Текст книги "Айсберг"

Автор книги: Анна Дубчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анна Дубчак
Айсберг

Это перламутровое, узкое и изящное имя Илья ну никак не подходило Аркашину. Потому что он был пухлый, румяный, лысоватый и очень смешной. Появился он в тихом российском городке С. совсем недавно и занимал теперь крохотную двухкомнатную квартиру с балконом и подвальчиком внизу дома, который он, кстати, сразу же по приезде подарил своей соседке Зинаиде Ивановне.

Большую часть времени Аркашин, как это ни странно, проводил дома. Никто толком не знал, где и кем он работает, да им просто никто не интересовался. Внешне жизнь Аркашина выглядела неброско, скромно и даже скучновато. Ну, выходил он иногда в булочную или кулинарию, что возле дома, да изредка, по воскресеньям, на рынок. Зато каждый вечер, ровно в восемь часов, как по расписанию, Аркашин исчезал в неизвестном направлении, а когда возвращался – никто не видел. Именно это-то обстоятельство и расстраивало Полину Виардо – а если по-настоящему, то Полину Ведерникову, живущую прямо над аркашинской квартирой, – больше всего. Ну к кому, к кому, как не к женщине мог он ходить каждый вечер? Да еще в лучшем костюме и при галстуке?

«Что ж тут такого, – отвечала на ее робкие вздохи Зинаида Ивановна. – Мужик он еще не старый, конечно, к бабе ходит… А ты, Полина, чего глазами хлопаешь? Мужик холостой, порядочный вроде, не пьет, живет в твоем подъезде, а ты все мух ловишь!.. Смотри, какой он ручной, домашний, да его брать надо, пока тепленький…»

Но Полина все тянула, все не решалась подойти к нему с той же меркой, что и к остальным мужчинам: чуяла сердцем – не такой он, как все, не похож на остальных. И пальто себе справила, и две юбки в комиссионке прикупила, и платье новое, с блестками, и туфли австрийские, а все не смотрел в ее сторону Илья Данилыч, не смотрел, хоть умри.

Наступила осень, холодной влажной ладонью сдавила грудь. Дождь, дождь, куда ни глянь, везде дождь, стучит-постукивает по подоконнику, тротуары заливает. Весь двор облетел, вымок, стал серым и размытым. Полина все вечера вязала в теплой комнате, которую обогревала электрическим рефлектором, да телевизор смотрела; а там, как назло, словно нарочно под осень, под шум дождя все фильмы про любовь крутят, про страсть неземную. Как невмоготу от тоски станет, пойдет Полина на кухню, поставит на плиту чайник и стоит у окна, смотрит на дождь да на свое отражение в мокром стекле, и кажется ей, что истончатся сейчас стекла и обнимет ее, обовьет холодная морось… И от этих мыслей да от собственного портрета в окне станет так больно, так невыносимо, что покатятся-польются слезы, и забудет она про чайник, про все на свете… И вдруг покажется ей, что она не одна на кухне, что Аркашин совсем рядом, прямо за спиной стоит. И начнет она говорить с ним.

– Скажите, я вам совсем не нравлюсь?

– Нет, почему же, очень даже…

– Я же некрасивая… Рыжая, нос длинный и челюсть лошадиная, люди говорят…

– Врут люди, вы не слушайте их…

– Да и высокая я для вас больно, и худая, суп-набор, в общем.

– Вы, Полина, и сами того не знаете, какая вы хорошенькая.

– Я знаю, это вы от доброты так говорите… Ладно… давайте лучше чай пить.

– Спасибо, не откажусь.

И наливает Полина тогда две чашки расписные с золотым ободком: ему и себе. И сидит разговаривает с Аркашиным, как если бы он и в самом деле рядом был. А то и в комнату поведет, показывать что-нибудь, то блузку новую, то сервиз. А ближе к ночи словно просыпается, хватается за голову и ужасается этой своей выдуманной жизни, забьется в постель и долго уснуть не может, все мелочи вспоминает, плачет или смеется.

Вера Смоковникова была для Полины чем-то вроде картины, идеала, на которые можно прийти полюбоваться и уйти, захватив с собой каждое услышанное слово, каждое новое понятие или просто голос, звук… Вера была женщиной городской, интеллигентной, как она всегда сама себя называла. Для Полины два эти слова были почти синонимами, да и в смысл этих слов она особо не вникала, понимала одно: не С-ская она, приезжая, не такая, как все, особенная, все чем-то да отличиться пытается. Вроде из плоти и крови сделана, и юбки в одном универмаге покупают, и в очередях вместе стоят, а все же Вера – женщина первый сорт, все-то на ней сидит ладно, красиво. К тому же у нее муж есть, офтальмолог (Полина и представления не имела, что это означает, но заранее уважала его за его профессию). Ведь у нее-то самой, Полины, никакого мужа никогда не было, нет, и не будет, судя по всему, никогда…

Это Вера нарекла Полину Ведерникову Полиной Виардо, так просто, в шутку, соригинальничала. А Полина тогда обрадовалась страшно, целый вечер ходила в приподнятом настроении, и не потому, что знала, кем Полина Виардо была на самом деле, а что звучит красиво, по-иностранному, и что Вера просто обратила на нее внимание. Полина ловила себя на том, что всячески пытается угодить Вере и что ей это приносит радость, как это ни странно. То она за маслом на морозе три часа стоит, чтобы купить для Смоковниковых (себе-то она еще раньше купила), то за шоколадными конфетами, которые Вера очень любит. А как купит, летит к Смоковниковым, как на крыльях, чтобы поскорей порадовать или удивить Веру, и – в этом трудно было себе не признаться – хоть краешком глаза подсмотреть и примерить на себя эту чужую и незнакомую ей жизнь, этот ярко-оранжевый сверкающий аквариум квартиры, где каждая вещь кажется особенной, каждый запах хочется перенять, запомнить и приходить сюда снова и снова…

Об Аркашине первой заговорила Вера.

– Вот вам бы такого мужа, Полина… это ничего, что он немного полный. Толстые, они все добрые. И домашний он, все дома и дома, наверное, инженер какой-нибудь, надомник… Вот только больно уж тихий, соскучитесь вы с ним очень скоро, надоест он вам…

– Он не всегда дома, – вдруг сказала Полина и испугалась своих слов, испугалась услышать от Веры что-нибудь, касающееся личной жизни Ильи Данилыча. И как в воду смотрела…

– Это вы про вечерние прогулки, наверное. Ведь вы именно это имеете в виду, верно? – Вера усмехнулась. – Эту тайну я раскрыла еще раньше всех.

Женщины сидели на диване, при зажженной люстре, за окном шел дождь. Вера замолчала, сосредоточенно вдевая нитку в иголку, чтобы продолжить штопать носок.

– В ресторан он ходит. Ужинает там. Видите, как все просто. Это мы когда на день рождения к Рукавишниковым ходили, в ресторан, там соседа вашего и встретили. Чинный такой сидит, при костюме, солидный, лощеный даже какой-то… Мы ему с официантом бутылку сухого передали, так он подошел, поблагодарил, извинился – ну, сама вежливость – сказал, что не пьет, и, представляете, вернул бутылку! Тогда мы попросили его просто посидеть с нами… Он улыбнулся так, – Вера мечтательно прикрыла глаза и мысленно перенеслась в тот вечер, в ту расслабленную атмосферу разгоряченного и пропитанного запахами пищи, вина и духов ресторана, – хорошо так, понимаете, улыбнулся, сказал, что ему пора домой… Вежливый такой человек… Оказывается, он в ресторан приходит просто чтобы поужинать… А у нас это не принято, кажется чудачеством, расточительством и вообще… Одно я тогда поняла: женщина ему нужна, уют, тепло. Чужой город, никаких знакомых, куда вечером пойти? Как вы думаете, Полина, приручу я его? – вдруг неожиданно серьезно спросила она и посмотрела куда-то в пространство, сощурив свои подведенные сиреневым глаза.

– Что? – не поняла Полина.

Вера вздохнула так, как вздыхают над беспросветной и обреченной глупостью собеседника; достала лампочку из заштопанной пятки носка и натянуто улыбнулась, боясь, что Полина может правильно понять этот ее вздох.

– Он как кот, понимаете? Ручной… – Полина отметила про себя, что уж слишком часто Аркашина называют домашним и ручным, и ей стало обидно за него. – Ласковый, наверное, – продолжала Вера в каком-то сладостном наваждении, – ласковый и нежный…

Потом вдруг очнулась, выпрямилась и потянулась.

– Полина, – сказала она уже звонким голосом и еще более искусственно засмеялась, – я пошутила… Зайчик! – позвала она из кухни своего офтальмолога. – Где же твой обещанный чай? Мы заждались…

После этого разговора с Полиной что-то произошло: перестала она ходить к Смоковниковым. Словно дождь, который не переставал лить все это время, смыл розовую завесу с глаз. Обыкновенные они люди, с придурью разве только…

А однажды вечером, когда город, казалось, грозило и вовсе смыть грохочущим густым ливнем – гремел гром, всполохи молний освещали комнату дневным, каким-то электрическим светом – когда палисадники пригнулись под тяжестью бесконечной влаги, а водосточная труба запела, закашлялась впервые за все время своего существования, надела Полина на себя простой коричневый свитер, черную юбку-гофре и вышла из квартиры. Как лунатик.

…В подъезде было темно, пахло мочой, капустой и пенициллином. Она спустилась по невидимым ступенькам на один этаж и поскреблась в дверь. Его дверь.

Аркашин был в байковом халате и шлепанцах на босу ногу.

– Что-нибудь случилось? – сразу же спросил он и буквально втащил Полину в прихожую. – Входите… Вы дрожите? Что, что случилось? Вам плохо?..

Полина, оглушенная биением собственного сердца, молчала.

– Я отравилась, – сказала она наконец и с ужасом от сказанного посмотрела в глаза Аркашину.

– Господи, зачем? – Он рванулся к двери. – У Зинаиды Ивановны есть телефон, я мигом вызову «скорую»!

– Нет! – закричала Полина. – Не надо! Мне бы просто молока…

Аркашин бросился к холодильнику, достал бутылку молока и заметался по кухне.

– Я быстро, просто оно очень холодное, я подогрею, – растерялся он, – а вот «скорую» все равно надо бы… А чем, чем вы отравились? – донеслось до нее из кухни. – Только не молчите! Говорите, говорите…

– Мышьяком, – растерянно пробормотала Полина и от стыда закрыла лицо руками.

«Боже, что это я?»

Аркашин буквально влетел в комнату и сунул ей в руки стакан молока.

– Да вы с ума сошли! Пейте, пейте немедленно, а я к Зинаиде Ивановне… И слышать ничего не хочу!…

– Нет, – она выронила стакан – он упал на пол, и ковер тотчас впитал в себя молоко, – я вам сейчас все объясню… – Полина схватилась за рукав байкового халата Аркашина. – Я не успела… Я только хотела отравиться, но… но не смогла… И мышьяка у меня нет… Это Бовари отравилась, а у нас нет, ни в одной аптеке… Но я действительно не хочу жить… Я похожа на лошадь! Я совсем одна… Наш детдом был в Подмосковье, так что и друзей здесь нет… Но это совсем ни при чем… Это все не то… Я люблю вас, Илья Данилыч… Я вас больше всех на свете люблю! Я не хочу жить без вас, – завизжала она и разрыдалась.

Освещаемая вспышками молний, Полина представляла себя лежащей на столе огромного читального зала в библиотеке – так много книг окружало ее. Они стояли всюду: на полу, подоконниках, стеллажах и шкафах, громоздились на каких-то коробках и даже на чемоданах. Письменный стол – а она уже могла его разглядеть, глаза привыкли к темноте – был завален ворохами бумаги и заставлен стаканчиками с карандашами и ручками.

– Зачем тебе столько книг? – спросила она и еще теснее прижалась к Аркашину. Она не верила, что то, что с ней произошло и продолжает происходить, – явь. Ведь примерно так же они вдвоем пили чай на ее кухне вечерами и разговаривали. Она, вконец запутавшись в своих ощущениях, повторила вопрос.

– Я не могу без них.

– Ты их что, коллекционируешь?

– Считай, что так.

– Так, значит, ты их все прочитал?

– Конечно.

– Тогда тем более: зачем же они тебе теперь? – Полина села на постели и подобрала колени к подбородку. Золотые кудри – ее гордость – упали на грудь; Аркашин нежно прикоснулся к ним губами.

– Мне надо идти, – прошептала Полина и замерла в восхищении от этого долгого и блаженного поцелуя, – а то я еще чего доброго сойду с ума… Мне же нельзя так долго радоваться, а то потом черная полоса будет долгой…

– Какая полоса?

И она принялась объяснять Аркашину выведенную ею жизненную закономерность, по которой она жила последнее время: принцип зебры, как называла она чередование светлых и темных полос жизни. «Если бывает очень-очень хорошо, то завтра, а может, послезавтра наступит что-то плохое. Если радость была маленькой, то и последующая за ней темная полоса тоже будет узенькой, а если радости было много, то и полоса соответственно будет широкой, до изнеможения… Но у меня такого уже что-то давно не было, почти сто лет…»

– Оставайся, – сказал Аркашин и обнял ее.

– А ты совсем молодой, младше меня, – определила она вдруг, что-то вспомнив. – Просто тихий. Ты не слушай меня, я сейчас как во сне…

– Оставайся.

– Нет, я не могу: мне надо идти, – она протянула руку и нащупала на спинке стула свитер. Натянула его на себя. – Сейчас вот, – рассуждала она, – вернусь домой и проснусь… и все кончится…

– Зачем? Оставайся и спи здесь.

– Мне страшно.

– Мне тоже было страшно, когда ты про мышьяк сказала.

– От мышьяка всем страшно. Но я не могла не прийти.

Она встала, застегнула юбку, а вот надевать чулки перед Аркашиным вдруг застеснялась.

– Давай я, – Аркашин усадил ее на кровать, – вот так, раз и готово, еще один…

Полина почувствовала в себе такую волну нежности, что в порыве прильнула к нему и поцеловала.

– Ты хороший, – сказала она уже в дверях, – но я, наверное, больше не приду. Не может же быть еще раз так хорошо… Ты меня совсем не знаешь… Я очень некрасивая и вообще дура. Я так почему говорю: сон ведь, все можно говорить…

– Завтра будет другой сон, – сказал Аркашин. – Идем, я тебя провожу.

Вечером следующего дня в дверь Полины Виардо позвонили.

Она подошла и посмотрела в глазок. В расплывчатом стеклянном кружке хлопала ресницами Вера Смоковникова. Такого из истории их отношений Полина вспомнить не могла. Ну что ж, сказала она себе, полоса чудес продолжается, а черная временно отодвигается. И открыла дверь.

– Я извиняюсь, что без приглашения, – начала Вера, и Полине вдруг показалось, что Вера уже все знает. – Мне нужна ваша помощь, Полина.

Полина согрела чай. «Мне хочется, чтобы она ушла, – подумала она, разливая заварку по чашкам. – И чтобы никогда больше не приходила».

– Вам это ничего не будет стоить, – продолжала Вера доверительным тоном. – Вам надо будет просто кое-кому передать вот это письмо. – И она достала из кармана вдвое сложенный конверт.

– Кому же? – спросила Полина, хотя уже почувствовала кому.

– Вашему соседу, Аркашину. Мы с мужем приглашаем его на вечеринку. Я хочу познакомить его, как говорится, со сливками нашего общества, с местной интеллигенцией… – И она снова, как всегда нервно и искусственно, засмеялась. Полина никак не могла взять в толк, чего ей надо от Аркашина, и почему бы ей спокойно не сидеть в своем аквариуме и не штопать носки, варить суп, к примеру, своему офтальмологу, или того лучше: не нарожать детишек? Чего это она носится с Аркашиным как с писаной торбой?

Полина капнула варенье на стол и внимательно посмотрела на Веру. Ухоженная, тщательно подкрашенная женщина, в красивом дорогом джемпере и джинсах. Ей скучно. Породистый персидский котенок стоит несколько тысяч, тогда как Аркашин может достаться ей даром. Полину от этих мыслей и догадок бросило в жар.

– А вы что, сами не можете? – спросила она.

– Что?

– Ну, передать или просто бросить в почтовый ящик…

– Знаете, я даже как-то и не подумала… Кроме того, мне кажется, что вы приносите счастье. Сделайте это для меня, пожалуйста…

Полина, само собой не вошедшая в число сливок общества и отнеся себя к простецкой, но надежной простокваше, а то и вообще к сыворотке этого самого общества, не обиделась.

– Зачем он вам? – упрямо настаивала она на своем с кажущимся любопытством.

– Да не мне он нужен, а мы ему Люди должны делать друг другу добро. Вы только оглянитесь вокруг, Полина, разве вы не замечаете, как все мы катимся в какую-то пропасть? Мы же звереем с каждым днем… Отсутствие веры мы просто обязаны восполнить добротой, теплом… – Вера увлеклась и говорила теперь быстро, очень ловко подбирая нужные слова. – По мере своих сил, понимаете? Ему сейчас просто необходимо общение. Ну, представьте, приехал человек в чужой город, где все, ну практически все, друг друга знают, ходят в гости, общаются… А он совсем один!

– А может, он и хочет побыть один? Может, он только для этого и приехал!

– Глупости, – отмахнулась Вера. – Что вы такое говорите, Полина. Человек не может жить без общения. – «Общение» – любимое ее слово.

– Вы вот, к примеру, знаете такое слово «философия»?

Полина слышала, конечно же, это слово, но бойко дать ему определение, пожалуй, что не смогла бы и поэтому предпочла смолчать.

– Философия – для людей с фантазией, с крыльями, если хотите… которые хотя бы иногда отрываются от земли и поднимаются над собой, как облако, чтобы посмотреть на все, на весь окружающий мир со стороны и пораскинуть мозгами: зачем мы живем? Как мы живем? Так ли мы живем? Это очень сложно. Вы не обижайтесь, Полина, я же понимаю, вы из детдома, а там это не проходят…

«Еще как проходят, – подумала Полина, вспомнив, как ей приходилось жить; она уже тогда своими детскими мозгами понимала, что они явно не так живут… – В детдоме своя философия, милочка».

– Любовь – вот высшая форма общения между людьми, Полина, – объявила Вера торжественно и поднялась со стула. – Ну, мне пора… Спасибо за чай. Так передадите письмо?

«Есть такое слово, тоже на «ф» – «фальшь». Вот и Вера фальшивая. Сливка фальшивая. Если у нас в городе и есть настоящие сливки общества, – разволновалась Полина в душе, – так это хирург Зотов, который стольким спас жизнь, или, к примеру, директор детского клуба, Виктор Захарыч, который на собственные деньги купил на игрушечной фабрике (где она работала) почти сто кукол для организации в городе кукольного театра…»

– Хотите, я подарю вам кота? Хорошего сибирского кота, пушистого и ласкового? – неожиданно предложила Полина и отвела глаза в сторону, не желая встретить понимающий и возмущенный взгляд своей гостьи.

– Нет-нет, спасибо! – не поняла ее намека Вера. Конечно, ей нужен Аркашин в качестве кота, домашнего животного, любовника.

– Вы же его совсем не знаете, – попробовала что-то прояснить для себя Полина, провожая Веру до двери, – а вдруг он вам не подойдет?

– Вот и узнаю, – улыбнулась Смоковникова. У Полины сжалось сердце.

В восемь часов вечера раздался еще один звонок. Полина, отложив в сторону конверт, на который смотрела вот уже полчаса, до рези в глазах, лениво поднялась. Ей не хотелось никого видеть.

– Можно? – Аркашин протиснулся в узкую прихожую и обнял остолбеневшую Полину, поцеловал в теплые волосы у виска. – Ты моя хорошая, я так по тебе соскучился…

– Тебе письмо, – прошептала Полина, так как от волнения у нее пропал голос. Она не верила своему счастью.

– А ну их, эти письма, – Аркашин вдруг поднял ее на руки. – Давай жить вместе. Я так решил, теперь слово за тобой.

– Со мной? Это как же?..

– Вместе и насовсем.

– Да нет… Такого не бывает. Даже если ты и шутишь, – сквозь слезы улыбнулась Полина, – мне все равно приятно. – Но тебе действительно письмо.

– К черту письмо, – и тут Аркашин произнес такую замысловатую фразу, что Полина не уловила ни одного знакомого слова.

Он опустил ее, распечатал письмо и, пробежав его глазами, засунул равнодушно в карман.

– А ну их всех, – повторил он и, подхватив Полину, увлек ее в комнату. – Пойдем ко мне… Я был сегодня в городе, попал на ярмарку и купил альбом Чайковского, несколько романсов, симфонии и прочее… Я расскажу тебе, кто такая была Полина Виардо…

– Чайковского? – У Полины разочарованно вытянулось лицо. – Хочешь честно?

– Конечно. Ты же иначе не можешь…

– Так знаешь, какие у меня ассоциации с Чайковским?

– Ассоциации? Серьезное слово. И это прекрасно, что ты его знаешь… Так какие же?

– С «Лебединым озером» и чайником… Вот так-то вот.

– Ты потрясающая! Не хочешь Чайковского, пойдем просто погуляем! – Аркашин готов был вылететь через форточку в дождь и вернуться таким же образом, но в еще более приподнятом настроении – так он был весел и счастлив.

– Хочу, – согласилась Полина. С двумя зонтами они вышли под козырек подъезда.

– Зачем два зонта? – рассмеялся Аркашин. – Достаточно вполне одного моего. Он большой. Привыкай.

Природа решила затопить С. Бурные потоки неслись вдоль дорожек и размывали корни сиреневых кустов. Воздух благоухал дождем, мертвой травой и синими размокшими деревянными скамейками.

Они гуляли. В темноте, под дождем. Полина нашла в кармане плаща горошины засахаренного арахиса и поделилась с Аркашиным. А потом они целовались в телефонной будке.

– Как мне нравится твоя черная юбка, – шептал Аркашин, и Полина подумала, что они сошли с ума…

– Хочешь, я расскажу тебе о себе, – сказала Полина и погрузилась в зеленоватую горячую воду. Ванна была наполнена до краев, от поверхности воды шел пар. Аркашин сидел рядом на табурете и, время от времени протирая запотевшие очки, читал ей вслух сказки Гауфа. Полина, окончательно согревшаяся и распаренная, слизнула с верхней губы соленую каплю и закрыла глаза.

– Я вот, например, работаю на игрушечной фабрике, – сказала она. – Обрезаю резиновых белок и зайцев. Иногда мне доверяют раскрасить кукол…

– Здорово, – Аркашин отложил книгу в сторону. – Ты мне покажешь когда-нибудь куклу, разрисованную тобой?..

– Конечно! А ты? Ты кто? Я же тебя совсем не знаю.

– Я? Просто человек.

– Ну и что, что человек, я тоже человек, но ведь ты же где-то и кем-то работаешь?

– Конечно. В котельной.

– Да?.. Наверное, поэтому в нашем доме так тепло? – И она рассмеялась.

– Вообще-то, я работаю в другой котельной, но и там жильцы не жалуются… Я вообще люблю тепло.

– И я тоже. Знаешь, Вера Смоковникова, письмо которой ты прочитал, кстати, а мне ничего не рассказал… она считает, что ты инженер-надомник.

– Пусть считает. Ты ей передай, если увидишь, что я не собираюсь приходить к ней в гости…

– Почему? Она сказала, что у нее соберутся сливки общества.

– Я не сливка. К тому же я их совсем не знаю. Это во-первых. А во-вторых, это уже ее второе или даже третье письмо. Она раньше бросала мне их в почтовый ящик. Не понимаю, зачем я ей нужен?

– Может, она влюблена в тебя?

– Нет. Просто ей скучно, разве не понятно?

– А хочешь, я сейчас сварю картошку, приготовлю селедку с луком, ну, как ты любишь, и заварю свежий чай, а?

– Очень хочу.

Они встретились в магазине: Вера и Полина. Полина, нагруженная сумками, стояла в раздумье перед пустыми полками и растерянно озиралась по сторонам в поисках лаврового листа. Вера подивилась таким тяжелым сумкам.

– Добрый вечер, – сказала она, устраивая свои пустые кошелки на столик возле кассы, куда Полина сгрузила и свою ношу. – Где же это нас так хорошо отоваривают? В спецмагазине для работниц фабрики игрушек?

– Ой, что вы, – простодушно покачала головой Полина, – на рынке.

– На рынке? У вас что, на фабрике такая высокая зарплата, чтобы покупать на рынке?!

– Нет, совсем даже наоборот… Как говорит… – она вдруг осеклась, – неважно кто говорит, но у меня не зарплата, а пособие для безработных…

Полина видела, как раздражена ее собеседница, но не могла взять в толк, при чем здесь она, Полина.

– Вы не передали мое письмо?

– Передала. В тот же день.

– Неужели? И что же он вам ответил? – У Веры раздувались ноздри.

– Ничего. А что он должен был мне ответить? Я позвонила, передала ему письмо и ушла. Вот и все. – Полина еще ни разу в жизни не врала так натурально. Она и сама не знала, зачем это делала. Но не объяснять же разъяренной Вере, что они давно уже живут вместе, одной семьей, что Аркашин полностью доверил ей вести хозяйство и что он самый щедрый, добрый и веселый человек на свете?! Какое Вере дело до того, что они пригласили мастеров, чтобы проделать отверстие между их квартирами и соединить их лесенкой. Что через неделю у них маленькая свадьба, и никто во всем городе – кроме, конечно, работников загса – об этом не знает! Полина вся светилась счастьем, и Вера не могла этого не заметить.

Они обе подумали тогда, что как же это странно, что судьба свела их в этом полупустом, грязном магазине… Зачем? Что они могут сказать друг другу?

– Ну, ладно, заходите как-нибудь… – сказала на прощанье Вера и натянуто улыбнулась.

– Если время будет, – механически ответила Полина и подумала, что будь это в другое время, о таком приглашении можно было только мечтать.

Она спешила домой. Спешила к Аркашину, чтобы порадовать его своими гастрономическими покупками, чтобы приготовить ужин и посидеть вместе с ним, в его комнате перед телевизором, прижавшись к его крепкому и теплому плечу. Чтобы прибавить радости к своей и без того радостной и счастливой жизни. Тот разговор, что произошел накануне, когда она пыталась что-то узнать об Аркашине, ничего не дал. Полина по-прежнему не знала, чем занимается ее возлюбленный. Ну, работает себе в котельной, и пусть себе работает. Правда, когда он начал ей выдавать деньги на хозяйство, она удивилась: откуда они? Деньги были немалые: Аркашин не скупился. А спрашивать его обо всем этом ей не хотелось. Она знала, чувствовала, что все очень скоро кончится, и в результате она останется опять совершенно одна. Так уже было. И не раз. Она несколько раз собиралась замуж, и всегда все кончалось тем, что жених либо уезжал срочно куда-то и не возвращался, либо просто откровенно бросал ее, либо оказывалось, что он женат и у него трое детей. Через все это Полина прошла и теперь подсознательно ждала, что очень скоро произойдет нечто такое, и она снова будет одна. Так не все ли равно, где и кем работает добрый и симпатичный Аркашин, человек, за которым она готова сейчас пойти и в огонь, и в воду?! Какая ей разница, откуда у него столько денег и откуда он приехал! Почему у него совершенно новый, почти чистый паспорт, если не считать записи в графе «дети»: дочь, Наталия. Нет, Натали почему-то.

Она жила в тумане. В благостном тумане. Ей было удивительно хорошо. Она, конечно, понимала, что рано или поздно об их отношениях станет известно всему городу, и ждала первого неприятного разговора.

И он состоялся. Первой ласточкой оказалась Зинаида Ивановна.

Она позвонила в дверь Аркашина, и Полина, бывшая в это время у себя, наверху, сбежала вниз по лестнице, соединявшей их квартиры, и открыла. Увидев Полину, Зинаида Ивановна смело шагнула в прихожую.

– Ну что, Полина, ты, я вижу, не растерялась?! Где твой сосед-то?

– На работе.

– На работе, на работе… Звонят ему. – Зинаида Ивановна сделала многозначительную паузу и продолжила изменившимся голосом: – Из Лондона.

– Может, из Парижа? – попыталась пошутить Полина.

– Из Парижа звонили на прошлой неделе, – важно ответила соседка.

– Ну так передайте им, тем, кто звонит, что его сейчас нет дома и что он будет только вечером, в восемь часов. А если что важное, так давайте я запишу…

– Без тебя записали… Ты прямо думаешь, что я такая дурная? Или я не знаю, что Ильи Данилыча дома нет? Да у меня все окна во двор выходят: я все знаю. Так передашь? – спросила она недоверчивым тоном и протянула Полине листок бумаги. – Все как продиктовали, так и записала.

– И что, действительно из Лондона? – по-настоящему удивилась Полина.

– Передай, блаженная, – хмыкнула Зинаида Ивановна и повернулась к двери. – Смотри, девка, чтобы не получилось у тебя как в прошлый раз… Опять ведь ничего не знаешь о мужике… Хоть и нравится он мне, честно признаюсь, но все же как-то и чем-то настораживает… У тебя в руке что, лимон? Вот то-то и оно, что лимон. А откуда он? Видела, как он на рынке покупал их не торгуясь… Так только миллионеры деньги расшвыривают… Не мое это дело, конечно, вроде и не похож он на преступника, но и на простого человека тоже не похож… хоть и одевается скромно…

Она ушла. Полина поднесла листок к глазам и прочла:

«Несколько экземпляров книги пришлю с Натали. Приехать не смогу, Манжоса пригласили в Лондон. Натали привезет тебе и остальную часть…» Судя по всему, Зинаида Ивановна и сама не разобрала последнего слова. «…Ты неисправимый человек, не понимаю, что ты нашел в этом С. Дом я еще не продала, ты можешь всегда вернуться. Ты идеалист и дурак. Целую тебя». И все.

Полине захотелось броситься к соседке, чтобы расспросить-разузнать, кто это был, какой голос, но потом хорошенько подумала и решила: женский, разве не ясно?

Она подумала сначала не показывать записку Илье.

Ведь тогда ей придется спросить его об этой женщине, женщине, звонившей из самого Лондона в такую глушь… А спрашивать не хотелось. Она боялась услышать что-нибудь такое, что может только приблизить разлуку… Лучше жить в неведении.

Но как только он вернулся с работы, она сразу же протянула ему листок. Он пробежал глазами и вздохнул.

– Это моя бывшая жена. Она вышла замуж за другого человека.

– И ты поэтому приехал сюда?

– Почти. Просто я свободен здесь, есть возможность поработать… Да и смена обстановки, причем резкая, понимаешь?.. Скоро я возьму тебя с собой в Москву. Ты была хоть раз в Москве?

– Была. Мы туда на экскурсию ездили, с детдомом. Я же рассказывала… – Полина погрустнела. И причиной тому было воспоминание не столько о трудных годах, проведенных в детдоме, сколько об обещаниях других мужчин увезти ее то в Сызрань, то в Воронеж… А теперь вот в Москву…

Ночью, прислушиваясь к неспокойному дыханию Аркашина, она никак не могла уснуть, все думала о нем, об их так странно вспыхнувшей любви. «Аркашин, миленький, – шептала она, – не бросай меня. Господи, – Полина обращала свой взгляд на окно, где за шторами, в черном ночном мраке, очень-очень высоко, на облаке должен был находиться Бог и наблюдать за всем, что происходит в мире. – Господи, сделай так, чтобы я хоть на этот раз не осталась одна. Для чего мне тогда жить? Чтобы разрисовывать зайцев или обрезать белок? Это может сделать и кто-нибудь счастливее меня… Господи, он мне нужен, я его люблю… Он как тот счастливчик, выброшенный на чужой, незнакомый берег после сильного шторма: вроде и рад, что спасся, но что ему здесь делать, среди чужих? Может, я ему только на время нужна? Ну и пусть… У него своя жизнь была, и не мое это дело… И жена, и дочь, все было в его жизни. Жизнь… От хорошей жизни-то он вряд ли сбежал сюда, это ясно… И дом где-то есть и, может, ждет его кто-то там, далеко отсюда, но все равно он пока мой, здесь, и никому я его не отдам…»

Полина, поговорив с Богом, крепко уснула.

В котельной у Аркашина было тепло, пахло разогретым пирогом, принесенным Полиной. Высоко, на широком подоконнике, около горячих труб и приборов дремал пушистый полосатый кот Тимка.

Полина сидела на табурете и вязала. Аркашин читал.

– Ты когда читаешь, совсем меня не замечаешь, – сказала Полина, чтобы как-то обратить внимание Аркашина, чтобы он вспомнил о ней.