Текст книги "Завтра ты умрешь"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ты провел время веселее, чем я! – давясь от смеха, заметила Ника. – Вот твой диктофон, слушай и наслаждайся.

– Попросила у него таблетки?

– Ч-черт! – Она хлопнула себя по колену. – Вылетело из головы! Понимаешь, я волновалась, ведь это было в первый раз…

– Ну ничего, – утешил ее Ярослав. – Ты в любом случае увидишься с ним в среду. Тебе в самом деле повезло, что образовалось окно. Это не блеф, у Генриха Петровича масса клиентуры, секретарше есть отчего устать. Пока бедняжка возилась с кофе на кухне, я заглянул в журнал, куда она вписала твой следующий визит. Вся неделя забита – с утра до вечера. Я спросил ее между делом, можно ли абонировать Генриха Петровича на целый день в случае необходимости, и она ответила, что это маловероятно, он страшно занят. Я заявил, что готов оплачивать такую услугу по любым расценкам, но она даже обсуждать ничего не захотела.

В этом свете становится очень интересно, сколько ему платил банкир за наблюдение над Ксенией…

– Может, ты не произвел впечатления богатого человека? – усомнилась Ника.

– Я старался, как мог. А у тебя получилось, как думаешь?

Женщина неуверенно качнула головой – она в самом деле не знала, получилось у нее или нет. Дешевые часы она не афишировала, марку ее туфель и сумки Генрих Петрович вряд ли мог определить, если большее время все-таки посвящал психоанализу, а не шопингу, зато твидовый костюм был на виду и на высоте. «Спасибо свекрови, – подумала Ника и вздохнула. – Вот бы она разозлилась, если бы узнала, что я использую ее подарок только для маскарада!»

– Кажется, я себя не выдала, – произнесла она наконец. – И истерики подпустила достаточно, на мой взгляд… Под конец я даже вполне искренне расчувствовалась. Вспомнила Ксению, наш короткий разговор… Знаешь, она произвела на меня такое сильное впечатление, что я до сих пор не могу поверить ни в то, что она умерла, ни в то, что была больна… Не верю, что ее больше нет! Не…

– О Господи! – не дал ей договорить Ярослав, до сего момента внимательно слушавший. Уронив на пол салона очередное яблоко, которое он собрался было съесть перед тем, как тронуться в путь, мужчина высунулся из окна со своей стороны и с резким стоном вернулся на место: – Дурак! Клинический идиот! Я сейчас сойду с ума!

– Что случилось? – испугалась Ника, видя, что ее спутник убивается всерьез. – Забыл что-нибудь?

– Машина… – протянул он таким несчастным голосом, что женщине стало совсем жутко. – Я приехал сюда на этом раздолбанном «Форде», да еще поставил его прямо под окнами… И мне даже в голову не стукнуло одолжить у кого-нибудь тачку покруче! Богатый человек может быть одет в старые джинсы и кеды без шнурков, но тачка у него в обязательном порядке крутая!

– Так же, как эксклюзивные туфли у богатой женщины, – пробормотала Ника, сраженная его отчаянием. – Нас видели?

– Посмотри в окно с моей стороны.

Она осторожно перегнулась через Ярослава, высунулась в окошко и нашла взглядом окна четвертого этажа. Какие из них принадлежали офису Генриха Петровича – Ника определить не смогла. Все окна по фасаду были новые, пластиковые, везде закрыты жалюзи, кроме одного, темного, где нельзя было ничего разглядеть. Ника собиралась было спросить, что увидел Ярослав, как вдруг ей самой почудилось какое-то движение в темном окне. Как будто кто-то быстро подошел к нему из глубины комнаты – и тут же отпрянул за косяк. Нику отчего-то передернуло, и она торопливо откинулась на спинку сиденья:

– Поедем отсюда. Если и видели, как мы сели в эту тачку, это еще ничего не доказывает. Мало ли…

– Я все испортил! – продолжал причитать Ярослав, выруливая из переулка, тесно заставленного машинами. Все они, как на грех, были куда новее и дороже его потрепанного фиолетового «Форда». – Я не шпион, вот в чем беда…

– Ну мы же и не государственную тайну собираемся украсть! – утешала его Ника. Она пыталась говорить беззаботно, хотя никак не могла избавиться от неприятного ощущения, которое возникло, когда она смотрела на окна четвертого этажа. – Кого ты видел там, в окне? Генриха Петровича?

– Женщину. Его секретаршу. – Теперь они ехали по оживленной улице, и Ярослав, немного оправившись от своей оплошности, говорил чуть спокойней. – Остается надежда, что она ничего не понимает в машинах.

Ника только вздохнула.

* * *

Женщина отошла от окна к стене, занятой аквариумом, и рыбы, завидев ее приближение, мгновенно сгрудились в одном углу, притянутые туда, как магнитом. Женщина улыбнулась, постучала кончиком длинного ногтя по стеклу, и ее лицо в эту минуту вовсе не выглядело утомленным – скорее, умиленно-разнеженным:

– Нет, сегодня ничего не получите или опять все загадите! Завтра, мои красавицы, завтра…

– Юлия Львовна, кто у меня дальше?

Она обернулась на бархатистый низкий голос хозяина, сохранив на лице улыбку:

– Новенькая, вчерашняя девушка. Она позвонила, что стоит в пробке где-то за третьим кольцом. Боюсь, получится накладка с пятичасовым сеансом…

– Позвоните ей и перезапишите на следующую неделю, – психотерапевт опустился на диван и, сняв очки, растер кончиками пальцев переносицу: – А кто вечером?

– Еще двое. График такой плотный, боюсь, вы очень устаете, Генрих Петрович, – осмелилась заметить секретарша, отходя от аквариума и беря телефонную трубку. – Это совсем ни к чему! Вы только начали работать в прежнем режиме и еще не привыкли… Так можно и заболеть!

Тот кивнул и откинулся на спинку дивана, закрыв глаза. Юлия Львовна, ободренная его молчаливым согласием, продолжала уже куда уверенней:

– Конечно, последние пять лет вы патронировали в основном одну клиентку, но все равно, вас знают и помнят, и желающих попасть на прием больше, чем достаточно! Только зачем брать всех?! Например, эта парочка…

– Они вам не понравились? – Генрих Петрович приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на свою преданную секретаршу. – Почему?

Та выразительно пожала полными плечами и с достоинством процедила:

– Это какие-то проходимцы! Я уже записала эту женщину на среду, а теперь жалею. С вашего разрешения я что-нибудь придумаю и откажу ей.

– Должна же быть причина, чтобы так их невзлюбить? – Теперь Генрих Петрович открыл оба глаза и снова надел очки. – Что они успели натворить?

– Не знаю! – резко ответила секретарша, явно борясь с противоречивыми чувствами, которых не могла выразить. – Муж просто психопат, измучил меня своими капризами, ломался-ломался… А уехал на старой разбитой машине, ей место на свалке!

– Ее привозил сюда муж? – все с большим интересом расспрашивал Генрих Петрович. – Вы уверены?

– Он называл ее «дорогая»! А когда уходили, поддерживал под ручку, хотя она вполне бы могла идти сама! Я же говорю, он постоянно ломался, что-то строил из себя…

– Это совсем необязательно был ее муж, – после краткого раздумья заключил психотерапевт. – И в конце концов не важно… Сейчас мне все пациенты нужны, и отменять ничего не нужно. Принесите чаю в кабинет!

Юлия Львовна проводила его унылым вздохом и, взяв трубку, прежним умирающим голосом известила опаздывающую пациентку о переносе сеанса на другой день. Выйдя на кухню, она принялась священнодействовать над чаем, продолжая приправлять процесс горькими вздохами, которые, несомненно, позабавили бы Ярослава, если бы он мог их слышать. Секретарша уже поставила на поднос керамический чайничек, баночку меда и вазочку с печеньем, когда в кухню стремительно вошел хозяин.

– Позвоните всем, кто оставался на сегодня, извинитесь и запишите на другой день, – приказал он, вынув изо рта дымящуюся трубку. – Я уезжаю. Чай готов? Отлично!

Наугад плеснув в чашку заварку, горячую воду и положив мед, Генрих Петрович сделал глоток, недовольно поморщился и отставил приготовленную смесь в сторону:

– Вечером позвоню, скажу, буду ли принимать завтра. На всякий случай, будьте готовы, что отменим еще кое-кого. Записывайте на следующую неделю, через две, через месяц – или вообще не записывайте, мне все равно!

– Как скажете, – опомнилась от немого изумления секретарша. – Я скажу, что вы нездоровы…

– Врите, что хотите! – весело разрешил психотерапевт. Виду него был возбужденный и чрезвычайно довольный, чего не могла не отметить женщина. Она собралась было со всей осторожностью поинтересоваться, что именно случилось, но Генрих Петрович любезно ее предупредил: – Я еду к Банницкому, там нужна моя помощь.

– О-о! – только и вымолвила женщина.

– Вчера из Англии приехали его дочки, а сегодня они узнали о смерти матери. Девочкам нужна поддержка.

– Конечно! – воскликнула Юлия Львовна, и на ее бледных щеках возникло слабое подобие румянца. – Этой семье еще долго без вас не обойтись – я думала об этом, но не говорила вам… На мой взгляд, Михаил Юрьевич слишком поторопился с вами попрощаться! Конечно, смерть жены, это ужасно тяжело, но… Это слишком самонадеянно с его стороны – думать, что он справится с таким горем сам!

– Налейте мне чаю в термос, я возьму с собой. – Казалось, Генрих Петрович пропустил мимо ушей верноподданническую речь, однако хорошо знавшая его секретарша понимала, что тот полностью разделяет ее мнение. – Кажется, в доме не осталось толковой прислуги, Михаил Юрьевич целиком поменял штат… Скорее всего, я там заночую, неизвестно, насколько сильно травмированы дети… Я вообще бы предпочел, чтобы им сообщили такую новость в моем присутствии, но…

Его прервал звонок мобильного телефона. Вырвав его из кармана пиджака, тот бросил несколько отрывистых фраз и, дав отбой, не удержался от торжествующей улыбки:

– Вот результат – теперь я там срочно необходим! С детьми истерика, их не могут успокоить!

– Надеюсь, девочки пошли не в мать… – пролепетала Юлия Львовна, провожая патрона и распахивая передним входную дверь. – Если они такие же возбудимые и неуравновешенные… Страшно подумать, что может с ними случиться после такого известия…

Заперев замки, она вернулась в приемную и проследила, как психотерапевт усаживается в свою новенькую машину – прощальный подарок Банницкого. Это снова был синий «Фольксваген» – почти точный близнец разбитого в катастрофе. Такое маниакальное постоянство во вкусах было бы непонятно многим, но не ей – она знала, что за этим стоит нежелание великого человека отвлекаться от научных трудов, привыкая заново к бытовым мелочам. В шкафу у Генриха Петровича висело несколько почти одинаковых костюмов, в одном из ящиков стола лежали две коробки с запасными трубками – практически неотличимыми. Юлия Львовна, служившая у психотерапевта десятый год, хорошо помнила его бывшую жену и была уверена, что после развода (по ее инициативе) патрон так и не женился вновь по той простой причине, что не нашел похожей женщины, а привыкать к непохожей никакого желания не имел.

Внезапно, будто почувствовав ее взгляд, Генрих Петрович опустил стекло и выглянул, посмотрев прямо на окно приемной. Женщина вздрогнула от неожиданности, улыбнулась и помахала рукой. Тот ответил тем же, и машина, тронувшись с места, исчезла за углом. Юлия Львовна опустила жалюзи и, подойдя к аквариуму, ласково обратилась к рыбкам:

– Вот мы и снова одни, мои милые! Может, это и к лучшему… Кто здесь только не толчется, а всех ведь не проверишь… Моя бы воля – я бы принимала только по особой рекомендации! Таких специалистов, как он, даже в Москве немного!

И рыбки в огромном аквариуме, тоже когда-то подаренном психотерапевту Банницким, будто услышав ее слова, согласно пошевелили цветными волнистыми плавниками.

Глава 7

Надежда еще раз нажала дверную ручку, а затем громко постучала. Она проделывала это раз в десятый – с упорством человека, методично делающего кому-то искусственное дыхание. По ее неторопливым движениям нельзя было догадаться о распиравшем женщину гневе, но взгляд маленьких серых глаз все больше застывал. Она снова нажала ручку, постучала и негромко, но весьма отчетливо пообещала:

– Сейчас я прикажу выломать дверь, а уж тогда… Вы сами знаете, что я вас накажу!

– Надя… – попытался было остановить ее брат, но Надежда, едва повернув в его сторону голову, прошипела:

– Ты уже сделал все, что мог! Это из-за тебя они успели запереться! Надо было посоветоваться со мной, а не секретничать с этими детьми по углам! Они не в первый раз такое проделывают! Посмотришь, сейчас начнут ставить условия! У террористов научились, не иначе!

Мужчина махнул рукой и бессильно опустился в кресло, стоявшее у запертой изнутри двери. К нему немедленно подбежали две кошки – бывшие любимицы Ксении. Напрасно осиротевшие обитатели мансарды терлись о брюки хозяина – тот их не замечал. Его худое, осунувшееся за последние дни лицо было таким отрешенным, словно он спал наяву. Вечернее солнце заливало персиковую мансарду, расстилало полотнища света на пыльном, с неделю не чищенном паркете, осторожно касалось постаревшего лица сидящего в кресле человека, словно пыталось к нему приласкаться. Банницкий прикрыл слезящиеся глаза – эту ночь он почти не спал, впрочем, как и несколько предыдущих… Сестра оставила наконец дверь и достала из кармана мешковатых брюк телефон:

– Есть у тебя на службе кто – нибудь, кто может вы – ломать дверь?

– Я не позволю, – тихо ответил мужчина, не открывая глаз. – Нельзя пугать детей.

– Пугать?! – Она коротко рассмеялась, и в этом смехе было очень мало искреннего веселья. – Их – пугать?! Когда у тебя это получится, я перепишу на тебя свое завещание! На тебя или на любого, у кого это получится! Это они нас пугают, неужели не ясно?

– А тебе не ясно, что дети только что услышали о смерти матери? – еле слышно возразил он. Казалось, Банницкий говорит из последних сил, чуть шевеля губами. – Тебе вообще ясно, что это дети?

Ответом ему был резкий раздраженный жест.

– Мне тоже кое-что становится ясно, – продолжал он, не сводя глаз с сестры. – Я очень виноват перед детьми, что доверил их тебе! Значит, они не первый раз такое проделывают? Это будет не первая сломанная дверь? Что ты с ними сделала, а? Пять лет назад я отдал тебе чудесных ласковых девочек! Ты говоришь, они чудовища?! А кто их такими сделал?!

Надежда больше не могла сдерживаться, она задыхалась от гнева, на ее обвисших щеках появились багровые пятна:

– Я?! По-твоему – я?! Ах, как у тебя все просто! Пять лет назад ты отдал мне ангелочков, а теперь предъявляешь претензии, что такими не остались?! А как они могли остаться прежними, если они росли без отца-матери, с чужими людьми, пять лет подряд?! Ты знаешь, как они тосковали по дому?! Ты их успокаивал, когда они плакали по ночам? Ты пытался объяснить, почему им нельзя здесь жить?! Они ведь не дуры – понимали, что-то не так, как мать ни больна, ее можно увидеть хотя бы раз в год! Значит, она сама не хочет, не любит их, забыла! Что они о ней думали, как полагаешь? Вот эта истерика, – она обличительно указала на запертую дверь, – самый большой сюрприз, которого я от них ожидала! Я думала, мать уже ничего для них не значит…

Банницкий, снова сникнув, устало покачал головой:

– Для тебя сюрприз то, что они ее помнят и любят? Надя, Надя, если бы не нужда, если бы я мог их доверить кому-то еще… Если бы я знал, как у вас все сложится, я бы предпочел наемного человека.

– Так найми кого угодно, если недоволен мной! – бросила женщина, гордо выпрямляясь и встречая его укоризненный взгляд. – Сперва бросил детей мне на руки, заставил им врать, а теперь обвинил в том, что их не удалось как следует воспитать – что ж, прекрасно! Пусть кто-нибудь попробует исправить мои ошибки! Но для начала – поверь слову – надо сломать эту дверь, а не то…

– Тише! – прикрикнул он на сестру, и та, недоуменно нахмурившись, умолкла. Банницкий вскочил с кресла и приник ухом к двери. – Алина! Уля! Что вы там делаете?

Ответом ему было молчание. Женщина раздраженно пожала плечами:

– Что-нибудь да делают! В последний раз, когда мы не поладили, они заперлись, подожгли комнату и сами же позвонили в службу спасения, кричали, что злая тетка их заперла и подожгла! Поверь – я имела очень интересные объяснения с полицией и психиатрами! Сперва по поводу себя, а потом, когда разобрались, – по поводу девчонок! Хвала Господу, та проклятая дверь запиралась только изнутри, и подожжена была изнутри, а то бы меня посадили!

– Надя, я слышал какой-то звук. – Банницкий подергал дверную ручку и в отчаянии взглянул на сестру. – Ты права, надо ломать. Господи… Мне это напоминает…

– Что?

– Их мать заперлась так же от своего психотерапевта, а потом бежала через крышу… Чем это кончилось, ты знаешь.

Не говоря больше ни слова, женщина с поразительной быстротой исчезла из комнаты. Ее тяжелые шаги загремели на винтовой лестнице, и вскоре внизу раздался зычный голос, призывающий «кого-нибудь». Банницкий ждал не больше двух минут, но они показались ему бесконечными. Он пытался звать, уговаривать дочерей – ему не отвечали, как будто комната была пуста. Наконец на лестнице показалась отдувающаяся Надежда, за ней следовал новый шофер с гвоздодером в руке.

– Отойди, Миша, – приказала женщина брату. – Ломайте дверь, да осторожнее, не разнесите ее в щепки.

– Черт с ней, с дверью! – вырвалось у Банницкого.

– Напрасно, – усмехнулась та. – Запрутся они еще не раз, так что же – постоянно навешивать новые двери? Ломайте осторожнее, говорю вам!

Шофер, с интересом слушавший пререкания хозяев, взялся задело и сломал дверь с подозрительной легкостью. Надежда наблюдала за ним, слегка нахмурившись и явно что-то беря на заметку. Едва замок подался, Банницкий оттолкнул шофера и сестру и бросился в комнату.

– Господи! – вскрикнул он, подбежав к окну. – Открыто! Надя, беги вниз, лови их там! Они ушли по крыше и спустились по запасной лестнице!

Однако та даже не подумала выполнять приказание брата. По-наполеоновски скрестив руки на обширной груди, женщина с видимым удовлетворением наблюдала за охватившей его паникой.

– Что вы стоите? – набросился Банницкий на шофера. – Вниз бегите! Закрыть ворота! Ищите детей!

Тот отчего-то глупо ухмыльнулся – впрочем, хозяин говорил с ним в первый раз, так что было от чего смутиться – и бросился вниз по лестнице. Надежда проводила его насмешливым взглядом и с самым невозмутимым видом оглядела комнату.

– Значит, здесь пять лет жила твоя затворница? Что ж, вкус у нее был, отрицать не могу. Пожалуй, это единственное, что было в ней настоящим. Все остальное – фальшь и ломанье. А я еще удивлялась, откуда это в ее детях? – Надежда коротко хохотнула. – Как-то не пришло в голову, что это передается по крови…

– Я тебя задушу! – Банкир так страшно переменился в лице, что эти слова не показались пустой угрозой. Сестра осеклась, однако не утратила своего нагло-насмешливого вида. – Дети сбежали, с ними может случиться что угодно!

– А ты бы назначал награду за их поимку? – поинтересовалась она.

– Не говори глупостей!

– Родной, да кто же их будет ловить ради удовольствия? Пообещай денег, тогда…

– Да дам я тебе денег, дам, сколько хочешь, только беги! – зарычал Банницкий. Его обычно бледное лицо приобрело пепельный оттенок. Сестра удовлетворенно кивнула:

– Идет. Стыдно тебя грабить, так что возьму фиксированную сумму – пять тысяч долларов. Пригодятся на лечение – твои ангелы – это синоним моего диабета. Уверена, что из-за них я и заболела. Получай!

И не говоря больше ни слова, женщина рывком раздвинула зеркальные двери стенного шкафа. Взорам присутствующих открылись вешалки с одеждой Ксении – целая гамма нежных тканей пастельных тонов. Жестом опытного хирурга женщина запустила руку в глубь шкафа и, нащупав что-то, рывком выволокла на свет. «Что-то» оказалось покрасневшей от слез и досады Алиной. Оттолкнув тетку, девочка бросилась к ошеломленному отцу:

– Зачем ты ей все разрешаешь?! Зачем ты ее оставил?! Зачем?! Зачем?!

Последнее «зачем» она выкрикнула так пронзительно, что на туалетном столике Ксении, заставленном флаконами, что-то звякнуло. К ней присоединилась заплаканная Ульяна, так же безжалостно извлеченная теткой из глубин шкафа.

– Мы не хотим с ней больше жить! Мы хотим жить с мамой и с тобой! Мы так мечтали… Мы ждали…

Ее слова утонули во всхлипываниях, и девочка тоже повисла на шее у отца. Тот устало обнял детей:

– Никогда больше не прячьтесь, слышите? Вы очень, очень меня огорчили. Я думал, с вами что-то случилось. Вы что – совсем меня не любите?

– Я тоже начинала с таких фраз! – Надежда задвинула дверцы шкафа, глядя на брата с презрительной жалостью. – Видишь, чем мне пришлось закончить… Ну, вольному воля, попробуй с ними так… Что вам? – внезапно переменила она тон. – Не нужно искать, дети здесь.

Но шофер, появившийся в дверях, отрицательно замотал головой:

– Я не поэтому… Ворота мы заперли, но там подъехало такси… Впустить?

– Генрих Петрович? – поднял на него взгляд Банницкий, продолжая прижимать к себе детей. – Впустить немедленно!

– Нет, там женщина. – Шофер повысил голос, пытаясь перекрыть громкий плач Алины. – Говорит, она к вам… Пыталась позвонить, но сказала – вы не берете трубку.

– Я забыл телефон в кабинете, – пробормотал банкир, хлопая себя по карманам, и вдруг переменился в лице: – Какая женщина? Что она сказала?

– Ничего… – Окончательно растерялся шофер.

– В следующий раз просите визитку или спрашивайте имя! – резко заметил Банницкий, отпуская дочерей, которые, прислушиваясь к интересному разговору, разом перестали плакать. – Надя, умой их и дай чего-нибудь успокоительного. Когда это Генрих приедет?!

– Ты все еще смотришь на них, как на пятилетних, – заметила сестра, одну за другой выталкивая из комнаты упирающихся девочек. – Умываться и даже краситься они умеют сами.

Оставшись в одиночестве, банкир подошел к огромному аквариуму – последней забаве покойной жены и с минуту наблюдал за сонным движением ярких рыб. Те плохо его знали и потому никак не реагировали, не сбивались в кучу, выпрашивая корм. Банницкий смотрел на них, пытаясь взять себя в руки, – он где-то слышал, что аквариумы успокаивают, но внезапно, издав короткий отчаянный стон, ударил кулаком по толстому стеклу. Раскормленные рыбы даже не шарахнулись в сторону, как будто мир за стеклом не имел к ним никакого отношения. Глядя в их невыразительные, черные и золотые глаза, можно было подумать, что так оно и есть. Внезапно банкиру стало не по себе – ему показалось, что эти холоднокровные нарядные твари внимательно наблюдают за ним. Он почувствовал себя неуютно, как в помещении с установленными скрытыми камерами, и торопливо вышел из комнаты.

Когда Банницкий разглядел наконец, кто ждет его рядом с такси, он замедлил шаги, словно не мог поверить своим глазам и боялся, что мираж исчезнет от любого резкого движения. Женщина, стоявшая по другую сторону решетки, подняла было руку для приветствия, но, увидев выражение его лица, тут же опустила ее, так и не помахав. Охранник получил указание открыть ворота, створка отъехала в сторону, но гостья стояла, не двигаясь и, чуть нахмурившись, смотрела на подходившего к ней мужчину.

– Ты?! – Банницкий застыл перед нею на миг и вдруг обнял – на глазах у довольного охранника и заинтригованного шофера. Как многие люди, находящиеся в услужении, они воспринимали личную жизнь хозяев, как часть своей собственной и даже не подумали сделать вид, что ничего не замечают. Прежний персонал вел бы себя иначе, но его нанимал Генрих Петрович. Этих же людей нанял сам хозяин, и если бы его спросили, чем он руководствовался, Банницкий не смог бы ответить. Впрочем, после гибели жены он не мог ответить на очень многие вопросы.

– Не рад или я просто некстати? – Женщина поцеловала его в щеку, и это был вполне дружеский, лишенный какой-либо томности поцелуй. – Я промучилась всю ночь, все вспоминала свои слова, что пока нам лучше не видеться… Понимаешь, я тогда струсила, у меня было одно желание – забиться в щель, чтобы никто обо мне не узнал! Что обо мне подумают твои знакомые, что скажут за спиной подруги твоей жены… Какое мне дело, в сущности? – Она внимательно посмотрела в глаза Банницкому. – Я нужна тебе, тебе сейчас плохо, трудно. Вот что главное. Я бросила работу и приехала.

– Спасибо, – растерянно ответил он, стараясь увести гостью подальше от ворот, в глубь парка, окружающего дом. – Я рад, очень, правда… Только сейчас у меня голова идет кругом. Дети только что узнали и устроили истерику. Я вызвал из Москвы психиатра, который лечил Ксению, но он, думаю, застрял где-то в пробке.

– Пробки ужасные, таксист вез меня какой-то хитрой объездной дорогой. – Женщина остановилась посреди дорожки, преградив путь Банницкому, и внимательно заглянула ему в глаза. – Миша, ты мне не рад! Уехать? Скажи честно, я не обижусь! Теперь я сама вижу, что поступила, как дура! Надо было хоть позвонить…

– Хорошо, что не позвонила. – Банницкий протянул руку и ласково коснулся ее гладкой смуглой щеки. – Я бы сказал «не приезжай». Мне на самом деле хреново, Маринка. Никогда еще так не было.

Женщина хотела что-то ответить, но он предупредил ее, прижав к себе и закрыв ей рот поцелуем. Она вздрогнула, на мгновение напряглась – ее не покидало ощущение, что за ними все время кто-то наблюдает, – но тут же, расслабившись, обняла любовника и ответила на поцелуй. И как всегда в такие моменты, у Марины мелькнула торжествующая мысль – что сказали бы многочисленные подчиненные Банницкого, увидев ее, рядовую служащую из отдела валютных операций, в его объятьях? Как исказились бы холеные лица ее коллег женского пола – ведь она даже не числилась среди первых красавиц! Среднего роста, скуластая, широкобедрая, остриженная под мальчишку – она никогда не думала вступать в соревнование с более утонченными соперницами. Что было в ней по-настоящему красиво – так это глаза. Большие, продолговатые, чуть раскосые, удивительно яркого и глубокого карего цвета, с золотистыми искорками, эти глаза оживляли и делали необычно притягательным ее грубоватое, в общем-то, казачьего типа лицо. Эти глаза и остановили три года назад внимание Банницкого, заглянувшего к ним в отдел. Их роман начался банально и не слишком романтично – он выглядел, как обычная связь начальника и подчиненной, основанная на похоти, с одной стороны, и корыстном расчете – с другой. Объяснять кому-то, что их отношения на самом деле сразу были сложнее и глубже? Оправдываться, уверяя, что они во многом оказались близкими людьми, а если и не близкими, то духовно необходимыми друг другу, что едва не важнее? Рассказать кому-то постороннему, что для Марины, уроженки Ростова-на-Дону, не имевшей в Москве никаких родственников и почти никаких друзей, Михаил стал единственной привязанностью, искренней и глубокой, стал ее семьей, дал ей необходимую каждой женщине заботу, ласку и чувство безопасности? У нее не было желания ни с кем делиться своей тайной, она не смогла бы ничего объяснить – ей все равно бы не поверили. Марина не раз смеялась, говоря Михаилу, что если бы не его деньги, она бы давно попробовала женить его на себе. Ему нравился этот парадокс, нравился тем больше, что он верил своей подруге.

«А теперь, когда он овдовел, мне и подавно не стоило бы высовываться на первый план, – подумала Марина, первой прерывая поцелуй и переводя дыхание. – Ведь любой скажет, что…»

– Знаешь, а ведь теперь каждый скажет, что ты дождалась своего момента и что ждать ты умела! Если услышишь такое, переадресуй товарища ко мне, я проведу с ним воспитательную беседу. Договорились?

– Не выйдет, – она покачала головой. – Ты сам будешь первым в списке, а за тобой подтянется все остальное население Земли. Никто не поверит, что я ничего не ждала, а уж если скажу, что мне очень жаль твою жену…

– Не надо! – резко остановил ее Банницкий, и Марина грустно улыбнулась:

– Вот видишь – ты не веришь.

– Прости. – Его глаза, минуту назад ожившие и потеплевшие, снова сделались очень усталыми. – Больная тема. Конечно, тебе я верю, да и потом, ее любой бы пожалел, как думаешь?

– Да, за исключением женщины, решившей тебя захомутать! – вздохнула Марина. – Значит, дети устроили истерику? А тебе не кажется, что ты сделал ошибку? Пять лет скрывал от них, что мать больна, так мог бы еще хоть какое-то время скрывать ее смерть.

– Отличный выход, – с горькой иронией заметил тот. – Сработало бы на время, но потом бы они узнали. Как думаешь, дети были бы мне благодарны за такое умолчание? Взрослый бы это понял, но они… Для них это было бы предательством. Дети и проще, и куда сложнее нас!

Марина смолкла. В свои двадцать пять лет она знала о детях так же мало, как и в пятнадцать. Ей даже в голову не приходило, что их психика может иметь какие-то особенности. Свое детство в Ростове она почти забыла, юность вспоминала как трудную борьбу за выживание, а наступившая зрелость вся была посвящена работе… Несколько романов, бывших у нее до Михаила Банницкого, молодая женщина вспоминать не любила. Они прошли для нее на удивление бесследно, не оставив даже сожалений – тогда бы они не показались такими пустыми. Марина сходилась с мужчинами потому, что была молода, потому, что не с кем было провести свободный вечер, потому, что так поступали все… Два раза она даже получила предложение руки и сердца, которые отвергла с таким ужасом и отвращением, что оскорбленные поклонники немедленно ее покинули, обозвав на прощанье истеричкой. Но это была не истерия, а страх связать свою жизнь со случайным, нелюбимым и неинтересным человеком – хотя, опять же, так поступали многие ее приятельницы. С Банницким было иначе. Здесь с самого начала присутствовало напряжение, которого ей не хватало прежде, интрига, атмосфера тайны – оба скрывали свой роман. Потом она узнала о болезни его жены, и это странным образом еще больше очаровало женщину. Была ли то жалость? Уважение к мужчине, который, несмотря ни на что, не бросил ненужную больше, нежеланную жену, не отправил ее в больницу, с глаз подальше? Или же любопытство, синдром жены Синей Бороды, охватывающий любую женщину, перед которой оказывается таинственная запертая дверь? Она не могла ответить на эти вопросы и знала одно – этот роман не кончится парой красивых фраз, банальной ссорой или ложным обещанием остаться друзьями. Ей не хотелось, чтобы этот роман вообще кончался…

Так, в молчании, они подошли к дому. Банницкий, заметив ее замешательство, взял свою гостью под руку и буквально заставил подняться на веранду. Марина поежилась – ей все казалось, что темные, чисто вымытые окна особняка наблюдают за ними, как большие недобрые глаза.

– Ты ведь помнишь мою сестрицу? – Он ввел Марину в охотничью гостиную и усадил перед камином, в котором дотлевало большое полено. – Она здесь и даже спрашивала о тебе.

– Я польщена. – Марина отчего-то вздрогнула, хотя день стоял теплый, а возле камина было попросту жарко. Банницкий заметил это движение и кивнул: