Текст книги "Трюфельный пес королевы Джованны"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Что вы им сказали?

– Я сказала, что, когда бедная Марина уходила утром, вы спали…

– Но я и правда спала!

– Но я-то этого не видела! – возразила Елена. – А им сказала, что заглянула к вам, проверила, не проснулись ли вы.

– И я подтвердил, – поддакнул Птенцов. – Иногда пара слов все меняет. Для того чтобы выручить хорошего человека, не грех приврать!

Александра сдавленным голосом поблагодарила. Она и впрямь была признательна этой паре, без всякой нужды и корысти выгораживавшей ее. Но художницу смущало присутствие Леонида. Парень все так же молчал. Казалось, он даже не слушает разговор, целиком поглощенный отколупыванием ледяной корки.

– Да что там, не стоит благодарности, – отмахнулась Елена. – Зачем же человека губить, если можно помочь?

– Это глупое совпадение… – Александра нерешительно оглянулась на молодого человека, стоявшего ко всем присутствующим по-прежнему спиной. – С одеждой…

– Да совпадений-то больше, – вздохнула Елена. Ее голубые глаза хранили детски невинное выражение, но голос звучал серьезно. – Женщина толкнула ведь! И возраст совпадает с вашим. Виктор чего-то там рассмотрел, дурень, на расстоянии, да еще сзади! Говорит, что женщина была еще молодая. Видите ли, по походке он это понял! На женщин еще засматривается! А потом, вы ведь с Мариной вместе приехали… Ну и понятно, вместе и уезжать должны были… А тут другая какая-то подвернулась!

– Да, совпадений много… – у художницы подрагивали губы, когда она произносила эти слова. Против ее воли в голосе зазвучали нотки раскаяния, хотя каяться ей было не в чем. – А больше-то их никто утром не видел? Только один человек?

– Никто… – вздохнула Елена. – Может, еще объявится кто-нибудь, но вряд ли… Да ведь еще и темно было, когда это случилось.

– Может, Виктор ваш все выдумал?

Птенцов вмешался, решительно качая головой:

– Вот еще! Зачем ему выдумывать? Ни к чему это… Нет, нет, он их видел!

– Сил нет больше думать об этом, – призналась Елена, прикладывая к пышной груди руку. – Сердце давит со вчерашнего дня. И погода еще меняется, на мороз заворачивает. Давайте-ка скоренько чаю, и ехать вам пора… До станции сами доберетесь, Леня тут бывал, все знает. А доедете – спросите, куда пройти, пешком пять минут… Город маленький, не заблудитесь.

За стол сели только женщины. Леонид, молчаливо отказавшийся от предложенного угощения, вновь отвернулся к окну. Ледяная корка уже была уничтожена им, и на подоконнике скопилась лужица от растаявшего льда. Теперь парень стоял, скрестив руки на груди, и смотрел во двор. Рассматривать там было в сущности нечего, если не считать воробьев, дружно клевавших что-то на снегу у крыльца. Птенцову подали чай отдельно. Он остался сидеть в кресле, с наслаждением дуя на кипяток и приговаривая:

– Да, вот так случилось… Не думал я вчера, что вижу ее в последний раз! Попрощались… Договорились созвониться…

– А я ее последний раз видел месяц назад, – неожиданно подал голос Леонид. Повернувшись наконец к собравшимся, он хрипло повторил: – Месяц назад… И тоже не думал, что в последний раз.

– Что тут сделаешь, Леня? – глаза Елены немедленно наполнились слезами. – Вот, оказалось, был у нее враг, о котором никто не знал… Из наших, местных, вряд ли кто… Не приложу ума, кто бы это мог быть… Марина никого тут не знала, кроме нас, ни с кем не знакомилась. Хулиганье водится, конечно, но чтобы убивали, не помню, давно не помню такого… И не ограбили вроде. Мать тебе не жаловалась ни на кого? Никто ей не угрожал?

– Нет… Да она вообще нечасто рассказывала о себе. Больше мною интересовалась. Обычно о деньгах спрашивала… Об учебе… О Ларисе…

– Это девушка твоя? – уточнила Елена.

– Ну да, девушка, – неохотно ответил парень. – Мама в последний раз спрашивала, почему Лариса никогда к ней не приходит со мной. Я ей напомнил, как она с Ларисой обращалась, когда я пытался отношения между ними наладить… Конечно, всякое желание пропадет. А мама даже не помнила толком этого… Она часто так – наговорит в сердцах и забудет.

– Ну а с женой отца твоего, с новой, она же ссорилась? – напомнила Елена, очевидно, бывшая в курсе всех личных дел Марины. – И сильно ссорилась. Помню, там даже до угроз доходило!

– Так это мама ей и угрожала, – кисло усмехнулся Леонид. – По телефону, к счастью. Так они и не встретились. Ей не нравилось, что я к ним туда хожу в гости, она думала, меня там настраивают против нее… Зря, ничего такого не было. Я ходить к отцу не перестал, конечно, но маме уже не говорил об этом… А он сейчас вместе с женой в Финляндии. Контракт на два года.

– Значит, она ни при чем, – разочарованно произнесла Елена.

– Конечно, ни при чем! Да Таня никогда против мамы ничего не имела! Она бы не могла такое сделать!

Говоря о мачехе, парень так оживился, в его голосе зазвучал такой пафос, что Александра мысленно оправдала покойную приятельницу, ревновавшую сына к новой жене отца. «Должно быть, это очень обидно, когда твой ребенок хорошо отзывается о той, на кого тебя променял его отец… Вчуже обидно!»

– Ясно, не могла, раз она за границей, – пожала плечами Елена и засуетилась, наливая гостям чай в опустевшие чашки. – Тогда не знаю, на кого и думать, не знаю… А вам стоит поторопиться, или на электричку опоздаете!

Александре показалось, что молодой человек собирался что-то сказать, но осекся на полуслове. Они встретились взглядами, и на этот раз она не прочла в его глазах и тени враждебности. Скорее, Леонид смотрел растерянно. «Он же еще совсем мальчишка! – думала женщина, одеваясь. – Я в матери ему гожусь, мы ведь с Мариной ровесницы. Что мне его бояться? Тем более я не виновата… Но зря Елена при нем сказала о подмене показаний… Вот возьмет парень и ляпнет следователю… И всех нас троих подставит!»

А хозяйка, казалось, вовсе не разделяла ее опасений. Она крепко расцеловала Леонида в обе щеки, клюнула губами холодную скулу гостьи:

– Удачи вам! Много-то не разговаривайте, пусть они сами говорят… Вам скрывать нечего, и нам нечего. Леня, никому не груби!

– Что я, идиот? – буркнул тот, застегивая куртку.

– Ты молодой, – снисходительно произнесла женщина. – И не битый еще. Стой, дай перекрещу!

– Вы прямо как на войну провожаете, – пробормотал парень, но покорно принял напутствие.

Александру тоже перекрестили на прощание, и Елена с заговорщицким видом кивнула, прикрывая за уходящими гостями дверь.

– Не забывайте же, Саша, теперь они вам ничего предъявить не смогут!

От этого сердечного напутствия у женщины мороз прошел по спине. «Она меня выгораживает так, будто я в самом деле виновна!»

Они пересекли двор, вышли на улицу и направились к станции. Шли молча, не глядя друг на друга, словно случайно оказавшись рядом. Александра тяготилась обществом спутника, да и тот, очевидно, растерял всю свою напористость и не знал, как себя вести. Уже на платформе, обернувшись на отставшую женщину, Леонид отрывисто бросил:

– Билетов не надо, контролеры на этом участке не ходят.

– Вы часто здесь бываете? – осведомилась Александра, останавливаясь рядом с ним. Она постукивала одной ногой о другую. Сапоги на ней были осенние, а мороз становился все ощутимее.

– Бывал… Теперь уж не побываю. Конец!

Леонид встал к ней спиной, будто давая понять, что разговор окончен, вдруг снова развернулся и, глядя в упор, спросил:

– Вы их давно знаете?

– Птенцова и Елену? Третий день как познакомились.

– То есть вы их не знаете совсем… – словно про себя проговорил парень.

– А в чем дело? – окончательно встревожилась Александра. – Нас познакомила ваша мама. Она с ними давно дружила, как я понимаю…

– К сожалению, – пробормотал Леонид так тихо, что женщина едва расслышала его голос за свистом подлетающей к противоположной платформе электрички, направлявшейся в Москву. Поезд промчался, не остановившись, взметнув снежную пыль и заставив отшатнуться бродящих по платформе двух бездомных собак.

– Почему «к сожалению»? – Чувствуя, что парень не сторонится разговора, как сперва ей показалось, Александра решила быть настойчивее. – Что в них плохого?

– Старик подсадил мать на это проклятое серебро. Как на наркотик! Если бы не он, ничего бы с ней не случилось. И с отцом бы она не рассталась. Это Птенцов десять лет назад нам всем удружил…

Молодой человек даже в лице изменился, заговорив о коллекционере. Его серые глаза потемнели, на худых щеках заходили злые желваки. Александра с сомнением покачала головой:

– Я общаюсь с людьми, западающими на те или иные редкости и древности, уже довольно долго… И знаете, что я вам скажу: кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Если в человеке изначально не заложено предрасположение к собирательству, он не станет коллекционировать даже фантики от жвачки.

– Станет, если его принуждать, – возразил Леонид.

– Кто же принуждал вашу маму покупать старинное серебро? Такие дела делаются добровольно… И стоит это удовольствие недешево.

– Вы мне это рассказываете? Она тратила на серебро все, что можно было и нельзя. Дачу продала и все вложила в серебряные цацки. А старик ее подзуживал, провоцировал на покупки, находил какие-то редкости якобы немыслимой цены! – с горечью проговорил молодой человек.

– Якобы… – Александра скептически качнула головой. – Знаете, я понимаю в серебре куда меньше, чем ваша покойная мама. Но и у меня хватит познаний, чтобы определить примерную ценность предмета. Конечно, для настоящей оценки нужен эксперт. Но ваша мама не стала бы приобретать мусор по цене сокровища. Даже у очень уважаемого ею человека!

Взвыла очередная пролетавшая мимо них электричка, поглотившая ответ молодого человека. Александра, не расслышав, переспросила, и Леонид повторил:

– Она всегда сомневалась.

– Вы считаете…

Следующая электричка остановилась у платформы, и Леонид втолкнул в тамбур замешкавшуюся спутницу. Состав тронулся немедленно. Сквозь замерзшие окна едва сочился дневной свет. В углу тамбура курил старик, бросивший на вошедших пассажиров неприязненный взгляд.

– Вы считаете, – опомнившись, продолжила Александра, – что Птенцов задорого продавал ей подделки, выдавая их за подлинники?!

– Нет! – категорично отрезал молодой человек.

– Ну, хоть этого вы не утверждаете!

– Нет, но… Он заразил ее этой болезнью: вечно во всем сомневаться, разгадывать клейма, исследовать пробы, доискиваться, не выдали ли одно за другое. И она никогда, с его подачи, не знала, купила шедевр или подделку! И поэтому никогда не была счастлива, а хотела приобретать еще и еще и никак не могла успокоиться!

– Это участь всех коллекционеров, – снисходительно произнесла Александра. – Может быть, и даже наверняка, лучше ничего точно не знать! Фальшивки приносят их владельцам столько же удовлетворения, сколько и подлинники. Я много раз с этим сталкивалась. Жестоко разочаровывать людей… А человек, который сомневается, уж точно счастлив не бывает. Словом, это вечный вопрос!

– Вы острите! – с горечью ответил парень. – А она не знала, на каком находится свете! Все сидела над этими проклятыми клеймами, искала места спайки, изучала гравировку, соображала, не слишком ли близко посажены печати, нет ли подлога… А когда касалось гербов на старом лотовом серебре, она и подавно теряла голову!

– Вижу, вы также в этом разбираетесь? – осведомилась Александра.

– К сожалению, кое-что слышал! И знаете, в чем убедился? Действительно, никогда нельзя знать наверняка, купил ты подлинник или подделку!

Александра, не удержавшись, иронично улыбнулась:

– Эта истина всем давно известна!

– Мы, простые смертные, ни о чем таком понятия не имеем, – съязвил в ответ парень. – Я обвинять Птенцова не собираюсь. Что он там на этих махинациях наживал, и наживал ли, понятия не имею. Дело в другом…

Состав начал притормаживать и остановился. Двери раздвинулись, старик бросил окурок на пол и вышел на платформу. Леонид, брезгливо затоптав тлеющую папиросу, тронул встрепенувшуюся Александру за рукав:

– Еще не здесь, сходим на следующей. Я вас об одном хочу предупредить: не доверяйте этой парочке! Я всегда считал, что они своими махинациями погубят маму, так и вышло! Конечно, я не мог это сказать при них.

– Но погибла ведь она не по их вине! – воскликнула художница. – Вы просто испытываете к ним предубеждение, и это мне теперь понятно…

– А вы откуда знаете, как погибла мама? – Леонид взглянул на нее в упор. – Вас-то при этом не было. Вы якобы спали… Как заявила тетя Лена.

– Не сомневайтесь, что так и было! – возмутилась Александра. – И заметьте, я их не просила меня выгораживать! Они сами решили помочь… Да и потом, это просто нелепо, даже обсуждать версию с моим участием!

– А я ничего не обсуждаю, – пожал плечами парень. – Я знаю одно: всегда нужно искать, «кому выгодно», как говорили древние римляне. Вот, старику было выгодно, чтобы она вдруг умерла!

Сперва художница не поверила своим ушам, потом вдруг, неожиданно для себя, вспылила:

– Вы говорите чепуху, вам просто хочется кого-то обвинить! В этом нет никакого смысла!

– Да что вы? – с вызовом ответил молодой человек. – А представьте, что после смерти матери осталось много долгов, которые она никому не торопилась платить, несколько кредитов, и еще бабушка с дедушкой, о которых теперь буду заботиться один я! Мне ведь придется распродать эту ее проклятущую коллекцию серебра! А кому я ее продам? Кому?! Ему же… За столько, сколько он даст… А он внакладе не останется, не беспокойтесь!

Александра проглотила возражения, готовые было сорваться с ее подрагивающих губ. Леонид был прав. Художница слишком хорошо знала, как варварски распродаются порой ценные коллекции, как цинично играют на невежестве или трудных обстоятельствах наследников перекупщики. Она и сама не усомнилась в том, что Птенцов не упустит случая поживиться, вернув себе при этом вещи, когда-то проданные покойнице.

– Нам выходить, – парень отвернулся к двери. – Вот увидите, я прав. Никому на свете смерть мамы не была нужна. А вот ее коллекция задешево…

Александра молча выпрыгнула вслед за ним на платформу, оперевшись на подставленную руку. Неожиданная услужливость молодого человека тронула ее. Она напрасно искала слова, которые могли бы переубедить Леонида и хоть немного его утешить.

– Здесь недалеко, – бросил он, оборачиваясь на ходу.

Они оказались на привокзальной площади маленького подмосковного городка. Рядом, в окружении прилавков, украшенных мишурой и бумажными гирляндами, был устроен небольшой елочный базар. Из динамиков, установленных прямо на затоптанном снегу, несся навязчиво задушевный шансон. Близкие праздники всегда навевали на Александру печаль. В такие дни она яснее ощущала, что у нее нет своей семьи, нет уютного дома, и ей, наверное, всегда придется скитаться по случайным углам. Леонида наверняка угнетали столь же тягостные мысли: парень вдруг повесил голову и ссутулился, утопив руки в глубоких карманах парки чуть не по локоть.

Проведя свою спутницу до конца улицы, застроенной полуразрушенными деревянными домами с валившимися то вовнутрь двора, то наружу заборами, он остановился перед входом в двухэтажное краснокирпичное здание, похожее на казарму.

– Это здесь. Тут и полиция, и паспортный стол, и приставы, и весь закон и порядок. Кто первый?

– Идите вы, – поежилась Александра.

– Я обычно пропускаю дам вперед, – мрачно улыбаясь, ответил парень.

– Не тот случай, – пожала плечами женщина, и он не стал ей противоречить. Потянув на себя тяжелую дверь, парень исчез за нею.

Потоптавшись на крыльце несколько минут, Александра замерзла и решила пройтись. Ждать внутри ей не хотелось, любые учреждения подобного типа вызывали у нее тоску и страх. Чтобы не терять крыльцо из вида и не дать молодому человеку повода думать, что она сбежала, художница принялась прогуливаться возле близлежащих домов.

Обычно ее зачаровывали такие закоулки. Александра предпочитала их помпезным городским пейзажам Европы и регулярным паркам, которыми ей доводилось любоваться. Эти улицы, где, казалось, никто не заботился о красоте и удобстве своего жилища, относясь к нему как к временному пристанищу, украшением которых всегда был суд, или больница, или церковь, – говорили ее сердцу намного больше. «Да ведь я и сама отношусь к своей жизни как к явлению недолговечному… Потому и не вижу смысла что-то устраивать, особенно горевать из-за неудач. Родителям этого не объяснишь, они-то надеялись, я преуспею… Но не смогу же я объяснить им, что мне не так уж важно, что останется от меня на земле через пару десятков лет… И кому останется? Моя жизнь замкнута сама в себе, вот как эти улицы, которые, кажется, никуда не ведут…»

Она мерзла не больше получаса. Едва Александра решила сдаться, преодолеть свою неприязнь к присутственным местам, войти и погреться, как завидела, что дверь открылась и на крыльце показался Леонид. Женщина поспешила к нему:

– Мне идти?

– Постойте… – Молодой человек глядел как-то странно, искоса, словно не решаясь прямо встретить ее взгляд. – Мне ничего на этот счет не сказали… Но надо, думаю… И вот еще что…

Александра вопросительно смотрела на него, ожидая продолжения, но он медлил, очевидно, колеблясь. Наконец Леонид выпалил:

– Он изменил показания!

– Кто?!

– Да пьянь эта, Виктор.

– Час от часу не легче! – у женщины от волнения задрожали губы. Ей померещилось что-то ужасное, чему она не могла еще дать имени. – Что он наплел на этот раз?

– Не знаю толком, что там у них вышло! Со мной почти ни о чем не говорили… – Леонид слегка задыхался. Он был, видимо, потрясен. – Какие-то мелочи спрашивали, пустяки. А потом, на прощание, поставили в известность, что сегодня утром явился к ним этот единственный свидетель, который якобы что-то там видел, и признался, что все наврал. Он вечно ходит поддатый… Лечился несколько раз, но зря. Так что дело теперь будут расследовать как несчастный случай. Да я и сам знаю, там опасное место, тетя Лена меня сколько раз предупреждала… Поворот… Плохой обзор.

– Как же так… – Александра смотрела на Леонида со страхом и просыпающейся надеждой. – То есть Виктор все придумал? Зачем?!

– Его спросите, – дернул плечом парень. – Ну, я поеду. У меня же сессия… Никто не отменял… Успею еще, может, старославянский сегодня сдать.

– Удачи… – машинально произнесла художница, когда он уже поворачивался к ней спиной.

Леонид обернулся:

– Вы… выкиньте из головы, что я там наговорил про Птенцова. Это я со зла. Я и вас подозревал, когда тетя Лена мне про эту женщину в красной куртке рассказала. Ясно же, что все сходилось на вас! А пропуск вам оставлен у вахтера.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и почти побежал в сторону станции.

Сама Александра задержалась в кабинете следователя, куда прошла, получив пропуск у скучающего полицейского, тоже не больше получаса. Ответив на основные вопросы о себе, рассказав о давнем знакомстве с покойной, она ждала хоть каких-то расспросов о вчерашнем утреннем происшествии. Но следователь – полная женщина средних лет, в толстой вязаной кофте поверх форменной рубашки, – углубилась в компьютер, методично щелкая «мышкой», и казалось, даже забыла о том, что в кабинете находится кто-то еще. Просидев молча несколько минут, Александра изучила до последней детали безликую обстановку, рассмотрела цветы на окне, яркие чашки, по-старинному, горкой составленные на чайном столике в углу, проследила за медленным путешествием одинокого солнечного луча, пробившегося сквозь жалюзи, и наконец, не выдержала:

– Простите, со мной все?

– Да, пока все, – вяло ответила следователь, не отрывая взгляда от экрана. – Хотя вот что. Вы вечером в гостях у этого Птенцова алкоголь употребляли?

– Нет.

– А утром?

– Но когда же… – Александра сдвинула брови, – Марина ведь ушла очень рано.

– Ну так и что? – все так же лениво ответствовала ей хозяйка кабинета. – Пьют и рано… И поздно… А вообще-то, она злоупотребляла?

– А что такое? – решилась полюбопытствовать художница.

– Да нашли у нее алкоголь в крови…

– Я никогда ее выпившей не видела! – воскликнула Александра.

– Ну, это ничего не значит. У нас в районе в этом году пятый случай гибели в нетрезвом виде под электричкой… Сами виноваты.

– А этот, Виктор, не знаю его фамилии, который отказался от своих показаний, – напомнила Александра, – он-то как это объяснил?

– Господи боже мой! – с сочувствием, не то искренним, не то деланым, произнесла женщина. – Да что он объяснить-то может, если его последние годы никто ни разу трезвым не видел! Я знаю его… Забулдыга тот еще. Тоже мне, свидетель. У таких свидетелей один расчет, как бы на бутылку со слушателей вытянуть. Он плетет, люди слушают, а мы зря работаем. Идите!

Она подписала пропуск и указала замешкавшейся посетительнице на дверь:

– Вызовем еще, если что.

Но произнесена последняя фраза была таким скучным голосом, что Александре стало ясно: вызова не последует, все кончено. Она никогда бы не поверила, что подобное соображение может ее расстроить, но это было именно так. Александра едва заметила, как вышла из здания, прошла половину улицы и опомнилась, только когда оказалась в тупике и уперлась в щитовой забор, огораживавший строительный котлован. Она двинулась не в ту сторону.

«Марина никогда при мне не пила. И в тот вечер мы не пили. Ночью она спала. И утром – с чего бы они стали ее поить? Или все же гостеприимная Елена налила ей рюмочку, “для сугреву и настроения”? Налила же она вчера Леониду, чтобы его успокоить? Надо поехать туда и спросить. Они же ничего еще не знают о том, что Виктор отказался от показаний!»

Женщина отправилась в обратный путь, к станции. Улица больше не казалась ей ни интересной, ни живописной, Александра не замечала дороги. Ее мучило услышанное от следователя. Опьянение в такой ранний час, – в половине восьмого утра, когда, по свидетельству Виктора, и погибла Марина, – так не вязалось с личностью погибшей приятельницы, что художница не могла выбросить это из головы. «Где она выпила, а главное – почему? С большой радости или с большого горя? Это единственная деталь, которая говорит о том, как Марина провела утро. Случилось что-то неординарное, раз она повела себя так нетипично… И уехала, не разбудив меня, так внезапно!»

Уже на станции, грея руки о пластиковый стаканчик горячего кофе, купленный в киоске, и изучая расписание идущих на Москву поездов, она вдруг ощутила на себе пристальный взгляд. Александра была очень чувствительна к таким нематериальным прикосновениям. Она обернулась и увидела в нескольких шагах от себя худого мужчину в потрепанной темной одежде, висевшей на нем мешком. Его изможденное лицо с покрасневшими глазами было ей незнакомо. И тем не менее этот человек глаз с нее не сводил. Странное выражение имел его взгляд – неотрывный, изучающий и вместе с тем боязливый. Он то и дело смаргивал, будто пытаясь избавиться от попавшей в глаз соринки.

Александра отвернулась, сделала два последних глотка, втиснула смятый стаканчик в переполненную урну. К платформе подошел поезд, она поспешила сесть. Доедет ли она прямо до Москвы или сойдет повидать Елену и Птенцова, Александра еще не решила. Собственно, она и не пыталась принять никакого решения. Ею овладело фаталистическое равнодушие. Художница даже не помнила толком, делает ли электричка остановку в поселке, где жил старый антиквар со своей подругой.

В вагон она заходить не стала, остановилась в тамбуре. Когда поезд тронулся, художница взглянула через застекленное окошко в соседний тамбур. Незнакомец с припухшими покрасневшими глазами был там. Он встретился с нею взглядом, отвернулся и нарочито встал спиной.

Александре сделалось не по себе. Она не боялась бродяг и забулдыг, то и дело попадавшихся на ее пути, жила до последнего времени в почти пустом доме, один вид которого вселял самые худшие опасения, бесстрашно взбиралась поздним вечером по темной лестнице к себе в мансарду – просто потому, что привыкла ко всему этому. Но мужчина в соседнем тамбуре ее напугал.

Быть может, потому, что в его глазах она прочитала ответный страх.

Глава 8

Поезд промелькнул мимо уже знакомой маленькой платформы на полном ходу. Александра вынула из кармана куртки часы с оторванным ремешком. «За полдень… Медлить нечего, еще успею провести остаток дня с родителями. Я свободна… Меня больше не подозревают. У меня и не было двух-трех лишних часов, чтобы снова увидеться с Птенцовым и Еленой, задать им вопросы, а потом караулить электричку, которая останавливается в их захолустье… В другой раз… Если он будет, этот другой раз!»

Она взглянула в окошко. Мужчины, заставившего ее насторожиться, там больше не было видно. Александра прошла в вагон и села, благо места были. Она не выспалась и вскоре, уронив подбородок на грудь, задремала. Изредка приоткрывала глаза, если поезд сильно трясло на стрелке или вошедший в вагон торговец начинал особенно громко расхваливать свой товар, но тут же снова проваливалась в теплую блаженную тьму.

Лицо, внезапно возникшее перед женщиной в темноте, было ей уже знакомо. Она немедленно узнала эти черные глаза, запавшие в орбиты и обведенные синеватыми тенями, крупный орлиный нос, седеющие черные волосы, остриженные в кружок. Капюшон черного плаща был откинут на широкие плечи. Устрашающую маску с птичьим клювом и окулярами мужчина снял. Поискав взглядом, Александра обнаружила и ее, и трость с железным наконечником, и мешок с инструментами на резном ларе в углу комнаты, куда перенеслась во сне. Это была другая комната, похожая и не похожая на ту, где Александра побывала в прежнем сне. Такие же стены из серого песчаника, но тут они были покрыты коврами и гобеленами со сценами из жизни древних богов. Такой же огромный очаг, но в нем жарко пылал огонь и трещали дрова, охваченные пламенем. В трубе гудел жар. Врач протягивал озябшие руки к пламени, его бледное лицо чуть розовело. Это была спальня больного, как с содроганием убедилась Александра, успевшая понять, что путешествие во сне вновь привело ее в зачумленный Неаполь середины четырнадцатого века, времен «черной смерти». Страшное время, полное отчаяния и беспомощности, когда голод, неурожаи, изменение климата и постоянные внутренние и внешние войны усугубились самым страшным и загадочным несчастьем – пришествием и молниеносным распространением чумы. Загадочным оно, впрочем, было лишь на взгляд людей, не видевших прямой связи между грязью, изобилием грызунов и скученностью населения в городах. Художнице вспомнилась старинная гравюра хотя и несколько позднего времени: участники процессии, несущие гроб умершего от чумы на кладбище, падают на землю, пораженные чумой, и среди умирающих стоит расколовшийся гроб. «Этот врач все же добрался до пациента живым, пройдя по зловонным улицам, где все пропитано заразой. Уже немало… Но вернется ли он обратно? Не болен ли он сам? Вид у него не блестящий…»

Огромная кровать с резными столбами по углам, увенчанная массивным карнизом, из-под которого тяжело спадали штофные занавески, подхваченные шелковыми витыми шнурами, свидетельствовала о том, что спальня принадлежит человеку богатому. Об этом же говорило тонкое постельное белье, обшитое кружевами, ковры на полу, гобелены на стенах.

Пациент, как отметила Александра, был меньше похож на больного, чем посетивший его врач. Полнокровный, краснолицый, рыжий мужчина, утопая в подушках, полусидя, мелкими глотками пил из кубка. Опустошив кубок, он протянул его слуге, такому же коренастому здоровяку, как он сам. Тот немедленно подлил вина из припасенного кувшина.

– Твое здоровье, – обратился пациент к врачу. Его голос, хриплый и густой, звучал вполне жизнерадостно. – Выпей и ты, подогретое вино с пряностями пойдет тебе на пользу! Только им спасаюсь!

– Спасаешься от одной опасности, приближаешься к другой, – нравоучительно, но без особенного пафоса ответил врач, потирая руки и вновь обращая ладони к огню. – Ты слишком много пьешь и опять был с женщиной.

– С двумя, друг мой, с двумя! – пациент рассмеялся, обнажив кривые порченые зубы, черные у корней. Клыков у него недоставало. – И старшей не было пятнадцати! Клянусь тебе, это были премилые девчонки!

– Тем хуже, – оборвал его врач, скривив бледные губы. – Быть может, они обе уже мертвы и за ними через пару дней последуешь и ты. Неужели ты не знаешь, что продажные девки разносят чуму на подолах быстрее ветра?!

– Чуму разносите вы, доктора, – проворчал пациент, видимо, неприятно задетый словами друга. – Все говорят, что вы, в ваших адских личинах, и есть сама Чума! Люди боятся на вас взглянуть, когда вы идете по улицам, гремя своими тростями, как прокаженные колокольчиками!

– Люди?! – доктор рассмеялся, коротко и невесело. – Давно же ты не был на улице, если думаешь, что я встречаю там людей! Все, кто не уехал, – умер, кто не умер – спрятался, как ты. Вчера я зашел в церковь. Священник поднял Святые Дары и упал замертво.

– Ты зашел в церковь? – пациент залпом осушил кубок и вновь протянул его подоспевшему слуге. – Стало быть, правду говорят, что тебя там стали видеть! Конец света и впрямь близок! Хотя, занимайся я твоим ремеслом, я бы ходил на все мессы подряд и молил Пресвятую Деву, чтобы она уберегла меня от смерти!

– Твое ремесло ничем моего не чище и не лучше, – возразил врач. – Ты торгуешь, я врачую. Ты тайком ссужаешь под заклад, я выписываю рецепты для аптекаря. Тебя боятся и ненавидят те, кто нуждается в твоих услугах. Меня также…

Больной, которого позабавило такое сопоставление, хохотнул. Но врач продолжал серьезно, почти сурово:

– Скажи, слушаешься ли ты моих предписаний? Я запрещал тебе есть водоплавающую птицу – она средоточие миазмов! Велел питаться бульонами, есть рыбу, заправлять все пряностями, ты богат и можешь позволить себе это.

– Так я и поступаю!

– Не спи допоздна! Не водись с девками!

– Ты говоришь, как поп, – скривился пациент. – А между тем я послушен, как агнец! И даже велел спрятать все мои новые ботинки с загнутыми носами, раз уж именно они так рассердили господина нашего Христа, что он наслал чуму!

– Что за чушь?

– Разве ты не слышал? – пациент рассмеялся, но уже не так жизнерадостно. – Говорят, это так, но говорят еще и не такое.

– Меньше слушай россказни. – Голос доктора звучал сухо, он методично перечислял: – Не подпускай к себе старых приятелей, собутыльников, девок, не выходи на улицу, вели окуривать дом ладаном, носи на шее мешочек с мышьяком и серебряный шарик с «жидким серебром»[7]… И сожги свои башмаки, если думаешь, что Христу это доставит удовольствие. Я не возражаю.

– Поди, Пьетро, – внезапно обратился пациент к слуге, почтительно слушавшему врача, – принеси из подвала мессинского вина, это местное дерет мне горло. Должен был оставаться еще небольшой бочонок.