Текст книги "Путинская Россия"

Автор книги: Анна Политковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Вот вам и портрет российского офицера-подводника нашего времени – сидит себе человек на краю нашей земли и, верный воинской присяге, ежедневно закрывает собою амбразуру. В условиях, когда закрыть эту амбразуру больше нечем.

Чтобы суметь выполнить свои обязанности в условиях глубокого финансового нездоровья, охватившего войска, от командира требуется полная отдача. Капитан Дикий уходит из дома ровно в 7.20 и возвращается в 22.40. И так каждый день: по 10 и более часов он на борту. Другого выхода просто нет – флот на глазах разваливается, и с техникой, стоящей без ремонта, в любой момент может что-то случиться, в том числе и большая беда. Единственное, что здесь неизменно с прошлых времен, это поднятие флага. Ритуал проходит ежедневно в 8.00. Что бы ни произошло – хоть тайфун, хоть пурга, хоть авария, хоть смена правительства.

Кстати, Дикий именно ХОДИТ до причалов, где стоит его «Вилючинск». Пешком – это занимает ровно 40 минут. Ходит он туда не потому, что заботится о своем здоровье. Во-первых, у него, конечно, нет личного автомобиля, потому что нет денег на него. А во-вторых, служебного транспорта тоже нет, точнее, он на приколе. Вторая флотилия, к которой приписана подлодка «Вилючинск», – как и вся Камчатка, в тисках энергетического кризиса, и поэтому ни машин, ни автобусов до причалов не подают. Просто нет достаточного количества бензина у военных. Да что там бензин в стране, направо-налево торгующей нефтью! Без хлеба бы не остаться. Гарнизон, где служит Дикий, вечно должен местному хлебозаводу… А тот вечно отпускает хлеб на лодки в долг…

Представляете картину? Люди, обслуживающие ядерный щит страны, претендующей на звание великой державы, – эти люди питаются подаянием…

Мне, например, стыдно. А президенту? Когда он заседает на «восьмерках»?

Ну да ладно… Все офицеры в Рыбачьем ходят на работу пешком по утрам. И вот по дороге на пирсы и в штаб офицерский корпус обычно гудит, как рассерженный улей. Обсуждают наболевшее: сколько можно терпеть? В какую пропасть мы летим?…

Горячим политическим дискуссиям способствует открывающийся офицерам вид. Если двигаться, к примеру, по направлению к пирсу № 5, где пришвартован «Вилючинск», то можно созерцать остров Хлебалкин. Там находится мертвый судоремонтный завод. Еще два-три года назад на Хлебалкинском заводе одновременно проходили профилактический ремонт по 15-16 субмарин. Теперь там спокойная водная гладь и ни одного «больного» судна.

Офицерам объявляют: и здесь действует жесточайший режим экономии. И подводники созерцают умирающие доки по два раза в день: когда идут на работу и когда возвращаются обратно.

– Жуткая картина, – говорит Дикий. – Мы-то понимаем, что это значит… За все придется платить. Нашу технику ОБЯЗАНЫ ремонтировать. Чудес не надо ждать – тут не бывает долгожителей, ни разу не обращающихся к врачам. Это надо понимать. Аварии неизбежны.

Одних офицеров Рыбачьего весь этот флотский распад вдрызг расхолаживает. Других развращает – всякого навидались в гарнизоне в последнее время. И самоубийства были, и ничем не мотивированные поступки случались.

– Но мне кажется, нынешняя обстановка офицеров все-таки скорее ожесточает, – рассказывает Дикий. – Поэтому мне так важно, чтобы все были на поднятии флага ровно в восемь утра. Экипаж должен увидеть глаза своего командира. И прочитать в них – все в порядке, все спокойно, служба продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему.

«Офицерский выпендреж! Высокие слова для романтических барышень! И только!…» – наверняка отмахнутся многие, прочтя эти строки. И будут отчасти правы – действительно, это и есть высокие слова. Но положение таково, что еще не уволившиеся с разваливающегося Тихоокеанского флота офицеры продолжают сегодня выполнять свои сложнейшие обязанности только потому, что относятся к высоким словам, как к своему якорю. Они имеют идеалы и принципы – и поэтому служат. Ничего другого у них не осталось. Им очень трудно – многие на пределе. Хотя бы потому, что знали другую жизнь и на нее рассчитывали: шли в подводники из-за престижа, яркой военной карьеры, больших зарплат.

…Жизнь, конечно, не кино и не книжка, и поэтому высокое в Рыбачьем отлично соседствует со смешным и очень даже бытовым.

– Послушайте, но так же жить нельзя, как ваш муж! Хоть иногда, но человек должен принадлежать самому себе! – это говорю я.

И Лариса Дикая, красавица-хохотушка родом из украинского Житомира, – женщина, пожертвовавшая своей судьбой, живущая впроголодь, и все это, ради исполнения долга ее мужем – весело и задиристо смеется мне в ответ:

– А мне лично очень нравится такой образ жизни. Зато я всегда знаю, где мой муж! Никуда от меня он не скроется! И никаких мук ревности!

Дикий в этот момент рядом с нами. Он смущенно улыбается, почти как школьник-подросток, которому объяснилась в любви первая школьная красавица. Капитан, оказывается, застенчив и краснеет. А мне хочется плакать… Я вижу и понимаю, что груз огромной ответственности, лежащей на командире ядерной подводной лодки, совершенно не совместим не только с бытом и образом жизни Дикого, но и с его возрастом и внешним видом.

Капитан первого ранга выглядит – особенно дома, без формы – ну совсем как мальчишка-отличник: худой и грустный. По московским меркам, где молодые люди созревают по-прежнему поздно, – это так и есть. Дикому – ведь только 34 года, напомню.

– А военной выслуги при этом у вас – уже 32 года! Да вы на пенсию можете спокойно идти.

– В общем, могу… – опять смущается капитан.

– Вы что же, в два годика пришли на флот? Объясните… Как дворянский сын, которого зачисляли в полк с рождения и к совершеннолетию у того уже был приличный стаж и погоны? – настаиваю я.

Алексей опять в ответ улыбается – видно, то, что он сейчас скажет, ему очень приятно. Действительно, отец капитана – морской офицер. Теперь, конечно, в отставке. А сам Алексей вырос в Севастополе, на черноморской военной базе.

– Что же касается 32-летней выслуги при 34 моих годах… – начинает.

Но его тут же прерывает бойкая жена:

– Это означает только одно – он всю службу провел на самом сложном участке, на подводном флоте, в непосредственной близости от реакторов и ядерного оружия. Год тут – за три.

– Вам не кажется, что только за это одно вас государство уже давно должно было озолотить? – не унимаюсь я. – Вам не обидно делить свой обед на троих? Будто вы – студент?

– Нет. Не обидно, – отвечает спокойно и уверенно. – Стучать кортиками о мостовую[47]47
  символ забастовочного движения в России. – Прим. авт.


[Закрыть] нам, подводникам, бессмысленно. В нашем закрытом городе все живут так же, как я. Мы выживаем, потому что помогаем выживать друг другу. Только и делаем, что постоянно занимаем-перезанимаем друг у друга денег и еды.

– Пришлют кому-то родственники посылку со съестным, тут же эта семья пир горой устраивает, – говорит Лариса. – Так и ходим по гостям, по кругу. Подкармливаемся. Так и живем.

– А вам родители тоже с Украины что-то присылают?

– Конечно. И тогда всех наших таких же голодных друзей кормим мы.

И – смеется…

И вправду: гвозди бы делать из этих людей, как писал один наш поэт…

Интересная вещь: проходят годы, от падения коммунистической партии нас отделяет уже очень много времени, а некоторые прошлые реалии остаются девственно нетронутыми. И первейшая из них – патологическое неуважение к людям. Причем в первую очередь к тем, кто трудится самозабвенно и истово, невзирая ни на что. К тем, кто по-настоящему влюблен в дело, которому служит. Власть так и не научилось говорить «спасибо» преданным стране людям. Работаешь? Что ж, работай дальше, пока не сдохнешь или не останется сил терпеть. И на этом фоне власть только и делает, что наглеет день ото дня, переламывая лучших из лучших.

С настойчивостью маньяка делая ставку на худших?

Нет никаких сомнений, что коммунизм был полностью проигрышной лотереей для нашей страны. Но то, что сейчас, – тем паче.

…Разговор о высоком с капитаном Диким мы продолжаем на центральном пункте управления подлодкой «Вилючинск». Город, естественно, полностью закрыт для посторонних и любопытных. К засекреченным пирсам нет хода даже офицерским женам. Но для меня военная разведка неожиданно сделала исключение – и дала разрешение побывать на лодке у Дикого.

Хищный боевой нрав «Вилючинска» становится очевиден еще с берега. На корме, белым по черному, – впечатляющая графика: оскалившаяся акулья морда, и флотский художник явно переусердствовал в устрашении, пририсовал морскому страшилищу зубов столько, сколько вряд ли встречается в природе. Акулье изображение на корме «Вилючинска» не случайно – от рождения лодка называлась просто «Касаткой» и была переименована совсем недавно. Почему, никто из офицеров не понимает, но говорит:

– Пусть будет так.

Ознакомительная прогулка по «Вилючинску» убеждает в главном – в том, ради чего, собственно, меня, наверное, сюда и пустили. Я брожу рядом с жерлом очень страшного вулкана, который, не дай бог, раскочегарить не так, как положено. Реактор плюс ракеты – гремучая смесь! Сверхнапичканность лодки ядерным оружием в условиях системного экономического кризиса и находящейся в смятении армии – ну что может быть еще страшнее?…

По ходу экскурсии Дикий продолжает настаивать на своем – а в идеологии он явный педант: служба не терпит никаких компромиссов, что бы вокруг ни происходило. Он категорически отвергает так называемую «идею преступного приказа», которая начиная с 1991 года упорно гуляет по частям и соединениям. И говорит: если только дашь слабинку, не выполнишь всего одну инструкцию или приказ, который на свой страх и риск посчитаешь глупым или не ко времени, как тут же все начнет обваливаться – сработает принцип домино. Поскольку армия – это та же пирамида, где допускать «домино» никак невозможно.

Любопытное наблюдение: и Дикий, и остальные участвующие в нашем разговоре – а это все боевые офицеры, мундиры которых украшают наградные колодки за героические многомесячные подводные походы, – эти люди четко разделяют два понятия. Есть Родина, которой они служат. И есть Москва, с которой они в конфронтации. И говорят – это два разных государства: Россия и ее столица.

Офицеры откровенны: все, что творится в управлении Вооруженными силами, им непонятно взглядом с Камчатки. Почему Минобороны упорно не оплачивает ремонт атомного подводного флота, прекрасно зная, что своими силами произвести его на месте не только невозможно, но и категорически запрещено? Почему безжалостно списывают 10-14-летние лодки, которым еще ходить и ходить? Зачем, в конце концов, планомерно превращать в сущее решето свой собственный ядерный щит, который создавался усилиями всего народа? Причем теперь, когда реальная угроза с моря существует: прежде всего, она состоит в постоянном присутствии рядом с российской территорией большого числа китайских атомных подводных лодок?!.

В путешествии по «Вилючинску» меня сопровождает не только Дикий, но и самый главный тут человек – вице-адмирал Камчатки Валерий Дорогин[48]48
  недавно он расстался с военной карьерой и стал депутатом Государственной Думы. – Прим. авт.


[Закрыть]. Дорогин – командующий группировкой сил и войск на северо-востоке страны.

Свои вопросы, ничуть не стесняясь старшего по званию вице-адмирала, офицеры задают прямо в его присутствии. Не чувствуется никакой иерархической задавленности или особого барьера чинопочитания, присущего военной среде.

Во многом это так потому, что Дорогин – плоть от плоти Рыбачьего. Скрывать друг от друга офицерам и командующему нечего – Дорогин отслужил здесь же, в закрытом военном городке, почти 20 лет. Долгое время был, как и Дикий, командиром на атомной подводной лодке. А теперь в Рыбачьем служит его старший сын Денис Дорогин. И так же, как все, по утрам идет пешком на пирс. И так же, как все, наблюдает развал. И так же, как все, сидит без средств к существованию. И ждет, когда кто-нибудь подкормит…

Группировка сил и войск на северо-востоке, куда, помимо Камчатки, входят Чукотка и Магаданская область, возродилась как структурное образование в связи с тотальными сокращениями в Вооруженных силах. Подобные воинские образования существовали до революции 1917 года и потом, при большевиках, в 30-е годы.

В группировке какой-то род войск, конечно, должен доминировать. На Камчатке – по месту нахождения ядерного щита, это, понятно, моряки-подводники. А потому командовать над остальными поставили вице-адмирала. Так под его началом оказались сухопутные силы и береговые войска, а также авиация и противовоздушная оборона. Сначала там были заметны недовольные, и наблюдалось брожение умов, но потом все вроде бы успокоилось. Во многом это заслуга лично Дорогина – он местная камчатская легенда.

Вице-адмирал на флоте провел 33 года. А полная военная выслуга составляет у него 48 лет – потому что только на подводных лодках он отслужил 21 год.

Впрочем, легенда о Дорогине базируется не на его боевом прошлом. Ее основа – настоящее. Живет он в Петропавловске-Камчатском, до недавних пор его заработная плата – заработная плата человека, который отвечает за военную обстановку на огромной территории и является вторым человеком после губернаторов сразу трех крупнейших областей России, – 3600 рублей. Чуть больше ста долларов…

Реально, как у нас говорят – на руки, вместе с пенсией, которую Дорогин давно заработал, у вице-адмирала набегает до 5 тысяч рублей за месяц. Для сравнения – водитель городского автобуса в Петропавловске-Камчатском получает в месяц 6 тысяч…

Живет Дорогин в служебной квартире на улице Морской. И там точно так же, как у остальных офицеров, нет горячей воды. Холодно, ветрено, неуютно.

– Ну, так купите простейший водонагреватель!

– Не на что. Получим деньги – купим.

Дороже всего остального у Дорогина – репутация. Основа жизни – аскеза. Квартира, конечно, не пустая, но никак не адмиральская. Самые ценные вещи сосредоточены в кабинете вице-адмирала. Это – морские вещички со списанных кораблей, некогда служивших на Дальнем Востоке. Главное увлечение жизни – военно-морская история.

– А как же загородный дом? Дача? Нет же в России адмиралов без адмиральских дач! Не поверю, что у вас ее нет…

– Есть, конечно, – отвечает Дорогин. – Но ох уж эта дача! Завтра поедем посмотреть. А то не поверите.

Завтра наступает, и я вижу клочок земли, где посажены картошка и огурцы, на окраине Петропавловска-Камчатского – этими овощами будет питаться адмиральская семья зимой. На кирпичиках посреди огорода стоит железный вагончик – списанная рабочая бытовка. В общем-то, позор – исходя из столичных представлений об уровне жизни военачальников.

Но Камчатка – не Москва. Тут все проще и потому добрее. Рыбаки подарили мне мешок с только что выловленной красной рыбой – кижучем. Я отдала мешок Галине, жене вице-адмирала, – мне готовить рыбу негде. При этом испытывала неудобство – думала, наверное, у жены военного начальника Камчатки такой красной рыбы видимо-невидимо, потоком домой несут!

Но случилось странное: Галина была так благодарна, что расплакалась. В ее бедной жизни красная рыба – большое богатство. И ужин Галина приготовила, и гостей сумела принять, и заготовки – соленья из рыбы сделала. К тому же удача улыбнулась! В нескольких рыбинах и вовсе оказалось «золото» – красная икра.

Галина Дорогина рассказывает, что хоть и прожили они, жены старших офицеров, тут, на Камчатке, всю жизнь, а ничего экзотически-камчатского, по сути, не видели.

– Вся жизнь прошла в сборах, походах, кратких встречах и долгих проводах, – говорит.

Галина, тем не менее, ни о чем сегодня не жалеет, в том числе и о своих фактически загубленных годах.

– Знаете, а если серьезно, то ничего, в общем-то, не изменилось для офицерских жен. Если 20 лет назад я целый день должна была стоять в очереди за десятком яиц, и мне писали номер этой очереди на ладошке, и нам тоже было голодно и холодно. То же и теперь – с одной лишь разницей, что совсем нет денег, яйца в магазине есть, но у офицеров нет денег, чтобы их купить.

Мышление ее мужа, вице-адмирала Дорогина, – идеологический конгломерат всего со всем. Сплав коммунизма с капитализмом. Наверное, по-другому и быть не может, когда человеку больше пятидесяти лет, почти всю жизнь он провел в условиях Советского Союза, был комсомольцем и коммунистом, а теперь живет в рыночных реалиях. И с этой стороны Дорогин, безусловно, – носитель прошлых взглядов, старой идеологии, ушедшей вроде бы в небытие вместе с СССР. Но, с другой стороны, вице-адмирал вполне понимает демократические устремления и почему они стали необходимы.

Но в каком из этих двух измерений и идеологических полюсов действительно располагается его душа и чувствует себя уютно? Это понять трудно. Но попробую.

Дорогин на Камчатке отвечает за все – от подводных лодок до состояния Музея боевой славы. Вот лишь один эпизод из жизни. В составе группировки – 22-я Чапаевская мотострелковая дивизия. Чапаевская – потому что эта та самая, которую в 1918 году сформировал в Поволжье сам Василий Иваныч Чапаев, герой Гражданской войны. Где воевала его подруга, большевичка Анка, героиня сотен анекдотов.

После Второй мировой войны Чапаевскую дивизию перебазировали на Дальний Восток, и теперь она известна на Камчатке тем, что в 1-й ее роте имеется кроватка Ильича. Действительно, солдатская кровать имени Владимира Ильича Ленина, вождя мирового пролетариата. С 1922 года Владимир Ильич – почетный красноармеец Чапаевской дивизии, и, значит, ему положено койко-место. Так с 1922 года повелось, что, куда бы дивизия ни передислоцировалась, кроватка Ильича путешествовала вместе со всеми военными обозами.

И сегодня эта кроватка красуется на видном месте в казарме. Аккуратно застелена, по стенам – уголок Ленина с рисунками на тему «Как Володя был хорошим учеником». На все это хозяйство заведен исторический формуляр, который хранится в секретной части Чапаевской дивизии.

Командир 1-й роты капитан Игорь Шаповал, 26 лет от роду, считает, что присутствие ленинского духа подтягивает солдат, не дает им распуститься.

– Вы серьезно?

– Да. Вот они видят аккуратно застеленную кровать, и сами стремятся к тому же.

Мне, например, смешно, но я оглядываюсь и понимаю, что в высоком идеологическом предназначении «кроватки Ильича» точно так же, как капитан Шаповал, убежден и вице-адмирал Дорогин.

Сначала у солдат-новобранцев недоумение, а потом – уважение, – говорит Дорогин. – Когда в Москве победила демократия, кроватку Ильича пытались свергнуть на Камчатке. Но нам все-таки удалось ее отстоять. Не то что у вас – памятник Дзержинскому на Лубянке.

Дорогин уверен, что ничего не надо искусственно менять – история ровно такая, как она есть, и не надо было иметь слишком много ума, чтобы снести памятник Дзержинскому. И еще он уверен, что раз мемориальный ленинский уголок установили в Чапаевской дивизии специальным решением Совета народных комиссаров, то требуется, по крайней мере, постановление российского правительства, подписанное премьер-министром, дабы кроватку отправили в утиль.

Мы говорим о том, на каком примере на Камчатке воспитывать солдат сейчас. Точка зрения нынешнего командира Чапаевской дивизии подполковника Валерия Олейникова:

На примере тех, кто воевал в Чечне и Афганистане.

Предыдущий командир 1-й «ленинской» роты как раз «чеченец» – тогда старший лейтенант Юрий Бучнев получил Героя России за бои в Грозном.

Мы продолжаем говорить о примерах дальше. Воспитание Чечней вряд ли может быть положительным… Дорогин в дискуссию не вступает – помалкивает. И, слава Богу, Дорогин – высший офицер, он служит стране, и его политические взгляды, по большому счету, никому не интересны. Поэтому Дорогин и не старается их высказывать. А вот о будущем размышляет охотно – идеология идеологией, а сокращение в войсках идет. Офицеры чувствуют себя как на пороховой бочке.

– Мы готовы, что государство в любой момент может расправиться с теми, кто верно ему служил, – считает начальник штаба дивизии Александр Шевченко. И остальные офицеры согласны с ним, и Дорогин тоже. Ни у кого из претендентов на увольнение нет приличных чину и званию гражданских специальностей и, конечно, нет жилья. Уйдут из армии – лишатся угла, потому что сейчас все живут в служебных квартирах. Игорь Шаповал – инженер по эксплуатации колесной и гусеничной военной техники. Шевченко – мастер по холодной обработке металлов. Так что после офицерства – путь им чинить тракторы. И в ларьки металлоремонта – ключи гражданам точить. Шевченко дорожку частного предпринимательства уже протоптал – два года из трех, что учился в Москве в Артиллерийской академии, подрабатывал сторожем в цветочном подвале сутки через трое в связке с другими слушателями-офицерами.

В Москве, считают на Камчатке, в Министерстве обороны, не понимают, что офицер в принципе должен заниматься только одним своим военным делом и не размениваться на «левую» работу.

– В наших условиях втянуть человека в незаконные действия проще простого, – говорит вице-адмирал. – Мне тоже предлагали 2 тысячи долларов в конверте. Это был человек, которого прислал мой друг. Он облек взятку в приличную форму: «Тебе же нужны деньги на лечение жены». И действительно, в тот момент это было именно так. От меня требовалось, чтобы я завизировал договор на не выгодных для армии условиях о продаже списанной латуни. Не по 700 долларов за тонну, а по 450. Собственно, моя подпись была последней в ряду других военных руководителей. Я бы мог человека с конвертом просто выгнать, но я позвал прокурора. Думал, может, другим будет пример. И они не будут брать взятки.

Конечно, Дорогин – в каком-то смысле ходячая добродетель. Он, как и многие другие офицеры, служит не за деньги, а за интерес. Такие тут, на краю земли, только и остались – очень сильные духом. Всех остальных страна растеряла на той дороге, которой идет. Увы.

Насколько хватит терпения таким людям, как Дикий и Дорогин, тоже не знает никто. В том числе и они сами – флот сегодня держится на старшем и среднем поколении морских офицеров. Младших почти нет – не приезжают сюда. А если и приезжают, не могут смириться с тем, что им выпало отдавать все силы службе, а взамен ничего не получать. Тогда с кем останется флот еще через какое-то время?

– Патриотизм? – цинично улыбается молодой капитан второго ранга из Рыбачьего, офицер с подводной лодки «Омск». – Патриотизм – это то, что тоже стоит денег. И пора прекращать эту ерунду – игру в бессребренничество. На ноги становиться надо, а не болтаться по жизни, как Дикий. Он – командир, а все в дешевых кроссовках, и пьет такой же дешевый коньяк. То, что сейчас творится на флоте, – беспредел. И на это надо отвечать беспределом.

– А что это значит – отвечать беспределом?

Под «ответным беспределом» молодой офицер понимает способ выживания, когда все средства хороши. Он говорит, что все его ровесники потихоньку торгуют из-под полы чем могут. И еще в зависимости от того, у кого какие личные связи.

– Мне, например, – говорит он гордо, – рыбу и икру уже приносят домой. А еще два года назад я ее на ворованный спирт менял, и меня за это не уважали…

– Материальное обеспечение становится для молодых офицеров главным в нашей службе, – грустит вице-адмирал Дорогин. По его мнению, мысли об «ответном беспределе» для любого, состоящего на военной службе, так же смертельны, как обсуждение приказа командира.

Часть 3. Бабушки и «новые русские»

Две бабушки – Мария Васильевна Савина, бывшая передовая доярка, и Зинаида Васильевна Феношина, такая же передовая в прошлом телятница, стояли посреди леса, гневно трясли задранными вверх палками в адрес вовсю рыкающего бульдозера и кричали на всю округу что есть мочи:

– Вон отсюда, вон! Да сколько же это будет продолжаться!

Из-за старинных деревьев объявились хмурые охранники, встали кругом – мол, уходите по-хорошему, ведь можем и стрельбу начать, – и Николай Лаврентьевич Абрамов, ветеринар на пенсии, а теперь сельский староста, заваривший всю эту кашу, развел руками:

– Это чтобы нас же с нашей земли… Ничего не остается – будем стоять насмерть.

Арена боевых действий – окраина поселка Первомайское Наро-Фоминского района Московской области. Эпицентр событий – охраняемая государством территория бывшей усадьбы помещиков Бергов, возведенной в 1904 году, а сейчас – памятника природы и культуры.

Немного успокоившись, старики грустно качают головами:

– Вот в «зеленые» на старости лет записались. А куда деваться? Только мы сами можем отвоевать свой парк у этой нечисти. Больше некому.

«Нечистью» они называют «новых русских», нанявших безжалостных рабочих-варваров для возведения 34 домов прямо там, где почти сто лет стоял старинный берговский лесопарк. Мария Васильевна и Зинаида Васильевна – члены специальной экологической группы, созданной сельским сходом Первомайского для организации активной защиты от губителей окружающей среды.

Мало обращая внимания на «зеленых» активистов, среди ценнейших вековых деревьев продолжают с ревом рулить грузовики и рычать тракторы. Час – и вот уже и просека прорублена. Тут будет центральный «проспект» будущего коттеджного поселка. Повсюду валяются трубы, арматура, бетонные плиты. Строительные работы – в самом разгаре, и, действительно, ведутся они самым жестоким для природы образом. Уже пошло под нож 130 кубометров элитных пород леса. Куда ни глянь, кедры и ели с зарубками – это значит, они приготовлены «на убой». Техника нагло курочит окружающую среду, выворачивает с глубины пласты глины, безжалостно упрятывая вглубь десятилетиями складывающуюся экосистему подлеска.

– Вы слышали о веймутовой сосне? – спрашивает Татьяна Дуденус, глава экологической группы, научный сотрудник одного из подмосковных медицинских институтов. – На территории нашего реликтового лесопарка росло пять ее экземпляров, и они были единственными на все Подмосковье – помещики Берги увлекались разведением редких сортов деревьев. Сейчас спилены уже три таких веймутовых сосны – просто потому, что именно там, где они росли, застройщики захотели проложить улицу нового поселка!… В опасности и другие ценные виды – сибирская пихта и лиственница, белый тополь, западная туя (единственный экземпляр в Московской области)… Только за три дня мы лишились почти 60 деревьев. Ладно бы уничтожали не лучшие экземпляры или болеющие! Но принцип у них иной – наметили построить дорогу там, где удобно, – все вырубили. Решили возводить коттедж там, где хочется, – сделали поляну. Невзирая на ценность уничтожаемых деревьев. При этом все, что здесь растет, – это леса так называемой первой группы. Трогать их запрещено законом. Чтобы добиться права на вырубку, необходимо доказать «исключительность обстоятельств» и подкрепить их заключением государственной экологической экспертизы. А дальше по каждому такому гектару должно существовать специальное решение федерального правительства.

Когда решалась судьба лесопарка Берга, ничего этого сделано не было. И сельские «зеленые» подали иски в Наро-Фоминский суд – чтобы найти управу на наглых нуворишей и чтобы еще до начала разбирательства судья Елена Голубева, получившая вести это дело, хотя бы приостановила строительные работы. Иначе, зачем потом – после вырубки – положительное решение?

Однако сейчас в России – время олигархов. Все ветви власти понимают только язык их шуршащих денежных знаков. Судья даже и не подумала остановить строительные работы в Первомайском, а потом, когда они начались, намеренно не назначала заседания…

Все ценное и вырубили…

…Из толпы охранников выделяется Валерий Кулаковский. Он – заместитель руководителя предприятия «Промжилстрой». Это предприятие еще называет себя кооперативом индивидуальных застройщиков. Кулаковский советует не связываться – говорит, что тут задействованы интересы весьма влиятельных людей из Москвы – они тут будут жить. Что быстро подтверждается – как оказалось, «кооператив» сумел получить берговские гектары (по закону – «национальное достояние») в собственность! И это совершенно не соответствует действующему законодательству.

Впрочем, на пламенные речи экологов Кулаковский лишь разводит руками, пытаясь объяснить и свою позицию:

– Мы очень устали от постоянных митингов жителей поселка. Но что мне теперь прикажете делать, если я уже столько денег сюда вбухал, землю купил, строюсь… Кто мне все вернет?

Кулаковский говорит: они тоже отступать не собираются.

И не отступили. Берговский лесопарк существовать перестал. Победил тот, у кого больше прав. Кулак – основа нынешней российской власти. Ее опора – олигархи. Остальные – пыль под ногами. Или – под гусеницами тракторов… Вырубка лучших лесов в пользу олигархов и их компаний идет по всей стране. Под то, что хотят олигархи, принимаются правительственные постановления, нарушаются законы, произносят речи лучшие адвокаты страны.

Незадолго до того, когда «зеленые» бабушки держали отчаянную оборону вокруг своего старинного лесопарка, в Верховном суде России в Москве принципиально решался все тот же вопрос – правда, во всероссийском масштабе. Там рассматривалось так называемое «лесное дело».

– Помните об интересах собственников – земля ими уже освоена, дома построены! А вы хотите все вернуть обратно… – говорил в Верховном суде, почти точно повторяя главную идею Кулаковского, адвокат.

Позиция экологов-юристов Ольги Алексеевой и Веры Мищенко, которые защищали интересы всего общества против капризов «новых русских», была иная:

– Право на жизнь и собственное национальное достояние – у ВСЕХ граждан страны. И чье-то личное право на собственность с этим несоизмеримо! Если мы – граждане России, то обязаны сегодня заботиться о том, чтобы следующим поколениям досталось, по крайней мере, не меньше, чем нынешним. Да и можно ли вообще всерьез размышлять о правах на собственность, полученную незаконным путем?…

Суть «лесного» дела такова: российские экологи, ведомые инициатором судебного процесса – столичным Институтом эколого-правовых проблем «Экоюрис», потребовали отмены 22 распоряжений кабинета министров, в соответствии с которыми происходил так называемый «перевод лесов первой группы в нелесные земли», а попросту вырубка более 34 тысяч гектаров элитных лесов нашей страны.

Лесной фонд России делится на три группы. К первой отнесены особо значимые леса, как для людей, так и для всей природы – сверхценные породы, места обитания редких птиц и зверей, заповедники и парки, городские и пригородные «зеленые зоны». Поэтому, согласно Лесному кодексу РФ, первая группа признана национальным достоянием страны (берговский парк – из этого ряда).

Формальный инициатор аферы с «переводом» и последующей вырубкой – как ни странно, Федеральная служба лесного хозяйства РФ (Рослесхоз). Именно он имеет право подавать премьеру на подпись документы об изменении правового статуса лесов. Так вот, в тех 22 оспариваемых экологами распоряжениях отсутствовала положенная в подобных случаях государственная экологическая экспертиза, в результате чего национальное достояние стало заложником сиюминутных интересов – на месте порубок выстроены автозаправочные станции, гаражи, промбазы, мелкооптовые рынки, полигоны бытовых отходов и, конечно, коттеджные поселки.