Текст книги "Марта"

Автор книги: Анна Соболевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анна Соболевская
Марта

I

Чуть тронутые ржавчиной диски 300-го Мерседеса поднимали пыль неровной дороги Ленинградской области. Десятилетняя иномарка небесно-голубого цвета с остатками блеска на кузове сильно выбивалась из общего ансамбля, который в основном состоял из жигулей тусклых оттенков и покосившихся крыш деревянных домов. Низкое вечернее солнце и насыщенная августовская зелень делали этот грустный пейзаж красивым. Как будто из вредности, вопреки всему. Старые машины – ну и что. Развалившиеся убогие дома – разве это важно. Угрюмые люди – да всё равно. Здесь всё равно красиво. Девочка на переднем сиденье методично крутила ручку стеклоподъёмника взад-вперёд, то впуская внутрь пыльный дорожный воздух вместе с гулом двигателя, то снова оказываясь в аквариуме вместе с запахом сигарет и бензина. Вместе с ней в этой ловушке оказывалось и солнце, которое никак не могло выпутаться из её длинных непричёсанных светло-русых волос. Кругленькое лицо девочки было хаотично усеяно веснушками. Россыпь мелких точек централизованно селилась на щеках, а особенно жаждущие свободы перебежчики умудрились достичь носа, скул и подбородка. Тёмно-розовые губы были высушены и искусаны, и походили на пятно от малинового варенья на бледном полотне веснушчатой кожи.

За рулём автомобиля сидела женщина с длинными тёмными волосами. Не очень молодая. Некрасивая. Но копна кудрявых волос делала её женственной. Своенравные кудри, выбиваясь, падали на лоб и закрывали лицо. От этого оно делалось загадочным, в него хотелось заглянуть и хорошенько рассмотреть. Хотелось прочитать что-нибудь в её глазах – но только до тех пор, пока они скрыты густыми локонами. Определить на глаз её возраст не представлялось возможным – совсем без макияжа, её лицо казалось довольно молодым, но в то же время очень усталым. Время уже успело сделать на её лице набросок будущих морщин, эскиз старости давал точно представление будущей картины. Ей могло быть и тридцать, и сорок, и кто знает, насколько в тот момент она себя ощущала. Ровные тёмные брови очерчивали глубокие синие глаза, которые, не выражая никаких эмоций, сосредоточенно устремились в даль, выискивая край бесконечной нудной дорожной ленты. Одета женщина была просто и не слишком опрятно: потёртые джинсы и растянутая майка, небрежно оголяющая веснушчатое плечо. Тонкие пальцы с облупившимся чёрным лаком то и дело подносили к пухлым, немного потерявшим цвет и сухим губам сигарету. Гулкий шорох открывающегося и закрывающегося окна будто пронизывал всё её тело электрическим импульсом.

– Хватит, а.

Марта остановилась, оставив окно приоткрытым. Салон автомобиля тут же заполнился оркестром из бессвязных звуков убегающих от них пейзажей. Сигаретный дым растворился и смешался с порывами ветра. Безучастный ко всему взгляд женщины споткнулся о мигающую на приборной панели лампочку: бензин был на исходе. В этот момент в её глазах наконец-таки затеплилась хоть какая-то жизнь.

– Чёртов дирижабль. Сколько можно бензина жрать…

Женщина обречённо прислонила голову к руке, в которой тлела сигарета.

Марта задумалась, пробегая глазами по верхушкам деревьев и обрывкам одинаково старых и уютных деревянных домов. В отличие от матери, её лицо выражало достаточно много. А особенно тонкий и чувствительный человек мог бы прочитать в её огромных серых глазах всё, что чувствует и знает эта девятилетняя девочка. Марта бросила на мать короткий взгляд, затем снова уставилась в окно.

– Зачем тогда мы угнали её у папы? – Марта постаралась придать голосу максимальное безразличие. Но обида всё равно сквозила из каждой буквы, пряталась внутри слова и тут же выныривала обратно на поверхность. Мать никак особенно не отреагировала на громкое обвинение, лишь потёрла лоб и убрала волосы от лица.

– Мы ничего не угоняли. Это взаиморасчёт по алиментам.

Потянувшись к ручке стеклоподъёмника, Марта вспомнила о наложенном вето и начала накручивать прядь своих пшеничных волос на указательный палец. Дойдя до кончика пальца, она принялась раскручивать прядь обратно.

– А что такое взаиморасчёт?

Матери не потребовалось ни секунды на размышления о том, как лучше объяснить ребёнку экономический термин.

– Это когда сорокалетний кретин не в состоянии выполнять свои обязательства. Приходится брать инициативу в свои руки.

Марта прислонила головку к стеклу, закрыла глаза и тихо, ритмично заговорила:

– В городе Тихвин

Жил-был Тихон.

Был он тихим,

Но бегал лихо.

Уехал Тихон,

Остался Тихвин.

И стал он тихим,

Совсем как Тихон.

Марта открыла глаза и посмотрела на женщину. Буквально на несколько секунд на лице матери возникла улыбка. На эти же несколько секунд показалось, что это добрая, мудрая женщина, которая нежно любит свою единственную, самую прекрасную на Земле дочь. Гордится ею. На одну, или даже на полсекунды возникла мягкая постель, тусклый тёплый свет ночника, большая книжка с яркими картинками, тихий певучий мамин голос, запах какого-то невероятно вкусного пирога. С вишней, наверное, или с яблоком. Тут же возник писклявый лай симпатичного щенка. Хотя, собаки, может, и не было. Но папа точно был. Где-то за рамкой этой картины. Своим каким-то особенным мужским присутствием он обволакивал эти две секунды несуществующего счастья.

– Глупо как-то. – сиплый голос матери прогнал папу, щенка, книжку и уничтожил запах пирога струйкой дыма от свеже зажжённой сигареты.

– И на “Резиновую Зину” похоже.

– Совсем не похоже. Это про другое.

На мгновенье показалось, что в серых глазках Марты блеснули предвестники слёз. Но девочка сдержалась и ничего больше не сказала. Марта хорошо знала, что в дороге лучше молчать. Но ей было девять. И это было очень трудно.

– А почему папа никогда не фотографировал меня на свою камеру? Ни разу.

– Он фотографировал. Ты просто не помнишь.

– А где эти фотографии?

– Они сгорели во время Великого ленинградского пожара в 90-м году.

– А разве был такой пожар?

– Говорю же, ты совсем ничего не помнишь из своего детства.

Марта задумалась. Её взгляд мгновенно загорелся, но тут же сник, как будто закоротил подступающей грустью. Где-то из глубины протестующей души армией начали наступать слёзы. Предатели, не могли подождать до вечера.

– Я помню запах твоей помады.

Казалось бы, что ребёнок может знать о ностальгии. Откуда он знает, что такое светлая грусть? Да и о чём собственно ему грустить? И тем не менее, её глаза снова озарились мягким сиянием приятных воспоминаний.

– Ты наклонялась, чтобы меня поцеловать перед тем как уйти. Ты думала, что я сплю. Но я не спала. Я ждала, пока ты меня поцелуешь. Когда этого не было, мне снились кошмары. Жуткие.

Лёгкая ухмылка мгновенно сошла с лица матери.

– Не выдумывай. Откуда ты эту ерунду берёшь постоянно? Я губы вообще никогда не красила.

– Малиновая. В блестящей коробочке. Я играла с ней всегда.

На лице матери как будто возник новый оттенок. Брови приподнялись, глаза округлились. Как у плохой актрисы, которой нужно сыграть лёгкое удивление, но ничего, кроме уродливой клоунской гримасы, у неё не выходит.

– Чёрт, как же это приятно – знать, что ты ковырялась в моих вещах.

Марта набрала воздух чтобы что-то возразить, но затем выдохнула, сжала губы и отвернулась. В свои девять она точно знала, было бесполезно объяснять этой женщине, что Марта каждый день брала мамину помаду, аккуратно открывала, легонько, жутко боясь случайно её испортить, вдыхала аромат, закрывала глаза и представляла что мама рядом. Да и не за чем. Марта снова уставилась в окно. Покосившийся дорожный указатель гордо сообщал, что до Гатчины осталось 200 км. Марта знала, что это означает одну заправку, несколько остановок, чтобы покурить и, возможно, одну, чтобы поесть. Но это как повезёт. Занудливо заколотил поворотник. Из-за угла показались железки и шланги бензоколонки.

В магазине при заправочной станции была большая очередь. Унылая девушка за прилавком в нелепой кепке оглядела людей, выстроившихся практически до входных дверей и обречённо вздохнула. В этот момент мать легонько и небрежно пихнула Марту в плечо тыльной стороной ладони, едва заметно ухмыльнувшись.

– Давай…

Марта словно по щелку пальца разразилась истерикой, из глаз брызнули слёзы. Она начала топать ногами и кричать что-то невнятное, что она устала, хочет есть, или может быть, в туалет. Потом что-то про игрушку, которую они забыли и должны срочно вернуться. Один за одним люди начали оборачиваться и шептаться. В конце концов кому-то пришло в голову предложить пропустить их без очереди. Даже не сказав спасибо, мать подошла к кассе. Марта перестала кричать, но по её лицу всё ещё текли слёзы. Она мельком глянула на девушку в кепке и стыдливо опустила глаза.

– Девяносто второй до полного. И Пэлл-Мэлл синий.

Женщина расплатилась и всё так же небрежно подпихнула Марту в сторонку.

– Стой здесь, никуда не отходи. Я в туалет.

Марта молча кивнула, а затем, не поднимая глаз, тихонько заговорила.

– А мы купим что-нибудь поесть?

Мать, которая в этот момент уже направлялась к туалету, остановилась и обернулась. Она посмотрела на Марту очень серьёзно. Уголки её губ опустились ещё больше обычного, а сами губы поджались. Это говорило о том уровне возмущения, когда мать не могла по каким-то причинам кричать, а до истеричного смеха было ещё пару ступеней.

– Чёрт, Марта. Ты ела недавно.

Мать резко развернулась и скрылась за деревянной дверью туалета. Продавщица бросила ей вслед осуждающий взгляд, а затем с сожалением посмотрела на Марту. Какое-то время девочка стояла, переминаясь с ноги на ногу, рассматривая заголовки на газетной стойке и что-то напевая себе под нос. Порывшись под прилавком, девушка протянула девочке леденец на палочке в цветной обёртке. Марта даже толком не разглядела, что ей предлагают.

– Мама не купит, – быстро ответила Марта.

– Это подарок.

Девушка продолжала держать конфетку на вытянутой ладони, пока наконец Марта не осмелилась её взять. Она радостно кивнула, прошептав “спасибо” и быстро убрала конфету в карман. Мимо быстрым шагом пронеслась мама, не сказав Марте ни слова. Та послушно побежала за ней, помахав рукой продавщице. На улице начал накрапывать дождь, и мать с дочкой, добежав до машины, быстро скрылись внутри, освободив место у колонки разнервничавшемуся мужчине на грузовике.

II

Винтажный кабриолет Порше мчался по просёлочной дороге, поднимая мутно-бежевые облака из-под маленьких колёс. Красный, некогда блестящий кузов теперь был покрыт слоем дорожной пыли. За рулём был молодой мужчина, лет тридцати. Густые русые волосы, которые он то и дело поправлял, щекотали его загорелый лоб. Рядом с ним сидела молодая девушка. Худенькая, задумчивая, она ловила взглядом яркие пятна цветов, слившихся в бесконечную бело-розово-фиолетовую полосу, которую автомобиль безуспешно пытался обогнать. Тщательно завитые и уложенные с утра длинные волосы девушки были любезно возвращены протестовавшим против скорости автомобиля ветром к своему естественному виду. Их ровный каштановый оттенок нарушали выгоревшие на солнце пряди. Большие серые глаза были по-прежнему очень выразительными, но никакой внимательный человек уже не разглядел бы в них ничего, что чувствует и знает девушка двадцати с лишним лет. Всё это умело пряталось за пышными ресницами, округлыми бровями и идеально ровными, искусно прорисованными стрелочками. На бледном лице девушки блуждало недовольство и прятались замазанные слоем пудры веснушки. Она безуспешно пыталась собрать волосы в хвост и придержать рукой. Мужчина смотрел на неё, широко улыбаясь, продолжая прибавляя скорость.

– Это не смешно, Фанни, – девушка отвернулась и уставилась на проносящиеся мимо кусты розового и фиолетового вереска.

Мужчина засмеялся. Его идеально ровные зубы раздражали девушку своей белизной. Где у него хоть один изъян, ей было совершенно непонятно. Ей хотелось злиться на него, но белоснежная улыбка не оставляла её странной вредности никаких шансов.

– “Фанни” по-английски значит смешно, – мужчина засмеялся ещё громче.

– Франсуа.

Он бросил на Марту очень серьёзный взгляд.

– Марта.

Затем Франсуа снова улыбнулся и погрузился в дорогу.

Через некоторое время машина остановилась у огромных ворот из кованого железа с гербом посередине. На овальном щите была изображена затейливая композиция, во главе которой красовался пеликан. Он смотрел куда-то вдаль и воображал себя орлом. Марта перевела взгляд на Франсуа, который ловко выпрыгнул из автомобиля и направился к воротам, чтобы их открыть. Он, конечно, мог просто посигналить, но в этом был весь Франсуа: не пользоваться привилегиями когда это уместно, и требовать их, когда это абсолютно неприемлемо.

– Маленькими, Поль и я перелезали через эти ворота и убегали в поле. Наш старый дворецкий никогда не мог нас догнать.

Франсуа остановился, обернулся и посмотрел на Марту.

– Представляешь?

Марта закатила глаза и улыбнулась.

– Ты очарователен, Франсуа. Просто скромное обаяние буржуазии. – Она посмотрела на него пристально, с любовью. – Самое скромное среди всей французской буржуазии.

Девушка перелезла на водительское сиденье и включила передачу. Автомобиль медленно покатился во двор. Франсуа закрыл ворота, догнал Марту и с той же лёгкостью запрыгнул на пассажирское сиденье. Они заехали внутрь.

– Давай кружок вокруг фонтана, – лицо Франсуа озарила по-детски широкая улыбка. Сердце Марты трепетно забилось. Она слышала столько рассказов об этом доме, что, казалось, сама тут была уже тысячу раз. Вот тот самый фонтан. Сколько раз она она видела его на фотографии. Вот светловолосые мальчишки бегают вокруг и брызгаются друг в друга водой. Вот клумбы с ароматными нежными цветами. Изгибы лабиринта из кустарников. Статуи, украшающие фасад дома – обнажённые нимфы в разных позах, кокетливо ничего не прикрывающие тонкими струящимися тканями. Она видела всё, что рассказывал Франсуа, как будто сентиментальный старый фильм о любви и о детстве. Всё внутри Марты запульсировало в предвкушении. Как будто она уже часть всего этого, нужно только открыть дверь и войти. Марта посмотрела на чемоданы, торчавшие из машины, а затем на Франсуа, устремившегося метровыми шагами ко входу в дом. “Ну конечно, дворецкий”.

Они остановились перед массивной дверью из тёмного, потёртого временем дерева. Рука Франсуа потянулась к дверному молоточку в виде льва с кольцом в гигантской пасти. Сердце Марты снова бешено заколотилось. Она хотела что-то сказать, но губы дрожали, не в силах выдохнуть ни слова. Голос застрял где-то глубоко внутри. Марта схватила руку Франсуа, не дав ему дотронуться до кольца. Он вздрогнул от неожиданности и посмотрел на Марту. Лицо его приобрело сочувственное выражение, он немного наклонил голову и посмотрел на Марту своими завораживающими зелёными глазами, как на щеночка, который не может запрыгнуть на бархатный пуфик.

– Они будут от тебя без ума. В первую же секунду, как увидят.

Марта натянуто улыбнулась. Франсуа снова потянулся к кольцу, пока взгляд Марты блуждал по каменным ступенькам. Дверь распахнулась, и перед ними возникла светловолосая женщина с безупречной укладкой. На вид ей было лет 50, но на деле, наверное, больше. Она широко улыбнулась и морщинки мгновенно начали разбегаться от уголков глаз к вискам. Она театрально распахнула руки для объятий, куда мгновенно устремился Франсуа. Он вдруг показался Марте совсем другим, не таким уж и высоким и каким-то худым. Когда неприлично долгое объятие закончилось, женщина наконец обратила внимание на спутницу сына. Морщинки моментально слетелись обратно к векам и продолжили кружить там, как мошки вокруг вечернего фонаря. Молчаливая пауза по продолжительности начала приближаться к недавнему объятию, и Франсуа наконец опомнился.

– Мама, это Марта. Моя…

Не дав сыну договорить, женщина протянула Марте руку.

– Очень приятно. Камилла.

“Интересная французская традиция – перебивать” – подумала Марта. И тут же отметила, что думать с сарказмом также приятно, как и говорить.

– Взаимно, мадам.

Врать тоже. Тон Марты был не менее холодным, чем у будущей свекрови. Видимо, Франсуа начал мёрзнуть и потому поспешил за подмогой в лице остальных членов семьи. Они зашли внутрь. Сделав несколько шагов, Марта остановилась, чтобы оглядеться. Хотя, по правде, она просто не могла двигаться. От восторга у неё закружилась голова. Она жадно поглощала глазами каждую деталь, стараясь запомнить всё до мельчайших подробностей. В огромные окна назойливо проникало вечернее солнце. Его лучи то и дело касались посуды на огромном по-королевски сервированном столе, призывно выглядывающем из дверного проёма в гостиную и предвкушающем ужин. Как заворожённая, Марта наблюдала, как солнечные блики путались между хрустальных подвесок массивной люстры, висящей под далёким потолком, словно под куполом. Настырное солнце всё бежало и бежало по ступенькам и перилам мраморной лестницы, которая наверняка вела к самой счастливой жизни на Земле.

– Мы ждём только вас, – навстречу Франсуа вышел мужчина с импозантной проседью в тёмных волосах. Он был ростом с Франсуа, но казался выше за счёт довольно крепкого телосложения, что не свойственно мужчинам его возраста. Наверное. Марта как-то сразу засмущалась. Ей было трудно общаться с немолодыми мужчинами, во внешности которых таились воспоминания о красоте, переродившиеся в какую-то новую жизнь. Морщинистое лицо, сильные руки, седеющие волосы и выцветающие глаза. Такие мужчины Марту привлекали и отталкивали одновременно. Она тут же превращалась в перезрелую Лолиту, так и не поумневшую, но заметно подурневшую. Она знала, что будет теряться, забывать слова, а вспоминая, грубо сплетать их в какие-нибудь глупости. Марта пыталась утешить себя мыслью, что, по крайней мере, Франсуа знал её настоящую. Но едва переступив порог родительского дома, он превратился из мужчины в мальчика, а из будущего мужа – в сына. Марта такого не ожидала. И её неуверенность в себе, подкреплённая изысканной отчуждённостью французской аристократии, начала смешиваться со странным чувством, будто она познакомилась с Франсуа только что.

– Адриан. Очень приятно.

Отец Франсуа протянул Марте руку, аккуратно скользнув по ней взглядом и остановившись на глазах. Марта протянула руку в ответ. “А, теперь понятно. В отца” – подумала Марта.

– Марта Король. Ваш дом великолепен.

– Ваш французский тоже.

– Спасибо, месье.

По меркам Камиллы диалог её мужа с Мартой был слишком долгим.

– Франсуа, дорогой, покажи Марте её комнату. – Камилла нежно погладила сына по руке и улыбнулась, встретившись глазами с Мартой.

– Спасибо, мадам. – Марта улыбнулась в ответ.

Франсуа взял её под руку и повел вверх по лестнице.

– Мы как будто принц и принцесса в замке, правда?

Но романтический комментарий не достиг цели.

– Что значит “её комнату”?

Марта очень рассчитывала, что это просто французский, который она недопоняла. Но кого она обманывала: её французский был таким же идеальным, как этот чёртов дом или улыбка её спутника.

– Понимаешь, – Франсуа запустил руку в свои густые волосы. Он всегда так делал, когда в разговоре с Мартой ему не хватало аргументов, или он понимал, что она может рассердиться. Тогда в роли аргументов выступали идеальные волосы и пронизывающий до костей взгляд.

– В доме такая традиция: все гости останавливаются в комнатах для гостей. И вообще, здесь у всех есть своя отдельная комната.

Франсуа посмотрел на напряжённое лицо Марты, которая, похоже, не хотела верить в услышанное.

– Но мы будем близко, не волнуйся.

– Это не может не радовать.

Франсуа незаметно выдохнул. Сарказм – это хороший знак.

III

Мать ехала медленно, оглядываясь по сторонам. Марта понимала, что скорее всего, она ищет либо кафе, либо туалет. Оба варианта её устраивали, и чтобы не испортить матери настроение, Марта предпочитала молчать.

Через пятнадцать минут, девять столбов и три кошки мать свернула на обочину. Они вышли из машины, и женщина направилась к бабульке, одиноко стоящей у дороги. Возле её ног расположились два алюминиевых бидончика, ручки которых были перевязаны тряпками. Сама бабка была одета в тёплый вязаный серый свитер, а голова её была обвязана платком так, что ни один волосок не имел шанса быть замеченным. Марта точно знала, что внутри. Пирожки. Мать решительно направилась к бабке. С людьми, которых мать не знала, она особо не церемонилась и часто даже не здоровалась, всячески избегая элементарной вежливости. А бабульку с пирожками правила приличия и вовсе не заботили, в отличие от продаж.

– С чем пирожки? – выкрикнула мать прямо на ходу.

Бабка заулыбалась и стала судорожно раскрывать бидончики, выпуская густой пар вместе с запахом, сводящим с ума желудок спазмами голода.

– С рисом и с капустой. Смотри, вот, доченька, смотри, свежие… Только испекла.

Бабка засуетилась, начала поднимать бидончики по очереди, видимо, пытаясь привлечь мать запахом. Но та лишь отмахивалась от пара, собирая по карманам мелочь.

– Три с рисом и три с капустой.

Она даже не спросила Марту о её предпочтениях. Но Марту это никогда особо не расстраивало. Кто ж это спрашивает у детей, что они хотят поесть? Что дают, то и ешь – делов-то.

Вслед за ними подъехал дальнобойщик, забравший всё, что осталось, так что бабулькина смена на сегодня была окончена. Она довольно поковыляла в сторону покосившихся крыш и труб с дымом. Марта с матерью сели прямо на обочине и не спеша приступили к обеду. Мать закурила. Марта с тоской смотрела вслед бабушке. Своей у неё давно не было. Ни одной. Как собственно, и пирожков.

– Хорошо, что хоть у кого-то есть бабушки. И они пекут пирожки.

Марта не заметила, что сказала это вслух. Но мать всё-равно никак не отреагировала. Она глубоко затягивалась сигаретой и смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза. От этого она выглядела старше: сухие губы выпускали струйки дыма, а вокруг глаз толпились морщинки.

– Интересно, какая она была молодая? Счастливая? Марте очень хотелось задержать ещё немного образ бабушки в своей голове. Хотя бы так, словами, в разговоре, который с этой женщиной мог превратиться во что угодно: в скандал, в спор, в тихую беседу, полную скрытой агрессии, в набор шуток, среди которых могли быть очень даже ничего, или в молчание. Самым лучшим вариантом, конечно, был последний. На удивление, мать охотно поддержала тему.

– Да не счастливая никакая. Такая же, как все. Родилась и сразу устала.

– От чего?

Марте, конечно, сложно было иногда налету схватывать мамины метафоры. А мать, в свою очередь, любила иногда блеснуть перед дочерью своей бытовой философией. Это был её способ воспитывать ребёнка.

– Чёрт, от чего, от чего. От жизни, от мужиков, от работы, – мать в очередной раз глубоко затянулась, – если она вообще у неё была. А то, поди, борщи варила всю жизнь алкашу какому-нибудь.

В глазах Марты блеснула надежда, что всё не так грустно, как говорит мама.

– А тётя Оля тоже борщ часто варит. Вкусный.

Мать закатила глаза. Перед Мартой как будто мелькнула красная эмалированная кастрюля в белый кружочек с прокоптившимся дном и сломанной ручкой крышки. Марта почувствовала запах борща и заулыбалась. – Тётя Оля хорошо готовит.

– Тётя Оля старая. – Мать выпустила большую струю едкого дыма, который Марта, кажется, уже давно перестала ощущать. – Если она ещё и готовить плохо будет, дядя Антон переедет к нам. Насовсем.

На лице Марты возникло недоумение.

– Но ты же совсем не умеешь готовить! – совершенно искренне, без тени желания обидеть, по-детски непосредственно воскликнула девочка. В таких случаях от матери можно ожидать бурю эмоций и минут десять крика. Марта осознала это только тогда, когда сама себя услышала. Но на удивление, мать продолжала хранить безразличное спокойствие. Разве что морщинки у её губ с каким-то особенно грустным видом начали разбегаться к низу.

– Да не такой уж он и гурман.

Марта поднесла ко рту пирожок, но груз любопытства всё же пересилил. Хотя это было чревато.

– А что такое “гурман”? Марта запихнула оставшуюся треть пирожка в рот и принялась разжёвывать, ожидая порцию новых знаний, так необходимых для девятилетнего ребёнка. Мать зажгла сигарету.

– Идиот, – она выдохнула порцию тёмного дыма, – по-французски.

Какое-то время они обе молча жевали пирожки. Марта вдруг погрустнела и опустила глаза. – Я бы хотела, чтобы дядя Антон жил с нами, – она бросила взгляд на мать, – но тогда тётя Оля будет совсем одна. Мне её жалко.

– Мне тоже.

Мать затянулась, выдохнула и пошла к машине, отшвырнув окурок привычным движением пальцев. Марта не видела, чтобы кто-то ещё так выбрасывал окурки. – Так что пусть дядя Антон спокойно ест свой борщ, – мать села в машину, хлопнула дверью и завела мотор. Марта испугалась, что она, как обычно, сказала что-то не то, и мать уедет без неё. Она вскочила и бегом побежала к машине. Но мать ещё долго сидела неподвижно, уставившись перед собой остекленевшим взглядом. По радио играла глупая песенка. Марта пыталась вслушаться в текст, и никак не могла понять, чего певице так мало. Лета, наверное? Но это как-то странно – его вон как много вокруг. Просто никто не обращает внимания. Уж тем более, певица. Наконец женщина пришла в себя, и машина рванула с места. Начал накрапывать дождь, а дневной свет как будто развернулся и начал убегать от них в другую сторону. Марта обернулась и какое-то время смотрела свету вслед. Впереди её взгляд ждали сумерки с прорисовывающимися постепенно огоньками заправки. Мать свернула на обочину, заглушила машину и побежала к таксофону. Марта наблюдала. Женщина в стеклянной будке долго искала в кармане нужную монетку, затем несколько раз набирала номер и снова бросала монетку. Наверное, было занято. Наконец она начала говорить. Обычно, разговаривая по телефону, она что-то рисовала. Иногда это были головы тётечек со смешными причёсками, иногда геометрические узоры, особенно, если блокнот был в клетку. Но это дома. А сейчас, в таксофоне, она то и дело поправляла волосы и закрывала ладонью лицо. Она повесила трубку и уткнулась лбом в стекло. Мать плакала. Сердце Марты щемило от детской боли. Она не представляла, что такого нужно было сказать, чтобы мать расплакалась. “Грустными слезами”, как говорила Марта. А не от крика. Марта развернулась и начала что-то искать на заднем сиденьи, шаря в темноте руками. Наконец она вытащила из-под груды их пожитков большой чёрный зонт. Это был подарок. Мать рассказывала Марте, что её дедушка работал на заводе зонтиков. И зарплату ему иногда выдавали товаром. Марта сразу представляла себе огромный фантастический замок, с разными трубами, приспособлениями, затейливыми переходами между башенками. И повсюду были зонтики: в виде скульптур, на дверях в качестве дверных ручек, на стенах в рамках из-под картин и даже кусты были выстрижены в форме зонтов. Но дедушки никакого не было. Хотя, мать говорила, что был. Но если он был, почему Марта его никогда не видела? И куда он делся тогда? Но с другой стороны, хотя бы зонт остался. Марта взяла его и, раскрывая по дороге, побежала к таксофону. Она остановилась напротив матери, которая так и стояла уткнувшись лбом в стекло будки, даже не пытаясь утереть бегущие одна за одной в строгой последовательности слёзы. Как будто кто-то внутри матери отстукивал ритм и объявлял “старт” для каждой новой слезинки. Мать посмотрела на Марту, и та протянула ей зонт, приглашая выйти из будки и не намокнуть. Сначала Марта вспомнила момент из своего любимого песенного фильма, так она называла старые американские мюзиклы, которые смотрела по телевизору, когда прогуливала школу. Учитывая, как сильно маленькая смышлёная девочка не любила школу, фильмов за свою девятилетнюю жизнь она посмотрела много. Мать продолжала на неё смотреть, а Марте отчаянно хотелось танцевать с зонтиком и что-нибудь петь. Но потом её сердце снова защемило. Бывали такие моменты, когда Марта точно знала, что мать её любит. Ровно одну секунду из всех секунд дня, а то и недели, при взгляде на Марту у неё в глазах возникала нежность. Это была очень ценная секунда. Обычно её хватало надолго, даже если мать потом кричала и не только несколько недель подряд. Марта смотрела на мать сквозь стекло и ловила своими огромными серыми глазами эту секунду. Не сегодня. Наверное, из-за дождя.

Наконец мать вышла, и они побрели обратно к машине. Марта поднимала над ними обеими зонт, но удержать его никак не получалось. Мать взяла зонт и держала его над Мартой, пока та не уселась в машину. Когда мать обходила машину, зонт вывернуло порывом сильного ветра, и несколько спиц выскочили. Пару секунд она сражалась с зонтом, чтобы привести его в прежний вид, но в конце концов швырнула развалюху на обочину и села в машину. Марта в ужасе наблюдала за матерью.

– Может быть, его можно починить… – неуверенно пролепетала девочка. – Это же подарок моего дедушки, который работал на за…

– Чёрт, да не было никакого дедушки, бабка одна меня растила, – мать решительно тронулась с места, – я тебе наврала.

Это многое объясняло. Марта отвернулась и задумчиво уставилась в окно. Но зонтик всё равно было жалко.

– А у нас остались пирожки?

Мать с ненавистью посмотрела на Марту.

– Плюс один в коллекцию тупых идиотских вопросов.

О, это была большая коллекция. Эрмитажа на три, эдак.