Текст книги "Светоч"

Автор книги: Анна Савина

Анна Савина
Светоч

1
На крыльях побеждающей Любви

Мужу

 
Два месяца страдания в постели.
Два месяца, увы, ты не встаёшь.
В больничном парке листья облетели,
и в окна барабанит мелкий дождь.
Вчера каким-то чудом или ветром
в палату к нам листочек занесло.
Ты встать хотел и взять его…
………………………………Но где там!?
От боли только челюсти свело.
А жёлтая кленовая ладошка,
легко по подоконнику шурша,
манила к приоткрытому окошку,
как будто умоляя:
………………«Сделай шаг…
Пожалуйста! Ты справишься…»
– Едва ли…
– Взгляни: всего лишь шаг до Красоты!
На бёдрах твоих грозно проступали
следы кровоподтёков сквозь бинты.
Ты силился подняться —
……………………только тщетно.
Лишь жилы набухали на висках…
Короткая дистанция в два метра
в тебя вселяла панику и страх.
– Довольно на сегодня!
……………………Ты смирился?
Шатаешься…
………………а с губ сорвался стон.
Вдруг взгляд мой ненароком зацепился
за спрятанный в углу магнитофон.
И тут же словно вспышка – озаренье!
– Пожалуйста, хоть капельку постой…
Не падай!
…………Продержись ещё мгновенье…
И я метнулась в сторону стрелой.
Нажала лихорадочно на кнопку —
тихонько закрутился старый диск.
Вот первый звук – растерянный и робкий —
слетел на нас, как падающий лист.
Прильнув к тебе в горячем поцелуе,
и с нежностью прижав к своей груди,
я шёпотом спросила:
– Потанцуем?
Но выдохнула тут же:
– Подожди!
держись…… не падай(!)………
…………………милый мой… скорее…
Всем телом опирайся на меня!
Я выдержу, не бойся, я сумею —
любимая Дюймовочка твоя.
Под тяжестью не рухну, не сломаюсь…
Ну, вот они – два шага до окна!
Ещё чуть-чуть…… совсем чуть-чуть осталось:
и-иии-и… ррраз… два… три……
………………………и раз два три……
……………………………………раз…… два…
Казалось:
вдруг исчезло притяженье —
мы медленно парили у земли
в волшебном, упоительном круженье
на крыльях побеждающей Любви.
И слышалось сквозь шелест листопада,
как ангелы поют на Небесах,
даря душе волнующую радость.
А рядом, изумленные, в дверях
врачи стоят – смущенные немножко —
качают, улыбаясь, головой.
И жёлтая кленовая ладошка
светло благословляет нас с тобой…
 

2
Глухая девочка или о чём поют цветы

 
Она приехала в наш двор
откуда-то из-под Тамбова,
её открытый, ясный взор
в миг привораживал любого.
Девчонка лет семи-восьми,
с каким-то шармом скандинавским.
Играла с местными детьми,
носила кепку залихватски,
с утра до вечера могла
гонять на роликах и скейте.
Но почему-то детвора
над ней смеялась…
Дети, дети…
В пылу наивности святой
вы так бессмысленно жестоки,
и не прощаете порой
уродства тел и душ пороки.
Малышка с русою косой
была воистину красива —
одеждой, телом и душой,
но почему-то молчалива…
А если вдруг заговорит,
то с губ срывается мычанье.
Девчушка жестом подтвердит
смысл непонятного признанья,
а дети прыснут за спиной.
Но, слава Богу, не услышит
их смех безжалостный и злой
та, чьё лицо румянцем пышет,
та, что с рожденья глухотой
отмечена жестоким роком
и постигала мир живой
за гранью звука одиноко.
………………………………………
Прошло три года…
Как-то раз
в конце дождливого апреля
я у подъезда собралась
садить кустарник и деревья.
А заодно взяла с собой
семян цветов для новой клумбы,
ведро с прохладною водой.
И вдруг ко мне
(кто бы подумал!)
бежит, торопится она,
и очень правильно, раздельно
кричит приветствия слова
(девчушку, кстати, звали Эля).
Я удивилась:
– Как же так…
Как говорить ты научилась?
(она читала по губам)
– Старалась… вот и получилось…
Хотите, я Вам помогу,
садить цветы или деревья?
я справлюсь, правда… я смогу…
– Конечно, справишься, я верю.
Вот только… твёрдая земля…
давай-ка мне сперва лопату,
а ты потом…
– Нет! Так нельзя!
Сама хочу… Сама!
– Понятно.
Ну что ж, вперёд!
И целый час
с таким терпеньем и любовью,
она, над клумбою склоняясь,
боролась с твёрдою землёю.
– Ух, непослушная трава,
какие корни отрастила!
Но ты поддашься мне… да-да, —
шептала девочка сквозь силу
и вырывала сорняки
умелой, маленькой ладонью.
– Вот здесь посадим васильки,
сказала я, —
а здесь – бегонию.
– О, нет… прошу вас… так нельзя!
Поверьте, будет не красиво —
ведь не созвучны голоса.
Ах, этот голос, темно-синий!
К нему бы белого чуть-чуть.
– Ты шутишь, девочка? Прекрасно…
– Да нет же… нет… цветы поют!
Я слышу это очень ясно.
Пусть не дано мне распознать
волшебных звуков человечьих,
но я умею различать
цветов улыбчивые речи.
Вот незабудки-малыши —
их звуки нежно-голубые,
и так приятны для души…
Хотя…
Ведь вы же не глухие,
и лучше знаете, чем я,
о чём всю ночь поют фиалки,
и замолкают – лишь заря,
коснётся венчика – как жалко!
Но только солнышко взойдёт,
хор одуванчиков встречает
лучей стремительный восход.
Душа на время замирает
от небывалой красоты…
(вот, кстати, место для пионов)
И мы садили с ней цветы,
подобно чутким дирижёрам,
сводя мелодию сердец
многоголосых музыкантов
в один божественный оркестр
весенних, дивных ароматов.
 
 
……………………………
 
 
Она приехала в наш двор
откуда-то из-под Тамбова,
её открытый, ясный взор
в миг привораживал любого…
 

3
Екатерина

 
– Вас ждёт в саду Императрица!
– Я очень рад… да… очень рад!
«Какого чёрта ей не спится
в такую ночь и снегопад?!»
– Поторопитесь, граф…
– Конечно!
Орлов спускается с крыльца:
– Ах, Катерина, друг сердешный…
Так вот ты где! Не прячь лица…
Смотри, какая заваруха!
Буран! Кружится голова…
Зима Кудесница-старуха
плетёт над нами кружева.
Но ты молчишь… Аль мне не рада?
В неровном свете фонарей
не различить родного взгляда.
Уймись, проклятая метель!
Вдруг Катерина, сдвинув брови,
спросила тоном ледяным:
– Ну, что голубчик мой…… Григорий,
В последний раз поговорим?
– О чём, Пресветлая? О чувствах?
– Не зубоскальте, граф Орлов…
О Ваших пьянках и распутствах.
– Пардон… но я…
– Не нужно слов!
Распутства? Господи… Бог с ними —
Когда б они, кроме всего,
моё не оскверняли Имя
и не порочили его.
Когда бы Вы не забывали
и отдавали в том отчёт:
КОМУ(!) на верность присягали,
КОГО(!?) любили…
И ещё…
Вообразив, что я Вам ровня,
не возмущали б высший свет
и не плевали с колокольни
на такт и царский этикет.
Похвально, что ж… И очень смело!
Но до поры…… лишь до поры.
Теперь Судьбе найдётся дело:
точить не перья. Топоры!
– Всё, не могу… Довольно вздора!
Я думал шутишь. Вот те раз!
И ты для этих разговоров
меня звала в столь поздний час?
– Орлов, Вы помните, быть может,
насколько я была щедра?
Но мне так просто уничтожить
Вас лёгким росчерком пера.
Нет! Даже в самом страшном гневе
я не лишу Вас, милый мой,
чинов… наград… и привилегий —
кроме единственной(!)……одной…
– Какой?
– Григорий, не смешите…
Вы – мой неистовый Каприз:
Орёл. Мужчина. Повелитель,
смотревший властно сверху вниз.
Вы тот, с кем дальше я могла бы,
отдавшись телом и душой,
считать себя обычной бабой —
бедовой, страстною, хмельной.
Всегда готовою на шалость —
Звездой, упавшей с высоты.
Лишь Вам, мой ангел, дозволялось
с Императрицей быть на «ты».
Ни сна не ведая, ни страха,
всерьёз, так искренне любя,
я величала Вас не графом,
а Богом! Слышите меня?
Но полно!
Ветер, свирепея,
швырял снежинки им в лицо,
а тьма, сгущаясь и чернея,
когтила царское крыльцо.
Птиц растревожив медным звуком,
над парком плыл вечерний звон.
– Уж поздно, граф… Целуйте руку…
И убирайтесь к чёрту…
Вон!!!
– Не передумаешь? Однако…
Он развернулся тяжело.
Ревел буран… Хотелось плакать…
И спазмом челюсти свело…
Пустым, неумолимым взглядом
Она смотрела вслед Ему —
тому, кто был так долго рядом,
и навсегда ушёл во тьму.
Ушёл!
Как больно! Боже правый…
Да что ж ты делаешь, Любовь?!
Но за спиной её – Держава.
А в жилах – царственная кровь.
Последней милостью внезапной
сумев свой гнев перебороть,
перекрестила троекратно,
шепнув:
«Храни Его, Господь…»
 

4
Сгорая сам – свети другим

 
Ночь…
Рождество.
Центральная больница.
Второй этаж, палата номер пять.
– Вам плохо, баба Маша?
– Нет…
– Не спится?
(во тьме тихонько скрипнула кровать)
– Пойти што ль побродить по коридору? —
старушка, встав, прошаркала к окну,
раздвинула коротенькие шторы:
– А снегу-то… а снегу!!! Ну и ну.
Ты глянь, дорогу снова завалило —
машины завтра будут буксовать.
Ох, Господи… кого-то на носилках
завозят в отделение опять.
– Не к нам ли?
– К нам!
А Пётр-то Иваныч устал, поди —
хирург наш дорогой.
Днём на ногах, а тут ещё и на ночь
больных везут.
– Работа…
– Боже мой.
Мороз ложился красочно на стёкла.
В загадочном сиянье фонарей
снежинки оседали неохотно
на кружево берёзовых ветвей.
И ангелов невидимые лица,
сквозь инея узоров колдовство
смотрели в окна маленькой больницы
в таинственную ночь под Рождество.
Слышна из коридора суматоха:
– Скорее! Пётр Иванович… Сюда!
К нам новенький… Больному очень плохо…
– В сознании?
– В сознании… да-да…
И снова тишь.
– Ложитесь, баба Маша.
– Да, правда… чтой-то мне не хорошо…
Разволновалась…
(в возрасте-то нашем
волнение уже запрещено).
Но вдруг в окно увидела случайно,
как женщина спускается с крыльца, —
она лишь час назад сопровождала
больного – то ли брата, то ль отца.
Расстроена (ещё бы!)
Прячет слёзы.
И вдруг:
– Ох, поскользнулась… Ай-яй-яй!
Упала… не встает.
Помилуй, Боже!
Вставай, моя хорошая… Вставай!
– Вы что там говорите, баба Маша? —
(соседка по кровати всё не спит)
– Да здесь…… упала женщина…… бедняжка.
– Не вижу… Где?
– Ну, вот же…… вот…… лежит.
Помочь ей надо как-то.
– Кто ж поможет?
Врачи теперь все заняты больным.
Старушка заметалась:
– Это что же?
Там человек…… упал…… а мы стоим.
Ночь на дворе – она не шелохнётся —
того гляди – замёрзнет через час.
Ох… сердце непривычно как-то бьётся…
Я мигом… я бегу уже… сейчас!
– Куда же Вы? Постойте, баба Маша!
Ну, что за беспокойная душа?!!!
Бабуленька, набросив старый плащик,
покинула палату, чуть дыша.
А ангелы участливо смотрели
старушке опечаленной во след,
фиксируя последние мгновенья
семидесяти выстраданных лет.
Не правда!
Жизнь – не только цепь страданий.
Ведь счастье невозможно испытать,
другим свою любовь не отдавая.
Она привыкла радостно сгорать —
дарить тепло души и сердце людям —
незримо… бескорыстно и легко.
Смеялась: мол, от сердца не убудет.
«Я, кажется, забыла валидол…
на тумбочке, наверное, остался.
не важно…… мне бы женщине помочь…
как тяжело…… по лестнице спускаться…»
Метельная, рождественская ночь
на белых-белых крыльях уносила
тепло души уже к иным мирам —
старушки, что смогла прожить красиво,
и столь же благородно умерла —
не на людях – на лестничной площадке,
к перилам прислонившись головой.
Лишь ангелы седой касались прядки
невидимой, заботливой рукой.
 

5
Урок мужества. Случай в китайском цирке

 
Одна китайская семья,
где сплошь все дети – акробаты,
вписала в лист календаря
незабываемую дату…
Отец и трое дочерей
крутили сальто так и этак,
а с ними мальчик – чародей,
трюкач – сынишка-малолетка.
Ему от силы года три,
а он со взрослыми на равных
такие фокусы творил
из обязательной программы,
что перехватывало дух,
когда, легко и вдохновенно
птенцом с отцовских, добрых рук
он поднимался над ареной,
крутился в воздухе легко —
проворный, маленький, бесстрашный…
И вдруг…… под зрительское «Ооо-ох!!!!!»
перевернулся неудачно…
Отец не смог его поймать,
и с высоты почти трёх метров
малыш упал – ни сесть, ни встать…
Лежит безвольно на цементе…
Весь зал затих…… и по рядам
прошла волна незримой болью,
а бодрый марш не замолкал,
и призывал собраться с волей.
Склонились тут же три сестры
по-матерински над братишкой.
Он сел… Скатились две слезы
по щечке маленькой неслышно…
Скривился ротик… в аккурат —
ещё мгновенье – он заплачет…
Но нет… не должен акробат
быть побеждённым неудачей!
И капли слёз смахнув с лица,
ребенок выполнил программу —
всю до победного конца,
до столь желанного финала…
Зал был подавлен… потрясён…
Мужчины-зрители беззвучно
на сцену шли со всех сторон,
чтобы пожать мальчонке ручку.
Пожать! Им было невдомёк,
что ручка сломана в запястье.
Как долог мужества урок!
Но он сказал себе: «Держаться!»
Под гром восторженных фанфар
и дикий шквал аплодисментов
в толпе застенчиво стоял
малыш… и щурился от света…
 
 
………
 
 
Уехал цирк. Спустя три дня
читаю старые афиши:
одна китайская семья —
отец… три дочки… и сынишка…
 

6
Тридцать лет спустя

 
Вчера достала с книжной полки
потёртый томик наугад:
стихи Есенина и Блока,
и Маяковский с ними в ряд.
Не в этом суть…
………………Хотя, конечно,
мой долг – отдать поэтам честь,
и с восхищением неспешно
хоть пару строчек перечесть.
Я перечла,
………и восхитилась(!)
Но не поэтами – Бог мой!
Здесь, кроме них,
………скажи на милость,
творил ещё один герой —
такой родной и близкий самый
лишь с карандашиком в руках:
знакомый стиль
……………и почерк мамы
в скупых заметках на полях.
Ищу, волнуясь, год изданья:
ого(!) минуло тридцать лет —
с тех пор как эта книга маме
дарила добрый,
…………тихий свет.
Она была беспечно-юной.
Вся жизнь казалась впереди,
и сердца трепетные струны
рождали музыку в груди.
Да, я могла теперь построчно
читать волнующий роман,
что бился пульсом многоточий
вослед подчёркнутым словам.
Три восклицательные знака!!! —
Есенин…… строчки о любви……
А дальше?
…………Дальше кто-то плакал
и подчеркнул: «Не уходи…»
Чуть ниже горький знак вопроса —
вопросы чётко ставит жизнь…
Но нет ответа…
……………только слёзы,
пятном размывшие «Вернись!»
И я дрожащею рукою
листала повесть давних дней,
а образ мамы, в чём-то новый,
казался ближе и родней.
Хотелось взять её ладошки —
той, юной, —
………………девочки почти,
чтобы согреть в далёком прошлом,
от бед и горестей спасти.
Но жизнь, по счастью, многолика —
и вот уже с других страниц
сверкает мамина улыбка,
и яркий свет из-под ресниц.
Легко, размашисто и смело
знакомым почерком:
……………………… «Люблю!»
Душа торжественно пропела
гимн Счастья в пику февралю.
Во власти тайной, сладкой боли
я взгляд от строчек отвела,
закрыла томик… и невольно
к губам тихонько поднесла.
 

7
Сколько вызрело полнолуний!

 
Свежесодранной волчьей шкурой
расстилалась под небом степь.
И луна, озираясь хмуро,
…………исподлобья сочила свет
на поля, на луга, на горы
…………жёлтой патокой тишины,
а ветра оголтелой сворой
рвали рощицы за штаны.
Два патрона. Один – навылет.
Смерть – волчице.
Охотник – рад.
Сучье племя – собаки – взвыли,
нервной дрожью смирив азарт.
Дымом – кровь.
……………преисподней – пасти.
Тушу – в сани,
……………и перекур…
Много ль надо ловцам для счастья? —
Пару-тройку звериных шкур.
Да уйти
к потайной избушке —
слушать ветер в печной трубе.
По сто грамм…
Ну, а после тушу
освежовывать на дворе…
Как верны и точны движенья —
нож легко полоснёт живот,
пальцы быстро, без напряженья
между ребер скользнут,
и вот
на ладони кровавым сгустком
сердце волчье…
– Ко мне, Дружок!
Хочешь мяса? Попробуй…… вкусно…
На вот…… ешь…… ешь, сказал…… щщщенок!
И слюной истекая,
жадно,
торопливо
вгрызался пёс
в мякоть волчьего миокарда,
кровью вымазав теплый нос…
Вдруг незримо в лицо убийцы
недоверчиво, с холодком
заглянула душа волчицы
Дрожь – по телу.
И в горле – ком…
– Что-то ветром подуло… чуешь?
Эй, Дружок…… заходи-ка в дом…
Хрен с ней – с тушей…… доосвежуем
как-нибудь не сейчас…… потом…
Поплотнее захлопнув ставни,
он не видел, как в лунный свет,
серпантином вплетался странный,
незатейливый, волчий след.
Так Душа уходила к звёздам,
унося с собой тайный груз,
чтобы вечером зимним, поздним
источать колдовскую грусть.
И с тех пор по ночам не спится
ни охотнику и ни псу —
голубые глаза Волчицы
льют с холодных небес росу.
Сколько вызрело полнолуний!
Сердце мается – вой не вой:
не забыть той Волчицы юной —
видно, душу, взяла с собой.
 

8
Русь – великая, щедрая, светлая

 
Как пар,
как утренний туман,
печным дымком голубоватым
ты возносилась к небесам,
но слишком робко,
……………………виновато.
Как будто к грешнице-земле
была прикована цепями.
Проклятья нищих и калек
твой Дух, увы, не отпускали
к высотам солнечных миров.
В который раз,
……………………теряя силы,
под тихий звон колоколов
опять душа твоя,
……………………Россия,
на землю падала дождём,
в ладонь ложилась медяками —
листвой,
……………………кроплёной сентябрём,
и в сердце – новыми стихами.
Лишь Ветер —
…………вечный пилигрим,
оставив лес в одном исподнем,
швырял в лицо нагих осин
охапки листьев прошлогодних
и гнал,
……и гнал по свету пыль,
в свободу искренне влюблённый,
и гнул ковыль,
…………и гнул ковыль
в земных, молитвенных поклонах.
Чтобы проверить по весне
готовность трав с колен подняться,
когда озимые в росе
сплошным ковром засеребрятся.
И ты, загадочная Русь,
очнувшись вербным Воскресеньем,
начнёшь с листа,
…………забыв про грусть,
очередное Вознесенье
на крыльях белых журавлей,
апрельским вечером туманным
и в почках тоненьких ветвей
прорвёшься жизнью утром ранним.
Но, словно зная наперёд,
что где-то там не за горами,
тебя опять паденье ждёт,
ты смотришь синими глазами
в озёр лесные зеркала
с такой безмерною печалью,
и отражают купола
твой образ золотом сусальным.
Так падай (!)
…………падай, не стыдясь,
к ногам плодами спелых яблок —
ведь мы не знали, отродясь,
что вкус России прян и сладок.
Роняй с небес янтарный мёд,
как капли звёзд,
…………………(а их не мало),
чтоб по усам он щедро тёк,
и в рот хоть капелька попала.
Срывайся с дивной высоты
на землю белыми снегами.
Дай нам хоть каплю чистоты
в делах и помыслах!
……………………Мы сами
на белых, девственных холстах
полей заснеженных,
……………………красивых,
твой образ будем рисовать
достойно,
……………………Матушка-Россия…
 

9
Миллион алых роз или крещенская история

 
Мороз крещенский.
– Пей, старик.
Да сколько ж надо выжрать водки,
чтобы согреться хоть на миг?
А на закуску – ни селёдки,
ни хлеба нет… и…ни шиша…
Центральный парк сверкал огнями.
там, на задворках, два бомжа
бутылку дружно допивали.
– Ну, ладно, брат…… на посошок —
да я пойду.
Глянь… минус двадцать.
– Уходишь, парень? Ххх-х-хорошо…
– А ты?
– А мне… куда податься?
– Бывай.
На парк спустилась ночь.
Сковало дрёмой карусели.
И вдруг…… мелодия…… точь в точь
мотив знакомый
еле-еле
Откуда-то издалека
о, нет… почти из прошлой жизни
такая светлая строка:
«Жил был художник……»
…………………рвались мысли.
Крепчал докучливый мороз.
И, побеждённый алкоголем,
старик упал.
Река из роз
врывалась в душу сладкой болью.
Текли слова из темноты
о чудаке, что смог когда-то
«продать свой домик и холсты…»
Безумец!
Стоила ли траты
минута радости… одна(!)
какой-то взбалмошной актрисы?
Не правда ль, странная цена:
за «море роз» платиться жизнью.
Старик лежал, открыв глаза,
а звёзды падали, сверкая,
в хмельную душу…
Вдруг слеза
одна…… горячая…… скупая
последней точкою над «i»
скатилась в таинство финала.
Он умирал…
…………Но он любил
……давным-давно,
………………и алых-алых
десятки ярких,
………………дивных роз
дарил с улыбкою любимым.
Вдруг поезд Жизни —
……………………под откос…
Не всем, увы, хватает силы,
в минуту горя встать с колен,
не очерстветь,
не опуститься.
Последней строчкою куплет
упал израненною птицей.
А утром в ворохе газет
пестрели скорбно объявленья:
«В центральном парке человек
………………замёрз
………в глубоком опьяненьи……»
 

10
Шар

 
Видишь, воздушный шар? —
это моя душа
падает не спеша
в небо.
Ветер едва дышал,
только не удержал
и упустил мой шар
в небыль.
 
 
Люди смотрели вслед,
солнце меняло цвет,
и отражался свет
в окнах.
Шар, что лебяжий пух —
медленно сделал круг,
чуть задрожал и вдруг
лопнул…
 

11
Ржев – Москва – Кавказ

 
Фуры, фуры…
…………эх, дальнобойщики!
………………а по склонам – дожди и хмарь…
Одинёшенька на обочине (занесёт же в такую даль!)
Ураганно, стихийно, песенно
………………………мимо шпарит и шпарит Русь.
Как окатит водой – мне весело…
…………………я не гордая… что, ж – утрусь!
Птица-тройка, куда ж ты катиссся? – тормози уже, говорят!
голосую в коротком платьице – вся продрогшая в аккурат.
до Москвы как-нибудь попутками…
…………………до свидания, милый Ржев…
Колокольцами, незабудками твой полынно-степной напев,
и медово-гречишной сладостью
………………шквальный ветер выносит мозг…
– Генацвале, подбросишь?
– С радостью!
Хоть до Мурманска – не вопрос…
Обтекаю… смеюсь счастливая:
– Ну, спасибо, притормозил…
– Гамарджоба! Не бойся, милая, – улыбнулся седой грузин.
И рванул, просигналив, бешено:
– Эх, прокатимся с ветерком!
А в окошко дохнуло свежестью, и напутственно грянул гром.
Так с лезгинками и напевами мимо русских церквей и хат
на попуточке из под Ржева мы
……………………возвращались в Москву – назад.
И казалось: внимает с нежностью
……………………южным звукам родной простор,
плыл над русской, седой безбрежностью
……………………тёплый ветер Кавказских гор…
Мой попутчик отдал мне весело свой единственный бутерброд —
да, делился не только песнями
………………хлебосольный простой народ…
И хотелось вернуть до капельки каждый лучик его душе…
Вдруг сиянье огромной радуги осветило дождливый Ржев.
И над миром вознёсся медленно
………………лучезарный, огромный мост,
что одной стороной на Севере, а другою на Юге врос,
озарив неземным сиянием
………………Кострому, Петербург, Кавказ
и небесным святым касанием
………………сделав чуточку ближе нас…
 

12
Где ты, мама?

 
Я вчера ошиблась этажом
В здании тридцатой гор. больницы
(это ветхий, очень старый дом,
где скрипят тоскливо половицы)
– Как пройти отсюда на массаж?
– Выше… выше… прямо и направо…
Лестничный пролет. Второй этаж.
За стеклом хирурги-костоправы.
Все не то… А это что за вход?
Осторожно дверцу открываю…
– Девушка, у нас сейчас обход.
Не мешайте! (я и не мешаю).
– Вы к кому?
– Да, в общем, ни к кому…
– Ах, наверно, Вы из меценатов?
– Из кого? Простите… не пойму…
– Проходите в первую палату!
Ладно… Отчего бы не пройти,
Раз уж так активно приглашают?
Господи, куда твои пути
приведут сегодня? Я не знаю…
В коридоре сумрачная тишь.
Ожиданье придавило плечи.
Вдруг, смотрю…… застенчивый малыш
осторожно вышел мне на встречу.
(года два ему, а, может, три)
застеснялся…… поспешил обратно…
– Стой, хороший мой… Не уходи!
Но мальчонка убежал в палату…
– Девушка, не стойте у дверей!
Проходите и располагайтесь.
Здесь пятнадцать отказных детей.
Поиграйте с ними, не стесняйтесь.
– Что сказали вы? Мне не понять…
«Отказных»? Что значит это слово?
– Господи, ну бросила их мать…
(надо ж быть такою бестолковой!)
– Бросила? Как это?
– Да вот так!
Вы как будто первый день на свете!
Ведь в России форменный бардак —
(все мы, в чем-то, брошенные дети)
Надо мной разверзлись небеса.
Как во сне я шла по коридору,
и упрямо горькая слеза
застилала свет, мешала взору…
Пять кроваток к ряду у стены —
в них лежат трехмесячные крошки.
Дети спят… возможно, видят сны,
тихо солнце льётся из окошка.
Медленно на цыпочки встаю:
Кто там плачет?
– Ладушка… проснулась?
Успокойся… Баюшки-баю…
Ах, как сладко-сладко потянулась…
Я беру на руки малыша:
– Так…… штанишки мокрые… Бывает…
Ну не плачь, – шепчу я, чуть дыша, —
Мы сейчас пеленки поменяем.
– «Доченька»… хорошая моя… —
Подношу к губам твои ладошки, —
Мама здесь…… сегодня мама – я……
Всё по правде… всё не понарошку…
Девочка глядит в мои глаза,
И в улыбке растянулся ротик.
Я молчу…… не знаю, что сказать…
Робко глажу спинку и животик.
Маленькими ручками дитя
Обхватило вдруг меня за шею,
и прильнуло с нежностью… любя.
Я собою больше не владею.
Не могу сдержать горячих слёз.
Поправляя сбитую подушку,
задаю бессмысленный вопрос:
где же мать – беспечная кукушка?
Милая, ну, как же ты могла?!!!
Как? Ребенка подарила миру,
Чтоб затем, лишив его тепла,
Укатить транзитным пассажиром?
Не виню…… Поверишь??? Видит Бог:
Знаю все о женской трудной доле…
Мир безумен, мир порой жесток —
(сердце разрывается от боли).
Вот вошел в палату карапуз,
ножками едва передвигая:
– Стоп… Не падать! Господи… Иисус!
Что мне делать с вами? Я не знаю…
Сколько здесь печальных добрых глаз!
Как согреть вас всех, помилуй, Боже…
– Я иду… бегу к тебе…… сейчас……
– Как его зовут?
– Его? Сережа…
– Ну, Сергунька, ты уже большой…
Нам ходить давно пора учиться!
Дай мне ручку… шаг… теперь второй…
Так… еще…… а ну-ка не лениться!
Молодец! Серега, ты герой…
Скоро будешь бегать – не догонишь…
Леночка, не плакать… я с тобой……
Не вертись! – бутылочку уронишь…
Пей, моя родная, молочко…
Подрастай…… и будь всегда здорова…
Знаю-знаю… это не легко…
Ну-ка пей! – уважь труды коровы……
 
 
…………………
 
 
Я вчера ошиблась этажом
в здании тридцатой гор. больницы.
Ночь…… Гроза… И первый майский гром…
(мне сегодня слишком плохо спится…)