Текст книги "Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)"

Автор книги: Анна Гаврилова

Соавторы: Дмитрий Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

«Удача любит дерзких!»

Ветер помалу крепчал, гнал волну за волной. Поначалу нос лодьи без труда резал пенистые гребни, но море становилось все беспокойней. Вскоре водная гладь вздыбилась, вода стала угрожающе темной.

С юга надвинулись чёрные тучи, неотвратимо заволакивая все небо, от края и до края, куда достигал и пока ещё проникал взор.

– Быть беде, князь! – молвил бородатый, просоленный до мозга костей кормчий. – Страшный шторм идет, а до бухты нам уже не добраться.

– Сам вижу, – отозвался тот, вглядываясь в угрюмую даль. – Но все-таки лучше умереть на суше, чем попасть в брюхо морского змея. Правь к берегу.

– Теперь уж поздно, княже. О скалы разобьемся, – возразил кормчий.

– Приказываю править к берегу, – отрезал Осколод. – Передать по кораблям. Все, что на палубе, крепить к лавкам.

– Кажись, и на жертвы не поскупись, – пробурчал тучный воевода Хорнимир, обращаясь то ли к самому князю, то ли просто рассуждая вслух. – Чем прогневили мы небожителей? Или и впрямь владыку глубин разбудили?

– Прикажи всем судам сгрудиться, как ночью, да сцепиться… – подсказал кормщик, но его уже никто не слушал.

Дикий порыв ветра заглушил последние слова, заблистали молнии, и оглушительные громы разорвали само пространство над бескрайним морем. С неба посыпались колючие иголки дождя.

Волна ударила в борт, лодью едва не перевернуло, тут же подбросило так, что нос судна чуть не вспорол грозовое небо. Черная туча опустилась ниже, казалось, ещё немного, и эта тьма разинет пасть, проглотит. Затем корабль швырнуло вниз, волна перехлестнула за борт, щедро облизала палубу, словно море решило побороться с небом за добычу.

Такого на памяти Осколода ещё не случалось, никогда буря не налетала столь стремительно!

Мелкий дождичек вмиг сменился частым градом, от ледяного шквала доски затрещали, кто-то из воинов упал, покатился по влажным доскам. Остальные спешно, хватаясь за борта, вытаскивали весла, привязывали к скамьям груз. Осколод и сам было ринулся на помощь, но тут же был сбит – новая волна ударила с небывалой силой, показалось, будто и не волна вовсе, а кулак самого морского владыки врезался лодье в левый бок.

Уже падая, Осколод успел вцепиться в мачту, зажмурился.

Судно скрипело на все лады, оно то падало вниз, то взлетало, словно листочек в свирепый ураган, к самому небу. Волны тараном били в борта, корабль стонал.

Дождь, перемешанный с градом, встал стеной, так, что дальше вытянутой руки ничего не видать, под грозовой тучей белый день превратился в ночь. Вдруг из тьмы показалась огромная пасть… и быстро ушла под воду.

Нет, не чудище это! Просто одну из самых больших лодий перевернуло.

В какой-то миг Осколоду показалось, будто он оглох – людские крики исчезли, удары градин превратились в непреодолимый, непроницаемый шум.

Лодью снова швырнуло, над нею взмыла волна, выше которой Осколод никогда не видел, и с ревом обрушилась на палубу. Соленая до невозможности вода захлестнула горло, ударила в легкие, князь почувствовал, как руки, что обхватывают спасительную мачту, тянутся к горлу, но он опомнился. Сквозь выворачивающий кашель он перестал слышать даже завывания ветра, даже раскатистые громы.

«Удача любит дерзких…» – повторил князь, хотя теперь от его дерзости и следа не осталось.

Тут же пришла запоздалая мысль – нужно было снять матчу…

Ее сменила куда более страшная догадка: а может быть, эта буря – порождение богов? Кара? Может быть, море не успокоится, пока не поглотит всех?

Владыка Киева закрыл глаза, взвыл, взывая к божьей милости.

Ударило в ноги, он дернулся, не сразу понял, что случилось, – кормщик катался по доскам, из пробитой головы хлестала кровь. Знакомый десятник боролся с отпущенным на волю ветра и вод прави́лом. У него не получалось, но пока именно прави́ло и спасало ему жизнь, как только отпустит – окажется во власти моря.

Огромные волны швыряли беззащитное суденышко, как щепку, накатывая одна за другой. Пучина ревела и клокотала, разевая бездонную глотку, стрибы завывали над самым ухом. Едва корабль падал в пропасть, над ним вздымалась водяная гора. Невероятный, невозможный ураган даже не думал утихать, но грозовая туча светлела, непроглядная ночь превратилась в сумерки.

И едва Осколод перевел дух, в уши врезался крик, полный нечеловеческого отчаяния. Он не понял смысла, но вскоре и сам увидел то, о чем выл несчастный.

Неумолимая стихия несла Оскольдовы лодьи назад, на север, но не к спасительному брегу, а на отвесные прибрежные скалы. Вихрь гнал их навстречу неминуемой гибели – десятки и десятки судов, иные сталкивались в этом кружении, опрокидывались днищем вверх, люди летели за борт, на прокорм все ещё голодному Ящеру.

В объятьях бескрайнего моря выжить можно, а здесь…

Осколод едва не расцепил руки, вместо слов молитвы из горла вырвался единственный крик, чтобы тут же раствориться в нарастающем грохоте:

– Дира!

Лодью в который раз подбросило, мачта с оглушающим скрежетом переломилась. Осколод успел разжать руки, попытался уйти от удара, но падающая махина все-таки задела. Уже теряя сознание, князь понял – конец.

Глава 6

Новая жизнь отличалась от старой примерно так же, как рыбная похлебка от жареного поросенка. Теперь Добродей жил вместе с дружинниками и, хотя работы было много, выполнял ее с удовольствием. Особенным счастьем были поручения старших. Сперва только подай-принеси, но после, глядя на рвение Добродея, стали доверять важное.

Другие гридни приняли Добрю мирно, ни единого злого взгляда. В друзья не набивались, но в приятели просились, а юнец и не отказывал. Вместе куда веселее, чем одному.

Несколько раз Добря вместе с Живачом присматривал за поединками отроков… Нет, Добродей не мстил, просто объяснял, что к чему. Живач почти не вмешивался, но хохотал громко, после другим рассказывал, мол, настоящий воевода растет!

Но самым любимым занятием стали конные объезды. Глядеть на Киев из седла гораздо приятнее, чем с высоты собственного роста. Да и горожане встречают и провожают с почтением, некоторые и вовсе кланяются. Добродей ловил восхищенные взгляды мальчишек и парней, всячески сдерживался от улыбок.

«Эх, – рассуждал он, – увидели бы меня рюриковские! Вот бы визгов было!»

Впрочем, здешние тоже не молчали…

Визжали, конечно, девицы. Одна так и вовсе повадилась… цветочки под копыта лошади бросать. Глупая. Добродей даже опасаться начал – как бы чего не вышло. И едва мелькало на улице синее платье и длинная коса с синей же лентой, старался оказаться поближе к другим. Но девица была настырная…

«Тьфу на тебя! К мамке иди!» – возмущался Добря мысленно и как можно выше задирал нос.

Глупая девица никогда не поймет, что настоящий воин за юбками не бегает, настоящих воинов другим берут… Соболиными бровями, например…

Но кое-что всерьез омрачало жизнь Добродея. Впрочем, это волновало всех служителей Осколода. Хазары.

Хазарские купцы распоясались, а вслед за ними обнаглели и остальные. Все чаще дружинникам приходилось разнимать драки хазаров да булгар, ставить чернявых на место. Те вроде как соглашались, дескать, полностью подчиняются княжеской власти, но, едва дружинный дозор скрывался из вида, вновь принимались за старое. Народ полянский роптал, Дира пыталась усмирять, только власть княгини ни в какое сравнение с властью князя не идет…

Осколода ждали к зиме. Едва на деревьях появились золотые листочки, княгиня начала высылать конные дозоры. Добродей тоже ездил высматривать Осколода. Привставая в стременах, искренне мечтал первым разглядеть паруса. Да, поминая, как шли с Лодочником супротив Ловати, знал, трудно воям с Днепром сладить. От порогов точно пехом двинутся.

Когда деревья оголились, а земля разжирела от обильных дождей, в общий дом пришло смятение. Дире уже не приходилось высылать отряд навстречу князю – сами ехали, без приказа. И когда черноту почвы укрыл тонкий снежный покров – тоже…

– Сегодня ты пойдешь, Добря, – хмуро бросил старший дружинник. Он пристально вглядывался в горизонт, моросящий дождик серебрил и без того седые волосы.

Добродей не понял, чего хотят, но охотно кивнул. Тут же чихнул – сырость и холод не прошли даром. Лошадка под Добрей дрожала, недовольно прядала ушами.

– Поворачивай! – приказал старший и пустил коня рысью.

Из-под копыт летели комья земли вперемежку с мокрым снегом, сверху падали острые иголочки дождя. Добря, наконец, понял, о чем говорил старший, едва не поперхнулся вздохом. По спине пробежал мороз, на лбу выступил холодный пот, глаза чуть не лопнули. Хотел было догнать дружинника, отказаться, но побоялся.

На княжеском дворе – унылая осень. Тут нет снега, сплошное чёрное месиво. Оконца княжеского терема глядят с грустью. Челядь ходит неспешно, как гуси на выпасе, глядит с опаской. Добродей почувствовал, как сжимается сердце, как душу обволакивает ледяная корочка.

– Еще скажи, больше высматривать не поедем. Без толку, – пробасил старший.

– Но почему я? – нерешительно начал Добря.

– Ты молод, – хмыкнул дружинник. – Глядишь, тебя княгиня ничем тяжелым не огреет. Женщина все-таки. А женщины детей любят…

Возразить нечего. Разве что заявить, не ребенок он. Но Добря однажды уже пытался доказать седобородым, дескать, взрослый. Позорно получилось, даже слишком. И хоть воины потешались без злобы, второго раза не выдержит.

Добродей шагнул на крыльцо, остановился в замешательстве и все-таки вошел внутрь. Тут же встретил стража. Глядя в его широкую спину, протопал по лестнице и оказался у массивной двери. Он не успел вздохнуть, а дверь уже распахнулась, взору представилась спальня княгини. Страж легонько толкнул в спину, пришлось подчиниться.

Дира сидела у окна. Руки сложены на коленях, чинно, как и подобает княгине. Взгляд устремлен вдаль. Лицо печально, румянца и в помине нет. Добря смотрел и не знал, повернется ли язык сказать что должно.

– Княгиня, – дрожащим голосом обратился он.

Повернулась не сразу, взгляд задумчивый, но глаза сияют пуще звезд. Губы тронула легкая улыбка, слишком грустная, чтобы быть достойной этой прекрасной женщины.

– Ты принес дурные вести? – догадалась она.

Не в силах говорить, Добродей кивнул.

– Ну, ничего… Может, завтра боги смилостивятся.

К горлу подступил ком, Добродей пытался его проглотить, но не смог.

– Что-то ещё? – Голос Диры прозвучал удивленно, брови взлетели на середину лба.

– Дальше высматривать без толку, – пробормотал гридень. – До весны точно не вернется. Зазимовал он…

Княгиня не дрогнула, только глаза вдруг потухли и заполнились горючей влагой.

* * *

Зато весна случилась по-настоящему радостная. Еще снег не сошел, не отзвенели капели, когда гридень Златан распахнул дверь общего дома и переступил порог. Только неудачно, споткнулся тут же покатился кубарем.

– Едет! – прокричал он, ещё не встав с колен.

Вопросов никто из дружинников не задавал. Старший тут же рванул к княжескому терему, Диру обрадовать. Остальные торопливо надевали брони и плащи, мчались к конюшне. Добродей побежал вместе со всеми, отчаянно надеясь, что рот от улыбки не порвется.

Влетев в седло, мчался к пристани. После, вслед за самыми нетерпеливыми, по берегу Днепра. Копыта то утопали в грязной жиже, то с хрустом проламывали ледяные корки снежного наста. В низинах снега до сих пор по колено и холодно, как в могиле.

Радостное солнце припекало по-летнему, но ветер по-прежнему ледяной. Заметив это, кто-то из старших пробормотал:

– Не к добру…

Так и вышло.

Лодьи Осколода не мчались, подгоняемые ветром, а ползли вдоль берега. И было их всего две. Под пузатыми бортами, как сонные муравьи, копошились поденщики-бурлаки.

Добря все понял, обо всем догадался, но прикусил язык. Так же поступили и другие…

Князь заметно постарел, глаза, что прежде светились, будто самоцветы, потухли. Он сглотнул ком в горле, предвкушая скорые расспросы, по спине побежал холодок.

Ему казалось, что зимовка в чужих краях приглушила боль поражения, да не тут-то было. Возвращение в родную землю всколыхнуло болезненные воспоминания, вернуло картине крушения позабытые краски. Не сразу, но Осколоду придется рассказать людям, что приключилось…

Как стремительно налетела буря, как море уподобилось бурлящему котлу и разом поглотило половину кораблей. Как злой ветер с ромейской стороны погнал остальные к скалистому берегу, бросил на камни. Как ревущие воды кидали в воздух расщепленные доски и изломанные тела, как слизывали кровь жадные волны.

Падая в забвенье, Осколод с грустью подумал – все кончено, но даже здесь Удача повернулась спиной к князю. Он выжил. Падающая мачта едва не размозжила Осколоду череп, он очнулся только вечером.

Хорнимир поведал: едва упала мачта главного корабля, ветер стих, ушел высоко в небо, унося с собой чёрную, пышущую молниями тучу. Море в одночасье стало спокойным, гладким, на небосводе показалось солнце. Только кораблей больше не было. На волнах качались два жалких, побитых суденышка.

Вскоре послышались крики – те, кто чудом уцелел, оказавшись в море, хватались за деревянные обломки, звали. Но сил спасать живых не было. Не было даже весел, чтобы направить лодьи к берегу.

Крики людей смешались с криками чаек, нескольким удалось добраться до лодьи, этих с трудом втащили на палубу. Переведя дух, отыскали два толстых каната – то немногое, что не смогли утащить волны, но спасти других не смогли: на спокойной глади моря появились пятнистые волнорезы плавников. Морские собаки людей не пожирали, только надкусывали…

На плаву было лишь две лодьи, уцелело всего полторы сотни воинов, это с теми счастливцами, кого таки вынесло на берег. Причем оба судна лишились мачт, весел и прави́л. Теперь остается уповать на чудо, молить морского царя прибить лодьи хоть к какой-то земле.

Подводный владыка смилостивился, но не сразу. Когда лодья Осколода достигла берега, люди едва держались на ногах, валились в песок, измученные морской болезнью и нестерпимой жаждой. Второй корабль прибило к берегу в нескольких верстах южнее.

Волны выносили на берег осколки побитых кораблей, с их помощью удалось залатать уцелевшие лодьи. Но добраться до Киева по предзимью все равно не успевали, возвращение отложили до весны…

Весть о неудаче Осколода пронеслась по городу злым, сокрушающим ураганом. Киев наполнился плачем – давно такого горя не случалось.

Но князю выть не положено, на то он и князь.

Осколод спешно восстанавливал дружину: всем отрокам были назначены испытания, после чего многие стали гриднями. А в новых отроках оказались сыновья не только воинов, но и простолюдинов. Этих Осколод брал с особым умыслом: год-другой минует, аки верные псы, благодарные хозяину за ласку да заботу, встанут за его спиной новыми воями, надежнее павших.

По всему выходило – подождать немного, и жизнь наладится. Но Удача вновь повернулась спиной: в начале лета случилась засуха [13]13
  Свидетельство Патриаршей, или Никоновской, летописи под 6375 г. о голоде, постигшем Русь, по возвращении Аскольда из похода, подтверждается данными дендрохронологии: очень сильное угнетение годичных колец приходится как раз на 865–866 гг.


[Закрыть], и такая, что даже дерева чахнуть стали. Будущий урожай сгорел меньше чем за седьмицу. Кто-то заикнулся, дескать, чужой бог, бог ромеев, мстит за дерзость, но так ли это?

А вот когда пришла весть о новой угрозе, Осколод был готов поверить во что угодно.

– Печенеги! – сказал Хорнимир хмуро.

Воевода всего неделю как на ноги встал, всю весну и все лето знахари выхаживали, с превеликим трудом вырвали они вояку из цепких хладных пальцев Мары.

– К-кто?.. – с удивлением переспросил Живач.

– Еще одни степняки, соседи хазарские. Себя кангарами кличут. К Киеву подходят.

– Б-будет б-битва?

– Да. И кровавая.

Первыми подскочили младшие гридни, но Хорнимир бросил злобно:

– А вам охранять крепость и за княгиней присматривать, чтоб никто не обидел! Соцкий Молвян за старшего, так князь распорядился.

– Но как же… ведь при Осколоде и трех сотен не будет? – уронил кто-то.

– Придет время – навоюетесь! – рявкнул воевода и поковылял прочь.

За частоколом княжеского двора раздавались вой и плач. Недобрая весть охватила Киев в считаные минуты, а набатный колокол зазвучал уже после. Женщины хватали детей, бежали к деревянным стенам детинца. Мужчины, вооруженные преимущественно топорами и дубьем, отходили следом, сбитые в отряды старостами.

У самой стены истово молилась девушка в синем платье. Просила богов, чтобы помогли Осколоду прогнать врага. По лицу, тощему, как сума бедняка, катились торопливые слезы.

Глянув на неё, Хорнимир опять заскрежетал зубами, лицо налилось недоброй краской.

Повод для злости у воеводы был, и немалый. Засветло к самому князю прибыл хазарский вестник. Благо язык полян разумел. Лошадь под хазарином пала у самой Лядской заставы, но едва живого гонца потащили прямиком к Осколоду, мимо воеводы.

Дружбы князя с Хазарией Хорнимир не одобрял, помнил лютую смерть мятежных булгар, страшной ценой расплатившихся за смерть Осколодова сына. Но что хазары, что печенеги – все одно беда славянам. Пусть уж лучше степняки друг друга порешат.

Сообщал вестник, что преследуют его хозяева Печенега, но повернул тот к Киеву. Упреждал бек союзника Ас-Халиба. Хотел, чтобы тот принял на себя удар печенежский, пока не подоспеет сам.

Делать нечего: Осколод хазарам за прежние их заслуги должен был. Ясное дело, тонкости сии не для ума простолюдина, и не всякий гридень-то понимал, какого рожна едва собранная заново княжья дружина, ещё не оправившаяся от унизительного возвращения из Царьградского похода, снова покинула град.

О печенегах говорили разное: городов они не строят, домов не ставят – кочевники, что судачить понапрасну. Знающие люди сообщали, что каждый всадник печенежского войска возит при себе волосяной или кожаный аркан и с превеликим умением набрасывает петлю на шею жертвы.

Как и хазары, зачинают они бой с перестрелки, и тут уж либо упереться и выстоять под градом жалящих стрел, либо показать быстрому коннику спину. Правда, если хазары мечут стрелы на скаку, печенежские лучники опасны особенно спешенные. Приседают на одно колено, уперев в него же и нижний рог лука – так стрела летит дальше и бьет сильнее. Рубиться на топорах не сильны – нет у них навыков лесных жителей. Приемы боя и оружие заимствовали они у тех же хазаров, коим служили издавна, – да вот размолвка вышла…

Миновав полтора десятка верст, неотступно следуя за проводником, отряд, наконец, спешился у подножия высоченного холма. Вырыснув на вершину, Осколод глянул на местность из-под ладони. Следом на взгорье вскарабкался и Хорнимир, а за ним хазарин.

Степняк протянул руку, указывая на длинную конную вереницу, больше похожую на гигантскую чёрную гусеницу. Под тихий перезвон удил, оружия и доспехов она проползала в низине меж холмов, как отсюда казалось – неторопливо.

– Их поболе нас раз в пять, – прикинул Хорнимир на глаз. – Первыми выступим, все под стрелами печенежскими поляжем.

– Я скачи, тархан на бичараха приводи. Твой урус бичараха не упусти, рядом будь, – изъяснился хазарин. – Ас-Халиб вместе с бек на бичараха нападай.

– Тархан, то будет как наш дружинник в бронях, – перевел Хорнимир князю.

– А бичараха? – не понял Осколод.

– Так они печенега кличут.

– Торопись к беку, гонец! – ухмыльнулся князь. – Иначе все бичараха нам достанутся! Ты понял?

Хазарин кивнул и ринулся со склона вниз.

– Поспешим и мы, как бы не заметили, – молвил Осколод. – Что на рожон лезть не стоит, тут ты по-своему прав, воевода. Но как иначе славы добыть? Как Удачу развеселить?

– Погоди, княже. Авось они не к стенам киевским направились. А что, как если в обход? – возразил Хорнимир. – Коли хазары по пятам идут печенежским, не до Киева им будет.

– Ты пойми, старик! – более сдержанно проговорил Осколод. – Мне без победы к Дире лучше не возвращаться. И так по земле слух пошел, что всю силу растерял князь киевский. Двум смертям не бывать! Вдарим, пусть только приблизятся. И луки не успеют изготовить, как мы уж рядом будем. А там и хазары поспеют.

– Сдюжим ли до хазаров? Не верю я им.

– Доселе не подводили нас они. Если же хазары первыми в сечу ринутся – так и победу им праздновать. Наше дело младшее будет. Союзники подмогли беку ихнему или там кагану какому. Смекаешь, коли это Осколод на врага обрушится, а уж это хазарам помогать придется?

– Смекаю, – тяжело вздохнул Хорнимир. – Давно уж смекаю… Безрассудно, Осколод! На кого Диру оставишь вдовою?

– Нужна Удача! Вот без кого не будет князю жизни. Ее и нет, воевода!

– Приказывай, – вымолвил тот и застыл в ожидании решения, Хорнимир понимал – самого гибельного.

– Дозорных на холм, остальным быть наготове. Слушать клича моего.

* * *

Когда три неполные сотни киевлян ринулись вниз, в долину, заметили их не сразу. Печенежские стрелы завизжали, вспарывая воздух, но не скоро. Осколод оглянулся на воев и возрадовался, ибо Удача снова была с ним. Скольких видел на холме – все удержались в седлах, ни одного не выбили.

Скопище низкорослых, грязных, как и их косматые дурнопахнущие лошадки, степняков расступилось и сомкнулось за спиной отважной дружины киевского князя. Осколод направил скакуна в самую гущу печенегов, нещадно раздавая удары направо и налево.

На Осколода налетел не в пример иным рослый степняк, целя искривленным мечом точно под горло. Князь отклонился, пропуская стремление железа мимо, рубанул сам – зло и умело, отсекая врагу руку по самую лопатку.

Воевода рубился страшно, но в какой-то момент верный меч его дрогнул и переломился. Старый воин замешкался.

Печенег в богатых одеждах нацелился, чтобы ловким косым ударом поразить Хорнимира, но Жеребя соколом налетел на врага и упредил хитрого степняка, на ходу рассекая тому алкающим крови клинком и кожу, и плоть.

Воевода тем временем успел вооружиться вновь и опрокинул нового противника мощным ударом боевого топора наземь. Тот рухнул, как баран на бойне.

Осколод располовинил ещё одного противника до самого седла из грубо выделанной бычачьей шкуры.

И, поддаваясь этому отчаянному натиску, растянутая с востока на запад степная вереница вдруг обратилась змеей. И голова ее устремилась к хвосту, обтекая дружину безрассудного Осколода со всех сторон.

Вокруг князя падали люди, один за другим валились последние сотоварищи, с кем прибыл ещё из самого Поморья. Рубились яро, жестоко, остервенело. Умирали молча, прикрывая Осколода телами, верные клятве и долгу. Они дорого отдавали свои жизни, внося страшное опустошение в ряды противника.

Но вдруг печенежская рать содрогнулась, подалась и тронулась, потекла, как талая вода под днищем тяжелой лодьи, спущенной по ранней весне на реку.

То отборные хазарские сотни врезались в рыхлое войско ненавистного врага, продавили, смяли, рассекли, разметали устрашенного неприятеля. Одетые в крепкие доспехи, тарханы избивали метущихся от новой напасти печенегов, как дикие вепри раздирают свору собак.

Уцелевшие киевляне тоже поднажали, и вскоре уж груды мертвых тел выросли там, где недавно было ровно и гладко. Лошади жадно слизывали кровавую росу с чахлой, измочаленной травы…

– Ух! Чую, как руда по жилам разлилась, расплескалась! Словно двадцать лет скинул! – прохрипел Хорнимир, направляя коня к Осколоду.

– Ас-Халиб великий воин! – услышал он знакомый голос хазарского посла. – Только воев у Ас-Халиба мало-мало. Другой раз бичахра приди, что делать Ас-Халиб станешь?!

– Авось не придут, – успокоил воевода князя.

– Нет. Чую, ещё наплачется Киев, – вздохнул тот обреченно. – Не печенеги, так угры нагрянут. А силы, Хорнимир, нет. Надо город поднимать. Новых ратников растить надобно. В этот раз отбились, а потом что будет?

Хотел было Хорнимир ответить, что в несчастливый день пошел Осколод на Царьград, хотел было молвить, что погубил князь лучших из лучших в том злосчастном походе, да промолчал. Нынче Осколод победитель, худое скоро забудется, а успех дольше помнится… Стало быть, как боги рассудят.

– Наш бек, аднака, Аса-Халиб в шатер зови! – продолжил хазарин, помогая себе жестами, мол, вон в ту сторону, где и точно распахнулись на ветру дорогие восточные шелка. – Ступай, Ас-Халиб, и вои свои брать с собой. Бек, да будут бесконечны дни его, героев уважай, хорошо корми-пои, затем дело говори.

Князь встретил тяжелый укоризненный взгляд воеводы и отвел помутнелые очи…