Текст книги "Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона"
Автор книги: Анна Листопад
Соавторы: Валерия Карих
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 5. Ницан
Жизнь Эвимелеха никогда не была особенно легкой. Он не знал: кто он, какого он рода. Хотя его приемные родители видели, что мальчик отличается от их родных детей.
– Посмотри, отец, – говорила Минуха, между делом наблюдая за играми Янива, Эйнаха и Эвимелеха (Суламифь тогда еще не появилась на свет), – как бела его кожа, как светлы глаза и остер ум! Чувствует мое сердце, неспроста этот мальчик стал сиротой. Не удивлюсь, если когда-нибудь объявится его мать и объявит нам, что наш Эвимелех знатного происхождения и по-царски богат.
– Брось, жена! Все его богатство – грязное тряпье, в котором он попал в наш дом, да твоя любовь к безродному мальчишке, – отвечал обычно Иаков, хотя и он замечал, что Эвимелех более восприимчив и понятлив, нежели его собственные дети.
В те дни, когда Иерусалим еще не был таким большим городом и не было у него высоких крепостных стен, отстроенных Соломоном, дом Иакова стоял как раз у дороги, соединяющей Иерусалим с соседними селеньями и городами. Часто его дом становился пристанищем усталого от зноя и долгой ходьбы путника, темной ночью или в непогоду застигнутого в дороге. Поэтому настоящим достоянием Иакова и Минухи, привыкших много трудиться и проводивших дни в заботах и делах, были новости и рассказы постояльцев о своей жизни. А однажды у них долго жил странствующий по свету ученый человек, философ: Иаков и Минуха догадались об этом по тому, как хорошо он знал грамоту и науки, как почтительно отзывался он о заморских поэтах.
Этого человека звали Ницан. Позже со слов самого Ницана Иаков и Минуха узнали, что в чреве его была глубокая язва, которая временами кровоточила и вызывала нестерпимую боль. И вот как раз в тот момент, когда болезнь вновь дала о себе знать, Ницан проходил близ Иерусалима. Увидев дом Иакова и Минухи, он из последних сил волочил свои ноги и страдающее тело до порога, пока не упал без чувств. Среди ночи Минуха услышала стоны, и вместе с мужем они втащили в дом больного, уложили на свободную циновку прямо здесь же – в большой комнате на первом этаже. Неделю или две продолжалась у него лихорадка. Будучи людьми милосердными и религиозными, хозяева дома как могли ухаживали за умирающим. Бог смилостивился над бедным путником, и постепенно дело пошло на поправку. Спустя какое-то время, словно в награду за душевную доброту, небо послало мужу и жене дочь – Суламифь.
Еще долгое время Ницан жил у Иакова и Минухи, внося в их жизнь определенное разнообразие и помогая им – знание жизни и ремесел выказывал гость, давая дельные советы хозяевам. Случалось, что он умел внести в их души успокоение и равновесие, когда что-то не ладилось и лишало сна рачительных тружеников.
Уже на протяжении многих лет Иаков занимался скотоводчеством. Овцы и козы, по традиции пасшиеся вместе, давали шерсть, мясо, приносили семье определенный достаток. Ницан, как оказалось, тоже кое-что понимал в этом деле, часто подсказывал: куда лучите сбыть шерсть, когда выгоднее продавать мясо, а когда надо повременить и «придержать» товар.
Много времени Ницан проводил с Эвимелехом. Любознательный мальчик любил беседовать с выздоровевшим и окрепшим гостем. Часто они проводили время у овечьего стада, пока Иаков занимался неотложными делами, а Минуха хлопотала над дочкой и налаживала домашний быт.
– Дяденька ученый, – спрашивал Эвимелех, – откуда у тебя эта страшная болезнь, чуть не отнявшая у тебя жизнь? – спрашивал мальчик у Ницана, и этот вопрос часто становился началом интереснейшего разговора.
– Я уже говорил, Эвимелех, что я много путешествовал: по воде, по суше. Эта страшная болезнь поселилась во мне после очередного длительного плавания. Там, на северо-западе, – Ницан указывал рукой в нужную сторону, – по бескрайнему морю плывут корабли. Они везут с собой душистое масло и золотую пшеницу, дорогое вино и украшения. Большие деньги зарабатывает тот, кто рискует своей жизнью.
– И ты? Ты тоже был там? И ты богат? И ты рисковал собой?
– И я рисковал. Но богатство мое не в деньгах. Только понял я это не сразу… На севере есть страна с прекрасным названием – страна пурпура, Фойникес, или, как говорят здесь, Финикия.
– Почему же она так называется, дядя Ницан?
– Смелые люди, которые не боятся морских чудовищ и глубокой бездны, научились нырять в самые недра морской пучины. А там, на дне, они собирают особые, диковинные раковины. Существа, живущие в этих раковинах, способны выделять густо-красную жидкость, которой люди догадались окрашивать одежду. И становится одежда ярко-красной – пурпурной. Ткань может истрепаться от времени, превратиться в ветошь, но ни солнце, ни вода не трогают цвета ее. А раковин таких нужно много – только небольшую каплю тягучей жидкости может подарить счастливчику одна драгоценная улитка.
Вот поэтому и называют ту страну Финикией – жители ее обладают тайной пурпурного цвета.
Но не только этим секретом владеют финикийцы, еще они умеют строить корабли и управлять ими. Когда я был маленьким, как ты сейчас, я подолгу сидел у моря и мечтал стать мореплавателем. Для начала я учился мастерству возведения кораблей, тяжелый физический труд не сломил меня, и я стал участвовать в плаваниях: прислушивался к речам матросов и капитана, присматривался к звездам и изучал ветра и водные потоки и вскоре сам в достаточной степени освоил морскую науку. Конечно, денег на то, чтобы построить собственный корабль у меня не было. Но вскоре своим трудолюбием и любознательностью я снискал уважение капитана. Случалось, долгие месяцы скитались мы по водным просторам. Огромные рыбы порой пугали нас своими спинами и плавниками, грозный ветер черными ночами срывал наши паруса, и все же настоящие беды обходили нас стороной – мы всегда оставались живы и в прибыли от успешной торговли.
Но не только добрые люди умеют быть мореплавателями: среди смельчаков, бросающих вызов судьбе, есть и другие – за высокими волнами и далекими расстояниями они скрываются от правосудия и справедливого возмездия. Это разбойники, или пираты.
– Пираты… – тихо повторял Эвимелех и зачарованно, округлив глаза, поеживался от напряжения и удовольствия.
– Пираты, – подхватывал Ницан. – Люди, присваивающие чужое, способные погубить и ограбить. И вот, когда в очередной раз корабль наш, груженный льняными материями, прозрачным стеклом и вином, отбыл из Египта, на нас напали пираты. Почти всю команду перебили, а нас с капитаном взяли в плен. Полгода жили мы впроголодь, прикованные к мачте на длинную цепь. Мы должны были указывать предводителю пиратов пути морских караванов, а разбойники разоряли их, присваивали себе корабли. Если кто-то из команды оставался жив, а также рабов брали в плен. Насколько это подвластно нам, сократили мы число жертв разбоя. Но до сих пор мучают меня воспоминания о вынужденных злодеяниях наших… – Ницан вдруг задумывался, закрывал глаза и что-то шептал, словно перебирал в уме имена погибших и погубленных им несчастных. Эвимелех сначала терпеливо ждал, когда же Ницан снова заговорит, а затем спрашивал:
– А дальше? Что же было потом?
– А потом случилось вот что. Пираты захватили корабль, на котором плыли какие-то люди в длинных белых одеяниях, не похожих на те, что носим мы в повседневной нашей жизни. Эти люди называли себя пророками и страшили пиратов, что гнев божий обрушится на них, и они сгинут в пучинах морских, если не прекратят убивать и чинить разбой, если великими жертвами не искупят своих злодейств. Но пираты ослушались их, надругавшись над святынями, которые перевозили путешественники, называвшие себя пророками, они выбросили их в воду на съедение морским рыбам. После этого словно помешательство охватило команду. И без того склонные к пьянству и дракам, матросы стали вести себя так буйно, что установить порядок на судне было почти невозможно. Чтобы усмирить команду, капитан решил прибегнуть даже к помощи своих пленников. Надзор над нами и кучкой других почти обессилевших от жажды и полуголодного существования мужчин был ослаблен, и мы должны были караулить, чтобы не случилось какого-нибудь большого несчастья, чтобы оплошность захмелевшего матроса не погубила все судно.
А наутро случилось непредвиденное. Мы увидели, как навстречу нашему пиратскому кораблю плывет другой корабль. Это было так странно: ведь обычно все бежали от разбойников, оборонялись с помощью любого из имеющихся средств – огня, камней. А тут, казалось, удача сама плыла к разбойникам в руки. И вот капитан, прожженный убийца и грабитель, – испугался. Что на него нашло, какое наваждение овладело им? Корабль пиратов, принесший нам столько страданий и мук, на всех парусах помчался от незваного гостя. Но тщетно! Куда бы ни плыл он, навстречу ему по-прежнему шел тот, второй, как призрак, преследующий вмиг протрезвевшую команду.
И вот корабли поравнялись друг с другом. Волшебная, еле уловимая музыка зазвучала вдруг посреди морских глубин. Тысячи подводных огней окружили суда, и на нашей палубе оказалась Она. Наверное, это была царица или какая-нибудь высокопоставленная особа. Сладким голосом заговорила женщина с капитаном, взявшись за руки, они уединились в капитанской каюте.
Никто не посмел заговорить с ними, никто не посмел их окликнуть. Когда самые любопытные и смелые подходили к дверям каюты, они снова слышали лишь музыку, да еще странный женский смех – ни на мгновенье не умолкающий. День ждала команда своего предводителя, второй, третий – никто не появлялся, ни капитан, ни его спутница. Через неделю после бурных споров было решено во что бы то ни стало вызвать капитана на разговор, и пятеро членов команды решили взломать дверь капитанской каюты – на просьбы выйти по-прежнему не было ответа.
С трудом взломав дверь, запертую на засов изнутри, обливаясь потом от усилий и страха, люди увидели страшную картину. Посреди ложа было распростерто тело капитана – или что от него осталось. Гигантская змееподобная гидра пожирала его сердце и пила его кровь. Почувствовав тепло, исходящее от наших живых тел, она вдруг обратилась в ту самую прекрасную царицу, какую мы видели вначале. Только теперь одеяние ее не было столь белоснежным, она вся была перепачкана чем-то красным: кровь – догадались мы. Обернувшись, она как-то искоса, исподлобья смерила нас пустыми черными глазницами и дико захохотала – так, что все кто здесь был выбежали на палубу и, повинуясь некоему роковому инстинкту, бросились в воду.
А потом был шторм. Корабли – наш и странный «гость» – бились друг о друга с такой силой, что в конце концов разлетелись в щепки. Меня ударило волной и выбросило в море. Сколько носило меня в волнах, не знаю. Очнулся я на берегу от крика чаек. Хищные птицы кружили над моей головой, вероятно, чуя добычу. Из живота моего торчал обломок деревяшки, по всей видимости, кусок деревянного настила корабля или чего-то подобного. Дети рыбака, гулявшие неподалеку, нашли меня, и я был спасен. Но рана моя по-прежнему время от времени кровоточит, словно бы напоминая о случившемся уже много дней назад.
– Что же это была за царица, дядя Ницан?
– Не знаю, мальчик… Никогда больше не видел я ее… Может быть, это возмездие настигло разбойников, ведь люди в белых одеяниях предупреждали грешников искупить свои злодеяния, а те не послушали их. Есть, есть в мире справедливость и кара божья. Преступник должен быть наказан, а добрый и праведный – отомщен.
– За что же тебе досталась эта рана?
– Кто знает? И я был участником грязных дел этих пиратов.
– Но ведь не по своей воле ты это делал, а чтобы выжить! Как ты мог поступить иначе?
– Э-э, мой мальчик! Это тогда мне казалось, что судьба не оставила мне выбора, а теперь я понимаю, что выбор есть всегда. Нужно было умереть, но не отдать свою душу нечисти, потворствуя убийцам в их зверствах. Теперь-то я понимаю, что можно быть безоружным и все равно одержать победу – особую победу, победу духа, внутренней силы, которая живет в каждом из нас, но в большей или меньшей мере владеет и управляет нашими поступками. Чтобы понять это, надо многому научиться, уметь слушать голос своего сердца, а уж он подскажет, как поступать… Моя рана учит меня отделять телесное от духовного, укрепляет мой дух. И кто знает, может быть, согласуясь с каким-то важным законом природы, моя рана привела меня на склоне лет именно в твой дом, Эвимелех, сын Иакова и Минухи.
– О нет, кое в чем ты ошибаешься, мудрый Ницан. Они не родители мои. Я сирота, а к ним меня еще младенцем, когда я был таким же маленьким, как сейчас Суламифь, подбросили и оставили у порога дома.
– Вот видишь, мальчик, мы чем-то похожи. Когда я лежал на берегу с огромной щепой в животе, я тоже чувствовал себя родившимся заново, слабым, как младенец, сиротой без роду и племени. И каждый раз, когда случаются приступы моей болезни, я словно заново рождаюсь в муках, глубокой печали – и не менее глубокой радости. Я вижу как милосердны люди, готовые помочь мне выздороветь, как бескорыстно приходят они на выручку и не ждут за свое участие наград и знамений… Придет время, и ты научишься выбирать и принимать важные решения, ты встретишься с такими препятствиями, которые научат тебя любить и страдать, защищаться и не сдаваться…
Пока старшие братья Янив и Эйнах работали в поле с отцом, Ницан обучал Эвимелеха грамоте. Из деревянных дощечек он изготовил специальные таблички, покрытые воском, и показывал мальчику как писать знаки – буквы – с помощью заостренной палочки.
В часы полдневного отдыха Ницан рассказывал Эвимелеху о религиозных праздниках и их значении, о разных людях и необычных странах, где ему удалось побывать.
Передав Эвимелеху свою волю к жизни, подарив ему частицы своих глубоких познаний, Ницан исчез так же неожиданно и странно, как и появился.
В тот день, когда состоялся обряд посвящения Эвимелеха в мужчины, Ницан покинул дом Иакова, сына Михея. Он не оставил после себя ни одной вещицы, ни одной приметы, словно и не было здесь все эти годы человека, почти ставшего членом семьи – полюбившегося всем Ницана. Сначала горькая обида на своего учителя отяжелила сердце Эвимелеха, но, вспомнив, чему учил его Ницан, юноша простил его и осознал, что иначе и не мог поступить человек, подобный Ницану. Словно вольный землепашец, путешествовал он по миру и сеял добро, знание и радость к жизни.
Однако прошел не один день, прежде чем Эвимелех поверил в то, что больше никогда не увидит Ницана. Миновали недели, месяцы, годы…
Глава 6. Любовь
А потом случилось чудо. Эвимелех полюбил. В этот год ему исполнилось семнадцать, а Суламифь – тринадцать. Столько лет они росли рядом, ели и пили рука об руку. Слушали отцовские рассуждения о земле и ее плодах, о боге и священных еврейских обрядах. Дружба и общие интересы сопутствовали им – и никогда ни о чем другом они и не помышляли.
Эвимелех помогал отцу пасти овец и коз, выращивать зерно и фрукты. Суламифь выполняла работу, подходящую ей по возрасту и силам. Она помогала Минухе убирать в доме, который, по обычаю, состоял из двух этажей. На первом, нижнем уровне с земляным полом, куда вела узкая дверь, приходилось тщательно выметать и убирать следы овец и птицы: домашние животные проводили ночь здесь, на нижнем уровне дома. Здесь же постоянно коптила масляная глиняная лампа. Она не только освещала комнату, но и служила источником для разведения огня при приготовлении пищи – в основном в семье Иакова и Минухи ели овощи и чечевицу, хлеб, сыр, фрукты, а мясо – только в редких случаях. Дымохода не было, поэтому стены постепенно покрывались черной сажей, и их тоже надо было чистить. Хлеб Минуха выпекала каждый день, а вот запасы фруктов, зерна, а также различная утварь и инструменты хранились в большом сундуке, на специальных полках и в нишах, проделанных в стенах дома.
На верхнем, открытом благодушному небу этаже семья спала и ела, иногда проводила время в беседах. Сюда можно было попасть по приставной лестнице, гостеприимно ожидающей своих хозяев рядом с увитой виноградными лозами наружной стеной. Дневной отдых в полдень, – когда было особенно знойно и жарко, и работа прерывалась, – члены семьи, находившиеся поблизости от дома, проводили в прохладной тени.
Суламифь заботливо ухаживала за посудой и одеждой, с удовольствием раскладывала зерно и фрукты на крыше дома, примечая, как зеленеет кровля: это ветер заботливо и задорно усеивал семенами крышу, устланную ветвями и шкурами животных, на которых хозяева спали в жаркие ночи прямо здесь, наверху.
Суламифь вставала с рассветом, вместе с Минухой, и, пока мать разводила погасший за ночь огонь, отправлялась за водой. Там у родника Суламифь встречала других девушек и замужних женщин. Они ставили свои кожаные мехи и какое-то время были заняты или разговорами, или другими шалостями: плескались студеной водой, красовались в своих нарядах, поверяли друг другу сердечные тайны.
Однажды, когда Суламифь возвращалась от родника и несла на плечах тяжелый сосуд с водой, Эвимелех завтракал на кровле дома, собираясь в поле к отцу и братьям. Наступило время созревания винограда, и перед юношей лежало несколько кистей с янтарными ягодами. Он думал о том, как благодатна земля, взрастившая эти сочные плоды, как изобретательна и благосклонна к человеку природа. Она подсказала ему, как ухаживать за виноградом и возделывать его лозы. Солнце и тепло научило человека производить вино, столь же ценное, как хлеб в еде и достаток в доме. На сердце Эвимелеха сошла такая истома, такая любовь к жизни, что он осознал, как невероятно счастлив наслаждаться этим утром, этим большим небом. Этим спелым виноградом, внутри которого, казалось, жили солнечные огоньки, щедро подаренные огромным светилом каждой ягоде, и прозрачные золотые брызги, оставленные в плодах гулким дождем и водой из ручья, что там, за холмом. Улыбаясь, он прикрыл глаза и поднял голову к огромному жаркому цветку – солнцу, и долго сидел так, пока красно-зеленые узоры не стали мешать его векам. Первое, что он увидел открыв же глаза – была стройная женская фигура, возникшая как-то вдруг, неожиданно над землей. Фигура плыла и приближалась, и Эвимелеху невольно подумалось, что и родная мать его когда-то вот так же шествовала к своему дому и несла сосуд с живительной влагой, чтобы напоить своего мужа и, возможно, других своих детей… Подобно гибкой виноградной лозе, молодая женщина росла и созревала для семейного счастья – замужества и материнства, а потом какие-то неведомые силы разлучили ее и дитя… Невольно руки его раскрылись навстречу идущей – и тут он понял, что видение его – это Суламифь, маленькая звонкоголосая Суламифь, несущая на своих плечах тяжелые кожаные мехи.
Ему вдруг открылось, что перед ним не просто девочка, названая сестра его, а чудесной красоты девушка, созданная для ласки и любви, нуждающаяся в помощи и защите. Его вдруг уколол ее взгляд, брошенный издалека, в груди заныло и забеспокоилось, а он продолжал пристально следить за ее движениями.
– Что с тобой, Эвимелех? – спросила она, поставив воду в положенное место у белой стены, и с удивлением глядя на него снизу вверх. – Отчего ты так странно смотришь на меня? Может, я окривела и подурнела? Или лицо мое перемазано в глине? Или гадкий паук сидит на моем платье? – она рассмеялась, поднялась на кровлю и протянула руку к юноше, чтобы по детской привычке взять его за запястье и повести за собой. Но, посмотрев в его глаза, она остановилась и отдернула руку. От пристального пытливого взгляда Эвимелеха ей стало неловко прикасаться к нему, лицо ее зарделось, и неведомые доселе стыд и смущение охватили ее. Она сделала несколько шагов вперед, оказавшись спиной к Эвимелеху, и снова спросила: – Что это, Эвимелех?
У меня пересохло в горле и сердце вдруг заколотилось? Что со мной?
– Не знаю, – обернувшись к Суламифь, ответил юноша. И голос его почему-то был хриплым и непослушным. – Не знаю.
И все изменилось для них. Если Эвимелеху приходилось долго бывать в отлучке – в поле или на пастбище, – он с тайным трепетом торопился домой и нес бело-розовые соцветья хны или благоухающие ветви дикой яблони. Она легко и с радостью принимала его дары, приносила воды, чтобы он мог умыться и избавиться от усталости. И у них было время поговорить. Она рассказывала ему о своих снах и мыслях, которые приходили ей на ум в этот день, а он делился впечатлениями об увиденном, о том, что слышал от пастухов и путников, встреченных им на пути к дому.
Время любить пришло неожиданно для Эвимелеха, и ему вдруг открылась глубина и прелесть красоты Суламифи – неброской, скромной и чистой. Отношения их были непорочны, юноша преклонялся перед ее девической хрупкостью и мудростью: ее суждения, на первый взгляд по-детски простоватые и недалекие, на поверку оказывались глубокими и зрелыми. Так однажды Эвимелех поделился с ней своими впечатлениями об увиденном на пастбище:
– Ты знаешь, сегодня я видел, как дикий зверь утащил овцу из соседнего стада. Я был далеко, поэтому не успел помочь отогнать леопарда. И тут неожиданно мне подумалось: а что, если бы зверь схватил меня, Эвимелеха? Я представил, как ты горюешь обо мне, Суламифь, и стало так страшно, так больно… Не за себя, а за тебя, моя любимая.
– Это было бы так печально, Эвимелех. Но знаешь, мне кажется, что ты все равно был бы жив для меня. Я верю, что человек не может покинуть своих любимых, даже если зримо не существует среди них. Я думаю, что ты все равно бы жил во мне, в окружающих меня вещах и предметах. Пока я буду помнить о тебе – ты жив. Только нужно научиться видеть и слышать, чувствовать и понимать.
– Как же научиться этому, Суламифь?
– Не знаю… Может быть, у мудрой природы. Каждое наше пробуждение подобно бархатному полету махаона: словно бабочка с желто-черными крыльями проделывает свой путь – так сменяет солнечный день темную ночь. Каждый год наступает момент, когда многие птицы – скворцы, горлицы, аисты – улетают, но возвращаются вновь. Земля время от времени отдыхает, а потом снова готовится к возрождению. Значит, и человек не может бесследно исчезнуть с лица земли. Человек бессмертен – пока жив в памяти человека, в памяти земли.
– Пожалуй, ты права, Суламифь. И я буду учиться у природы и у тебя… – Эвимелех брал Суламифь за руку, и они молча думали: каждый о своем, но каждый об одном и том же. Они просили бога о том, чтобы узнать о таинстве смерти им пришлось как можно позже. Хотя и знали, что жизнь человеческая – в руках провидения…
