Текст книги "Берег Живых. Наследники Императора"

Автор книги: Анна Сешт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава 4

3-й месяц Сезона Половодья

Аудиенция проходила не в малом тронном зале, а в личном кабинете Владыки – высокая честь. Впрочем, телохранители наследника считались почти что частью императорской семьи, и Паваху раньше нередко доводилось бывать здесь вместе с Хэфером.

Восемь стражей Императора выстроились у дальней стены за его спиной, безмолвные, с лицами, неизменно скрытыми под шлемами в виде собачьих голов. Их хопеши[16]16
  Хопеш (хепеш, кхепеш) – разновидность клинкового оружия серповидной формы, применявшаяся в Древнем Египте. Хопеш произошёл не от меча, а от топора, а потому в основном предназначался для рубящих ударов, но при должном мастерстве владения им можно было наносить и колотые раны. Считался оружием элитных подразделений. Также его использование носило церемониальный характер. Из-за двоякоизогнутой формы хопеш не подразумевал ношения в ножнах: его закрепляли на поясе или – как в данном случае – за спиной.


[Закрыть] были перекрещены за спиной. Золотистые доспехи с чешуйчатыми панцирями тускло поблёскивали, когда солнечные лучи изредка пробивались сквозь густую кисею на окнах. Ануират, или Живые Клинки Ануи, – воины, не знавшие себе равных, – всегда и везде сопровождали Владыку. Так было заведено ещё со времён самого Ваэссира, первого Эмхет. Единственной их целью была безопасность Императора – любой ценой. В том, что касалось этой их задачи, они могли безнаказанно нарушать даже приказы самого Владыки.

Амахисат, как и обещала, присутствовала на аудиенции, спокойная и бесстрастная. Её плиссированный калазирис[17]17
  Калазирис – слово греческого происхождения, относящееся к традиционной женской одежде Древнего Египта. Используется чаще в научно-популярной литературе, в научной называется просто платьем или одеянием. В ранние периоды был распространён более простой вид этого одеяния – платье с широкими бретелями, прикрывавшими (а иногда и не до конца прикрывавшими) груди. В более поздние периоды наряды стали усложняться накладками, драпировками и плиссировками.


[Закрыть] дополняли оплечье и браслеты с халцедонами и лунными камнями, идеально подобранными в тон тёмно-серой ткани. Ни взглядом, ни жестом она не дала Паваху понять, чего ожидала от него. Всё уже было сказано.

Также здесь был и бессменный Великий Управитель, хранитель секретов[18]18
  Хранитель секретов – один из чинов при дворе фараона и в составе древнеегипетской армии, аналогичный начальнику тайной полиции.


[Закрыть], главный дипломат Таур-Дуат – старший царевич Хатепер. Он очень походил на своего венценосного брата, и в то же время отличался от него: Хатепер был более земным и понятным, более мягким в своих жестах и манере ведения беседы. Но недооценивать его не стоило – мягкость Великого Управителя была и его оружием. Рэмеи и эльфы говорили о Хатепере, что он способен уговорить саму Великую Реку изменить своё русло. Да, не просто так его называли величайшим дипломатом своего времени! Кроме того, Хатепер славился своей безоговорочной верностью брату и абсолютной неподкупностью. До сих пор была жива память о слухах смутного послевоенного времени. В ту пору заговорщики хотели сместить Секенэфа и возвести на трон Хатепера, не то полагая, что дипломатом будет проще манипулировать, не то искренне веря, что тот будет лучшим властителем. Великий Управитель расправился с ними своими методами, да так искусно, что до конца не было ясно, к какому жестокому повороту чьей судьбы он действительно приложил руку.

Павах ожидал увидеть кого-то из Таэху, живших при дворе, но рядом с Императором стоял другой жрец, которого воин прежде не видел, судя по пекторали и перстням – высокой ступени посвящения. Как и другие правители до него, Владыка Секенэф опирался на древний жреческий род Хранителей Знаний, стоявший у истоков Таур-Дуат так же, как и род Эмхет. Жрец Таэху не был стар, но пожил, как и сам Владыка Секенэф, уже немало – следы неумолимого времени лежали на благородных чертах его до сих пор ещё довольно красивого лица, а глаза светились мудростью прожитых лет. Облачён он был в длинные белые драпированные одежды, какие часто предпочитали священнослужители. Знаки Богини Аусетаар, Владычицы Таинств, Госпожи Очищающей боли, украшали его пектораль и перстни. На Паваха жрец смотрел отрешённо и как бы сквозь него. Но отчего-то этот взгляд пугал воина не меньше, чем пронзительный взгляд Императора, потомка древнего Ваэссира.

Сам же Владыка был воплощением величия. В его руках сходились нити жизней всех подданных Таур-Дуат, и бремя, возложенное Богами на его могучие плечи, было не по силам ни одному обычному рэмеи. Смотреть в его золотые глаза было так же трудно, как взирать на Ладью Амна, чей свет и согревал, и обжигал одновременно. Прекрасные статуи, возведённые в его честь, изображали Владыку Секенэфа в расцвете лет и должны были сохранять его облик неизменным на годы и столетия. Собственное же лицо правителя несло на себе печать пройденных лет и пережитых событий. И именно таким оно казалось Паваху более одухотворённым и красивым, чем все виденные им изображения Императора. Его облик дышал живой Силой, от которой, казалось, вибрировал воздух вокруг. Неудивительно, что само присутствие его так вдохновляло и воинов, идущих на бой, и простых подданных, лицезревших правителя в редкие моменты его появления перед народом во время больших празднеств. Оказавшись рядом с Императором, нельзя было усомниться в мудрости и могуществе древнего народа рэмеи, чья история насчитывала не одну тысячу лет, ибо этот народ хранили подобные ему. Таков был Секенэф Эмхет, почитаемый и любимый Владыка и Хранитель Империи, живое бьющееся сердце рэмейской земли – тот, кто защищал Божественный Закон.

Стоя на коленях, как и подобает подданному перед лицом Владыки, Павах сосредоточенно изучал золочёные сандалии Императора, не в силах поднять взгляд. Каким же трудным, жестоким испытанием было после всего предстать перед живым воплощением Силы Ваэссира! Слова таяли на его губах, так и не успев родиться, в горле пересохло. Пусть он не раз видел Владыку Секенэфа прежде – сейчас это было словно впервые. Павах построил свой доклад так, чтобы не солгать ни единым словом, но и всего он не мог рассказать.

– Значит, их была большая стая? – прозвучал глубокий голос Императора.

Паваху показалось, что этот голос заставлял резонировать все кости в его теле.

– Да, Владыка. Никогда прежде мне не доводилось видеть их так много за раз, ведь они не уживаются даже друг с другом, – подтвердил воин, радуясь, что сейчас мог сказать правду.

– Плохой знак, – вздохнул Великий Управитель Хатепер. – Ша – вестники Отца Войны. То, что они оказались там, да ещё в таком количестве… почти полтора десятка, ты сказал?

– Да, Великий Управитель, – подтвердил Павах.

– Очень плохой знак… – повторил брат Владыки. – Когда божественное столь ощутимо вмешивается в земное, только глухой не прислушается.

Воин отметил про себя, как Великий Управитель Хатепер посмотрел на жреца Таэху. Тот по-прежнему не проронил ни слова, только кивнул.

– Они пришли уже после нападения из засады? – уточнил Император.

– Да, Владыка, – ответил Павах. – С их приходом всё окончательно смешалось. Они уже не делали различий между сражавшимися. Кто-то пытался сбежать, но разве сбежишь от них?

Бывший телохранитель покачал головой и мрачно подумал, что остаться там на милость ша было, пожалуй, не так страшно, как попасть в плен после.

– Ты уверен, что наследника не могли взять в плен – так же, как тебя и Метджена? – в который уже раз спросил Император.

– Владыка мой… последнее, что я помню из произошедшего там – это то, как ша начали своё кровавое пиршество, – дрогнувшим голосом ответил Павах, не солгав и на этот раз. – Сатех никогда не был дружен со Стражем Порога и Его сыном, божественным Ваэссиром, занявшим трон Таур-Дуат. Разве пощадили бы Его звери императорскую кровь?..

– Да. Если бы это были чёрные шакалы или дикие псы, я бы мог надеяться на их защиту, – голос Императора звучал ровно, и невозможно было понять, каково истинное настроение правителя. – Но красногривые ша… Должно быть, ты прав, как ни тяжело мне признать это. И хотя Проклятие Ваэссира падёт на тех, кто повинен в убийстве Его родной крови… это – слабое утешение.

При упоминании о Проклятии Ваэссира Павах ощутил пронизывающий холод. Оно не было легендой. Силы в крови потомков Первого Владыки было достаточно для того, чтобы деяния осквернителей вернулись к ним же. Разве не настигло уже это Проклятие бедного Метджена? И что тогда ожидало его, Паваха?.. О проклятии говорил и Колдун…

– Ты многое перенёс рядом со своим господином, Павах из вельможного рода Мерха. Но у меня всё же будет к тебе ещё одна просьба.

– Я послужу тебе и памяти моего господина с радостью и честью, великий Владыка, – с готовностью и совершенно искренне заверил воин.

– Хорошо. В двух-трёх часах пешего пути от места нападения лежит заброшенный храм Стража Порога. Я выделю тебе отряд и велю лучшим жрецам перенести вас порталом в Кассар, ближайший к храму город. Я хочу, чтобы ты посетил сам храм и разузнал всё, что только можно узнать. Возможно, бальзамировщикам – если там остался кто-то живой – известно что-то, от нас пока сокрытое. С собой я дам тебе дары для них – драгоценные благовония для ритуалов и чёрный оникс, освящённый в столичном храме Ануи. Если там тебя встретят, будь учтив и добр, разузнай всё мягко и принеси мне вести, сколь бы ни были они скудны.

Павах, всё ещё стоя на коленях, склонил голову ниже.

– Всё будет сделано, Владыка мой.

Он отчаянно желал, чтобы Император поскорее отпустил его, но тот всё медлил.

– Посмотри на меня, Павах, последний телохранитель моего сына, – велел Владыка, наконец.

Противостоять этому голосу – этой стальной воле, выраженной даже в мягких интонациях – было невозможно. Павах собрал всё своё самообладание и поднял голову, натолкнувшись на взгляд золотых глаз – нездешний, какого не могло быть ни у одного смертного.

– Ты не солгал мне… но и всей правды не сказал, – всё так же мягко проговорил Владыка.

Павах подавил в себе желание открыть всё, что только мог… Он вспомнил вкрадчивый приказ Колдуна, надёжно выбитый в его сознании как по камню. Сейчас всё пережитое казалось кошмарным сном, но эти слова жгли его разум, как проклятие: «Ты никому не расскажешь».

– Я знаю, что ты перенёс очень многое, – повторил Император, и взгляд его перестал обжигать так нестерпимо, как ещё пару мгновений назад. – Я дам тебе время и не стану бередить твой разум. Тебе нужно восстановиться, как следует, прежде чем говорить о том, что вам с Метдженом довелось увидеть.

Павах с благодарностью склонил голову, удерживая выступившие на глазах слёзы облегчения. Боги, как же ему повезло! Император не мог не почувствовать, что от него что-то утаивают, но, по крайней мере, он не читал мысли.

– Отправляйся с моим благословением завтра же, – повелел Владыка. – Если же тебе доведётся найти останки предателя – сделай то, что повелит тебе справедливость.

С этими словами Император наконец отпустил Паваха. Пошатываясь, воин поднялся на ноги и с поклоном удалился. Упоминание о Сенахте отдалось уколом в сердце, но всё равно теперь он был уже более уверен в себе и в том, что ему предстояло сделать.

⁂

Молодой царевич пребывал в отвратительном настроении – он был разъярён настолько, что даже приближённые не решались подступиться к нему. От его ударов на инкрустированных перламутром столиках эбенового дерева осталось несколько вмятин. Дворцовый управляющий не вмешивался, пока царевич изливал гнев, справедливо решив, что инкрустацию будет заменить гораздо проще, чем чей-то проломленный череп. От того, с какой силой царевич закрыл двери, выгнав всех из своих покоев, даже на совесть прибитая бронзовая щеколда отлетела.

Затем пришёл черёд драгоценной вазы, не один год украшавшей нишу у окна. Хрупкий сосуд жалобно звякнул о плиты из редкого тёмно-зелёного мрамора и рассыпался на мельчайшие осколки. В этот момент в покои вошла царица, проигнорировав предупредительный шёпот слуг и управляющего. Окинув взглядом беспорядок, она изогнула бровь, а потом притворила за собой дверь и холодно приказала:

– Возьми себя в руки, сын. Ты не истеричная девица, а царевич, в жилах которого течёт кровь великих родов. Ты и так уже распугал всю челядь, а они ведь рэмеи – не тщедушные эльфы. Жмутся в коридоре, словно мыши в амбаре.

– Не смей мне указывать! – резко ответил Ренэф, оборачиваясь к ней. – Я велел, чтобы все убирались отсюда и оставили меня одного.

Он натолкнулся на взгляд серо-стальных глаз – этот холод мог затушить любой пожар – и его пыл немного поутих. Амахисат даже не поморщилась, только чуть усмехнулась.

– Это ты мудро придумал. В таком виде тебя и правда лучше никому не видеть. Но для меня уж изволь сделать исключение, царевич Ренэф Эмхет.

– Прости, мама, – с почтением произнёс юноша и глубоко поклонился ей.

– Твой гнев мне хорошо понятен, – спокойно произнесла женщина. Она смотрела на сына сурово, но в голосе её слышалось сдерживаемое тепло. – Но мы должны помнить о том, кто мы есть, и сохранять достоинство. Наша семья – пример для всех наших подданных.

Ренэф провёл ладонями по лицу в бесплодной попытке успокоиться.

– Отец не принял меня, – процедил он. – Отказал мне в аудиенции, но зато пригласил сестру. Снова. Но я – не слуга, желающий обсудить с ним блюда на ужин! Я хотел говорить о походе на Лебайю, о мести за его сына!

Ярость снова взяла над ним верх, и царевич со всей силы ударил кулаком в стену – на росписи образовалась едва заметная сеточка трещин. Царица даже не вздрогнула и по-прежнему невозмутимо сказала:

– Не беспокойся о сестре. Трон Эмхет наследуется мужчинами.

– История знает и другие случаи.

– Только когда в прямой ветви рода не было достойных претендентов.

– Я могу перечислить тебе нескольких Императриц. Но я не готов быть военачальником при сладенькой сестрёнке, вовремя нашедшей для папочки слова утешения!

– А при своём дипломатичном брате был готов? – усмехнулась царица.

Ренэф глухо прорычал ругательство, исподлобья глядя на мать. Амахисат скрестила руки на груди, встречая его гнев с холодной бесстрастностью.

– Ты учила меня во всём быть лучше, чем он, – сквозь зубы сказал царевич. – Всю свою жизнь я только и делал, что соревновался с ним. Я лучше владею мечом, лучше направляю колесницу, лучше охочусь. Поглоти меня Первородное Пламя! Я даже стихи древних авторов цитирую лучше, чем он, даром что ненавижу эти бесполезные мудрствования! Но отцу безразличен мой успех. И даже сейчас, из своей безымянной могилы, Хэфер как будто смеётся надо мной! Владыка, – Ренэф произнёс этот титул ядовито, не в силах сдержать обиду, – так и не сделал официального изъявления своей воли, не провозгласил меня наследником трона! Зато сестрицу окружил всяческими милостями. Вот уж кто хорошо устроился!

– Ты – наследник, – всё так же спокойно возразила Амахисат, – но официального назначения придётся подождать.

– Почему я всегда должен ждать?! И ладно ещё ждать назначения! Отец даже траура не объявил. Он всё ещё на что-то надеется, хотя всем понятно, что Хэфер не вернётся… Но ведь он даже не отдаёт приказ покарать виновных! Я готов выступить на Лебайю хоть сегодня, но нет же! Император велит ждать. Более того, он отсылает меня прочь, точно какого-то слугу, тогда как я хочу обсудить с ним боевой план!

– Тебе нужно научиться проявлять терпение, мой светоч, – ласково произнесла Амахисат. – Грядёт твой триумф.

– Терпение, терпение… Ты с детства только и делала, что твердила мне о терпении, пока все вокруг восхищались сыном простолюдинки!

Царица чуть поморщилась при упоминании о своей предшественнице, но Ренэфу было всё равно, что его слова уязвили мать. Чаша горечи и возмущения несправедливостью, копившаяся много лет, переполнилась.

– Она была жрицей, – тихо возразила Амахисат.

– Неважно, – отмахнулся Ренэф. – Её род не был таким древним и прославленным, как твой. Моя кровь чище, но всё же наследником был провозглашён Хэфер, мягкосердечный… мягкотелый. И отец выбрал его, чтобы он вёл наш народ после суровой войны с фейскими выродками! Он со своей дипломатией заставил бы нас пресмыкаться перед остроухими, исполняя все их капризы. Посмотри, до чего довело потакание требованию оставить нейтральной территорию прямо у наших границ!

– Ты подвергаешь сомнению мудрость своего дяди? – прохладно осведомилась царица.

Ренэф чуть оскалился, но удержался от грубости – матери пока весьма успешно удавалось усмирять его гнев. Только хвост его от сдерживаемой ярости продолжал хлестать из стороны в сторону.

– Нет. Я говорю, что мог бы послужить Владыке куда как лучше, если бы он только дал мне возможность… если бы разглядел, каков я на самом деле.

– Мы оба знаем это, – мягко согласилась Амахисат. – И сейчас, по воле Богов, такая возможность тебе предоставлена.

Ренэф вздохнул и покачал головой.

– Как бы я ни относился к Хэферу, пойми, мама: его убийство – несмываемое оскорбление для всей императорской семьи. Люди должны понести наказание! Я пройдусь по земле этих эльфийских прихвостней огнём и мечом, пока они не выдадут мне изменников! Имя династии Эмхет заставит содрогаться их потомков на много поколений вперёд!

– В этом никто не сомневается. А я тем более всегда верила в тебя, – царица тепло улыбнулась сыну. – Однажды ты станешь прекрасным, достойным Владыкой. Твоя чистейшая кровь станет светочем для всего нашего народа. Твоё имя и список твоих великих деяний будут высечены на гигантских статуях у самых знаменитых храмов Империи.

– Эти сказки ты рассказывала мне ещё в детстве, – с горечью усмехнулся царевич. – А теперь посмотри… Хэфера уже нет в живых, но Владыка предпочитает это трудное время проводить с Анирет, а не со мной, наследником!

– Анирет суждено стать твоей советницей, женой одного из наших союзников, – улыбнулась Амахисат, – но никак не Императрицей Таур-Дуат. Твой отец не выжил из ума, чтобы возлагать на неё такое бремя.

– Иногда я сомневаюсь в этом, – пробормотал Ренэф.

Царица резко шагнула к нему и дала пощёчину.

– Не смей оскорблять Владыку! – холодно приказала она. – Острота клинка не должна заменять тебе остроту разума. Не забывай, что когда-то Император Секенэф, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, сам вёл армию Таур-Дуат против эльфов и одержал не одну победу, изгнав их за пределы нашей земли. А после он очень мудро рассчитал время и условия для перемирия.

– Я стараюсь помнить, что его величие не осталось в прошлом, – тихо ответил царевич и с отчаянием посмотрел на мать: – Но почему, почему он не замечал меня? Почему всегда отдавал предпочтение Хэферу? Я знаю, что нельзя так говорить и даже думать, но сейчас я ловлю себя на предательских мыслях, что эта трагедия явилась в своём роде… божественным благословением. Хэфер не был способен управлять Империей твёрдой рукой. Он мог бы стать прекрасным дипломатом и советником, как дядюшка Хатепер. Так почему же отец никогда не видел этого?!

– Любовь бывает слепа и глуха, – сказала Амахисат и, положив ладони на плечи сына, заглянула ему в глаза: – Я люблю тебя всем сердцем, мой светоч. Но супруг мой всегда любил Хэфера больше, чем тебя и твою сестру. К тому же есть правило: наследником обычно избирается старший сын. Но теперь, пусть и жестоко, справедливость восстановлена, – она чуть сжала плечи Ренэфа в знак поддержки. – Теперь ты займёшь место брата… Точнее, ты займёшь своё собственное место, и никто не усомнится в твоей силе – ни враги, ни приближённые. Но я прошу тебя проявить ещё немного терпения. Император передаст тебе титул и магическую формулу призыва Силы родоначальника Эмхет, когда придёт время.

Ренэф с благодарностью посмотрел на мать – у него всегда прибавлялось сил благодаря её неизменной поддержке. Он чувствовал безусловную любовь Амахисат всю свою недолгую пока жизнь и находил в этом успокоение каждый раз, когда сталкивался с превосходством Хэфера. И как только отец смел тосковать по своей давным-давно умершей супруге, вместо того чтобы с открытым сердцем принимать красоту и мудрость женщины, которая была рядом с ним все эти годы?! Понять и принять это Ренэфу было так же тяжело, как и то, что достижения его были ничтожно малы в глазах Императора в сравнении с обаянием брата. Но мать всегда верила в него, даже тогда, когда сам он уже не верил. И сегодня он привычно доверился ей снова.

– Я сделаю, как ты велишь, Владычица, и буду ждать его приказа, – тихо произнёс царевич и, взяв руки матери в свои, коснулся губами её пальцев.

Очень редко он позволял себе проявить нежность. Амахисат крепко обняла сына, так что Ренэф не увидел, как она украдкой смахнула слезинку.

⁂

«Ближайший к храму город» располагался не так уж близко от некрополя – где-то в паре дней пути. Самым разумным было путешествовать на лодках, так как Великая Река ещё не вернулась в свои берега, да и двигаться по воде было значительно быстрее. Но останавливаться на ночлег всё равно приходилось на границе с пустыней, на твёрдой земле, оставляя лодки в густых зарослях бумажного тростника[19]19
  Бумажный тростник, или бумажная осока, – папирус.


[Закрыть].

Для Паваха путешествие стало настоящим испытанием. В последний месяц он не покидал города и отвык от звуков, наполнявших пространство за пределами городских стен. Пока отряд ночевал в песках, воин вздрагивал от каждого завывания, вспоминая жуткое алое пламя в глазах чудовищ, их насмешливый оскал, их раздвоенные хвосты с ядовитыми иглами на концах. Воину казалось, что Владыка пустыни Каэмит наблюдал за ним и выжидал, в любой момент готовый забрать ускользнувшую жертву.

Согласно легендам, Сатех не был другом Ваэссиру Эмхет, некогда одолевшему Его в битве за трон. Владыка Первородного Огня не соблюдал принципы справедливости в привычном её понимании, но и у Него было своё особое место во вселенском Законе. Желал ли своенравный Бог покарать Паваха, или же, напротив, был благодарен за кровавую жертву – о том воин не знал. Тщетно он старался гнать от себя страхи, напоминая о возложенной на него ответственности.

Спутники замечали волнение бывшего телохранителя, но оно казалось им вполне объяснимым, учитывая, что Паваху довелось пережить в этих песках. Знали бы они…

Зелень берегов Апет, сменявшаяся красноватыми песчаными холмами, расступилась, обнажая плато древнего некрополя. Лодки замедлили свой ход. Отряд в почтительном молчании взирал на древние обиталища забытых мертвецов минувшей эпохи – величественные мастабы[20]20
  Мастаба – вид гробницы, распространённый в Древнем Египте в период Раннего и Древнего Царства. По форме мастабы напоминали усечённые пирамиды с наземной и подземной частью. В подземной располагалась усыпальница и несколько помещений, украшенных рельефами, в наземной – молельня.


[Закрыть] и небольшие заупокойные святилища, в которых давно уже не совершалось подношений. Солнечные лучи золотили камни, наполняя их подобием жизни, но, несмотря на яркость красок дня, Западный Берег хранил свой мрачный величественный покой. Ветер доносил нездешнюю прохладу, нашёптывал мысли о том, что всякое воплощение в земной форме имело своё логичное завершение. И даже этот огромный некрополь, простиравшийся дальше, чем хватало глаз, не был защищён от течения времени.

Так же молча воины причалили к берегу, на котором начинались территории храма, – как оказалось, вполне обитаемого, судя по тому, что земля возделывалась, а за садами явно ухаживали. Едва только Павах ступил на землю, находившуюся под властью Ануи, он почувствовал, как его объял мертвенный холод. Стараясь не подавать виду, бывший телохранитель помог солдатам вытащить лодки на берег и пошёл к храму.

В самом начале дороги, по обеим её сторонам, два диоритовых шакала возлежали на Ларцах Таинств. Их тёмно-зелёные глаза казались живыми и заглядывали прямо в душу. Сам Страж Порога смотрел на Паваха глазами своих статуй, и взгляд Его не предвещал ничего доброго. Абсолютный и совершенный в своей справедливости, Он оценивал и взвешивал каждый шаг и каждую мысль того, кто оказался в Его владениях.

Идя по вымощенной разбитыми, но тщательно выметенными от песка плитами дороге, Павах старался держаться с достоинством, хотя по-прежнему прихрамывал и слегка задыхался от быстрой ходьбы. Он и вовсе отстал бы от воинов Императора, но те с почтением относились к его ранам и двигались медленнее, чем могли бы.

Мрачно воин смотрел на маячившие впереди тёмные стены, кое-где начавшие осыпаться от времени. Даже солнечный свет здесь, казалось, мерк, натыкаясь на чёрные камни, терялся в тенях и тонул в их мрачной глубине. Этот храм пил его силу, и без того утекавшую неизвестно куда. А ведь Павах был ещё молод, слишком молод, чтобы теперь лишь с сожалением вспоминать о своей былой мощи! С отчаянием он сжал копьё, на которое опирался, как на посох, и скрипнул зубами.

Утробный лай заставил всех вздрогнуть от неожиданности и покрепче перехватить оружие. Огромный чёрный пёс из тех, что обычно жили при храмах Стража Порога, бросился на них. Его зелёные глаза полыхали мертвенным огнём, а челюсти были жутко оскалены.

Павах инстинктивно направил копьё вперёд, чувствуя, как под взглядом зверя немеет его рука. Хорошо, что один из воинов успел заслонить его собой и выставил вперёд щит. Пёс остановился, всё так же скалясь и глухо рыча. К счастью, он не возобновил атаку. Убить священного зверя, особенно на земле его Божества, было тяжким преступлением.

Показались и другие псы – жуткие молчаливые тени, обступившие отряд. Воинам стало не по себе, хотя храмовые звери больше не пытались нападать.

На лай вышел жрец неопределённого возраста. Большая пектораль с шакалом Ануи на груди сообщала о его высоком положении. Из сада выбежали юноша и девушка в коротких светлых туниках – видимо, послушники. Стало быть, культ здесь всё же не угас. Конечно, при ближайшем рассмотрении бросалось в глаза, что местным жрецам не хватало рабочих рук. Сады уже не казались безукоризненно ухоженными, как издалека, да и плодородной земли возделывалось меньше, чем могло бы. Что ж, до недавнего времени само наличие здесь кого-то живого для Паваха и других оставалось предметом сомнений. Но маленькая община жрецов если не процветала, то, по крайней мере, существовала довольно сносно.

Жрец отозвал псов, и они нехотя отступили в тень храма, но смотрели по-прежнему недобро… смотрели, как казалось Паваху, прямо на него. За его спиной о чём-то зашептались солдаты, но он не разобрал слов.

Воин перевёл дыхание и поднял взгляд на двери храма. Внушительные окованные бронзой ворота, приличествующие священному месту, по-видимому, были разрушены во время войны. Их заменили на сколоченные из грубо отёсанных брёвен створы. Но вход по-прежнему охраняли две статуи, традиционные для всех святилищ Владыки Мёртвых. Каждая из них изображала Ануи в виде могучего мужчины с головой пса. Взгляды изваяний были ещё тяжелее, чем у каменных шакалов. Правой рукой и тот, и другой каменный Ануи опирались на копьё, а в левой держали Весы Истины с сердцем на одной чаше и Пером Закона на другой. Павах не знал, какой из ритуальных предметов сейчас пугал его больше. Казалось, в следующее мгновение статуи одновременно поднимут копья и пригвоздят его к каменным плитам. Но ещё страшнее было думать о Суде в Чертогах Стража Порога, где его сердце на Весах Истины будет слишком тяжёлым, чтобы пройти испытание.

Послушники ласково успокаивали псов. Жрец проницательно смотрел на отряд, останавливая взгляд на каждом из прибывших.

– Что привело вас в эти места? – спросил он.

Павах замешкался. Взгляды воинов обратились к нему, ведь он был командиром отряда. Послушники посмотрели на него с любопытством.

Бывший телохранитель выступил вперёд и произнёс:

– Мы здесь согласно приказу Владыки Секенэфа Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Император шлёт дары вашему храму.

Он показал бальзамировщику фаянсовую императорскую печать и жестом велел воинам поднести жрецу два ларца: один с драгоценными благовониями, другой – с кусочками освящённого чёрного оникса. Бальзамировщик улыбнулся радостно и несколько удивлённо. Сняв перчатки, он открыл ларцы и провёл ладонями над дарами. Его тёмные глаза засветились от удовольствия. Он выглядел неожиданно растроганным. «Неужели что-то способно затронуть сердце бальзамировщика?» – с удивлением подумал Павах.

– Как давно не присылал нам великий Император знаков своей милости, – проговорил жрец, надевая перчатки. – Радостно видеть здесь посланников его воли. Добро пожаловать в храм Стража Порога.

Послушники приняли у воинов дары и унесли их вглубь храма. Верховный Жрец пригласил небольшой отряд во внутренние помещения, попутно отзывая присмиревших, но всё ещё проявлявших тревогу псов.

Переступая порог, Павах покосился на статуи и, споткнувшись, едва не потерял равновесие. Ему показалось, что ярко-изумрудные глаза изображений Ануи потемнели.

Воины угощались в саду холодным пивом, свежим хлебом и сушёными финиками, переговаривались между собой и делились с послушниками столичными новостями. Только Павах не находил себе места и даже не притронулся к пище. Не то чтобы он всерьёз боялся… но всё же его посещала мысль, что еда и питьё, произведённые в храме Ануи, действительно способны прожечь его внутренности.

От Верховного Жреца храма вряд ли укрылось его волнение. Павах не стал дожидаться лишних вопросов и сам подошёл к главному бальзамировщику, чтобы поговорить.

– Я благодарен тебе за кров и угощение, мудрый, – тихо сказал воин, – но не только за этим мы прибыли сюда. Нам необходимо твоё знание.

Служитель Ануи внимательно посмотрел на него.

– Вы проделали долгий путь за этим знанием. Что такого можем дать мы, чего ты не мог получить в столице или в Кассаре, городе-культе Стража Порога?

Павах нашёл в себе силы говорить прямо, так, словно был в своём праве. Что ему какой-то бальзамировщик, если он выдержал беседу с самим Владыкой!

– Наследный царевич был убит в песках во время охоты чуть больше месяца назад. Ваш храм стоит всего в нескольких часах хода от места трагедии. Вы должны были увидеть или узнать хоть что-то. Император будет благодарен за любые сведения о своём сыне.

Лицо Верховного Жреца точно окаменело. Лишь взгляд его тёмных глаз задумчиво скользил по собеседнику, останавливаясь на свежих шрамах, на чуть обломленном роге, на обрубленном хвосте и на копье, на которое опирался бывший телохранитель.

«Нет, он не может угадать, – с тревогой подумал Павах. – Там ведь были только ша… Откуда ему знать?..»

– Скорбная весть, тревожная, – мрачно произнёс служитель Ануи. – Но здесь вы не найдёте того, что ищете, даже если обойдёте весь храм.

– Я не могу вернуться в столицу ни с чем!

– Тогда забери забальзамированное тело единственного рэмеи, которого мы нашли там, если посмеешь потревожить его покой.

Павах почувствовал, как в горле у него пересохло. Неужели Верховный Жрец говорил о Сенахте? О том, кого назвали предателем, чьё имя приказали забыть…

– Только… одно тело? – тихо переспросил он. – Больше ничего?

– Людские останки тебя, я так понимаю, не интересуют.

– Нет.

– Тогда действительно больше ничего.

– Искренне надеюсь, что ты ничего не утаиваешь от нас, мудрейший, – нахмурился Павах, и в его голосе зазвучали нотки угрозы.

– Утаиваю? – бальзамировщик рассмеялся, и голос его стал неприятным, колючим. – По силам ли тебе были бы таинства смерти, юноша, даже если б я действительно рассказал тебе всё, что знаю?

Рядом со служителем Ануи тенью возник большой пёс, чёрный с проседью. Павах невольно отступил на шаг. Он понял вдруг, что воины не помогут ему, что сейчас здесь были только он, жрец и этот пёс – вестник самого Стража Порога, читавшего в душах живущих любые секреты.

– Лучше тебе не возвращаться сюда больше, – вдруг посоветовал ему жрец. – Не знаю уж почему, но тебе не рады здесь.

– Я пришёл не по своей прихоти.

– Я понимаю. Но совет мой всё же прими… – жрец задумчиво посмотрел куда-то за спину Паваху и закончил: – А на твоём плече сидит чужая смерть. Вот почему ты дряхлеешь, несмотря на молодость тела.