Текст книги "Алмазы Цирцеи"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Андрей Николаевич? – изумилась женщина, так и не нажав кнопку вызова лифта. – С чего ты взял?

– Говорят… – загадочно протянул тот. – Елена Дмитриевна, я хотел вас попросить… Если он уволится, я буду претендовать на это место. Я справлюсь, опыт работы уже есть… Только нужно, чтобы вы дали обо мне хороший отзыв начальству…

– А как же твоя учеба? – только и сумела спросить Елена. Она была ошеломлена такой кадровой перспективой. – Ты же учишься где-то на маркетолога?

– Эх, Елена Дмитриевна… – Сергей сощурился и покачал головой с таким умудренным видом, словно собирался поделиться вековым жизненным опытом. – Мне бы попасть на это место, так к чертям бы и учебу… Ну, переведусь на заочное отделение, получу кое-как диплом! Для солидности только, чтобы в личном деле бумажка лежала.

Опомнившись, она нажала кнопку, и лифт, стоявший на этаже, немедленно открыл двери. Уже собираясь войти, Елена бросила через плечо:

– Хорошо, будет тебе отзыв.

Фраза прозвучала неожиданно зловеще, но еще более неожиданным был торопливый ответ, проскользнувший вслед Елене через медленно закрывающиеся створки дверей лифта:

– А я знаю, куда повезли ящик из 617-го номера! Лично помогал его в фургончик грузить и слышал, как те двое адрес уточняли!

Елена кляла себя за то, что поторопилась нажать кнопку, но останавливать лифт и возвращаться значило признаться ушлому коридорному в том, что информация ей интересна. Уж Сергей, мечтающий о лестной рекомендации, не упустил бы ни малейшей возможности получить ее, пусть путем мелкого шантажа или подхалимства. Вера учила ее быть с подчиненными жестче, мотивируя совет тем, что «всякая собака должна знать свою палку». На этот раз Елена решила ее послушаться. Она была уверена в том, что коридорный сам ей все расскажет. «Если Андрея Николаевича уволят, я за него заступаться не стану! А Сергей, если я его поддержу, будет у меня на коротком поводке. Мне нужны свои люди в отеле, и мало-помалу они появятся!»

На первом этаже она застала отъезд американской рок-группы, жившей в отеле трое суток. Все это время вход охраняли преданные фанаты, преимущественно подростки, так что Елена поражалась, куда смотрят их родители, отпуская детей гулять по ночной Москве. Когда музыканты, потрепанные жизнью пожилые дядьки, устремились к выходу, девчонки на улице издали такой дружный визг, что Елена, зловеще сдвинув брови, сделала красноречивый жест дежурившему у входа швейцару. Тот поспешил наружу увещевать молодежь, а девушка за регистрационной стойкой, доверительно понизив голос, обратилась к Елене:

– Слава богу, уехали! От этих малолеток покоя не было! Один парень, представляете, вскарабкался на днях на пятый этаж по балконам… К счастью, горничная как раз в номере убирала, увидела его на балконе! А то обязательно пропало бы что-то из вещей, это же фанат! Музыканты были в городе, гуляли, так ничего и не узнали. Мы решили шума не поднимать.

– Да и я ничего не знаю, – машинально ответила Елена. – Когда это было?

– В тот самый вечер, когда бельгийца на шестом убили… Я же и дежурила.

– Скажите, Наташа… Что же получается, даже подросток без специального снаряжения может забраться на любой этаж снаружи, по балконам?

Та с улыбкой развела руками, будто предлагая оценить комизм этого предположения.

– Ничего смешного не вижу. – Елена никогда не конфликтовала с этой приветливой по долгу службы девушкой, но сейчас говорила резко, непримиримым тоном. – Той ночью, кроме фаната, кто-то еще вскарабкался тем же путем, только на шестой этаж, и убил бельгийца. Может, это совпадение, а может, фанат подал ему идею. В любом случае, наши постояльцы не могут чувствовать себя в безопасности, хотя мы и обещаем им это.

Она подошла к вращающимся стеклянным дверям, наблюдая за тем, как музыканты раздают последние автографы и снимаются на память с фанатами. «А меня отец с матерью ни за что не отпустили бы среди ночи проводить в аэропорт любимую рок-группу!» Эта мысль вызвала у нее странную горечь, близкую к обиде. Елена спросила себя, неужели она завидует этим беззаботным подросткам, отдающимся своей страсти так беззастенчиво и свободно, как она никогда не могла себе позволить?

Музыканты сели наконец в приехавший за ними микроавтобус, тонированная дверь на шарнирах села на место, и машина тронулась под свист парней и истеричные выкрики девчонок, бросившихся следом. У Елены мелькнула какая-то смутная мысль, когда она следила за таявшей в сумерках стайкой ребят, тут же потерявших интерес к отелю и устремившихся в сторону проспекта. Это было связано с балконом, с сегодняшней попыткой Александры проникнуть в 617-й номер. «Кнопка была сломана, балконная дверь снаружи не отпиралась… Однажды мне пришлось разбираться с такой поломкой. Там внутри, в замке, может соскочить пружина, если… Если… Мастер, который чинил замок, говорил что-то об этом, но я не помню…»

Ее окликнул как всегда неслышно подошедший начальник охраны, приглашая Елену к себе в кабинет для важного разговора, и она нехотя обернулась, предчувствуя неприятное объяснение.

Глава 5

Александра заставила себя лечь в постель, едва вернувшись в мастерскую, но сон не пришел. Женщина закрывала горящие от бессонницы глаза, пытаясь забыться хоть ненадолго, но тут же поднимала тяжелые веки, будто боясь пропустить нечто, притаившееся в тающих молочных сумерках огромной мансарды, уже седьмой год служившей ей домом. Наконец она со стоном села на узкой жесткой кушетке, застеленной покрывалом из свалявшегося акрилового меха.

– Всего половина шестого! – в отчаянии прошептала Александра, найдя взглядом часы на стене. Стрелки на огромном циферблате были уже отчетливо различимы. – Рано ехать, разбужу… Тут надо осторожно, очень осторожно… Ах, какого я сваляла дурака, что сама не привезла это панно! Почему я решила, что все пойдет так, как я задумала, ничто мне не помешает? Надо было самой всем заниматься, а не разыгрывать из себя барыню, на чужой-то счет! Услуги лучшей курьерской фирмы, абсолютные гарантии, триста лет безупречной репутации… И что же, кого это спасло? Случилось то, чего я так боялась… Кто-то тоже догадался и теперь идет за мной по пятам, дышит в затылок… Иначе почему погиб бельгиец?!

Она встала и, набросив на плечи покрывало, босиком прошла в угол, где была оборудована кухня. Включила электрическую плитку. Налила воды в медную потускневшую джезву, насыпала молотого кофе, поставила вариться – все это медленными, запинающимися движениями лунатика, который действует по инерции, не отдавая себя отчета.

Пока кофе закипал, Александра умылась, склонившись над допотопной раковиной с отбитой тут и там эмалью. Короткий латунный кран, торчавший из заплесневевшей стены, был установлен еще в шестидесятые годы первыми обитателями мастерской. Он извергал воду слабой прерывистой струйкой, не толще вязальной спицы. Чтобы набрать полные пригоршни и ополоснуть лицо, приходилось ждать добрую минуту. Женщина не замечала этого, как не замечала рассевшегося дощатого пола, с которого адски дуло в холодные дни, грязи, наросшей по углам, пыльной изломанной мебели, попадавшей сюда случайно, как на свалку. Вода шла только холодная и то еле-еле, унитаз, стыдливо прятавшийся за деревянной перегородкой, часами набирал спущенный бачок, при этом астматически сопя и вздыхая, будто требуя почтения к своему возрасту. Других удобств, за исключением электричества, в мастерской не было, во всяком случае, не полагалось. Сосед снизу разрешил женщине установить телефон, спаренный со своим аппаратом, также не вполне легальным. Электрическая плитка жила здесь на правах контрабанды, как и две батареи. Пользоваться такими приборами в сплошь деревянной мансарде запрещалось, и Александра прятала их, накрывая старыми эскизами, когда к ней раз в год являлся инспектор пожарной охраны. Впрочем, тот не придирался. В этом наполовину расселенном доме вблизи Покровского бульвара не первое десятилетие обитали художники, и эта каста пользовалась особыми правами, на которые никто не покушался.

Женщина налила полную кружку кофе, обжигаясь, сделала глоток и помотала головой. На глаза навернулись слезы усталости и нервного возбуждения. Она с трудом удерживала себя от того, чтобы немедленно броситься к подруге, у которой, как предполагала Александра, должно было сейчас храниться панно. Ворваться к ней в такой ранний час значило напроситься на скандал и еще больше разозлить ее сожителя, владельца панно.

Она закрыла глаза, свернувшись клубком в старом, продавленном, но на удивление удобном кресле. По телу бегали колючие сонные мурашки, знакомые всем, кому случалось не спать пару ночей подряд. Действительность не расплывалась, как бывает на грани засыпания, но как будто отделилась от ее сознания и теперь находилась гдето рядом, как снятое платье, повешенное на спинку стула.

Александра понимала, что сидит в мастерской, в мансарде старинного особняка, в районе Китай-города, в шестом часу утра, в середине удивительно погожего мая… И вместе с тем она каким-то непостижимым образом присутствовала в аукционном зале на окраине Брюсселя за час до начала торгов.

Тот апрельский день выдался необыкновенно темным, небо, сплошь покрытое тяжелыми тучами, напоминало больше о ноябре. То и дело начинался дождь, но, не успев разойтись по-настоящему, останавливался, будто устыдившись. Она бродила по залу, для вида осматривая все выставленные лоты подряд, дула на кончики озябших пальцев, выглядывающие из вязаных митенок, куталась в куцее суконное пальто и прислушивалась к смеси языков, звучавших вокруг. В зале становилось все более людно, аукцион обещал быть успешным. На Александру то и дело накатывали приступы паники, но тем храбрее она держалась, стараясь обмануть саму себя. Страшно ей было до того, что дыхание временами останавливалось. Губы пересохли, она время от времени быстро облизывала их, стреляя по сторонам глазами, опасаясь встретить знакомых. Когда в поле ее зрения попадало панно, выставленное на самом видном месте как гвоздь программы, женщина тут же отводила взгляд, чтобы не выдать своего возбуждения.

Александра вот уже десять лет посещала европейские антикварные торги, и хотя не считала себя записным аукционным волком, бывали у нее и удачи. «Дело случая, не больше!» – с притворной скромностью говорила она московским знакомым, рассказывая о том, как ей удалось купить серию японских гравюр шестнадцатого века за полцены, мраморную статую ученика Кановы – всего за треть, побитые молью французские гобелены эпохи Екатерины Медичи – почти даром. Но что это были за гобелены – обрывки, клочья, полинявшие до полной потери цвета, источающие удушливый трупный запах! А статуя – слащавая, бездарная, вряд ли подлинная… С японскими гравюрами она также жестоко просчиталась. То оказались подделки девятнадцатого века, тоже имеющие ценность для коллекционера, но уже далеко не ту, не ту…

«Нельзя знать всего и все предусмотреть!» – утешала себя Александра, когда прибыль от покупки оказывалась совсем небольшой или вовсе терялась в море непредвиденных платежей, налогов и наценок на сделку… Все же ей удавалось оставаться на плаву. Собственных картин она продавала не больше одной в год, да и то случайно, остальные доходы получала от реставрации или комиссионных по аукционным сделкам. Часто она реставрировала то, что сама и покупала – получалось довольно выгодно, это позволяло жить, не ограничивая себя в мелочах. Откладывать, правда, ничего не умела, хотя, по мнению родителей, могла бы. «Но папа и мама никогда не бывали мною довольны!»

По мнению родителей, Александра вообще была неудачницей. Ей исполнилось сорок. Цифра прошла незамеченной для самой женщины, но произвела роковое впечатление на родню. Мать вздыхала: «Теперь Саше уже не устроиться с семьей! И детей не будет, зря мы ждали внуков!» Отца больше тревожило то, что у дочери не было своего угла, сбережений, перспектив на будущее. Впрочем, каковы должны быть эти перспективы – он не смог бы объяснить. С того момента, как Александра, двадцатитрехлетняя девушка, ничем, кроме живописи, не интересовавшаяся, уехала в Питер учиться в Институте имени Репина при Академии художеств, дочь, по его мнению, была потеряна для нормальной жизни. Окончив учебу, она вернулась в Москву с дипломом и с мужем, парнем моложе себя, уроженцем Архангельска, да еще разведенным и платившим алименты на ребенка. Брак, ужасавший родителей, долго не просуществовал, они развелись. Но когда Александра познакомила родных со своим вторым женихом, те просто оцепенели. Теперь скульптор-неудачник из Архангельска уже не казался им таким провальным вариантом.

Второй муж, Иван Корзухин, был его противоположностью. Старше жены на двадцать два года, коренной москвич, художник не только талантливый, но и довольно известный, даже ценимый коллекционерами… И неисправимо, запойно пьющий.

Александра сошлась с ним не по горячей любви, а из интереса – Корзухин оказался главным героем давней уголовной истории [2]2
  Читайте роман А. Малышевой «Отравленная жизнь».


[Закрыть], которую ей пришлось расследовать, когда она «зажарила» взятую на реставрацию картину его кисти семьдесят шестого года. Отыскивая по всей Москве без вести пропавшего автора погибшего пейзажа, она наткнулась в его окружении на следы преступления, совершенного более двадцати лет назад. Когда Корзухин отыскался-таки, Александра знала о нем так много, что ему почти не пришлось за ней ухаживать. В сущности, она женила его на себе. Тот, будучи личностью абсолютно безвольной, не сопротивлялся. Она же…

«Черт знает, о чем я тогда думала, где была моя голова?! Разве я была в него влюблена? Я ведь знала, что он пропащий, пьет давно и безнадежно, и хотя не пропил таланта, зато скоро погибнет сам… Но меня будто притянула эта бездна. Прожили вместе пять лет, да еще семь прошло с его смерти, а я так и не знаю, любил ли он кого-то, кроме той девушки, которая не дождалась его из армии, из-за которой он начал пить, завел первую семью назло и с горя и всю свою жизнь разрушил? Как ее звали? Уже не помню, а ведь она когда-то произвела на меня сильное впечатление, когда принесла на реставрацию его пейзаж. Ей было примерно столько, сколько мне сейчас. Сорок лет, с ума сойти! А кажется, вчера все случилось…»

Кофе остыл. Она сделала несколько глотков подряд, зажгла сигарету и, сонно моргая, взглянула на часы. Стрелки почти не сдвинулись – во всяком случае, так ей почудилось. «Когда сходишь с ума от нетерпения, время совсем не идет. Лучше не думать, не терзаться. В сущности, разве я что-то ставила на карту, ввязываясь в эту историю? Ни копейки своей не потратила. Комиссионные мне перечислили. Репутации не потеряла. Когда уляжется шумиха, возможно, я получу от этого же клиента еще несколько заказов, дом-то он планирует декорировать по высшему разряду. Если не выгорит, я сумею забыть об этой очередной неудаче. Сумею?»

Но Александра понимала, что лицемерит перед самой собой. Никогда ей не забыть того аукциона, не избавиться от лихорадочной дрожи, с того дня прочно поселившейся в ее руках. Они порой тряслись так, что женщине становилось стыдно, и она прятала пальцы в рукава свитера, натянуто смеясь, рассказывая знакомым о своей хронической усталости. Тот холодный дождливый день разрезал ее жизнь на две половины. Все теперь было или до, или после аукциона. Забыть бы ничего не удалось.

Она, как сейчас, слышала монотонные выкрики аукциониста, негромкое «шу-шу-шу», наполнявшее зал, когда совершалась очередная сделка. Сперва продавалась мелочь. Поддельный китайский фарфор и настоящий саксонский, шахматы, выточенные из эбенового дерева, украшенные перламутром и жемчугом, дуэльное оружие семнадцатого века, с десяток незначащих картин, одна их которых вызвала у Александры сильные сомнения и тем не менее была куплена солидным версальским антикваром. Она узнала его представителя, с которым виделась на аукционах. «Значит, стоящая вещь, – сказала себе женщина, теребя рукава свитера так, что из них вылезли нитки. – Они зря ни гроша не потратят. Какой-нибудь исключительный случай, ранний Никола Ланкре, например. Но это чепуха и ерунда в сравнении с тем, что сейчас начнется…»

Наконец аукционист зачитал очередное описание. Панно, как вещь очень тяжелую, не стали выносить на всеобщее обозрение, и мужчина лишь адресовался в его сторону, кивая лысеющей головой и время от времени протягивая к нему молоточек:

– Неизвестный мастер, предположительно конец восемнадцатого столетия, из Брюгге. Панно, выполненное из массива голландского черного дуба, размером сто пятьдесят на сто сантиметров, на сюжет «Семь смертных грехов». Находилось в частном владении, продается впервые. Начальная цена – пятьдесят тысяч евро. Пятьдесят пять, спасибо, вижу. Шестьдесят? Спасибо, мадам. Шестьдесят пять… И семьдесят пять в последнем ряду. Раз!

Опомнившись, и Александра начала набавлять – осторожно, с непроницаемым лицом, не выдавая волнения. В сущности, особо волноваться не стоило. Заказчик не называл ей крайней цены для приобретения украшения в свою столовую, так что она могла торговаться до последнего. Первые предложения на панно следовали непрерывно, их выдвигали посредники, автоматически уторговывавшие любую вещь, только бы купить дешево, по случаю. То не были любители, а только такие и представляли опасность. Когда цена дошла до ста тысяч евро, вся эта публика мигом отстала. Эта цифра стала последней чертой, за которой начинались серьезные сделки.

– Сто десять! Спасибо, мадам, сто двадцать! – Розовое лицо аукциониста начинало лосниться. Нынешние торги относились к разряду средних, таких сумм еще не называлось. – Сто двадцать пять… И сто тридцать, благодарю вас!

С Александрой торговался тот самый представитель версальского антиквара, и она, леденея от ужаса и ненависти, набавляла цену, уже не вполне понимая, сколько стоит сделка. Представитель, тощий рыжий тип в золотых очках, иногда косился на экран ноутбука, пристроив его на сдвинутых коленях, явно обсуждая сделку с хозяином он-лайн. Александра спрашивала себя, что им удалось пронюхать, и удалось ли? У них мог просто лежать заказ на подобную вещь для чьей-нибудь резиденции… Цена дошла до ста шестидесяти. Она твердо решила бороться до конца, как бы чрезмерна не оказалась стоимость «неизвестного мастера из Брюгге». «Оплачу, а там – будь что будет!» Аукционист поднял молоточек:

– Сто шестьдесят, раз! Сто шестьдесят пять, мадам, спасибо! Итак, сто шестьдесят пять, раз! Месье, благодарю, сто семьдесят!

Они надбавили еще по пять тысяч. Александра ждала продолжения, но его не последовало. Рыжий посредник щелкнул крышкой ноутбука и улыбнулся женщине, показав кривые желтые зубы, растущие от центра десны в разные стороны, будто расчесанные на пробор. Он прекратил борьбу, получив соответствующий приказ от хозяина. Александра стала владелицей панно, купленного ею за сто восемьдесят тысяч евро.

Голова у нее горела и кружилась, глаза резало. В тот миг она больше всего хотела выпить стакан холодной воды и вслед за ним сразу другой, чтобы унять невыносимую жажду, больше нервную, чем физическую. Сделка была оформлена документально, Александра подписала договор, расплатилась с помощью банковской карточки, приняла поздравления аукциониста и женщины-клерка, готовившей бумаги.

– В этом году голландский дуб вообще продается очень хорошо, – заметил аукционист, с уважением глядя, как Александра прячет карточку в бумажник. – Но эти торги – прямо что-то особенное. Если вы остались нами довольны, заходите на наш сайт, там выкладываются последние предложения. Для мадам, как для нашего хорошего клиента, мы иногда сможем резервировать заинтересовавшие вас лоты, не доводя до торгов. Бывает, что люди обращаются к нам, желая получить за свои вещи определенную сумму, а аукцион обманывает их ожидания…

Он говорил еще что-то, но Александра уже не слушала. Она даже перестала кивать ему в ответ и не заметила, как он отошел к другим крупным покупателям, задержавшимся в зале после окончания торгов. Сотрудница аукциона тем временем рассказывала ей о преимуществах доставки такой крупной вещи через курьерскую фирму.

– Есть дешевле, но лучше нет, – говорила женщина, просматривая электронную записную книжку. – «Ван Клаас» – это имя известно уже три века. Собственно, они сами – антиквариат, в лучшем смысле слова. – И вежливо засмеялась собственной шутке.

Александра, только сейчас задумавшаяся о том, как доставить панно в Москву, вцепилась в предложение и тут же дала свой адрес, назвав второразрядную гостиницу в пригороде Брюсселя. Заказывая номер по Интернету, она руководствовалась только тем, чтобы оказаться поближе к аукциону. Ни престиж, ни достопримечательности старого города ее не волновали.

– Они сегодня же пришлют вам агента, вы заключите контракт, и можете ни о чем не беспокоиться. Остальное – их забота. Мы поможем им должным образом упаковать вашу покупку, наложим печати и…

– Нет, я желаю при всем присутствовать, – прервала ее Александра. – Так мне будет спокойнее.

– Тогда придется подождать агента здесь.

– Я подожду. – Художница беззаботно взмахнула рукой. – Это совершенно неважно!

Купив в буфете бутылку минеральной воды, Александра опорожнила ее залпом, прямо из горлышка, улыбаясь при этом блаженно и бессмысленно. Наверное, у нее был странный вид, на нее посматривали, но ей было все равно. Окружающие казались ей такими милыми, женщина готова была всех перецеловать, каждому признаться в том, что безумно счастлива. Да что там – даже рыжий посредник парижского антиквара, который пил кофе за соседним столиком и громко болтал по телефону, больше не выглядел противным. Он был так любезен, что сдался, уступил ей эту сделку, и уже за это Александра его любила. Она любила всех!

Агент курьерской фирмы, прибывший через полтора часа, также очень ей понравился. Вероятно, с женщиной что-то случилось, она все начинала видеть сквозь розовые очки. Молодой полный мужчина в хорошем костюме, оформлявший бумаги, был таким серьезным, вдумчивым, так трепетно придвигал ей на подпись бесчисленные бумаги, что Александра зауважала его. Как надо любить свое бумажное скучное дело, как надо гордиться своей фирмой, чтобы доставать из папки документы с таким молитвенным выражением лица! Наконец формальности были завершены. Она произвела последние платежи по карте, уяснив при этом окончательную сумму расходов. Двести пятнадцать тысяч евро – не считая расходов на ее поездку и проживание в гостинице. «Но если бы все они знали, какова на самом деле цена вопроса! Если бы они только знали!»

Панно упаковали как драгоценную реликвию, переложив напоследок несколькими слоями вощеной бумаги. Ящик осторожно заколотили. Агент лично наложил множество печатей, приготовляя их старинным, дедовским способом – с помощью сургучной палочки, свечки и вырезанной из камня печатки с названием фирмы. Последнюю печать, в знак особого доверия, он позволил оттиснуть Александре. И та, проникшись его благоговейным трепетом, прижала печатку к горячему вязкому сургучу, похожему на сгусток чернеющей крови.

Теперь она могла с чистой совестью покинуть панно, с этого момента за все отвечал «Ван Клаас». Так Александра и поступила. Вернувшись в гостиницу, торопливо приняла душ (ванны в номере не было), спустилась вниз, взяла такси и поехала в центр Брюсселя. Там выбрала дорогой ресторан, где было не так много туристов, и заказала ужин, который после пережитых волнений даже не сумела целиком съесть. Последние недели ей приходилось питаться на ходу какими-то сухими кусками и консервами. У нее и аппетита толком не было, так она мучилась и нервничала. Сидя за столиком, ковыряя вилкой отбивную, Александра свободной рукой набрала на мобильном телефоне сообщение и послала его подруге в Москву. Всего два слова: «Дело сделано!»

Катя перезвонила через минуту. Она тоже волновалась и трещала так, что официант, круживший вокруг столика, желая показать принесенное на суд клиентки шампанское, не сразу решился подойти. Та, заметив его колебания, с улыбкой подозвала молодого человека и, почти не глядя на бутылку, кивнула. Официант откупорил шампанское, наполнил бокал и бесшумно исчез. Александра почему-то не решалась говорить при нем, хотя мала была вероятность, что он понимал по-русски.

– Что ты молчишь?! Алло, алло?! – тем временем кричала в трубке Катя. – Купила?! Купила, говоришь?

– Купила только что. Уже упаковала, отправила с курьерской фирмой. Сейчас сижу, пытаюсь выпить по этому поводу шампанского, – откликнулась наконец Александра.

– Ну как я рада… – протянула та. – То самое панно, да? Ван Гуизик?

– Ван Гуизий, – снисходительно поправила ее художница. – Ну ничего, я тебе напишу памятку, чтобы ты смогла потом рассказывать гостям, что и где у тебя висит. Это придаст тебе вес в обществе.

– Перестань, – обиделась Катя. – У меня не настолько убогий внутренний мир, чтобы прикрывать его коллекционированием антиквариата. Ты на это намекала?

– Нет, дорогая, но в твоем окружении принято собирать коллекции. Если уж ты за это берешься, то собирай лучшую, не мелочись. Я тебе помогу, все обойдется в четверть рыночной цены.

– Лучшую коллекцию? Легко сказать! Ты же понимаешь, все упрется в деньги. Костя, конечно, согласен платить, но стройка и так обходится ему в бешеные деньги. Кто бы мог подумать, что небольшой двухэтажный дом – это бесконечное предприятие… Нужно было купить готовый, я сразу советовала, но он не послушал. Ты же знаешь, он любит все контролировать сам! Он…

Начав говорить о мужчине, которого Катя считала своим гражданским мужем, хотя у того имелась вполне законная жена, она отвлеклась от панно. Да и что оно могло для нее значить? Всего лишь элемент декора. Предмет старины с интересной историей, повод похвастаться перед гостями-снобами и чрезвычайно дорогостоящее место для скопления пыли. Закончив сплетничать о любовнике, Катя вновь вспомнила о панно, поинтересовалась ценой и, узнав окончательную цифру, простонала:

– Что же тут особо праздновать, Сашка?! Двести пятнадцать тысяч… Оно хоть стоит этих денег?

– Я же тебе втолковывала – это не безвестный мастер, а настоящий Ван Гуизий, и стоит панно во много раз дороже! Не понравится, продашь!

– Ну ладно, не злись, уже и сказать ничего нельзя, – протянула Катя. – Когда его привезут в Москву?

– Через три недели. Клятвенно обещали.

– М-м-м… Куда же мы его поставим после твоей реставрации? Стройка, глядишь, еще и через два месяца не закончится, там куча постороннего народа шатается… Разве что ко мне отвезти?

Когда Александра сунула в сумку замолчавший телефон, настроение было уже не столь радужным. Колокольчики, звеневшие у нее в голове, мало-помалу заглушались голосом рассудка, твердившим, что игра еще не выиграна и пить шампанское, пожалуй, рановато. Все же она выпила три бокала – один за другим, надеясь быстро опьянеть и прогнать вновь проснувшуюся тревогу. Шампанское оказалось не только баснословно дорогим, но и страшно сухим, почти горьким. Она пила его, морщась, как лекарство, и уговаривала себя не переживать. «Три недели, во всяком случае, ты можешь спать совершенно спокойно. Все равно от тебя ничего не зависит. Вот в Москве, когда увезешь панно к себе в мастерскую для реставрации, можешь начинать психовать заново. И даже раньше – в тот миг, когда курьер впустит тебя в гостиничный номер и ты снова увидишь ящик с печатями. Тогда сходи с ума сколько угодно!»

– Если бы я знала, если бы знала! – громко проговорила вслух Александра и вдруг очнулась от дремоты, смешанной с воспоминаниями.

Она обнаружила себя в кресле, за столом, перед полупустой кружкой кофе и пепельницей с дотлевшей до фильтра сигаретой. Удивилась, отчего не спала в постели, но тут же вспомнила все и быстро взглянула на часы. Десятый час! Значит, ей все же удалось уснуть ненадолго. «Скорее, пока Катька никуда не убежала с утра! В такое время она уже на ногах!»

Наскоро одевшись и накрасив губы перед тусклым зеркалом, висевшим над раковиной, женщина поспешила на улицу. На лестнице ей встретилась уборщица, поднимавшаяся к скульптору, занимавшему студию на третьем этаже. Старуха всю жизнь прислуживала то одному гению, то другому, хорошо помнила Ивана Корзухина, студия которого после его смерти перешла по наследству к жене. Александру она высокомерно не считала художницей, полагала, что та незаслуженно занимает мансарду, и женщина не сомневалась, что, если бы тетя Маня имела хоть какой-то вес в Союзе художников, мастерской бы ей не видать. Она поздоровалась, получив в ответ отрывистое:

– Здрст.

Тетя Маня говорила с ней сквозь плотно стиснутые железные зубы на каком-то странном языке, почти начисто лишенном гласных. При этом Александре случалось слышать и ее настоящий голос, довольно приятный, певучий. Она не обижалась на старуху, понимая, что этот вымирающий тип достоин того, чтобы его охраняли. К сожалению, ей не удавалось добиться, чтобы та хоть раз убралась у нее в мансарде, и потому там годами копилась неимоверная пыль и грязь. Сама Александра никогда хорошей хозяйкой не была.

– Марья Семеновна, уберитесь у меня, если найдется время, – привычно попросила она, предвидя отрицательный ответ.

Александра повторяла просьбу примерно раз в полгода, больше для очистки совести. Ее забавляло возмущение старухи, с которым та регулярно отклоняла это коммерческое предложение. «Можно подумать, я предлагаю ей что-то непристойное!» Женщина продолжила спускаться по лестнице и едва не споткнулась, когда в спину ей прилетел ответ:

– Лдно.

– Вы согласны?! – не веря ушам, повернулась Александра. – Ох, как хорошо, а то у меня такая грязь, что противно заходить. Ключ оставить? Я могу вперед заплатить.

– Н-ндо. – Старуха отрицательно мотнула головой, покрытой полинявшим бархатным беретом. Одевалась она причудливо, вводя в гардероб предметы реквизита своих хозяев, списанные теми за ветхость. На ней можно было увидеть и старинный плащ с осыпавшимся золотым шитьем, и обвисший камзол с позументами, и шляпу с ощипанным пером. Давние обитатели района к ней привыкли, но свежие люди принимали тетю Маню за городскую сумасшедшую. – Птом.

– Тогда возьмите ключ. – Александра поднялась на пролет и протянула его старухе. – Я бы осталась, помогла вам, но страшно спешу.

И побежала вниз, не переставая спрашивать себя, что случилось с непреклонной прежде уборщицей, почему та вдруг сменила гнев на милость?

На улице ей снова повезло, она сразу поймала такси, хотя сделать это в центре в такое время было непросто. Ехали минут пятнадцать, из них пять минут стояли в пробке у светофора, так что Александра проклинала себя за лень и за то, что отвыкла ходишь пешком. Наконец машина остановилась. Она торопливо сунула водителю заранее приготовленные деньги и, подбежав к подъезду, набрала номер квартиры на табло домофона. Прослушав долгие гудки, сменившиеся вдруг тишиной, женщина издала сдавленный хриплый стон. «Катька либо еще дрыхнет, либо умотала куда-то спозаранку! Да куда ей идти в такое время?! Не работает, стерва, и с учебой давно покончила! Спит!»