Текст книги "Круглые кубики"

Автор книги: Анна Мосьпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5
Ехал Грека через реку

К чему я про Греку вспомнила? Вот ведь голова дырявая. Вроде бы крутилось что-то такое… Про внешность же говорили… Внешность свою я унаследовала от бабушки. Бабушка… Моя бабушка. Чтобы вы представляли себе, что это был за человек, приведу один пример.

Бабушка в молодости была исключительно красивой женщиной. Относительно высокая, полная, статная, с копной роскошных кудрей и высокой грудью. Будучи женой военного врача и промотавшись с дедом почти двадцать лет по далеким сибирским гарнизонам, она после его демобилизации вовсю наслаждалась оседлой жизнью и теми привилегиями, которые давала его новая должность – главный врач очень крупной многопрофильной больницы одного закрытого «космического» города. В число привилегий входило ежегодное посещение лучших военных санаториев на Кавказских Минеральных Водах. В тот год дед по каким-то причинам поехать не смог, и бабуля приняла решение отдыхать одна.

Гулять так гулять! Набрала ворох лучших платьев и отправилась «на курорт». Стоит ли говорить, что одинокая красивая женщина в военном санатории – взрывоопаснее гранаты. Успехом бабушка пользовалась оглушительным. Будучи дамой очень строгих правил, ничего лишнего бабуля себе не позволяла, но ухаживания и восторги на свой счет охотно принимала. И вот положил на нее глаз некий… настоящий полковник. Вдовец, герой войны, с должностью и регалиями. Каждый вечер мужчина трогательно поджидал бабушку перед ее комнатой, они вместе спускались к ужину, а потом вели долгие неспешные разговоры на веранде.

В тот вечер бабушка маялась головной болью, полковника отослала ужинать, сообщив, что придет попозже, а сама прилегла. Полежала минут десять и поняла, что голод не тетка. Надо идти. Женщина до кончиков ногтей, она никак не могла себе позволить спуститься к ужину в халате. Сняла халат, примерила нарядную кофточку, потом другую, сменила украшения, достала модные туфельки с каблучком, подкрасила глаза и пошла вниз.

Когда она вошла в ресторан, в помещении стало тихо и все взгляды сфокусировались на ней. Бабушка отнесла это на счет своего неотразимого внешнего вида и с высоко поднятой головой проплыла к столику, за которым ее и ожидал бравый полковник. Наслаждаясь произведенным эффектом, обворожительно улыбнулась окружающим и уже готова была присесть на предусмотрительно отодвинутый поклонником стул, как кавалер нагнулся к ней и сказал жарким шепотом: «Милая, не подумайте, пожалуйста, что я против, но вы забыли юбку!»

Бабушка посмотрела вниз и впала в ступор. Сначала она увидела туфельки, потом – длинные стройные ножки и… комбинацию. Ничтоже сумняшеся, в абсолютной тишине бабушка покинула столовую, сопровождаемая верным ухажером, все время старавшимся прикрыть ее «с тылу». В зале стояла гробовая тишина. С тех пор бабушка никогда не ездила на курорт одна и всегда минут десять придирчиво осматривала себя перед зеркалом, прежде чем выйти на улицу, даже если дело касалось выноса помойного ведра.

Такая вот женщина. У нее никогда, ни на одну минуту не возникало сомнений в том, что она – королева. Не принцесса, не фрейлина – королева. Бабушка изо всех сил пыталась привить мне это чувство уверенности в себе, ощущение женской власти.

– Мика, девочка, что это ты на себя нацепила, а? Что это за непонятные штаны? Что это за майка такая, а? Ты же женщина, Мика! Хорошо, девушка молодая, девочка даже. Это ничего не меняет. Девочка должна носить юбки и каблучки. Туфельки на каблучках, блузочка, юбочка. Я тебе в прошлом году сшила, помнишь? Солнце-клеш? Куда ты ее дела?

– Бабуль, мне в брюках удобнее. Ты не понимаешь, что ли?

– Мика, греческие женщины не носили брюк! Ниспадающие, нежно обволакивающие тело скользящие ткани, мягкие формы, женственность – вот что отличало гречанок. – Бабушка театрально выпускала тоненькую струйку дыма, отводя далеко в сторону холеную полную руку, держащую мундштук из темного янтаря. – Этим они и отличались от вас, мальчико-девочек! Не пойми кто, ей-богу. Сзади пацан пацаном, а повернется – девочка. Ужас!

Наши якобы греческие корни – это была излюбленная бабушкина тема. Сколько себя помню, бабушка всегда и всем говорила, что она гречанка. Во всяком случае, наполовину-то точно. Мол, папа у нее самый что ни на есть греческий грек, и сама она – вот как есть гречанка, чтоб не сказать – гречка. По семейной легенде ее отец – мой прадед – бежал откуда-то с Кавказа или даже из Крыма без всяких документов. В гражданскую дело было. И впоследствии, стремясь продемонстрировать верность идеалам Великого Октября, беспардонно примазался к титульной революционной нации. А на самом-то деле он самый натуральный грек!

С самого детства помню, в семье над этим подшучивали все кому не лень. Дескать, любовь к безразмерным белым балахонам и избыточное потребление оливкового масла еще не повод считать себя Афродитой. Но бабушка твердо стояла на своем. Да, она не владеет языком и, к сожалению, не знает своих корней, но разве в этом дело? Она чувствует себя гречанкой. И нам всем советует!

Не знаю, как там обстояло дело с другими членами семьи, но я до поры до времени совершенно не чувствовала в себе ничего греческого. Пока не оказалась в Германии. И начались чудеса.

Здесь меня моментально и безоговорочно приняла в свои ряды греческая община. Недалеко от нашего нынешнего дома находится греческая церковь. Так вот, не проходит дня, чтобы со мной не заговорили прихожане. Если я иду мимо, то минимум, на что можно рассчитывать, – это радушное приглашение внутрь, максимум – настойчивые сиртаки, которые знойные хлопцы-олимпийцы выплясывают всякий раз, как я оказываюсь в пределах досягаемости. Наличие мужа никого не смущает. Отсутствие мужа не смущает тем более.

Сиртаки выплясывается не потому, что я – теперь уже потомственная, как выясняется, Афродита, а по зову крови. Ибо я на самом деле – гречанка. Так мне компетентно объяснили изъясняющиеся языком Шиллера потомки греческих богов. Ибо уж они-то с первого взгляда определяют во мне родную душу. Рыбак рыбака… Сначала я было сопротивлялась и демонстрировала совершенно выдающийся и отнюдь не греческий нос, но потом плюнула. В конце концов, какой женщине не хочется побыть богиней?

И вот прохожу я, уже взрослая, великовозрастная Мика, мимо той самой огромной греческой церкви, где толпится народ и происходит явное какое-то бурление-брожение. И меня буквально атакуют два греческих полубога.

Черные вьющиеся волосы, широкие плечи, узкие бедра. Куртки нараспашку (даром что заморозки), и хорошо прорисованная грудная клетка. Дабл. В смысле, две хорошо прорисованные грудные клетки под тонкими майками. Руки тоже хорошие. Облагороженные посильным трудом. Насколько божественные – судить не берусь. В том плане, что если это и были боги, то не земледелия.

Эх, веночки бы им и сандалии… Тогда на остальной одежде вполне можно было бы и сэкономить. Не заострять внимание. Не нужно им было вообще ничего говорить. Вообще рта раскрывать не надо было. Хватило бы просто сандалий.

Но они подошли ко мне. Нет, подлетели. И что-то такое красивое сказали. Непонятное только.

Что дискуссия на незнакомом языке – так нам не привыкать. Однажды переехав в страну и не зная ни единого слова государственного языка оной, я с тех пор ничего не боюсь. Мой нынешний муж был более продвинутым в лингвистическом плане иммигрантом. На немецком он знал два слова – Strumpfhose (колготки) и Anorak (в вольном переводе что-то типа куртки с капюшоном). Совершенно уверена, что владение этими двумя терминами позволяло ему в равной степени находить контакт с представителями обоих полов, по ходу дискуссии вставляя подходящий вариант. Мне было сложнее. Я и этого не знала. Но выплыла. И теперь не боюсь ни пушту, ни урду, ни суахили, не говоря уж о практически родном – кириллица же почти, только с завитушечками и пампушечками лишними – греческом.

Отвлеклась я. Обращаются, стало быть, ко мне эти полубоги-полулюди на своем наречии. И смотрят в глаза так выжидательно.

Ну, нас-то на мякине не проведешь… Говорю, браточки, не разумею по-вашему. Чего надобно? Только четко, внятно и на каком-нибудь из известных мне языков. Один из небожителей снизошел до того, чтобы перейти на немецкий, и без всякого акцента и даже намека на оный (у меня от зависти в зобу дыханье сперло) возмутился:

– Как вам не стыдно? Это что, принципиальная позиция – не говорить на языке предков и не обнаруживать свое происхождение?

– Нет, – говорю, – вынужденная мера. Скрываюсь. Я в изгнании.

Мужчина уважительно уставился на меня и что-то такое суровое проворковал.

– А о чем вы, – продолжаю, – спрашивали меня? Чего хотели-то?

– Вы с нами или нет? – выдвинулся вперед приятель греческого патриота.

Надо сказать, что при взгляде на этого второго мысль появлялась только одна – я с ними. Точнее, с ним. Куда? Да не важно, куда. На Пелопоннес, Самос, Лесбос… куда кривая вывезет. У меня плохо с географией с детства. В любом случае, я с ним.

– Естественно, с вами! – говорю. – Куда? Я – Микаэла. Можно Мика.

– Это хорошо, – воодушевился мужчина. И приблизился ко мне. Расстояние опасно сократилось. Глаза загорелись. У меня они горели уже давно. И у того, который патриотически настроен был, тоже…

Мы были как три Прометея в ночи. И воображение мое уже начало рисовать совершенно чудесные картинки, которые я когда-то видела в неадаптированном издании легенд и мифов Древней Греции… Там и амфоры были, и веночки, и в веночках, и без…

Как вдруг…

– Так значит, вы с нами? Тогда подпишите, пожалуйста, вот здесь. Вы же знаете о ситуации в Греции. Мы – банкроты. Греция – банкрот! И о поведении Германии знаете наверняка. Вот, мы собираем подписи. Здесь, пожалуйста. – И протянул мне папку с пришпиленной к ней бумагой-воззванием.

Я знать ничего не хочу о поведении Германии. С Грецией или без нее. Так, наверное, чувствовал себя Икар, когда отказали крылья… падать было больно, но эффективно. В смысле, одноразово и быстро – с небес на землю. Без пересадок и перерегистрации багажа.

Так бы и жила я себе, в обиде на маленькую Грецию и ее народ, не случись через некоторое время происшествие, которое худо-бедно примирило меня с легендой о моем происхождении и добавило несколько монет в копилку моей женской неотразимости. Это я не просто так говорю. Если часто повторять, то можно и самой поверить. А уж окружающим вообще ничего другого не останется.

Через несколько месяцев после того как меня лишили сладкого за отказ подписать некую петицию в защиту греческого населения, судьба снова дала мне шанс приобщиться к корням. Бабушка, будь она жива, была бы довольна – причем не столько этнографическим аспектом происходящего, сколько… хотела сказать, эротическим, но и это – не совсем правильное слово.

Меня снова приняли не просто за гречанку, а… как бы так… с прямым углом перепутали.

В тот день я совершала свою обычную пробежку. Не совсем обычную, конечно, так как бегала я в то время, когда все порядочные люди работают. В середине рабочего дня бегу расслабленно по лесочку, который прямо в городе находится, недалеко от моего дома. Там же, недалеко от дома, располагается и греческая церковь.

Я бегу – в легинсах и футболке, которая уже, простите за натурализм, намокла от пота. Этот физиологический фактор делает мои… как бы так выразиться… и без того монументальные формы еще монументальнее.

Но в лесу кроме меня только кролики. Им все равно. Их формы не возбуждают, они и без меня прекрасно размножаются.

А надобно сказать, что с момента неудачного использования яблок для увеличения бюста много воды утекло. Яблоки мы с тех пор применяли только по назначению да и вообще с Юлькой на эту тему старались не говорить. Но что-то надо было предпринимать. В бабушкином журнале «Крестьянка» я прочла, что употребление клетчатки – лучше всего капусты – отличный способ естественного увеличения груди.

Уж не знаю, неумеренное потребление капусты тому виной или греческие гены, а только очень скоро проблема была забыта. До поры до времени. Впервые она всплыла много позже, лет в семнадцать-восемнадцать, когда мы с подругами самостоятельно улетели отдыхать в Гагры. Вот там-то, под улюлюканье горных мужчин, я наконец и распрощалась… нет, не с девственностью… со своими комплексами. И с тех пор не без основания считала, что верхняя половина моего туловища удалась намного лучше нижней.

Но я снова отвлеклась. Бегу, значит, по лесочку, кроликам подмигиваю.

Отмотав положенный срок, выбегаю на улицу, которая ведет непосредственно к моему дому. Двигаюсь в сторону церкви. Навстречу мне идут два почти Зевса и, поравнявшись со мной, сначала застывают, а потом начинают цокать языком и что-то такое говорить. На языке богов, знамо дело, который я не понимаю.

Я бегу. Чувствую себя снова Афродитой в промокшей футболке. В глубине души я давно уже размышляю, может быть, стоит взять второе имя? В Германии это модно. Анна Мария. Лиз Изабель. А я была бы Микаэла Афродита. Почему нет, в конце концов? Красиво и очень изысканно. К тому же, под взглядами вот таких вот греческих мужчин действительно чувствуешь себя небожительницей.

А, еще маленький штришок – чтоб отполировать… В лесу, засмотревшись на кроликов, я где-то потеряла заколку. В результате волосы, которые у меня достаточно длинные, болтаются чуть ли не до пояса… Ну Афродита вылитая. Даже пена есть. Только не морская, а как у лошади, которую загнали. А глаза красные, кроличьи.

Я двигаюсь вперед, молодые люди разворачиваются и, прибавляя шаг, практически бегут за мной. Довольно долго. И что-то мне говорят. По-гречески. Я очень не люблю, когда кто-то долго нарушает мое личное пространство. Ну, почувствовала себя богиней, и амба. Так нет ведь – бегут.

В общем, останавливаюсь я, разворачиваюсь и в трех словах объясняю ребятам по-немецки, где именно находится Олимп и как туда дойти.

Дальше между нами происходит безумный диалог. На немецком, само собой. Наконец-то они поняли, что я не говорю по-гречески.

– Простите, пожалуйста, мы не хотели вас преследовать. Скажите, это ВЫ? Это действительно ВЫ? (Ударение на «вы».)

– Я не знаю, кого ВЫ имеете в виду, но ЭТО – я.

Смотрят на меня, как на привидение. Плотоядно так – из песни слова не выкинешь. А мне неудобно ужасно. Я же представляю, как именно выгляжу сейчас – в этой мокрой футболке и с распущенными волосами.

И тут один другому говорит (по-немецки, чтоб я понимала).

– Мы ошиблись. Это не может быть ОНА. ОНА же говорит по-гречески! И вообще… ОНА сейчас вроде бы где-то на юге Германии. Простите нас, пожалуйста! – это уже мне.

– Я не очень понимаю. Вы меня с кем-то спутали? Я на кого-то похожа?

– Очень! – выпаливает тот, что постарше, – симпатичный мужчина лет тридцати пяти с легкой проседью в волосах. – Вы даже представить себе не можете, как похожи! На одну нашу… актрису. Она в особых фильмах играет. Для взрослых. Простите еще раз. Ну, вы понимаете…

– Очень похожи! Особенно сверху. Ой, простите! Что ж я несу-то! – Второй мужчина – помоложе, с тоненькими усиками, как у Остапа Бендера в исполнении Миронова, – аж за щеки схватился от смущения. – Сначала брякнул, а потом…

– Извините нас! – это снова первый. – Мы идиоты. Могли бы догадаться, что этого просто не может быть. А мы… Оскорбили вас.

– Да ладно. – Я капризно надуваю губы, примеряю на себя имидж порнозвезды и кручусь из стороны в сторону под софитами. То есть под светофором. Улица же… – Даже польстили. Буду учить греческий.

– Позвольте загладить вину? Здесь неподалеку греческий ресторан…

– Нет, – говорю, – ребят. Извините. Ресторан – это уже слишком. Мне домой надо. Роль учить. Между прочим, лучшими порнофильмами в мире считаются немецкие. Мне еще надо текст повторить: Das ist fantastisch! – O-o! – Tomatenpasta! – Ja-Ja! – Volkswagen!!!

Хохотали мы так, что из проезжающих мимо машин нам приветственно сигналили. Душевные молодые люди оказались. А в ресторан не пошла. Нет. Чего-то я не в голосе сегодня. Поэтому домой. Роль учить.

И это стало последней каплей. С тех пор я не сомневаюсь: вне зависимости от того, есть у меня греческая кровь или нет, я – богиня. Пусть греческая, мне не важно. Акцент на слово «богиня».

Глава 6
Бусики-каменья

Как у всякой богини, у меня есть свои маленькие слабости. Например, я очень люблю камешки. Всякие-разные – от морской гальки, пахнущей водорослями и дальними странствиями, до самых настоящих драгоценных камней, которые при этом совершенно не обязательно должны быть собраны в украшение. С камнями и украшениями в нашей семье бесконечно происходили какие-то истории.

Мои родители до сих пор не могут мне простить того шока, который пережила вся семья, получив от маленькой Мики жуткую, туманно сформулированную телеграмму.

Дело было в Анапе. В пионерском лагере. Лагерь попался «заводской» – принадлежал одному мощному заводу. Дедушка был главным врачом городской больницы, членом горсовета, в городе его знала каждая собака. Одним словом, принадлежал к истеблишменту. В означенном лагере он не один год проработал главным врачом смены, был обожаем всем персоналом, не только медицинским, и всегда – желанным гостем. Естественно, мы с братом считались «внуками самого»! Отношение к нам было соответствующее. Медицинским сотрудникам строго-настрого наказали следить за нами в оба глаза и в случае чего…

Итак, в этом лагере я была зачислена в категорию «привилегированных детей». Мне это состояние было ново, ибо в классе тягаться с отпрысками дип. сотрудников в плане навороченных пеналов, ранцев и авторучек было не так-то просто. И вдруг… мне все стало можно. Ну, и брату, само собой. Медсестрички отпрашивали нас у вожатых и брали в город. Мы сами на выданные нам с собой карманные деньги покупали какие-то фрукты – ароматную черешню, персики, абрикосы – на местном рынке! Представляете, сколько все это стоило? Потом приносили лакомства в отряд и… делили на всех. С завидной регулярностью. Дети были счастливы, вожатые были в шоке, но никто ничего не говорил. Как же, «внуки самого»!

Немудрено, что в какой-то момент деньги кончились. Момент этот наступил достаточно быстро. И вот мы с отрядом отправились в город на какую-то экскурсию. И захотелось мне приобрести сувениры. Какие-то цепочки из ракушек, бусики-браслеты… А денежки-то тю-тю! В кошельке 24 копейки. И у брата еще 7! Другие дети, которые до этого ни копейки не потратили, покупали какие-то грошовые безделушки, а мы только страдали. Но попросить ни у кого в долг не решались.

Вернувшись в лагерь, я помчалась в медпункт. Там дежурила молоденькая сестричка Майя, только-только окончившая училище и проходившая практику в больнице у деда. Деда Майя боготворила.

И вот я ей говорю:

– Майя, мне срочно нужно на почту. Дедушке телеграмму отправить! Договорись, пожалуйста, с вожатыми.

Майя, разумеется, тут же меня отпросила, и мы снова пошли в город. На главпочтамт. Там, одолжив у медсестры денежки («бабушка потом отдаст!»), я быстро набросала телеграмму: «ВСЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО зпт СРОЧНО ВЫШЛИТЕ МНОГО ДЕНЕГ зпт ТОЛЬКО СРОЧНО вскл МИКА».

Вы понимаете, да? 80-е годы. Советский пионерский лагерь. Срочно вышлите много денег. Все очень плохо.

Интеллигентная Майя хотела было посмотреть, что я там пишу, но не решилась. Тетя за стойкой приняла телеграмму, как-то странно покосилась на Майю, пробормотала: «Совсем распоясались, охламоны!» Майя, которая по случаю выхода в люди надела новые босоножки «на платформе» и коротенькую клетчатую юбочку, приняла этот выпад на свой счет и буркнула что-то в ответ. Мол, на себя посмотри… ну и дальше чего-то там… И вопрос был исчерпан.

На следующее утро нас подняли ни свет ни заря, буквально вытащили из кроватей и поволокли в кабинет начальника лагеря. Начальник – солидный пузатый мужик – носился по кабинету из угла в угол, поминутно вытирая лысину, и тряс какой-то бумажкой. Присутствовали также старший пионервожатый, старший воспитатель, весь мед. состав и еще какие-то люди.

– Что это? Что это, я вас спрашиваю? Как я теперь ЕМУ в глаза смотреть буду? – И зачитывает: – «Начальнику лагеря тчк Немедленно разобраться ситуации моей внучкой вскл Доложить вечером тчк Случае проблем отправить самолетом сопровождением Москву тчк О расходах не думать тчк Жду тчк».

Взрослые уперлись глазами в пол. Бедная Майя вообще спряталась за широкую спину одного из вожатых и боялась нос высунуть. Начальник орал на своих подчиненных, правда, выбирая выражения. Брат, понятия не имевший о моей выходке, только хлопал сонными глазами. А я… я была настолько перепугана, что даже не могла внятно рассказать, зачем мне были деньги. В конце концов, когда меня в сотый раз мягко, но настойчиво попросили объяснить, я прошептала: «На бусики…» Хохот сотряс комнату… У меня полились слезы.

С тех пор выражение «на бусики» стало в нашей семье крылатым. И теперь, когда я спускаю крупную сумму черт-те на что, муж, знакомый с происхождением легенды, обреченно вопрошает: «На бусики? Телеграмму уже отбила?»

Порасспросив как-то маму с папой, я выяснила, что первое проявление божественной тяги к каменьям и бусинкам было зафиксировано задолго до истории с телеграммой.

Было мне лет пять или шесть.

Так получилось, что целый год я прожила у бабушки с дедушкой. Посему возил меня в садик дедушкин личный водитель. Забирал он же. Воспитатели и заведующая во мне души не чаяли. Это сейчас я понимаю, что такое трепетное отношение было обусловлено никак не моими личными заслугами. А тогда просто таяла от всех этих: «Мика, какие у тебя сегодня бантики!», «Деточка, ты стишок прочитала лучше всех!» Очень приятно было, не скрою.

Уже много позже, когда мы в голодные 90-е торговали на рынке, помню, подошла ко мне, закутанной с ног до головы в какие-то тряпки и платки, пожилая женщина. Долго рассматривала сапоги, выставленные на прилавке, что-то мерила, просила один размер, другой. Я открывала ей деревянными руками какие-то коробки, параллельно дописывая в лежащем тут же блокноте карандашом (ручка на морозе отказалась писать) срочный репортаж, который утром нужно было сдать в редакцию…

Она очень сердилась, что я не уделяю ей должного внимания, почему-то пристально всматривалась в меня и вдруг спросила:

– Простите, вы – Мика? Вы не внучка К.?

– Да, внучка, и что?! – аж дернулась я, страшно боявшаяся, что меня узнает кто-то из знакомых. Здесь, в этих тряпках, на рынке, торгующую сапогами… Но эту женщину я не помнила.

– Я воспитательница. Из детского садика. Вы не помните меня, наверное? Боже, куда катится мир! ВЫ – и здесь! Вы так на дедушку похожи…

Мне было ужасно неловко. Она что-то начала вспоминать, рассказывать, а я быстро подобрала ей сапоги, сделала большую скидку, чтобы она только поскорее ушла… Наверное, она думала про личного водителя и про «у тебя самые красивые бантики!»… Разумеется, мне было неловко стоять на рынке. Мы в ту пору работали как волы. И я буквально кожей почувствовала вот это: «Допрыгались, буржуи.»

Но это я отвлеклась немного. В садике детки очень любили меняться. Знаете же игру в «секретики»? Все, кто родился раньше 1980 года, должны помнить. Это когда в земле выкапывается ямка, и туда укладываются всякие милые детскому сердечку сокровища – бусинки, сорванные цветочки, листики, крохотные игрушечки, кусочки фольги от конфет. Потом все это накрывается цветным стеклышком – лучше всего, конечно, редкого цвета, синего, например, или зеленого, но можно и белого, – и закапывается. Получается персональный сейф с сокровищами – «секретик».

Ну вот. Все дети делали эти «секретики». И я тоже. И все менялись своими сокровищами. Кто засушенную бабочку выменяет на пластмассовую крышечку, кто – бусинку на стеклышко. Мы с одним мальчиком решили тоже совершить обмен. У него было много пластмассовых бусинок – с кукольного платья сестренки. Мне они очень нравились. Я попросила. Мальчик сказал, что согласен отдать эти бусинки за другие. Но бусинки! Не стеклышки, не фантики, а бусы.

Меня привезли домой. Я начала искать бусы. Хоть какие-то. Здесь надо уточнить, что у нас дома от детей никогда ничего не скрывали. Все драгоценности лежали на виду. Как-то не принято было прятать. Я знала, где стоит бабушкина шкатулка, любила перебирать всякие побрякушки. А у бабушки в то время только-только появились фантастической красоты агатовые бусы. Ювелир специально на заказ делал. Она их всего-то пару раз надела. И порвала. Сложила камни в шкатулку и собиралась отнести мастеру, чтобы он снова собрал украшение. Понимаете, да?

Вот эти-то камешки я и взяла. Много. Пять или шесть. И отнесла мальчику. Отдала в обмен на пластмассовые бусинки, которые тут же зарыла в «секретик» и была совершенно счастлива. Что сделал мальчик со своим приобретением, я тогда не знала.

Через пару дней бабушка хватилась. Камней нет. Спросила меня – не видела ли? Так просто, для проформы. Ну, я и созналась тут же. Испугалась ужасно. Поняла, что натворила. Бабушка схватилась за сердце, но вернувшемуся с работы деду ничего не сказала. Мы с ней договорились, что это наш секрет и мы утром пойдем вместе в детский сад, найдем мальчика и спросим… «Только дедушке не говори!» – все время причитала я. У деда был крутой нрав.

Но дедушке сказали и без нас. Утром следующего дня (с момента торжественного обмена прошло дня три) у него в приемной появилась скромная, просто одетая женщина, державшая в руке бумажный сверточек. На вопрос секретарши, записана ли она на прием и по какому вопросу, она робко пробормотала: «Я по личному», – и, игнорируя сидящую в коридоре толпу людей, прошла в кабинет.

Дед сидел за столом (помните советские кабинеты, где обязательно портрет Брежнева, стеклянные графины вдоль стола для совещаний, одинаковые стулья, селектор? Они все были одинаковые – эти начальственные кабинеты) и что-то писал. Это он потом уже сам рассказывал. Меня там не было.

– Вот! – с порога выпалила женщина, подошла поближе и аккуратно положила на стол бумажный пакетик. – Это вам! Возьмите, пожалуйста, и простите нас!

Дедушка, несмотря на должность и положение, сам принимал больных, мог ночью сорваться и с чемоданчиком поехать на другой конец города, чтобы лично посмотреть какую-нибудь старушку, и никогда никому не отказывал, поэтому благодарные больные постоянно приходили на прием, чтобы сказать спасибо. Он всегда очень этого стеснялся. Но больные все равно приходили. Приносили коньяк и вино. Дарили книги и сувениры. Кто-то притаскивал собственноручно приготовленную курочку. Один астраханец привез копченую рыбу… Какая-то бабушка принесла однажды пирог. Сама испекла. Обычные дары. Дед никогда не брал денег. Но подарки принимал охотно. Именно символические подарки. Пришедшую женщину дедушка не помнил.

– Что это? Мы с вами знакомы?

– Это камни! Я не понимаю в них. По-моему, гранаты. Или агаты. Не знаю. Мы люди простые… не разбираюсь я. С роду таких камней в руках не держала.

– Да вы что, с ума сошли! – Дед аж побагровел. – Заберите немедленно! Как вам не стыдно! Я даже смотреть не хочу, что там. Подскажите мне, где мы с вами виделись? Я лечил кого-то из ваших родственников? Рад, что все хорошо. Но это не повод еще… Заберите. И больше никогда так не делайте. Марья Михайловна! – В дверь просунула голову секретарша. – Пожалуйста, проводите даму и не пускайте ко мне без предварительной записи. Всего вам доброго! Не болейте!

– Подождите! – Женщина почти плакала. – Это не взятка! Это не благодарность! Это камни вашей внучки… Микочки… То есть ваши, наверное. – На глазах ошеломленной секретарши она высыпала на стол содержимое пакетика. Бабушкины камни. – Мой Леша… он их в землю закопал. «Секретики» делал.

Дедушка подскочил на стуле. Секретарша бесшумно закрыла дверь.

– Мика сама отдала. А он ей бусинки взамен… Мы и знать не знали. А потом Леша захотел одним камушком похвастаться. Вырыл и принес мне… Ну, я и… Вы простите нас. Мы с мужем все откопали, все перемыли, высушили. А Лешку… в общем, попало ему! Вы простите…

Дедушка рассказывал потом, что давно так не смеялся. Еле-еле успокоили перепуганную женщину, налили ей чаю… Она все норовила сбежать поскорей.

Вот так бабушкины драгоценности вернулись в семью, и я на всю жизнь запомнила, что нельзя трогать чужое. Никогда и ни под каким видом. И «секретики» с тех пор делала только из своих вещей.