Текст книги "Исправить наркома Ежова (СИ)"

Автор книги: Аноним Avatar

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Заливистый кокетливый смех раздаётся в ответ, и я приосаниваюсь ещё больше.

Мне хочется казаться галантным и обаятельным, и потому я, ко всему прочему, сжимаю в зубах папиросу, выпуская облака дыма в потолок.

– А что это вы, Николай Иванович, так непонятно говорите? – отвечает мне красавица в гранатового цвета помаде за конторкой. – Мне и половины не разобрать!

– Это хранцузский, Елизавета Геннадьевна! – отвечаю я улыбаясь. – Что-ж вы думаете, мы там совсем необразованные, а?

– Какой вы... Загадочный и разносторонний, Николай Иванович! Каким и должен быть настоящий мужчина!

Правильно говорит, молодец. Хорошая баба! Постояв чуток, я подваливаю поближе к стойке. Так сказать, на абордаж.

– А как смотрят красавица на то, чтобы прокатиться по шоссе? Так сказать, с кортежем? Цветы-ягодки ихних щёчек не нуждаются в ветерке за окошком красивого авто?

Как удачно я сказал!

– Что вы, Николай Иванович, как можно? Рабочий день ведь на улице! Заведующий наш ругаться будет, товарищ Киреев... – опускает та глаза в пол. – Прогул поставит! Он мне завсегда их ставит за опоздания! – та переходит на шёпот. – Злюка, каких свет не видывал! Грозился уволить!

Заведующий, говоришь? Прогулы?

– Начальник? – запах её духов сводит с ума, и встав на цыпочки, я касаюсь щекой её губ. Робкая, поцелуй почти не чувствуется... Гранатовый, поцелуй – Начальник, значит? А ну-ка...

Кивнув охране, делаю несколько быстрых шагов к двери, за которой попрятались сотрудники ателье. Так её, пинком!

Персонал скучковался в дальнем углу, за кучей отрезов – бугай-переросток в толстовке да несколько девок-швей, столпились вокруг, будто овцы у барана. Последний сразу вызывает у меня стойкое чувство неприязни – слишком высокий, не люблю таких.

– Здравствуйте, товарищ Ежов! – голосит нестройный хор.

Киваю легонько. Охрана расходится по комнате, встав у окон.

– Киреев? – цежу сквозь зубы.

– Я, товарищ Ежов! – белый как мел директор выдвигается из кучки.

В каждом движении видна раболепная покорность... Даже смешно – бугай, а кажется маленьким! Я вот, метр с кепкой, а какой большой!

– Ты не родственник того самого Киреева? Расстрелянного, как враг нашего трудового, советского народа? – громко интересуюсь я.

Человек меняется в лице, хотя казалось бы – куда уж?

Возле Киреева мгновенно становится пусто: только что ещё стоял человек в окружении сотрудников, и – бац, на тебе – совсем одинёшенек.

– Слушай теперь меня внимательно, 'товарищ' Киреев...

Сквозь грубую побелку проступают оранжевые обои, ателье растворяется, закачавшись в белесом мареве...

– Коля, Коля!!! Очнись!!! – кто-то безбожно лупит меня по щекам. – Коля, твою мать, не дури, ну?!..

Нет ни сотрудников ателье, ни Киреева с белым лицом. Даже грубой побелки и красавицы в гранатовой помаде – тоже, нет. Есть только испуганное лицо Юрки совсем рядом и кофейня. Как её там? 'Палаццо делла Канчеллерия', в старом доме на Тверской.

Где всё по-прежнему: академическая парочка за соседним столиком, шмыгающие официантки в холщовых передниках...

– Очухался? – Юрка внимательно смотрит мне в глаза. – Ну, брат, я не ожидал: ты отрубился мгновенно, зрачки закатились и опал на спинку... Как от передоза... – он пристально щурится: – А ты часом не это, брат... Не балуешься наркотой?.. А то знаешь, штука такая...

– Очумел? – выдавливаю я, с трудом распрямляясь. – Сколько я провёл в отключке?

– Я время не засекал, конечно, но с полминуты с гарантией. – Юрка не отводит от меня взгляда, словно что-то увидел. – Скажи, а ты...

– Ты не поверишь, но я только что видел сон, Юр.

– Сон?

– Да. Про Ежова и это же место. Раньше здесь находилось ателье, а Ежов приезжал сюда к одной из любовниц.

Вкратце я пересказываю очередное видение психиатрическому другу. Друг, к его чести, на сей раз предельно серьёзен.

– Гранатовая помада, говоришь? – угрюмо спрашивает тот, когда я заканчиваю.

– Ага. Ежов маленьким был, метр с кепкой. Ну, и поднялся на цыпочки, чтоб та его чмокнула.

Ничего не отвечая, тот внимательно осматривает ладонь. Затем, перегнувшись через столик, бесцеремонно трёт мою щёку пальцем. От неожиданности я даже не успеваю отдёрнуться, а когда делаю это со словами: 'Да всё уже, тут я!!!..', тот, ничего не говоря, молча садится на место. И тут до меня, что называется...

– Помада?!

Ещё раз глянув в ладошку, тот пожимает плечами.

– Покажи!

Нехотя тот протягивает руку. Ту самую, которой лупасил меня по фейсу, приводя в чувство. Между указательным и средним пальцами отчётливо виднеется красное пятно. Насыщенно-гранатового такого цвета. Точь-в-точь как у той красавицы, что улыбалась Ежову за стойкой ателье тридцатых годов. Мля...

– Ты понимаешь, старик, что этого просто не может быть? – прихлёбывая из очередной кружки, Юрка расходится вконец. – Потому что не может быть никогда? Не может человек перемещаться во времени, ещё и принося оттуда материальные, понимаешь? Материальные, вещи! Помада и рукав твой в рыбе, как и синяк – они материальны, понимаешь? В глюки и психиатрическую картину, ты уж прости – обусловленную неврологией, опухолью, наркотой, ещё чем – я поверил бы, как два пальца. Там ещё и не такое люди видят, но тут... – с этими словами Юрка делает солидный глоток, разом вливая оставшиеся полкружки в бездонное чрево. – Официант!.. Ка! Повторить!

– И что мне теперь? – отставив кофе, я бездумно таращусь в освещённую Тверскую за окном: бесконечный поток автомобилей, мигающие рекламные вывески... Кому-то есть дело до меня?

– Что, что... Кстати, ты Сталина не видал ещё? В своих образах?

– Сталина не приходилось. Расстрелы в основном, дом его... Дочка у него с моей Наташкой ровесница. Я гуглил – приёмная, вроде. Но тот от неё без ума был.

– Угу, угу... – Юрка задумывается. – Слушай, такой вопрос к тебе: Ты этого своего Ежова изнутри видишь, говоришь? Ну, то есть, он – это ты как бы, да?

– Не мой он, и не надо тут...

– Ну, Ежова, не обижайся? – заглядывает тот в пустой стакан.

– Ну, да.

– То есть, получается, вы одна личность в твоих глю... Снах?

Я задумываюсь.

– Вроде бы. Но при этом я наблюдаю происходящее как бы изнутри.

– То есть всё-таки не одно сознание, получается? Разные?

– Получается, так.

Юрка торжествующе принимает от ошалевшей уже бегать туда-сюда официантки очередную порцию алкоголя. Дождавшись, пока та исчезнет, прихлёбывает, подмигнув:

– Понимаешь, к чему я клоню?

– Неа.

– Ну, включи мозг, старик: если ты видишь происходящее изнутри, отдельной личностью, попробуй начать делать что-то от себя самого! Находясь в нём!

– Как это? – не понимаю я.

Вид Юрки являет собой полнейшее разочарование. Будто все его труды пошли прахом из-за какого-то полного тупня меня.

– Как это, как это... – недовольно морщится он. – Взять, и сделать что-то не от лица наркома НКВД Николая Ежова, гори он в аду, а от тебя, Николая Костикова! Ведущего пиарщика своих рогов и копыт, или, что у вас там за контора...

– Неважно. Продолжай? – я больше не смотрю в окно. Внимание моё всецело сконцентрировано на Юрке.

– Ну, сам не понимаешь, что ли? Приснился тебе твой друган, к примеру...

– Юр!

– Ладно, ладно. Приснился тебе палач и кровопийца Николай Ежов. Что у него там? Очередной расстрел?

– Допустим?..

– А ты берёшь такой, и расстрел этот отменяешь. Говоришь мол: приказываю освободить таких-то и таких-то, невиновны они, мол, и жертвы произвола. Бинго – и люди живы, и ты понимаешь, что берёшь свои глюки под контроль!

– И что потом?

– Что, что... Не знаю. Ежова твоего наверняка пристукнут, как не выполнившего разнарядку партии и самого, так сказать... – довольное лицо его излучает свет и радость.

А я смотрю на него, и по спине начинают бежать зябкие мурашки. Потому что только сейчас, со словами друга детства, до меня начинает доходить весь ужас происходящего со мной.

– То-то и оно, Юр. Я же про синяк тебе рассказывал, да? Пристукнут Ежова, и... А его и без того, кстати, скоро пристукнут. Судя по событиям, сны мои – про конец тридцать восьмого, там тоже осень, как и у нас. Закат карьеры, Берия уже в наркомате во всю рулит. Весной тридцать девятого кровавого карлика арестуют, предварительно переведя в наркомы водного транспорта, а расстреляют в феврале сорокового. Полтора года, от силы. Понимаешь, о чём я?

Юрка становится серьёзным. Подумав чуть-чуть и отставив пиво, говорит без тени усмешки:

– Я как врач, Колян, во всю эту ерунду не верю и никогда не поверю, иначе несоответствие профессии и все дела... Нельзя мне, понимаешь? Я в дурке работаю, у нас и без того хватает всяких... Наполеонов с Ежовыми.

Наверняка, на лице моём в этот момент отображается такая гамма эмоций, что тот не выдерживает:

... – Но как твой друг, Коль, в этом поучаствую. И без того, к тому же... – тот брезгливо вытирает ладонь о скатерть, подмигивая. Короче, чувак: не дрейфь. Будем делать так, чтобы Ежов со своего поста не слетел, раз так. Вооружившись историческими данными. Но для начала, Коль, надо пытаться там стать собой. Не вслепую наблюдать творящийся беспредел, а начать участвовать в нём от своего, понимаешь? Своего лица. Всю жизнь мечтал поменять историю, а особенно – её сталинский период. Ты же сам, как понимаю, тоже того бардака не одобряешь?

Я мотаю головой.

– Ну и вот! Сделаем железного наркома не таким уж железным. Будем пробовать, что называется, этого твоего Ежова исправить. А в Кащенко ко мне – ты всё-таки заскочи завтра...

Поймав испуганный взгляд, тот уверенно кивает: – Заскочи-заскочи, надо, Коля. Рыба, помада, синяки – всё это здорово, конечно, но случай, сам понимаешь. Официант, пива ещё сюда!