Текст книги "Сказки о цветах"

Автор книги: Анна Саксе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

ФИАЛКА

Она появилась ранней весной – маленькая хрупкая девочка с синей скрипкой под мышкой. Когда девочка заиграла, птицы умолкли, прислушиваясь к чудесным звукам ее скрипки, пчелы и бабочки долго кружились вокруг, подпевая мелодиям, которые смычок девочки извлекал из крохотного инструмента.

– Послушай, Фиалка, – сказала ей краснощекая девица, сестра хвастливого Мака, прозванная Ветрогонкой, – ты могла бы выступать с концертами и получать огромные деньги.

– Ах, у меня ведь нет никакой школы, – отвечала Фиалка-Скрипачка. – Я счастлива, что моя игра вообще доставляет кому-то радость.

– Были бы у тебя деньги, ты могла бы приодеться, – поучала ее Ветрогонка. – А то ты и в будни и в праздник ходишь все в одном и том же зеленом платьице.

– Мне и так хорошо, я о роскошных нарядах и не мечтаю, – отвечала девочка.

– Будь у тебя деньги, ты купила бы себе янтарное ожерелье и надела бы на свою тонкую шею, – вмешалась в их разговор красотка Тюльпанша. – Может, приглянулась бы кому-нибудь.

Фиалка-Скрипачка засмеялась.

– Говоришь, шея у меня некрасивая, тонкая. Так это мое ожерелье понравилось бы, а не я. В ожерелье он влюбился бы, а не в меня. Уж лучше остаться такой, какая есть.

– Ты рассуждаешь, как ребенок, с тобой даже поговорить серьезно нельзя, – рассердилась Ветрогонка и, подкрасив губы, призывно улыбнулась стоявшему по другую сторону дорожки Ирису.

Ирис на ее улыбку не ответил – в это время Фиалка заиграла снова, пленив его чудесной музыкой.

С замиранием сердца он слушал волшебную мелодию. Она лилась и лилась, как нежная песня любви и дружбы, которым нет конца и тогда, когда земля застывает, объятая великим белым безмолвием. Фиалка кончила играть, и синеглазая Незабудка, наклонившись к ней, шепнула:

– Видела, как Ирис смотрел на тебя? Глаз не сводил. Он влюблен в тебя!

– Да что ты! – тихо вздохнула Фиалка. – Ведь я некрасивая. Рядом с Ветрогонкой и Тюльпаншей я просто Золушка. С чего это влюбится в меня избалованный красотками Ирис? Наверно, он очень любит музыку и слушал мою скрипку, а ты морочишь мне голову, чтоб потом посмеяться надо мной: поверила, мол, дурочка.

Так отвечала Фиалка, но сердце ее все же затосковало.

Она прижала к плечу синюю скрипку и излила свою тоску и мечты в тихой мелодии. Слушавшим ее казалось, что в жизни бесконечно много счастья, стоит только протянуть руку и все, что ты пожелаешь – любовь, дружба, радость, – упадет в нее, точно звезды с высокого голубого летнего неба.

Скрипка Фиалки умолкла, и Ирис еще долго терзался бы и горевал, если бы Сирень не шепнула ему на ухо:

– Ирис, не будь дураком, не упусти свое счастье! Неужели ты не видишь, что Фиалка играет только для тебя! Она в тебя влюблена, это и слепой видит.

– Откуда ты знаешь? – возмутился Ирис. – Фиалка – такая артистка: она словно витает в небесной синеве, вокруг самого солнца. Земные чувства ей чужды, она живет своим искусством, и такой заурядный парень, как я, для нее не больше, чем простой стебелек.

Наступил теплый вечер, и Фиалка играла Лунную сонату.

Вначале в музыке слышалась непонятная тоска, щемящая мольба, печаль отречения, но вот мелодия перешла в страстный шепот, она манила, звала и, все нарастая, кричала о счастье.

Рядом с Ирисом страстно вздыхала Ветрогонка.

Ее дыхание опьяняло, как вино. Ирис хмелел и терял рассудок.

Образ Фиалки перевоплотился в звуки, а Ветрогонка льнула к нему всем телом, целовала его, нашептывала нежные слова, и Ирису начало казаться, что Ветрогонка – его счастье.

Может быть, Ирис на другое утро опомнился бы, пожалел бы о мимолетном увлечении, но не успела еще сойти роса, как Ветрогонка раззвонила всем подружкам о своей предстоящей свадьбе.

Жениха и невесту, как водится, поздравляли, желали им счастья, согласной жизни, богатой потомством.

Ветрогонка самодовольно вертелась – только красная юбка развевалась, а Ирис стоял неподвижный и безучастный, словно это и не он женился на Ветрогонке.

После свадебного пира должны были начаться танцы, и Фиалке предстояло играть вальсы и польки.

Гости построились парами, и посаженый отец Тюльпан сделал знак скрипачке, но наступила неловкая тишина.

В свадебной сутолоке никто не заметил, как Фиалка исчезла. Только теперь Ирис сообразил, что это она, уходя, сказала:

– Будь счастлив! Спасибо тебе за то, что встретился мне! Мои страдания родят новые песни, которые принесут счастье другим.

МАК

Ирис еще никак не мог прийти в себя после опрометчивой женитьбы на сестрице хвастливого Мака – Ветрогонке. Он стоял, немой и неподвижный, и все спрашивал себя:

«Как же это случилось? Ведь я любил Фиалку, и Фиалка любила меня, а женился я на другой. Как же это?»

А жена его прямо сияла от счастья, гордая, что ей удалось выйти за такого видного парня.

– Ах, какой у меня муженек, какой миленок… – трещала она подружкам и, о чем бы ни заходил разговор, всегда норовила ввернуть словечко о своем муженьке, пытаясь поддеть подружек, еще не удостоившихся стать замужними женщинами.

Но как-то приятельница Фиалки Незабудка с невинным видом при всех спросила жену Ириса:

– Но отчего твой муженек всегда такой кислый? Стоит, словно аршин проглотил.

Жена Ириса покраснела от злости и, сделав вид, что приняла намек за шутку, рассмеялась:

– Ничего, пройдет медовый месяц, так выучу его по-своему.

И принялась учить мужа.

– Чего губу свесил! – кричала она, когда Ирис притворялся, что не слышит приказа жены затянуть ей корсет.

Ирис поджимал губы и нехотя, стараясь не касаться жены, выполнял приказание.

Вместо благодарности жена давала ему пощечину, приговаривая при этом:

– Следующий раз будешь расторопнее.

Ирис никак не мог угодить жене. То он вилку неправильно держит, то с ножом не так обращается. Не раз он вставал из-за стола голодный, потому что под косыми взглядами жены кусок в горло не шел.

Если бы все это происходило между ними наедине, то Ирис, может быть, и терпел бы выходки жены, но ей хотелось похвастать своей властью перед другими женщинами. Только зайдет подружка, как жена Ириса начинает командовать:

– Ирис, сюда! Ирис, туда! Подай то! Положи это! А ну-ка, ручку мне поцелуй! Спинку почеши!

Со временем Ирис понял, что больше всего жена бесится, когда он просто не замечает ее брани и наставлений. Однажды, когда жена опять начала попрекать его за то, что не умеет держать вилку, Ирис швырнул вилку на пол и стал есть пальцами. Как-то жена пыталась втолковать ему, как надо вести себя дома и как в гостях. Ирис позволил жене наговориться до потери сознания, а когда та спросила, понял ли он, что ему сказано, Ирис зевая, с удивлением посмотрел на жену и невинно спросил:

– А разве ты мне что-нибудь говорила?

Жена прямо сгорала от вожделения, но, когда она вечером звала мужа к себе, тот отговаривался, что ему на луг идти надо, лошадь привязать, а как уйдет, пропадает до самого утра.

Наконец жена не выдержала и пожаловалась на свою судьбу Белене, о которой поговаривали, что она умеет привораживать мужей.

– Милая! – воскликнула Белена. – Чего же раньше не пришла? Моим зельем таких разинь вмиг распалить можно.

Белена налила в бутылку зеленоватого пойла и наказала:

– Ты надень юбку поярче, а муженьку дай выпить этого зелья, потом повертись перед ним, и он уже не отстанет от тебя.

Возможно, Ирис и выпил бы зелье Белены, и все произошло бы именно так, как предсказывала ворожея, но разве Ветрогонка-Мак могла утерпеть и не похвастать перед подружками, что наконец-то муж запляшет под ее дудку. А стоит женщине поделиться с кем-нибудь своими семейными делами, как через пять минут об этом узнает ее муж.

Так и на этот раз.

У Ириса было достаточно времени, чтобы подумать, выпить ему зелье Белены или остаться верным памяти Фиалки.

Жена, не сомневаясь в силе напитка ворожеи, вырядилась в самую яркую юбку, налила в стакан зелья Белены и поднесла Ирису.

– Выпей, муженек, вижу, утомился ты.

Ирис ласково посмотрел на жену, взял стакан и, обняв ее за талию, сказал:

– Выпей сперва, женушка, глоток за мое здоровье, а уж потом я выпью за твое.

Жена, счастливо улыбнувшись, закинула голову – пускай муженек вольет ей глоточек в рот. А Ирис – что он сделал? Влил жене в рот все зелье Белены, и когда жена, сгорая от желания, кинулась ему на шею, Ирис схватил заранее приготовленную розгу, уложил жену к себе на колени и, задрав яркую юбку, принялся учить уму-разуму.

– Вот тебе за это, вот тебе за то, а это тебе за ворожбу!

О господи, как визжала и барахталась жена, пока не догадалась выскользнуть из юбки и шмыгнуть в кусты. Ирис швырнул ей юбку в след, но та зацепилась за кол и так на нем и повисла. Кто юбку эту приворожил к колу – Белена или же сама жена, в конце концов значения не имеет, но юбка так и осталась висеть, и при виде ее люди вспоминают жену Ириса – Ветрогонку-Мак.

ЛИСОХВОСТ

Семье землероек привалила великая радость и вместе с ней – забота. Радостью было то, что меньшая дочка домашних мышей Куцехвостка согласилась стать женой старшего сына землероек Долгохвоста. А заботы начались с того, что старая мышь поставила условие, без которого Куцехвостку ни за что замуж не отдаст.

Условие было очень тяжелым. В день свадьбы Долгохвост должен был разукрасить кусты вокруг своего жилья кошачьими хвостами. Это будет очень красиво и докажет отвагу жениха и что он в недобрый час сумеет защитить свою семью от самого лютого врага всех мышей, известного разбойника – Черного Кота.

Семья землероек жила над канавой, в крапивном кусте, вдали от человеческого жилья. И не раз по вечерам землеройки судили о том, каковы собою эти кошки, – слухи об их злодеяниях передавались из поколения в поколение, но видеть собственными глазами живую кошку никому, даже старым землеройкам, никогда не доводилось.

И вот тебе! В самый канун свадьбы ищи каких-то кошек, доставай какие-то хвосты. Бедные землеройки и не догадывались, что отъевшиеся домашние мыши презирали простых землероек и тайно собирались расстроить свадьбу. А те думали: поймает Долгохвоста кошка, никакой свадьбы не будет.

Но Долгохвост так любил Куцехвостку, что уже приготовил меч и собрался отправиться на поиски кошек, чтобы отрубить им хвосты. Только какой меч из жухлого листа рогоза! А Долгохвост, который никогда в жизни не видел кошки, полагал таким мечом рубить кошачьи хвосты.

Так бы и отправился Долгохвост на кошек охотиться, если бы мать со слезами на глазах не упросила его хоть денек подождать, пока она что-нибудь да придумает.

Мамаша землероек вылезла из крапивного куста и, задрав голову, задумалась, и так она напряженно думала, что у нее задергалась мордочка и задрожали усы. Если долго так думать, то непременно что-нибудь придумаешь. Она решила сходить к Лисе, к этой пышнохвостой умнице, позвать ее на свадьбу и попросить, чтобы в день свадьбы та, вместо подарка, вывесила на крапивном кусте свой хвост.

Лиса, услышав про женитьбу Долгохвоста на дочке домашней мыши, облизнулась. Землероек она не трогала – уж очень они невкусные. Но домашние мыши – объедение!..

Лиса спросила землеройку, много ли соберется невестиной родни и нельзя ли и детей с собой захватить, они тоже свои хвосты на крапиве развесят.

Сказано – сделано. Лиса и лисята явились вовремя, развесили на ветвях свои хвосты, а сами попрятались – кто за камнями, кто забрался в канаву: вздремнуть, мол, охота.

Когда наступили сумерки, трава над канавой зашелестела – это шла толпой невестина родня.

Землеройки вышли встретить гостей, справиться у новых родственников, довольны ли они украшением.

– Какие пышные, – покачала головой мамаша Куцехвостки, – но таких хвостов я что-то у кошек не видела.

– Это хвосты лесных кошек, – объяснила мамаша Долгохвоста. – Лесные кошки – те куда злее домашних. Это только мой сыночек может с такими чудовищами управиться.

– Ну, попадись мне такая, я бы ей дороги не уступил, – похвастался братец Куцехвостки, который, прежде чем отправиться на свадьбу, хватил малость из блюдечка, что стояло под затычкой пивной бочки.

Только он сказал это, как из-за большого камня и из канавы выскочили лисицы, кто накинулся на хвастуна, кто – на его мамашу, а кто – на папашу, братишек и тетушек.

Долгохвост только успел Куцехвостку в крапивный куст затащить. Куцехвостка так и не узнала, кому из родни удалось спастись, а кто лисицам попался.

Когда Долгохвост раскрыл жене свою тайну, Куцехвостка в отместку крепко привязала лисьи хвосты к крапиве, на которой они и остались.

Мимо шли люди, увидели пышную крапиву, вырыли ее и посадили в саду.

Лисохвосты – называют они эти цветы. Ученые садоводы, правда, называют их иначе, не упоминая никаких хвостов, – латинским словом «амаранты».

АКОНИТ

В давние времена жил сапожник по имени Кришус, жил в своей лесной хибарке и тачал для гномов обувку. Маленькие синие башмачки.

Все бы хорошо, не попадись парню ленивая жена. А в те времена, не в пример нынешним, лошадь поменять можно было, а жену никак – взял жену, так доживай с ней свой век.

Откуда Кришусу, жившему в лесу, было знать, какой окажется его нареченная? Наговорили ему кумушки, забредавшие сюда по лечебные травы, что Керста девушка как девушка, в приданое – коза с двумя козлятами, а чего еще бедняку желать? Будет коза, будет молоко, козлят осенью зарежут на мясо, а жена хозяйствовать будет, так что он сможет больше своим ремеслом заниматься. Гномов-то полный лес – успевай только башмачки тачать.

Что Керста очень ленива, обнаружилось сразу же после свадьбы, когда коза до самого вечера проблеяла недоеная. Пришлось Кришусу самому взять подойник и выдоить козу.

Еще труднее пришлось сапожнику, когда аист повадился детей носить. Эта глупая птица не знает, наверно, куда их девать, и носит ленивым женщинам не меньше, чем работящим.

И так Кришусу со временем пришлось не только козу доить, на зиму сено косить, дрова заготавливать, но и детишек мыть, пеленки стирать да еще на всех еду варить. А сапожное дело тоже не забросишь, иначе как жить будешь.

Намастерив полный мешок башмачков, Кришус относил их гномам. Те, подсчитав, сколько пар принес, расплачивались с ним.

Однажды, придя к гномам, Кришус обнаружил, что по дороге часть башмаков из мешка вывалилась. И как же им не вывалиться, когда в мешке оказалась большая прореха. Что поделаешь, за потерянные башмачки гномы платить не станут. Только странно, сколько Кришус на обратном пути ни искал оброненных башмачков, так ни одного и не нашел.

Вернувшись домой, Кришус попросил Керсту залатать мешок, а то как бы снова убыток не потерпеть. Керста обещала зашить, и, когда сапожник опять складывал в мешок свою работу, дыры как будто не было. Но пришел Кришус к гномам и опять половины башмачков не досчитался. Кришус осмотрел мешок – ну, конечно! – Керста так небрежно пришила заплату, что та сразу отвалилась.

Идет Кришус грустный домой, а оброненные башмачки кто-то уже подобрал.

Идет он идет и видит: на обочине тропы старушка сидит, с мешком шишек на спине. Кришус снял шапку, поздоровался, а старушка просит его:

– Миленький, беда у меня стряслась – каблук у туфли обломался. Сделай милость, выручи.

Кришус не заставил долго просить себя, достал из кармана молоточек, гвоздики – тук-тук – и каблук прибит.

– Спасибо тебе, – поблагодарила старушка. – А сколько с меня за работу возьмешь?

– Да что я с тебя возьму? – удивился Кришус. – Коли человек человеку не поможет, так кто же ему поможет?

– Ну, раз у тебя такое доброе сердце, так и я в долгу не останусь, – говорит старушка и достает из-за пазухи березовую веточку с тремя листиками. – Вот тебе ветка счастья. Сколько на ней листьев, столько твоих желаний исполнится. Иди себе с миром и смотри не плошай. А то опадет последний листик, и ты уж ничего пожелать себе не сможешь.

Расстались они и пошли каждый своей дорогой.

Кришус смотрит на ветку и усмехается про себя:

«Ну и потешная старуха! Уж лучше дала бы кусочек хлеба, страх, как есть охота…»

Только он выговорил это, так один листик, звякнув, упал наземь, и Кришусу прямо в руки прыгнул толстый ломоть хлеба.

Теперь сапожник убедился, что ветка его не простая, а старушка – не потешная. И, решив как следует обдумать, что пожелать себе, всю неделю прилежно тачал башмачки.

К гномам Кришус обычно шел по воскресеньям, тогда они сидели дома и могли примерить башмачки. Но нужда так прижала Кришуса, что он трудился ночи напролет и в субботу закончил заказ, решив еще вечером отнести его.

Шел он по лесу и все думал, куда же все-таки подевались потерянные башмачки, и незаметно для себя воскликнул:

– Вот нашел бы я потерянные башмачки, так вдвое больше денег выручил бы!

Едва он произнес эти слова, как сразу очутился перед пещерой гномов!

И что он видит! Гномы, придя с работы, повесили промокшую обувь на кусты сушить. Кришус подсчитал – точно столько пар, сколько он всего сделал вместе с потерянными.

– Ах вон какие вы, приятели! – воскликнул обозлившийся Кришус. – Так пускай прирастут башмачки к кустам, чтоб их не снять больше!

И тут Кришус хватился, что высказал два желания подряд, но уже было поздно. Достав березовую ветку, он увидел, что у нее облетели все листики.

В воскресенье утром гномы хотели обуться, но – что за чудо! – башмачки приросли к кустам и ни за что не оторвать их. Остались человечки босые, а на кустах с тех пор растет цветок, похожий на синий башмачок. В народе его так и называют «башмачок», а ученое его название – «аконит».

КАМЕЛИЯ

Когда монаха по имени Камелий посылали в Японию проповедовать христианскую веру, он и не подозревал, что встретит там духов, способных ввести в искушение даже видавших виды святых отцов. Он дал обет отречения от всех земных радостей и усердно истязал плоть свою голодом, а всякие веселые заведения обходил за версту. Поэтому его наставники, да и он сам, были уверены, что своим целомудрием он заслужит себе благоволение всевышнего и тот поможет ему обратить заблудших японцев в истинную веру.

В Японии Камелий, готовясь к великому посту, под вечер отправлялся в лес собирать коренья и ловить саранчу, чтобы все это насушить на зиму. Особенно богатая добыча ему доставалась на дереве, в ветвях которого верещало несметное множество саранчи, но сколько он ни вылавливал ее, на другой вечер все ветки опять кишмя кишели саранчой.

В один жаркий вечер Камелий задержался в каком-то селении, рассказывая крестьянам про нагорную проповедь, и только незадолго до полуночи пришел к щедрому дереву.

Над лесом поднялся полный месяц, деревья стояли неподвижные, словно охваченные сладостной истомой, а саранча молчала, или, может быть, монах так привык к ее стрекоту, что уже не слышал его.

Когда Камелий, сложив молитвенно руки и устремя взор к небу, возблагодарил господа за благочестиво прожитый день, в листве дерева вдруг послышался сладкий женский смех.

– Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! – Какое-то существо проворно, точно белка, прыгало с ветки на ветку, поблескивая белыми зубами.

«Это сам нечистый послал мне искусительницу», – решил Камелий и, как обычно в таких случаях, осенил себя и странное существо крестным знамением. Знамение, которого боялся сам дьявол, ничуть не испугало маленькую хохотунью. Размахивавший руками монах, казалось, развеселил ее еще больше. Она захохотала звонче прежнего и, поняв жест Камелия как знак приблизиться, прыгнула на самую нижнюю ветвь, обхватила ствол дерева и принялась раскачивать белыми ногами над самой головой монаха.

Камелий, несколько попятившись назад, оглядел непонятное существо. Тело, закутанное в зеленый покров, сливалось с листвой дерева, видны были только белые ноги да рыжеволосая головка, озаренная лунным светом и сиявшая, как пышно распустившийся цветок.

– Кто ты такая? – спросил монах.

– Хи-хи! Ха-ха!

– Ты – женщина?

Существо отрицательно покачало головой.

– Так кто же ты все-таки? Как тебя звать?

– Я – Дриада, душа этого дерева, – открыла свою тайну рыжеволосая. – Пришла поблагодарить тебя за то, что очистил мое дерево от наглой саранчи.

Сказав это, душа дерева прыгнула в простертые руки монаха и, обняв его, запечатлела на его устах поцелуй. Камелий так растерялся, что вместо того, чтобы оттолкнуть лесную деву, крепко привлек ее к себе, продлив таким образом самое чудесное мгновение в своей жизни.

– Я не могу дольше оставаться с тобой, – шептала Дриада, а то мое дерево начнет засыхать.

Она вырвалась из объятий Камелия и вспорхнула на зеленую ветвь.

Только теперь монах понял, что нарушил обет целомудрия, и, подавленный, побрел домой. Как быть? Донести в орден о том, что он больше не достоин святого сана?

В ночной прохладе разгоряченная голова Камелия понемногу остыла. Он начал спокойно обдумывать случившееся. Нарушил ли он обет? Ведь его поцеловала не женщина, а душа, стало быть, поцелуй этот – не плотская радость. И не ведьма же она, а то испугалась бы крестного знамения. Да и в Священном писании нигде не упоминается о том, что общение с душой – грех.

Сознание, что он не поддался никакому соблазну, так ободрило монаха, что он зашагал легко, как подросток, и только через некоторое время поймал себя на том, что насвистывает какой-то легкомысленный мотив.

В следующую полночь Камелий, подхлестываемый любопытством, опять явился к дереву.

– Дриада! – позвал он, остановившись под развесистой листвой.

– Хи-хи! Ха-ха! – послышался веселый хохоток, по шелесту листьев можно было догадаться, что лесная дева спускается вниз.

Монах еще днем придумал, чем оправдать свой приход к дереву. Когда Дриада уселась на нижней ветви, он, не краснея, объяснил:

– Я пришел посмотреть, не тревожит ли саранча твое дерево.

– Какая-то нахалка забралась на самую верхушку, – пожаловалась лесная дева. – Если бы ты поймал ее, я была бы тебе очень благодарна.

Камелий заткнул полы сутаны под опояску и проворно вскарабкался на дерево. Саранча была поймана, и он получил заслуженную награду.

Вся саранча была выловлена, но Камелий не растерялся и сообразил, как добиться еще нескольких поцелуев Дриады, – он потребовал их в награду за пойманную еще ранее саранчу, а ее было столько, что до самой осени он все носил и носил лесной деве низки сушеной саранчи.

Наступили прохладные дни, приближалась зима, и в одну ночь Дриада сказала Камелию:

– Завтра ты больше не приходи. До весны дерево будет отдыхать, вместе с ним буду отдыхать и я.

Камелия эта новость потрясла. Как жить ему теперь без радости – дни, недели, месяцы, много месяцев? А нежная душа – Дриада – она ведь замерзнет в дупле дерева. Нет, надо что-нибудь придумать, что-нибудь сделать, чтобы спасти ее.

Будь у Камелия больше времени, он, может, что-нибудь и придумал бы, но теперь думать было некогда, надо было действовать. Он схватил лесную красотку, спрятал под широкую сутану и унес к себе домой. Всю дорогу у Дриады рот был зажат, только в комнате, где монах усадил ее на кровать, она воскликнула:

– Что ты натворил? Теперь мое дерево засохнет…

– Пускай засыхает. Разве мало деревьев в лесу? – утешал ее Камелий.

– Как ты этого не понимаешь – если мое дерево засохнет, то умру и я, – грустно промолвила Дриада.

– Это суеверие, и я избавлю тебя от него, – поклялся монах.

К весне, когда начали распускаться листья. Дриада ослабела и заметно осунулась.

– Отнеси меня к моему дереву! – попросила она Камелия, и он с готовностью выполнил ее просьбу, надеясь, что лесной воздух вылечит Дриаду.

– О горе! – воскликнула Дриада, когда Камелий посадил ее на нижнюю ветвь. – Мое дерево умерло.

У Камелия на глазах она растворилась и слилась с деревом. Только какое-то время, точно пышный цветок, пылали ее рыжие волосы, потом и они стали блекнуть.

– Не уходи так, скажи хоть слово! – взмолился отчаявшийся Камелий и услышал слабенький голосок:

– В самой верхушке дерева еще теплится жизнь. Отломи там ветку и скорее посади в землю.

Камелий отломил живую ветку и, убитый горем, отправился домой. Через некоторое время из ветки вырос куст и расцвел густо-красными цветами.

Спустя годы старый монах возвращался из Японии в Европу. Единственное, что он вез с собой, был горшок с цветущим кустом, которым все восхищались. Камелий называл этот куст Дриадой, но люди никак не могли запомнить такое трудное слово и назвали по имени монаха – «Камелией».