Текст книги "Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона"
Автор книги: Анна Листопад
Соавторы: Валерия Карих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 9. Беда
Мечтая увидеть Суламифь, запутавшись в своих мыслях, Эвимелех и не подозревал о том, что ждет его впереди. Обыскав свою одежду и не найдя подарка для Суламифь – поющей птички, добытой им у Ноаха, Эвимелех еще более погрузился в тревожное полусонное состояние. Впечатления вчерашнего дня, тревожная ночь и физическая усталость сделали свое дело. Мрачные предчувствия окончательно сковали его сердце. Ему вспомнились слова Ницана о том, что пора тяжких страданий и сложных решений еще впереди, и от этого ему стало казаться, что Ницан словно заглядывал в будущее, когда разговаривал с Эвимелехом о своей жизни. Подтверждение своих мыслей он теперь искал и видел во всем. Свое сиротство, смерть Иакова и Минухи, разладившиеся отношения с братьями, неудачный визит к Соломону и потеря глиняной игрушки для Суламифь – все это заставило его чувствовать себя обманутым. Казалось, что весь мир противостоит ему.
Когда же Эвимелех вошел в город, миновав высокие крепостные стены, он с неприятным удивлением заметил, что многие недоуменно оглядывались на него, женщины хватали своих детей и убегали прочь с его пути. Поэтому, завидев двух стражников, направлявшихся вдоль следующей улицы навстречу ему, он нутром почувствовал: они идут к нему. Эвимелеха прошиб пот, руки его дрожали. Поравнявшись со стражниками, он ускорил шаг, все еще надеясь, что ему кажется, что происходящее – плод воображения. Но вот один из стражников посмотрел на него – прямо, зло и жестко, открыл рот, чтобы сказать что-то, – и Эвимелех повалился без чувств.
Глава 10. Смерть братьев
Вернувшись в свой дом из Летнего дворца, Неарам, Нехам и Нирит – сыновья Ноаха – завели уже ставший привычным разговор о наследстве. Hoax отправился в мастерскую – труд наемников и учеников требовал неустанного внимания и контроля с его стороны.
Братья были одновременно похожи и не похожи друг на друга. Уже давно миновав возраст, когда мальчика торжественно посвящают в мужчины, каждый из них стал претендовать на отцовское наследство. Наследство же заключалось в гончарной мастерской, которая пусть и не давала возможности купаться в деньгах, однако приносила постоянный доход – и почет: Hoax слыл искусным мастером своего дела. Знаток глины, хорошо разбиравшийся в тонкостях росписи и обжига, он обладал тонким вкусом. Поэтому не только посуда, лампы и другая домашняя утварь практического назначения, вышедшие из печей Ноаха, ценились горожанами. Со временем чуткие и талантливые руки гончара научились создавать изящные статуэтки, изысканные вазы и украшения.
Отдавая все свое время ремеслу, Hoax и не заметил, как похоронил жену, как выросли его дети. Как так случилось, что сыновья не впитали его трепетного отношения к труду и усердию, – Hoax сам не знал.
Неарам, самый старший, был тучен и добродушен. Кудрявые жесткие волосы его, словно овечья шерсть, плотно покрывали круглую голову с женоподобным лицом. Близорукие глаза часто щурились, а нос мелко и нервно подергивался – особенно когда Неарам, завидев на улице или в лавке женщину, до крайней степени смущался и в панике стремился бежать от девичьих глаз. Громкий и рассудительный за вечерней трапезой среди братьев, временами он был чрезвычайно стыдлив и робок.
Нехам, напротив, слыл оборотистым и расчетливым малым. Он успешно торговал в лавке отца и, по словам последнего, мог продать все что угодно кому угодно. В отличие от Неарама, Нехам был заядлым любителем женщин и посещал блудниц – коих в Иерусалиме было в избытке. Хоть Соломон и издал указ, запрещавший израильтянкам заниматься постыдным заработком, зато женщины, урожденные в ином племени, потакали развратным наклонностям иерусалимских мужчин. Даже Hoax, искренне любивший свою жену, которая умерла несколько лет назад от горловой болезни, еще при жизни оной удовлетворял свои страсти на стороне: энергичному и творческому началу его были не свойственны постоянство и однолюбие.
Между тем во время дневного отдыха, когда многие предпочитали вздремнуть в тени раскидистой широколистной смоковницы, он любил оставаться в мастерской один. Не только всевозможные кувшины и вазы были плодом его чутких умелых рук. Истинное удовольствие получал он, когда недлинные пальцы его прикасались к упругой глине, властно и глубоко осмысленно мяли ее – и теплые нервные токи передавались от кончиков пальцев к голове, сердцу, чреслам, возбуждая почти любовную истому и экстаз. По мановению волшебства из бесформенного и на первый взгляд бездушного куска глины выходили у него искусно созданные изваяния – женские божества, детские и девичьи фигурки, сплетенные в объятии тела и исторгающие магические звуки животные. Особенно любил Hoax воспевать красоту женского тела: полногрудые пышнотелые статуэтки словно сами вырастали в его руках, памятуя о своей прародительнице – земле, из которой извлекли их пытливый ум гончара и его мастерство.
Пожалуй, только Нирит более или менее понимал отца. В отличие от простоватого и бесхитростного Неарама и сладострастного, до беспринципности раскованного и распущенного Нехама только Нирит обладал в достаточной мере уравновешенным характером и эстетическим чутьем. Недолго нянчила его мать, зато нежность ее навсегда запомнилась младшему сыну. Будто предчувствуя свою преждевременную кончину и понимая, что подобный опыт – вскармливание и воспитание младенца – последний в ее жизни, покойная жена Ноаха долго не отпускала от себя мальчика. Она разговаривала с ним о том, что знала, о том, что чувствовала, и они вместе искали причины время от времени возникающей грусти или радости. Может быть, поэтому Нирит умел видеть в отце то, что Hoax скрывал ото всех. Hoax горячо и пылко любил свою жену, но выказывал это очень скупо и стыдливо, стесняясь своей ранимости и, как ему казалось, уязвимости. Hoax досадовал на себя за приверженность плотским утехам, но справиться с разрушительными наклонностями не мог: он привык искать и получать новые удовольствия и яркие впечатления. А глина, не в пример жене, не требовала нравственных отчетов и слов оправдания. Она, такая упругая и твердая, подчинялась ему беспрекословно и становилась тем, чем он хотел ее видеть. Поэтому и стала она большой и важной, сокровенной частью его бытия.
И Нириту, как и отцу, удавалось вдохнуть жизнь в земляной сгусток. Порой даже трудно было определить: мастерство создавало то или иное изделие, или сама глина нашептывала, кем или чем она хотела быть и какую форму принять.
Дома Иакова и Ноаха стояли рядом на окраине Иерусалима. Многие радостные и грустные события объединяли их семьи. Свадьбы, рождение ребенка, похороны, излюбленные пиршества в сезон стрижки овец или уборки урожая – в такие дни соседи собирались за общей трапезой. Нирит уже давно положил глаз на дочь Иакова – Суламифь. Но по иронии судьбы Янив, старший брат, который после смерти Иакова считался главой дома, решил отдать Суламифь за Неарама – наследника Ноаха. Дело было уже почти слажено, и Нирит втайне завидовал удачливому брату и горько обижался на свою судьбу.
Когда братья узнали, что отец готовится предстать перед Соломоном, то каждый из них воспринял эту весть по-своему. Неарам боялся потерять первенство в наследовании имущества. Глаза его застилал влажный туман при мысли о предстоящей женитьбе. Неспособный самостоятельно выстроить отношения с женщиной, он и трепетал своим грузным дряблым телом, и сладостно предвкушал, как будет обладать покорной девочкой, обещанной ему в жены. Поэтому и ее он терять тоже не хотел.
Нехам, преуспевший в торговле, знал, что Соломон был замечательный стратег по части налаживания торговых связей. Кроме того, слава о любовном таланте царя также занимала его богатое воображение. Невольное уважение к Соломону, почитание его как прозорливого правителя и сильного мужчину вызывали в Нехаме любопытство и интерес, смешанный с нетерпеливым ожиданием увидеть в Летнем дворце что-то сверхъестественное.
Нирит же надеялся, что ему повезет, свадьба Неарама расстроится, да и с наследством – как-нибудь решится. Ведь несправедливо, рассуждал он, отдавать гончарную мастерскую человеку, который мало смыслит в изготовлении глины, в обжиге готовых изделий и тому подобном. Если царь так мудр, значит, в его власти внести ясность в запутанные отношения отца и братьев.
Выслушав Соломона, Неарам, Нехам и Нирит были озадачены: не так просто оказалось понять хитроумного судью. А между тем расчет был прост: царь указал Ноаху на то, что повзрослеть и по-настоящему возмужать его сыновьям поможет только труд. Освоив дело, которое было бы каждому по душе, они осознали бы ответственность за свои поступки и ценность приобретенного жизненного опыта. Тогда и к вопросу наследования стали бы относиться иначе.
Пока все трое и отец шли к дому, выжидающее молчание сопровождало идущих. Когда же Hoax, не сказав ни слова свернул в мастерскую, и братья остались одни, между ними разгорелся неприятный для каждого спор. Раздосадованные произошедшим, боясь выказать свое недовольство отцу, братья стремились выместить свою злобу и побольнее уколоть друг друга.
– Ну что, Неарам, кажется, сегодня ты лишился и денег, и невесты, – насмешливо начал Неарам.
– С чего это ты взял, братец? Мы слышали волю Соломона, но отец пока не сказал ни слова о том, что решил делать, – возразил Неарам, – да и ты, Нехам, можешь остаться без места в лавке. Кто-нибудь другой займет твое место. А тебе останутся только объятия той грязной египтянки, которая не дает тебе прохода…
– Что ты мелешь? – Нехам налетел на Неарама с кулаками, но Нирит преградил ему путь.
– Остановитесь, что вы делаете? – почти закричал Нирит. – Последнее слово за отцом. И вряд ли он обрадуется, узнав, что вы ссоритесь и грызетесь, как дикие звери.
– Отойди, Нирит! Не ввязывайся! Ступай лучите к своим игрушечным женщинам и лобзай своих глиняных истуканов! Не мешай, когда разговаривают старшие, – оттолкнул младшего брата Неарам.
Нирит вспыхнул и отошел в сторону. Спор между Неарамом и Нехамом разгорелся с новой силой:
– Ты туп, как упрямый осел, Неарам! Посмотри на себя: какой ты наследник и муж? – возмущался Нехам. – Как возглавить ты наш дом, если бог приберет к себе отца? Да ты… ты же ребенка на сможешь зачать – трусливый беспомощный мул.
– Зато ты, Нехам, преуспел в делах, – Неарам взвизгнул от возмущения и язвительно зашипел, пена выступила на его губах. – А скажи, грязные болезни еще не начали пожирать твое тело? Блудницы лишили тебя разума, разврат поглощает твои нервы и плоть! Хорош наследничек! Развратный торговец глиняной любовью! – Неарам словно выплюнул последние слова, и Нехам с кулаками налетел на брата, выкрикивая оскорбления, забыв о чести и благопристойности.
– Ах, тебя, брат Неарам, волнует моя египтянка? А может, предложить ее тебе? Ты, верно, завидуешь мне? Может, попробуешь стать мужчиной, прежде чем отец подложит под тебя девчонку Суламифь?
Началась драка. В ход шли кулаки и все, что попадалось под руку: инструменты, деревянные болванки, кухонная утварь. Нирит, потерявший голову от ужаса происходящего, выбежал вон – искать отца и звать на помощь. Страшный шум еще не привлек внимания людей, находящихся поблизости, и Нирит опасался, что до крайней степени раззадоренные братья покалечат друг друга раньше, чем подоспеет помощь.
Спустя какое-то время Нирит и отец вбежали во двор, жуткая картина поразила их взоры и потрясла их ум. Неарам и Нехам, оба лежали без чувств. Все разрастающаяся лужа крови пугала очевидностью печального исхода ссоры. Но было ясно, что в доме Ноаха побывал кто-то еще: рядом валялась невесть откуда взявшаяся здесь дубинка с каменными шипами, такая, как носят при себе пастухи, чтобы защищаться от диких животных во время выпаса коз и овец.
Подбежав к сыновьям, Hoax принялся тормошить их тела. В отчаянье и горе стал он восклицать, глядя на небо поверх кровли и высоких кустов смоковницы:
– О бог, за что караешь меня? Как жестоко ты судишь детей моих! – он припал было к груди Неарама, потом – Нехама, словно пытаясь возродить их свои теплом, – и осекся. Слезами и кровью налитый взор его устремился на Нирита. – Рожденный однажды, не возродится во второй раз! Что наделал ты, Нирит? Что ты наделал? – зарыдал старик. Не имея сил подняться с колен и подойти к младшему сыну, он стал грозить ему испачканными в крови кулаками.
Страшное недоумение уже не в первый раз за день отобразилось на лице Нирита. Ужас от того, что подумал отец, обуял его: Hoax решил, что это он, Нирит, погубил своих братьев.
– Это не я, отец, это не я! Ну посмотри же на меня. Это не я, – зарыдал Нирит, падая на колени. Проливая слезы, он качался назад и вперед, уже не отдавая себе отчета в своих деяниях и полностью подчиняясь отчаянию. Его тело затряслось в конвульсиях и отторгло то, что было съедено сегодня на завтрак. К душевному недугу присоединился недуг телесный. В слезах, в тошнотворной жиже Нирит был несчастен и жалок.
Увидев состояние младшего сына, Hoax опомнился. Все еще держа на коленях головы Нерама и Нехама, он заметил неподалеку от себя некий глиняный предмет – свисток в виде птицы с распростертыми крыльями – и вспомнил, что на днях кто-то купил его в торговой лавке при мастерской. Эвимелех, вспомнил он!
– Так вот кто убийца: Эвимелех, – прошептал он и уже по-новому, с облегчением и ненавистью, адресованной Эвимелеху, а не сыну, взглянул на Нирита. – Вот кто убийца.
– Но зачем, отец, ему это делать? Зачем?! – простонал Нирит. Ему и легче было от того, что подозрения отца отведены от него, и странно: при чем же здесь Эвимелех, приемный сын Иакова и Минухи?
– А как же! Покойная Минуха рассказывала о странной дружбе Эвимелеха и Суламифь. А Неарам должен был стать мужем Суламифь. Нехам хотел защитить брата, поэтому лежит рядом с ним с проломленной головой… О мои несчастные дети! – отец снова погрузился в молчание, припадая губами к мертвым уже устам сыновей.
Нирит тоже молчал. Постепенно он опомнился, почувствовал гадливость от всего происходящего и от липкой грязи, покрывшей его одежду и тело. Вот так, думал он, теперь ни Эвимелеху, ни Неараму не достанется Суламифь. Теперь нет первенца-наследника, теперь он – единственный сын и единственная опора отца. А тела братьев будут покоиться себе в семейной усыпальнице за тяжелым круглым камнем: об этой пещере, своем будущем доме, Hoax позаботился заранее, не подозревая, какое горе ждало его – пережить двух старших, невыносимо сложных по характеру, но все же любимых сыновей. Эвимелеха предадут суду и казнят. Вот так. Поистине провиденье божественное неисповедимо. И только бог может вершить суд: ни решение Соломона, ни чаяния отца касательно будущего своих чад – ничто не может сравниться с волей всевышнего.
В любом случае, размышлял Нирит, старшие братья заслужили кару: слишком уж не воздержанны были они в словах и деяниях. Бог наказал их – и поделом!
«Теперь, – думал Нирит, – мой черед показать себя. Теперь я – наследник ремесла, ставшего родовым делом. Гончарная мастерская Ноаха известна в городе и даже за его пределами! Пришло мое время: пусть и мое имя вызывает почет и уважение!»
Он встал, подошел к глиняной птице, наклонился, чтобы получше ее рассмотреть (да, он сам подавал ее Эвимелеху, куда-то очень спешившему и чрезвычайно взволнованному) – и принялся созывать людей: скоро сюда придут стражники, а соседи пусть видят злодеяния безродного пастуха, так долго и изворотливо прикидывавшегося безродным сиротой!
Глава 11. В темнице
Эвимелех очнулся от того, что чьи-то руки слегка похлопали его по щеке. Глаза его все еще были закрыты. Издалека, из какой-то сырой, дурно пахнущей бездны к нему возвращались воспоминания. Последнее, что вернула ему память, был образ стражников, направляющихся к нему. «Показалось? – подумал он. – Сейчас открою глаза, а рядом Суламифь или, на худой конец, Гасан – верный друг и смелый защитник послушных овец и коз», – но неприятный запах не исчезал. Боль сдавила виски Эвимелеха. Вокруг было темно – ни один луч не освещал его пока все еще закрытые веки. Где-то капала вода. Под спиной холодно и влажно – голый каменистый пол. Он дотянулся до своего лица, потрогал и стащил со лба мокрую тряпку, невесть откуда взявшуюся на нем. И наконец присел, нехотя, преодолевая внутренний трепет, открыл глаза.
– Осторожно, – тихонько воскликнул старик, лицо которого было смутно и нечетко видно в полутьме. – Осторожно, не вставай, иначе ты рискуешь упасть, юноша.
– Где я, что со мной?
Заплесневевшие, покрытые мерзкой слизью стены, маленькое решетчатое окно, а в нем – только ноги стражников.
– Ты в темнице. Сюда внесли тебя двое конвойных. Сначала я думал, что ты избит, истекаешь кровью и готовишься расстаться с жизнью. А потом понял, что обморок и страшная усталость сбили тебя с ног до того, как ты услышал свой приговор.
– Приговор? Что же я натворил?
– Стражники называли тебя убийцей. Тебе повезло, что они не стали разбираться в твоем деле сразу. Сейчас, когда город готовится к великому празднику, у них и так много забот. Но что ждет тебя, юноша, дальше – не известно никому. Впрочем, если то, что я знаю, правда – молись, чтобы милосердная мандрагора напоила твой ум, твои руки и твои ноги забвением. Ибо каменные уступы и острые скалы ждут тебя за страшный грех смертоубийства.
– О добрый человек, – взмолился Эвимелех, – ты так много сказал мне. Не знаешь ли ты, в чем именно обвиняют меня? Я – всего лишь бедный пастух. Что же случилось, кого я убил, кому помешал?
– Ты слишком наивен, юноша, если думаешь, что служители царского правосудия будут откровенничать со своим узником, – напомнил старик Эвимелеху. В голосе его не было насмешки, но жалость и отрешенность звучали в нем.
Эвимелех понурился и покачал головой: конечно, он забылся, ошибся, потерялся… Но старик продолжил:
– Однако кое-что мне известно. Я слышал в это маленькое узенькое окошечко, как разговаривали между собой стражники. В доме Ноаха – гончара – случилось несчастье. Рассказывают, что он нашел своих сыновей с проломленными головами. Только младший, кажется, Нирит, остался в живых. Он-то и сообщил отцу о несчастье.
– Неарам и Нехам умерли? – переспросил Эвимелех. – Какое горе… Но при чем же здесь я?
– Поговаривают, что рядом с убитыми нашли глиняную вещь, свисток, кажется, а его за день до этого купил ты, пастух…
– Да, правильно! У меня еще не хватило денег на нее, и мы заключили с Ноахом договор, что, путешествуя в поисках новых пастбищ, я буду присматривать места, где в будущем можно было бы взять глину для его мастерской. Но потом… – Эвимелех вспомнил визит к Соломону. – Но потом я потерял птицу. Я видел Соломона, и он говорил со мной. После этого я шел… Я бежал… Упал… Не помню, как я добрался до своего шатра… О горе мне, горе! – Эвимелех обхватил голову руками. На секунду он представил, как замахивается на Неарама или Нехама дубинкой. – Нет, я не делал этого. Рука моя не поднялась бы на друга. С детьми Ноаха бок о бок я рос и взрослел. Мы делили и веселые праздничные застолья, и поминальные трапезы, помогали друг другу в трудные дни. Даже в глубоком забытьи, под действием злых чар я бы никогда не предал своих друзей – как никогда не предам добрую память своих родителей.
– Ты очень силен, юноша, если сердце и ум твой не подвластны чарам. Но ты забыл о женском коварстве, о зависти, которые порой делают людей такими жалкими и ничтожными, звероподобными тварями. Ты забыл о могуществе золота и денег.
– Увы, старик. Что касается денег – их у меня нет. А коварные женские чары… Любовь той, что волнует меня и восхищает, чиста и непорочна.
– Ты сам ответил, юноша, на все вопросы, которые в нынешний день и час задает тебе жизнь. Кто-то явно завидует твоей доле. Ты бескорыстен, любим. Это ли не достойно зависти слабых сердцем и разумом? А если кто-то возжелал твою невесту – тем паче, у кого-то есть повод ненавидеть и устранить тебя.
– Как это все… странно, – простонал Эвимелех. – Словно злой чародей сшил мою куклу и со зловещим удовольствием втыкает в нее острые шипы, делая мне больно, разрушая мою жизнь так быстро, что я не в силах угнаться, собирая осколки былого благополучия… Кто ты, старик?
– Когда-то обессиленный болезнью путешественник упал на пороге дома, в котором жили светлые и милосердные люди – Иаков и Минуха. Много дней и ночей заботились они о незнакомом человеке. Они не спрашивали ни имени его, ни звания, а просто ухаживали за ним, выполняя свой человеческий долг. И вылечили его. Самый юный, самый любопытный и смышленый сын Иакова и Минухи – Эвимелех – привязался к страннику, стал его постоянным собеседником и, смею даже сказать, единомышленником…
– Ницан! – воскликнул Эвимелех и бросился на шею старику. Старинная, чудесная жизненная закономерность, согласно которой люди то расстаются, то соединяются снова, свела Эвимелеха с тем самым Ницаном, что в свое время научил мальчика слушать и слышать, смотреть и видеть, внимать и понимать. – Где же ты был? Какое новое злоключение забросило тебя в эту темницу?
– У нас мало времени. Но слушай, – Ницан, опуская подробности, рассказал Эвимелеху о тех четырех-пяти годах, что минули после их последней встречи и что изменили его почти до неузнаваемости.
