этот день, ни в следующий – или приходит, пока он спит. Ваня отсыпается старательно, набираясь сил, как сказал перевертыш, и к вечеру второго дня уже может встать и сделать несколько шагов. Виски снова простреливает болью, Ваня вцепляется в стену, судорожно дыша, но, когда приступ проходит – он снова может идти дальше. Перед глазами расплываются и гаснут золотисто-белые пятна, Ване приходится часто моргать, прогоняя их, но – он идет, и ноги его послушны. У него получается выйти на кухню, и Ваня открывает кран и жадно пьет, подставив рот под струю воды. Вода ледяная и приводит в чувство, возвращая связь с реальностью.

Ваня пьет так много, как может уместить в себя и даже немного больше, умывается, снова пьет и замирает, приходя в себя. Дело не только в кружащейся голове и слабости мышц – пол под его ногами действительно мелко трясет. Снаружи темно, и ветер бьется в стекла, немного качая машину. Трейлер огромен, и Ваня с трудом представляет, какой должен быть ураган. Это не может значить ничего хорошего.

Он должен найти Васю и перевертыша. Ваня собирается с силами, чтобы встать и пойти на их поиски, и с трудом отталкивается от раковины. Ходить прямо получается с трудом, но – получается, и он идет к двери. Еще до того, как Ваня успевает потянуться к ручке, дверь распахивается, и в трейлер входит Гвидон. Один, без охраны, и лицо его спокойно, как всегда, но костюм помят, и голос срывается, как после долгого бега. Он приподнимает бровь, увидев Ваню – и это всё, что выдает в нём удивление.

Ваня сейчас явно не самая большая из его проблем.

– Собирайся, – коротко бросает Гвидон.

– Куда?

Гвидон быстро обходит трейлер, собирая вещи – несколько маленьких резных коробочек, какую-то деревянную палочку и плащ. Ване он бросает тяжелое серое пальто – для его ослабшего тела оно кажется неподъемной ношей.

– Некогда объяснять, нам нужно уходить отсюда.

Так быстро, как может, Ваня натягивает на себя пальто, встает и идет за Гвидоном. Снаружи действительно буря, ветер срывает палатки, поднимает в воздух пыль и комья земли. Ваня слышит частый, размеренный рокот – так в фильмах приземляются вертолеты, и где-то вверху, в пыли, он различает быстрые лопасти.

– Где Вася? Жар-птица? – Ваня спрашивает, замирая на лестнице трейлера.

– Уже ждет нас в машине. Идем.

Гвидон уверенно двигается в сторону, и Ваня спешит за ним, придерживая великоватое пальто. Внедорожники уже выстроились в кордон, ровными рядами, и, Ване кажется, их куда меньше, чем было в лагере. Морана там, с пластиковым ведром в руке; второй она выводит на двери машины какую-то причудливую вязь буро-зеленой краской – Ване важно верить, что это краска, и её роскошные золотые волосы треплет ветер. Другие машины уже украшает узор, и, закончив, она оборачивается к ним.