Текст книги "Я прошу прощения"

Автор книги: Анна Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пролог

Мне было больно потерять тебя. Но еще больнее было все эти годы быть причиной твоего отсутствия. В критической ситуации водитель всегда выворачивает руль на пассажира, и я не стала исключением.

Но прошу я у тебя прощения за то, что предала тебя намного раньше того рокового вечера, когда лобового столкновения избежать было невозможно.

Возможно было избежать той жизни, в которой мы оказались по моей вине. Прости, прости меня, родной, ты даже представить себе не можешь, как сильно я скучаю.

Через всю мою жизнь красной нитью проходит глубочайшее чувство вины размером с черную дыру, и справиться с этим – это начисто стереть все воспоминания. Но разве можно отказаться от всего того, что мы пережили, держась крепко за руки? Ведь, кроме ада, был и рай, понятный только нам двоим. И вот теперь ничего нет.

А как хорошо все начиналось…

Отрезок 1

А как начиналось? На самом деле я думаю, что началось все гораздо раньше, чем я думаю.

Классический балет есть замок красоты,

чьи нежные жильцы от прозы дней суровой

пиликающей ямой оркестровой

отделены. И задраны мосты.

(И. Бродский)

Я не была балериной от Бога и не считала балет своим призванием, просто я слишком много времени посвятила этому жестокому миру изувеченных пальцев и психики.

– И, батман, девочки! И раз… И два…

Голос нашей балетмейстер-дамы врезался мне в память вместе с воспоминаниями о контрольных взвешиваниях и бесконечных часах возле станка.

– Подтянули зад! Вы здесь не Плисецкие и даже не Волочковы, жир со всех сторон лезет!

Оскорбления – это неотъемлемая часть становления любой танцовщицы. Классическая школа сурового балета. После батмана будут гранд-батманы. Сначала правая нога, потом разворот на 180 градусов возле зеркала и махи левой ногой с идеально прямым коленом. Когда работает тело, мозги обычно отдыхают. Механическая работа, в которой главное – тянуть носок, держать спину ровно, зажать ягодицы «в кулачки» и поднимать ногу выше чем на 90 градусов. О карьере в балете я заканчивала мечтать обычно на растяжке, когда в прямом смысле слова «провисала» между стулом и шведской стенкой в шпагате «с прогибом». Раскачивалась, надавивши на колено. Никакой боли нет. Только правая нога растянута больше, чем левая, и мне приходится хитрить – подвигаю стул ближе к шведской стенке, чтобы не так сильно «провисать». Там проходила большая часть жизни восемнадцатилетней воспитанницы балетного училища Варвары Ворошиловой.

Тот летний день, почти десять лет назад, возможно, мог бы закончиться, как и сотни предыдущих, усталостью юной балерины, но все пошло по совершенно иному сценарию. Все закончилось окончанием балетного училища экстерном по собственному желанию. И вот как это было.

Ровно так же, как эта книга состоит из слов, а слова из букв, балет соткан из движений. Четкие и неукоснительные позиции тела, классические положения рук и ног, вращения, прыжки и движения – все это танец балерины.

Балетмейстер-дама следила за каждым нашим движением. Поскольку обычно мы с девочками становились в шахматном порядке, то спрятаться от ее взгляда было практически невозможно. Кстати, если преподаватель начинала демонстративно выявлять безразличие, то хуже не придумаешь – тебя списали.

В зале стояла духота, и кто-то попросил открыть окно. Прохладный ветерок залетел, как очень странный и нежданный гость в нашу обитель скуки и монотонности. Там, за пределами нашего мира, шла жизнь. Прямо под окнами балетной школы работал бассейн с голубой, прозрачной, манящей водой. В душном и так настойчиво пахнущим женским потом зале этот кафельный океан мне казался раем.

– И… еще раз… Пробуем с выбрасыванием ног… Коровы толстожопые…

Я до сих пор помню, что случилось в следующую секунду. Я повернула голову, и в окне увидела его. Он надевал плавательные очки и готовился к прыжку в воду с бортика. Совершал совершенно привычный для него ритуал и даже не подозревал, что именно в эту секунду на него смотрит девушка, которая совершит для него не один прыжок «па де ша», имитирующий легкий, грациозный прыжок кошки.

Первая встреча всегда оставляет в памяти резонанс: мы можем быть теми, кем хотим, это же ноль – точка, с которой все может начаться, но вряд ли кто-то придает значение первому слову, первой улыбке и первой неудачной шутке. Это потом, спустя годы, в памяти отчетливо складывается узор из всего «самого первого», потому что первое – всегда, всегда незабываемое.

– Девушка, это мужская раздевалка.

Я никогда не была стеснительной, тем более не знала, что у пловцов раздевалки не подписаны. После репетиции я решилась на отчаянный шаг – найти «Нептуна» – и просто спустилась на первый этаж, даже сама не поняла, как оказалась в этом рассаднике тестостерона. Но передо мной стоял Он – мой идеально атлетически сложенный принц. В полотенце на бедрах. Какая же глупая ситуация… Я моментально покрылась пунцовой краской и выскочила из здания.

Пловец догнал меня уже почти возле остановки.

– Сумку бросила, с тапками этими своими…

– Это пуанты, – ответила я и поняла, что «пропала».

Навсегда. Насовсем. Навечно. Голубые глаза, волосы цвета пшеницы, широкие плечи и улыбка самого доброго и красивого в мире человека. Моего. Настоящая любовь с первого взгляда в 18 лет.

– Я не из ваших, балетных, я в этом не шарю. Клим, кстати.

– Варвара, – протягиваю руку для знакомства.

Знаю, что для девушки куда естественнее было бы подставить щеку или как-то лукаво подморгнуть, но… протянутая рука сразу указывает на отсутствие в этом знакомстве любых намеков на флирт. Только смешно стало очень.

– А чего ты смеешься, Варвара? Нормальное имя, Клим – сокращенно от Климентий.

– У меня фамилия – Ворошилова…

Смеемся вместе. Вот так встретились Варвара Ворошилова и Клим. Танк, а не любовь.

Он провожал меня домой через весь город пешком. Мы говорили, говорили, говорили… Вокруг нас летели секунды, века, ветра и мантии времен. Так бывает, ты встречаешь его и выпиваешь всю суть мироздания до дна. А суть же настолько простая – любовь! Ничего, ничегошеньки в жизни больше не важно и не нужно, кроме уютного счастья, в которое закутываешься с головы до пят и смеешься так звонко, что путаются мысли и случайности слетаются, как птицы, расправляющие крылья под взглядом своих богов. Под любовью совершаются поступки. Умные, глупые, ошибочные или такие, на которые никогда не решался. На уроки балета я больше никогда не возвращалась, сделав свой главный прыжок – «грант жете» – в руки самого любимого и надежного партнера.

Отрезок 2

Однажды в старом учебнике по философии, найденном на антресолях, я прочла, что любовь – не всегда красотка в легком платье. Иногда это чувство можно сравнить с уродливой старухой, шаркающей по коридорам памяти безразмерными бахилами.

Или жестокая карающая субстанция без намека на обволакивающие чувства заботы и нежности. Самый яркий пример из истории: когда влюбленный герцог – князь – принц – король убивал всю родню девушки, а иногда и действующего мужа, чтобы завладеть красавицей без остатка. От любви не всегда дети получаются, иногда и преступления.

Любовь – уродка, но есть и любители обезображенного.

Эпизоды по волнам памяти.

Эпизод 1

– Сейчас я постелю свою кофточку, и мы будем целоваться…

Теплой осенней ночью, на реке – упали в траву, чтобы любить друг друга вечно.

Думаю, ты знаешь, но на всякий случай, никто не сможет полюбить тебя сильнее, чем я. И я бы многое отдала, чтобы вернуться в тот момент, когда…

Эпизод 2

Когда мы вышли из кинотеатра, ты по привычке ускорил шаг, а я впервые взяла тебя за руку, и ты, стремительный великан, подстроился под мой медлительный темп ходьбы. А меня просто разбирала гордость, что я иду под руку с таким красавцем.

Эпизод 3

А еще я помню чай. Карпатский «Лесные ягоды». Упаковка с бумажными пакетиками стояла на второй полочке, сразу над рукомойником на кухне. Мы были влюбленной молодой парочкой и, пока не было своего жилья, довольствовались часами в чужих квартирах. Эта хрущевка с «Лесными ягодами» принадлежала твоей бабушке. И пока она уходила платить за квартиру… Смешно, но это правда, мы целовались. А потом пили чай на кухне и, как шпионы, заметали все следы своего присутствия. Чуть позже бабушка догадалась, что кто-то появляется в ее квартире: мы не пополнили запасы карпатского чая «Лесные ягоды». Ох и досталось же тебе тогда…

Эпизод 4

Мы часто начинали говорить одно предложение одновременно, но еще чаще мы просто одновременно кончали. Любовью занимались в машине, на кухонном столе, на пляже, на крыше многоэтажки… Везде, где оказывались вдвоем, не теряли ни секунды: просто до дрожи хотели обладать друг другом. Однажды ты даже взял меня прямо на автобусной остановке. Хорошо, что город еще не проснулся.

У настоящей любви, мне кажется, вообще нет ограничений и стопов. Нас, конечно, может, что-то и огорчало, но никогда не останавливало.

И когда через пару недель этого безумства мы забрались в подъезд – переждать грозу в ноябре и, естественно, снова начали целоваться, ты посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Выходи за меня замуж! Я так сильно люблю тебя, Варя!

Я ответила «да-а-а» уже на вдохе, когда ты в меня входил…

Отрезок 3

Мне кажется, что так всегда бывает – ты живешь, живешь, живешь своей обыкновенной жизнью и тут – бац! – любовь. И все, вся жизнь до этого кажется черновиком, ничего не значащим событием длиною в несколько десятков лет. Все другие лица стираются, как портреты, написанные сангиной, все другие чувства – сплошные ошибки. Странно, как я могла думать, что люблю кого-то? И говорить? Только сейчас: поцелуи на вдохе и на выдохе, прерывистое дыхание, стоны и на самом пике наслаждения – тягучее «я люблю тебя…» И предложение – так быстро, потому что отчетливо ясно и понятно: незачем дальше терять время. Я думаю, это и есть определение настоящей любви, которая, по моему мнению, действительно случается только раз в жизни. А все до и после – нелепая смена декораций, имитация чувства. Она – первая, она – закипающая, она – ослепительно светлая. Как снег, который покрыл весь город легким покрывалом из смеха, радости и предчувствия приближающегося праздника – Нового года.

Свадьбу назначили в день влюбленных, а ночь с тридцать первого на первое решили провести с семьей моего жениха. Если бы я только знала, как дорого мне будет стоить эта ночь, как много боли, трагедии принесет она в наши жизни, ни за что бы не вышла из дома, ни за что бы не поехала в гости, ни за что бы… Но будущее тем и прекрасно, что мы не знаем и даже не догадываемся, что там за очередным поворотом линейки времени. Знай бы я тогда грядущие события – возможно, и не дожила бы до них. Хотя вот парадокс – обычно перед самоубийством человек в отчаянии, но еще обычнее – это надуманное отчаяние. Мэрилин Монро была в глубочайшее депрессии от отсутствия работы и краха личной жизни, и, заглатывая десятую по счету таблетку снотворного, кинозвезда не знала, что ей уже готовят многомилионный контракт с Голливудом, а первый муж собирается снова сделать предложение… Поэтому если вдруг надумали – поживете еще месяц, ну мало ли…

Вернемся в новогоднюю ночь порядка десяти лет назад – на мне малахитовое платье в пол, на Климе – джинсы и свитер с оленями. Я представляла себя в роли Скарлетт О’Хары – такая же миниатюрная брюнетка с глазами в цвет шикарному темно-зеленому платью. Сколько же во мне было счастья в ту ночь, как же оно сверкало, как искрило в воздухе!..

В доме за городом собрались все родственники: родители, бабушка с дедушкой, тетя и дядя с племянниками, старший брат – тринадцать лет разницы с Климом. Тридцать пять лет, тогда он мне показался стариком или человеком, который уже прожил свою жизнь и теперь доживает все, что от нее осталось.

– Богдан! – представился мне кареглазый брюнет и протянул руку.

Не подумайте, что я успела тогда разглядеть цвет его глаз, просто потом – намного позже я слишком часто в них смотрела.

– Варя… – протягиваю руку в ответ.

– Ну, где ты, Варвара? – с этими словами он переворачивает мою кисть ладошкой вниз и подносит к своим губам.

От неожиданности я одергиваю руку, Клим, заставший эту сцену, смеется.

– Варя – балерина, – гордо и еще раз представляет меня мой жених.

– Бывшая балерина. Я поступила на курс философии.

– Варя – философ, – тут же спешит исправиться Клим, и становится смешно – и мне, и ему, и Богдану.

Мы садимся за стол, все расспрашивают о предстоящей свадьбе, передают друг другу салаты, вылетает пробка от шампанского – помните этот звук? А потом – как разливается счастье – по бокалам игристо и весело. Я была так счастлива тогда! Я клянусь, я никогда не была счастливее! Клим держал мою руку под столом и гордился тем, что я улыбаюсь. В жизни человека есть вечные минуты, когда хочется нажать «стоп» и замереть от восторга. Тогда, в девятнадцатилетней белокурой голове не было, конечно, таких мыслей, я принимала все как должное. А должно было все случиться совсем по-другому.

Клим потащил меня на кухню – якобы помыть посуду, но мы целовались прямо под новогодней ночью, бьющей в окно загородного дома робкими кристаллами узорчатого льда. Клим схватил меня чуть повыше бедра и задрал мою ногу, так что малахитовое платье подлетело к потолку. Я застонала и поддалась бедрами вперед. Он впился губами в мою шею… и… я услышала за спиной:

– Ну вы даете, молодежь!

Нашу романтику прервал голос Богдана. Он что, наблюдал за нами? Вот уж чушь, нет, конечно, просто не вовремя заглянул на кухню.

– Мы посуду мыли… – робко проблеяла я.

Хотя, чего мне оправдываться? Я целуюсь с будущим мужем и имею на это полное право!

– Ну, хоть бы воду тогда включили, что ли, – грубый смешок, и Богдан покидает комнату.

Мы с Климом смотрим друг на друга и смеемся.

– А у него что, жены нет? Чего он с нами Новый год отмечает? – спрашиваю я, когда мы действительно включаем воду и начинаем мыть посуду.

– Вот понятия не имею, но он никогда нас ни с кем не знакомил.

Почему красивый, с виду успешный мужчина в тридцать два года – одинок? А потому что он не одинок, он свободен. И вот именно от этой окрыляющей свободы выбора так нелегко отказаться в пользу посредственной константы. Но уж если такие влюбляются – это навсегда.

– Вода только холодная? – спрашиваю я после пятой тарелки, обмытой в леднике.

– Ага, бойлер барахлит, давай полью из чайника, он закипел…

Клим поворачивается ко мне, и кипяток тут же обжигает мои руки. У меня – шок. Он случайно… Я даже не кричу, просто больно, когда кожа сгорает…

– Скорее, скорее, у Вари ожог…

На его крик сбегаются все гости.

– Бодя, ты врач, что делать? – Климентий обращается к вновь заглянувшему к нам брату.

В секунду мужчина открывает кран на полную и подставляет мои руки под ледяной поток.

– Держи так минут двадцать, сейчас поищу в аптечке в машине фурацилин, сделаю повязку.

Голос спокойный, бархатный. Богдан уходит, за ним – все сбежавшиеся родственники. Климентий целует мои щеки и, кажется, плачет.

– Варька, прости, прости, родная, я случайно…

– Смотри, волдыри появляются… А Бодя реально врач, да? – я стараюсь перевести тему, говорят, если о ране не думать, то и боль меньше.

– Нейрохирург. Больно, да?

Климентий переживает. Я – уже нет. Если в доме есть нейрохирург, то с банальным ожогом мы точно справимся.

Богдан вернулся с упаковкой желтеньких таблеток и бинтом. Не произнося ни слова мужчина достает вымытую миску, обдает ее кипятком, кидает туда с десяток таблеток и разводит их холодной водой.

– Ну, Варвара, поцеловать руку вы мне не разрешили, придется перевязывать… Клим, сходи еще за бинтом в машину.

Жених повинуется словам брата. Я улыбаюсь и протягиваю доктору красные, покрытые волдырями обожженные кисти.

– Красивые…

– Странное у вас понятия о красоте, доктор.

Он накладывает мне марлевую повязку и ухмыляется.

– Иногда красота уродливая, как ваши руки сейчас.

– А я недавно слышала, что любовь – уродка.

Он поднимает на меня глубокие карие глаза.

– До свадьбы заживет, Варвара.

В кухню зашел Климентий.

– Я бинт принес.

– Уже не надо, – отвечает Богдан.

Бинт не нужен был и раньше, как вы сами понимаете. Нужен был повод остаться вдвоем.

Отрезок 4

В отличие от супружества, любовный союз не расторгается смертью.

Февраль.

Я была красивой невестой. Красивые невесты всегда одеты в счастье. На меня в тот день хоть мешок надень – все равно бы светилась. Климентий в сером костюме, с букетом нежно-бежевых роз зашел в мою комнату, и я затаила дыхание – неужели все это происходило со мной? Чем я заслужила эти волны из моря абсолютной радости? Один за одной накрывали они меня с головой, и я плыла, не сопротивляясь течению. Все дальнейшие события того дня – тяжело поднимаются из недр памяти.

Мы выходим на улицу – как для февраля действительно очень холодно: мороз колкими льдинками царапает щеки, руки, все, куда может добраться. Клим открывает дверь машины, мы садимся на заднее сиденье. Я – за бритоголовым водителем. Не подумайте, что придаю деталям такую важность, но именно эти подробности сыграют потом ключевое значение в моей персональной летописи. Черный мерседес выезжает на Набережное шоссе, двигатель набирает обороты, машина разгоняется под трек:

I still love you baby

Don't you cry tonight.

Много раз потом я слушала эту песню на повторе, пытаясь воспроизвести в памяти все секунды того рокового дня.

На самом сильном аккорде наш водитель резко бьет по тормозам, мы с Климом пьем шампанское – нам хорошо – и почти не обращаем внимания на внезапную остановку. Нас ничего не интересует в этом мире. Но водитель, пытаясь перекричать солиста группы Guns N' Roses, объясняет свой поступок:

– Розочка с капота слетала, сейчас подниму…

Он переводит коробку передач в позицию «R», на скользкой дороге автомобиль выносит на встречную полосу прямо лоб в лоб встречному грузовику марки DAF. Этого столкновения избежать было возможно, а того, что Климентий полетит, как в замедленной съемке, через лобовое стекло, – нет. Из памяти можно стереть все, кроме рвущегося скрежета металла и запаха пороха сработавших подушек безопасности. Я, конечно, не помню ничего, только фрагментами – во снах смогла восстановить хронологию событий. Водителя задержал ремень безопасности, меня – водитель, а Клима решили не задерживать. Я ползла к нему на четвереньках, царапая руки осколками стекол и бокалов шампанского. На белоснежном платье невесты платье треснула шнуровка – оголилась грудь, которую я даже не пробовала прикрывать, так и ползла, сжимая в руке белоснежную ленту. По всей дороге были разбросаны нежно-бежевые розы свадебного букета, остатки которого я так крепко держала в своей руке, что врачи скорой даже в больнице силой не могли освободить пальцы. Я ползла на четвереньках, звуков не слышала – все как в тумане, только отчетливо видела ярко-алое пятно, растекающееся под головой моей любви. Я все еще думала, что он жив, я ползла, и кричала: «Климентий, вставай, вставай, Клим…» Врачи говорят, что эти же слова я шептала в карете скорой помощи. Ужасная трагедия… Когда потом показали фото с аварии, мне казалось, что на снимках какие-то другие люди, какая-то другая жизнь. Два трупа и одна невеста. Такое же не случается с нами, с кем угодно, только не с нами! Я осталась жива, но осталась ли я жива на самом деле?

Я тащила его за штанину по дороге, понимаете? Я тащила труп своего жениха в день свадьбы. Разве можно такое пережить? Как же больно было открыть глаза в палате и в секунду вспомнить, что у меня больше его нет… Правда, осознание приходит через несколько минут после пробуждения, и вот эта игла – реальность – больно, очень больно колет в сознание, просто скручивает и выворачивает все внутренности наизнанку.

В затуманенном мозгу пульсировала только одна мысль – уйти за Климом, уйти к нему. Рядом всегда были люди – чаще всего появлялся Богдан, мой лечащий врач и брат Клима. Мы переживали потерю вместе.

– Варенька, Варенька, я с тобой, держись, девочка, мы справимся…

Я цеплялась за рукав его халата и рыдала навзрыд. Так прошел месяц.

Отрезок 5

Выписка из больницы прошла в спокойном и плановом режиме. Богдан подогнал машину под самые ворота стационара – я все еще немного хромала.

– Стой, где стоишь! – крикнул он с водительского сидения и в секунду выскочил из авто, чтобы поднять меня на руки и усадить в машину.

Еще пару дней назад мы договорились, что после выписки я пару дней поживу у него. Ехать в квартиру, в которой все еще остались вещи Клима, совместные фотографии и главное – воспоминания, не очень хотелось, точнее не моглось. Мои родители были не против: все-таки лучше дочери под присмотром врача побыть, родители Богдана тем более – наше совместное горе очень сблизило всю семью. И ему, и мне нужна была поддержка, хотя имя «Клим» и все, что с ним связано, мы старались не упоминать ни в разговорах, ни даже в мыслях. Болело так сильно, что ночами я просыпалась от собственного крика. Поэтому ночи напролет в больничной палате мы беседовали с Богданом о чем угодно, кроме прошлого. Оказалось, что у нас много общего: страсть к прерафаэлитам и котам вылилась в картину карандашом «котофелия», которую мой лечащий врач нарисовал в перерывах между операциями. Я смеялась, хотя тогда еще ныли срастающиеся ребра и врачи запретили хорошее настроение. Мне было хорошо с Богданом, очень тепло и уютно, иногда только пугала катастрофическая схожесть братьев. И если он брал меня за руку, слезы сами наворачивались на глаза: это не прикосновения Клима, это не он…

Первые минуты дороги прошли в молчании, я вцепилась в кожаную обивку внедорожника – конечно, ничто не проходит бесследно, и теперь моими новыми спутниками стали панические атаки. Богдан заметил изменения в моем теле – тремор и учащенное движение грудной клетки.

– Варь, остановиться?

– Нет, не надо, Бодя, сейчас пройдет…

Авто снизило скорость до 40 км/ч, и таким черепашьим шагом мы добрались до дома – многоэтажка в самом центре города. С момента аварии прошло больше месяца, в мире жизнь не остановилась – за окном мелькал март с его первыми красками приближающейся весны: грязным снегом и укороченными пуховиками на девушках. Я думала, что никогда уже этого не увижу. Спасибо, моя весна, что не отвернулась от своей фанатки.

Богдан снова повторил тот же трюк с «переносом тела» – и перенес меня уже через порог просторной квартиры.

– Ого, тут можно на велосипеде ездить! Это так зарабатывают врачи?

– Так зарабатывают хорошие врачи. Я за вещами.

Он ушел, и я смогла осмотреться. Зал соединен с кухней в стиле high tech, ничего лишнего: никаких полотенец цвета «влюбленный поросенок», никаких прихваток и рюшиков. Женщиной тут и не пахло, скорее, напоминало операционную. Потом я допрыгала еще до одной комнаты – вероятно, спальни. Вот она меня точно поразила: черные стены, зеркальный потолок и черная кровать с черным шелковым бельем прямо посреди комнаты. Все, больше никакой мебели там не было! Просто «гроб» какой-то, а не опочивальня.

– Я приготовил соседнюю комнату для тебя, если тебя смущает цвет стен, просто на черном грязи не видно, можно месяцами постель не менять… – услышала я из-за спины голос Богдана, рассмеялась.

– Да уж, похоже на комнату какого-то извращенца. У тебя там нигде не припрятаны зажимы для сосков и анальные пробки, доктор?

– Варя, каких-то двадцать лет, откуда такие познания?

– В кино смотрела! – ответила я и попрыгала уже в «свою» комнату.

Там ничего поражающего мое и ваше воображение не было – кровать, гардероб и письменный стол у окна. Как по мне, он был там совсем неуместен.

– В книге вычитал, что дети должны делать уроки при дневном свете.

Я опять рассмеялась.

– Бодя, я уроки уже давно в телефоне делаю. И ты перепутал, меня родили другие люди!

Мужчина насупился, поставил мой чемодан на пороге и удалился. Через полчаса мы уже уминали за обе щеки макароны с соусом песто и отварные сосиски с привкусом детства.

– Ну, Варвара, какие планы на будущее? В университет тебе можно будет недели через две только…

Я кивнула головой: «Знаю».

– Не знаю, может, тогда йогой займусь. Вообще, не думала пока, мне на ту квартиру надо съездить… там вещи…

Богдан отставил тарелку в сторону.

– Не думаю, что это будет хорошо для твоей психики. Я могу съездить, напиши список того, что тебе нужно привезти или купить. Напоминаю, что я пообещал твоим родителям, что, пока они за границей, – я тут за главного.

«Пока они за границей» – это еще два года иностранного контракта. Мои родители-геологи, и сейчас они где-то в затерянных землях Аргентины, каждый день передвигаются в поисках полезных ископаемых.

– Тогда мне нужна пижама, джинсы, куртка весенняя, трусы… – я начала перечислять список необходимых вещей.

– Все-все, хватит, напиши в сообщении. Пообедала?

Я во второй раз за последние несколько минут утвердительно махнула головой. Конечно, это здорово, что Богдан принял меня у себя. Окажись я вот так один на один с этой трагедией, вряд ли бы смогла остаться в своем уме. Мой лечащий врач абсолютно прав: чтобы не ремиссировать, не впадать в панические атаки, истерики и слезы, мне действительно надо очистить все жесткие диски памяти. Мы говорили однажды с Бодей на эту тему, еще в больнице. Он попросил психиатра проконсультировать меня и после его вывода по состоянию моего психического здоровья усадил меня напротив себя и провел беседу на тему того, как пережить потерю близкого человека. Видимо, вывод психиатра был неутешительным. Но в тот вечер я удалилась из социальных сетей, добровольно отдала свой телефон и сняла с руки кольцо, подаренное на помолвку. Как бы это ни звучало, но для того, чтобы пережить боль, нужно убрать любые напоминания о ней.

Я думала, что родители Клима осудят меня за то, что я ни разу не съездила на кладбище, когда уже врачи разрешили выходить на улицу. Но я не могла! И Богдан запретил. Я видела, что он тоже очень страдает, но подавляет в себе чувство одиночества и потери. Просто физически подавляет: если он находился не у меня в палате, то в операционной. В таком темпе жизни все страдания притупляются. Простыми словами: к страданию ведет осознание.

Однажды я проходила по больничному коридору и увидела по телевизору кадры свадьбы. Фильм какой-то, наверное… Сползла по стенке прямо посреди отделения. В память врезались осколки разбитой бутылки шампанского. Богдан тогда всю ночь гладил меня по голове и рассказывал, куда мы поедем, когда я поправлюсь. Я не понимала, как можно куда-то ехать, если Клима нет… Оттолкнула его от себя тогда, а он сказал, что ему еще больнее. И вот тогда я осознала, что быть эгоисткой даже в своих страданиях – плохо. Он потерял брата, и, возможно, теперь я должна ему его заменить. Поэтому после обеда в новом жилище предложила Бодьке поиграть в морской бой. По ночам, в больнице, когда я не могла уснуть, мы чертили клеточки и квадратики – двухпалубные, трехпалубные…

– Беру курс на Пилау! Сейчас посуду помою и сыграем, – нейрохирург согласился на мою детскую забаву.

– Дэ восемь!

– Ранила!

– Дэ девять!

– Убила!

Я дернулась, как от удара током.

– Плохое слово какое-то, – сказала я, скомкала бумагу с начерченным «полем битвы» и попрыгала в свою комнату.

Не знаю, что это было. До этого мы десятки раз играли с Богданом в «Морской бой». Мужчина последовал за мной и поддержал за руку, пока я, сдерживая слезы, пыталась добраться до выделенной мне кровати.

– Это нормально, Варя. Часть мозга была повреждена, я сам лично там ковырялся, может задел что-то…

Бодя пытался пошутить, но получалось хреново, я только еще больше разрыдалась.

– Адаптационный период, сейчас введем успокоительное, поспишь немного.

С этими словами мой лечащий врач удалился, а я осталась наедине со своими мыслями. Тот период жизни я могу описать только одним словом – туман. Понимала, что я не единственная вдова на весь мир, но остаться вдовой в двадцать лет – сложное испытание для психики. Хотя когда я общалась с врачом из психиатрии, он объяснял мне, что при расставании с любимым человеком люди испытывают очень похожие эмоции – как при гибели. Только им еще хуже – если у меня присутствует осознание конца и рано или поздно душа заживет, то такие люди годами могут жить с незаживающей раной. Расставание иногда хуже смерти. Потому что в смерти ты винишь Бога, а в расставании – самого себя. И потеря близкого человека чувствуется намного сильнее, когда расстояние между людьми увеличивается каждый день на одно новое знакомство, впечатление или переживание. Самые чужие – это бывшие свои.

– Поворачивайся! – от грустных мыслей меня отвлек командный тон моего лечащего врача.

Я перевернулась на живот и оголила ягодицу. Легкий укол, и теплота разливается по всему телу.

– Сегодня как-то по-другому, док.

– Это новое лекарство, тебе понравится. А теперь – укладывайся спать, на новом месте приснись жених невесте!

– Бодя, ты в своем уме? – я покрутила пальцем у виска.

– Прости, не подумал, поговорка такая, – мой друг понизил голос почти до шепота и положил свою руку на мое плечо. – Засыпай.

– Сплю… – ответила я уже заплетающимся языком.

Веки потяжелели, и приятная тяжесть придавила тело. За последний месяц я полюбила действие любых транквилизаторов со снотворным эффектом – очень нравится этот эффект «глубокой усталости», забываешь обо всем на свете.

Последнее, что я увидела, перед тем как уйти в царство Морфея, – янтарные глаза моего деверя, в них плескалась нефть.