Текст книги "Дезире"
Автор книги: Анна-Мария Зелинко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 6
Париж, год спустя
(Я убежала из дома)
Нет ничего хуже, как убегать из дома. Уже две ночи я не сплю в постели. У меня болит спина, так как я уже четверо суток еду в дилижансе. В дилижансах такие ужасные рессоры! Кроме того, у меня нет денег, чтобы оплатить обратную дорогу. Но мне они и не нужны, так как убежав, невозможно возвратиться.
Два часа назад я приехала в Париж, Наступали сумерки, и все дома казались мне одинаковыми. Серые дома по обе стороны улицы, перед домами нет садиков. Дома, дома и только дома.
Я не имела ни малейшего представления, как велик Париж. Я единственная в дилижансе впервые ехала в Париж. Пыхтящий толстяк м-сье Бланк, который сел в наш дилижанс где-то в середине пути и ехал в Париж по делам, проводил меня до фиакра. Я показала кучеру адрес сестры Мари. Кучер взял мои последние деньги и сердился, потому что мне было нечего дать ему на чай. Адрес был правильный, и родственники Мари – Клапены, по счастью, были дома. Они живут во дворе дома на улице Бак.
Я не представляю себе, где находится эта улица Бак, по-видимому, недалеко от Тюильри, так как мы видели дворец, и я сразу узнала его по картинам. Я щипала себя за руку, чтобы удостовериться, что я не сплю. Я действительно в Париже, я действительно вижу Тюильри и я… убежала из дома.
Сестра Мари, м-м Клапен, была очень мила ко мне. Она была очень смущена и беспрестанно вытирала руки передником. Ведь я дочь хозяев Мари! Я объяснила ей, что приехала в Париж ненадолго, по делу и так как у меня мало денег, то Мари сказала, что может быть… Тут м-м Клапен поняла, перестала вытирать руки и сказала, что я могу провести у них эту ночь. Она накормила меня, так как я сказала, что очень голодна. Хлеб, который она мне дала, был черствый и невкусный. Во Франции так подорожали продукты!
Я сказала, что не знаю, сколько времени останусь в Париже, может быть, мне придется переночевать еще одну ночь.
В это время возвратился с работы м-сье Клапен и обьяснил мне, что раньше в этом доме жили аристократы, но после Революции дом переделали на маленькие квартиры и поселили семьи рабочих. Вот им и досталась эта квартирка. У них была куча детей. На полу возились три малыша, двое других вернулись с улицы и потребовали кушать. В кухне во время ужина было так тесно, что можно было подумать, что мы находимся в цыганском шатре.
После ужина м-м Клапен сказала, что пойдет с мужем погулять перед сном, а так как я оставалась дома, то мне поручили приглядеть за детьми, которых тут же уложили спать. Их разложили по двое в каждую постель. Самого маленького уложили в люльку на кухне. М-м Клапен надела шляпу со страусовым, почти вылезшим пером. М-сье Клапен попудрил волосы, и они ушли.
Я чувствовала себя такой одинокой в этом чужом городе! Я засунула руки в мой саквояж, чтобы ощутить знакомые, привычные вещи и не чувствовать себя такой одинокой. Нащупав мой дневник, я открыла его и перечитала последние страницы. А сейчас я постараюсь записать все, что произошло и что толкнуло меня на эту поездку. На шкафу в кухне я нашла старое гусиное перо, рядом с высохшей чернильницей.
Со времени моей последней записи прошел год. Но в жизни женщины, находящейся вдали от мужа, вернее, невесты вдали от жениха, почти ничего не происходит.
Этьен дал мне муслин для носовых платков, батист для ночных сорочек и полотно для простынь. Я вышивала на всех предметах моего приданого букву «Б», красиво украшенную разными завитушками, я колола пальцы за этим вышиваньем. Я часто навещала м-м Летицию в ее кухне-гостиной, я бывала у Жюли и Жозефа в их очаровательной маленькой вилле.
Но м-м Летиция только и говорила, что о падении курса денег, о дороговизне жизни и о том, что Наполеон давно не присылает ей денег. Жюли и Жозеф переглядывались и что-то говорили друг другу глазами, чего не понять было постороннему, хохотали, и производили впечатление счастливой пары, которой гости даже мешают. Но я все-таки ездила к ним довольно часто, потому что Жюли всегда хотела знать, что пишет мне Наполеон, а я имела случай прочесть письма Наполеона Жозефу.
К сожалению, мы видели, что Наполеону в Париже не повезло. Уже год, как он приехал в Париж со своими офицерами и Луи. Он взял с собой толстяка Луи в последний момент, чтобы разгрузить м-м Летицию хотя бы от одной лишней заботы.
В Военном министерстве был ужасный скандал, потому что Наполеон не выполнил приказа и не поехал в Вандею. Наполеон разыскал свои планы и стал доказывать, что необходимо вести наступательную войну.
Тогда его послали в итальянские войска, но не главнокомандующим, а рядовым генералом, послали, просто чтобы избавиться от него. А когда он приехал туда, генералы, служившие в этих войсках, не хотели принять его в свой круг и категорически воспротивились его вмешательству. Потом он подцепил малярию и вернулся в Париж желтый, худой и в совершенно обтрепавшейся форме.
Когда он явился к военному министру, тот просто выгнал его.
Сначала Наполеон получил немного денег в счет жалованья, но потом ему перестали платить. Он оказался в ужасном положении без места и без денег.
Мы не могли представить, как он жил. Несколько дней он мог еще перебиться на деньги, полученные от заклада отцовских часов. Он заставил Луи завербоваться в солдаты, так как не мог кормить его.
В настоящее время Наполеон выполняет разные работы в Военном министерстве, он вычерчивает военные карты и буквально падает в пропасть…
Его мундир, который расползался по швам, доставлял ему большое огорчение, он упоминал об этом в письмах. Он подал прошение, чтобы ему выдали новую форму, но Республика не одевала заштатных генералов…
В такое тяжелое время ему оставалось только проникнуть в «Хижину» – дом м-м Тальен, где, как рассказывали, делалась политика.
У нас теперь правительство, которое называется Директория. Во главе его стоят пять директоров. Но Жозеф уверяет, что руководит всем только один из директоров – Баррас. Что бы ни происходило в нашей стране, все исходит от Барраса.
Баррас – граф по происхождению, но это не помешало ему стать якобинцем. Потом он вместе с Тальеном и еще одним депутатом по фамилии Фуше скинул Робеспьера, заявив, что освобождает Республику от «тирана». Потом он переехал в Люксембургский дворец и стал одним из наших директоров.
Поскольку ему нужно было делать официальные приемы, а он не женат, то он просил м-м Тальен открыть свой дом для его гостей – гостей Республики. Это одно и то же.
Один из парижских клиентов Этьена рассказывал нам, что у м-м Тальен шампанское льется рекой.
Ее салон кишит фуражирами и торговцами, которые скупают по дешевке имущество и дома, конфискованные правительством, и затем продают за бешеные деньги нуворишам (выскочкам богачам).
Там можно встретить женщин различных слоев – приятельниц м-м Тальен. Но самыми красивыми считаются м-м Тальен и Жозефина Богарнэ. М-м Богарнэ – любовница Барраса и носит на шее широкую красную ленту, чтобы показать, что она «состоит в родстве с жертвами гильотины». Сейчас это не позор. Наоборот, это считается шикарным. Эта Жозефина – вдова генерала Богарнэ, который был гильотинирован. Она бывшая графиня.
Мама спросила у парижанина, неужели в Париже не осталось порядочных женщин, на что он ответил: «Конечно есть, но они очень дороги!» – он засмеялся, а мама быстренько услала меня на кухню принести ей стакан воды…
Наполеон посетил салон и был представлен м-м Тальен и Богарнэ. Обе нашли, что военный министр поступает очень дурно, отказывая Наполеону в должности командующего, а также отказав ему в новой форме. Они обещали выхлопотать ему хотя бы новую форму. Но посоветовали изменить фамилию.
Он тотчас написал Жозефу. «Я принял решение изменить фамилию. Советую и тебе сделать это, так как никто в Париже не может произнести Буонапарт. Отныне я буду называться Бонапарт. Прошу тебя впредь так и подписывать свои письма ко мне, а также уговори остальных членов семьи переменить фамилию. Мы – французские граждане, и я хочу, чтобы имя, которое я впишу в книгу истории, было французским».
Таким образом, нет Буонапартов. Есть Бонапарты.
Его штаны порваны, часы его отца заложены, а он мечтает делать историю!..
Конечно, эта обезьяна Жозеф теперь тоже носит фамилию Бонапарт, а также Люсьен, который получил место администратора на военном складе и пишет политические статьи между делом.
Жозеф ездит по торговым делам. Этьен говорит, что он хорошо зарабатывает на торговых сделках. Но Жозеф не выносит, когда его называют коммивояжером.
В течение нескольких месяцев письма Наполеона ко мне были очень редки. Но Жозефу он пишет два раза в неделю. Я, наконец, послала ему свой портрет, который он, приехав в Париж, просил меня выслать. Портрет очень плох. Я вовсе не так курноса. Но мне пришлось заплатить художнику вперед, и в связи с этим я должна была взять портрет, хоть он мне и не нравился.
Я отослала его в Париж, а Наполеон даже не поблагодарил меня. Письма его были совершенно пустые. Они начинались обязательно «миа кариссима» (моя дорогая по-итальянски) и оканчивались: «прижимаю тебя к своему сердцу». Ни слова о нашей свадьбе. Ни слова о том, что он помнит, что через два месяца мне минет шестнадцать лет. Ни слова о моей привязанности к нему!..
А Жозефу он описывает на многих страницах элегантный салон м-м Тальен. «Я понял, какую большую роль в жизни мужчины может играть замечательная женщина, женщина, знающая свет, умная, женщина высшего общества».
Не могу передать, как оскорблена была я этим письмом.
Неделю назад Жюли уехала с Жозефом в его деловую поездку. Мама, которая впервые провожала одного из своих детей, отчаянно плакала, и Этьен отправил ее на месяц к дяде Соми, чтобы она немножко рассеялась. Багаж мамы состоял из семи чемоданов, и я провожала ее к дилижансу. Дядя Соми живет в четырех часах езды от Марселя.
В это время Сюзан сделала открытие, что ее здоровье слабеет, и Этьен увез ее на воды.
Таким образом, я осталась одна, с Мари, с верной Мари.
Я приняла решение однажды в полдень, когда мы с Мари сидели в беседке. Розы давно уже увяли, голые ветви деревьев четкими силуэтами рисовались на бледно-голубом небе. Был один из осенних дней, когда чувствуется умирание природы. И может быть именно такое настроение в природе дало мне возможность мыслить особенно четко и ясно.
Я бросила салфетку, на которой собиралась вышить очередную букву «Б» – «Бонапарт».
– Мне нужно поехать в Париж, – сказала я. – Я знаю, что это сумасбродство и никто мне этого не разрешил бы, но мне нужно поехать.
Мари, занятая лущением гороха, не подняла головы.
– Если тебе нужно поехать, то поезжай. Только как?
Я смотрела на жучка, который полз по столу. Его крылья отливали бронзой.
– Очень просто! Мы одни, и я завтра могу уехать дилижансом.
– У тебя достаточно денег? – спросила Мари.
– Мне хватит, если я остановлюсь в недорогой гостинице не больше, чем на два дня. Если я задержусь, следующие две ночи я могу провести в зале ожидания на почте. Там наверняка есть диван или скамьи.
– Я думала, что у тебя порядочно денег, – сказала Мари, впервые посмотрев на меня. – Твои деньги в комоде под ночными сорочками…
Я покачала головой.
– Нет. Я отдала их одному человеку.
– Где ты остановишься в Париже?
Жук все ползал по столу. Когда он добрался до края, я повернула его, и он вновь деловито пополз к другому краю.
– В Париже? Я еще не думала об этом, – сказала я задумчиво. – Это будет зависеть от разных обстоятельств. Правда?
– Вы же обещали маме, что не поженитесь, пока тебе не исполнится шестнадцати лет, и все-таки ты хочешь ехать в Париж?..
– Мари, если я не поеду сейчас, то потом может быть поздно. Тогда вообще свадьбы может не быть. – Я вдруг поняла, что высказала мысль, которая иногда приходила мне в голову, но которую я глушила в себе, не давая ей оформиться.
Горох в руках Мари с легким треском падал в миску.
– Как ее зовут? – спросила Мари. Я пожала плечами.
– Я не знаю, не уверена. Может быть это м-м Тальен, но может быть и другая – любовница Барраса. Ее зовут Жозефина. Она бывшая графиня. Но я совсем не уверена! Мари, не думай о нем плохо! Он так давно меня не видел! Когда он меня увидит…
– Да, – сказала Мари. – Ты права. Тебе нужно поехать в Париж. Мой Пьер ушел в армию и не вернулся. У меня уже был маленький Пьер, когда я написала большому Пьеру, что вынуждена отдать ребенка на воспитание, а сама поступить к вам кормилицей, так он мне даже не ответил. Мне бы тоже нужно было поехать к нему.
Я знаю историю Мари. Она так часто мне ее рассказывала, что я знаю все подробности этой несчастной любви. История о неверности Пьера подчас кажется мне нашей семейной легендой.
– Ты не могла поехать к нему, он был очень далеко.
– Поезжай в Париж. Первые две ночи ты проведешь у моей сестры, а там посмотришь.
– Да, там увидим, – сказала я, вставая со скамьи. – А сейчас я пойду в город и узнаю, когда завтра утром уходит дилижанс. – Я положила жука на траву.
Вечером я уложила чемодан. Это был очень старый потрепанный саквояж, так как остальные взяли с собой все уехавшие члены семьи. Я положила мое голубое платье, которое мне сшили к свадьбе Жюли. Мое самое лучшее платье! Я хотела надеть его, идя к м-м Тальен, где я надеялась встретить Наполеона.
Утром на другой день Мари проводила меня к дилижансу. Я, как во сне, проделала знакомый путь до центра города. Как в прекрасном сне, когда уверен, что то, что ты делаешь, делаешь правильно. В последний момент Мари дала мне большой золотой медальон.
– У меня нет денег. Все, что я зарабатываю, я отсылаю маленькому Пьеру, – сказала она тихо. – Возьми медальон. Он золотой. Твоя мама подарила мне его в тот день, когда я отняла тебя от груди. Ты сможешь продать его, Эжени.
– Продать его? – удивилась я. – Зачем?
– Чтобы получить деньги на обратный путь, – сказала Мари, отвернувшись и рукой смахнув слезу.
Один, два, три, четыре дня я тряслась в дилижансе с утра до вечера, по пыльной дороге, которой не было конца, проезжая полями и лугами, потом через города и деревни. Каждые три часа сильный толчок кидал меня или на плечо дамы в трауре, сидевшей справа, или на толстое брюхо соседа слева. Это меняли лошадей. Потом опять тряска по неровной дороге.
А я сидела, закрыв глаза, и представляла себе, как войду к м-м Тальен, как спрошу генерала Бонапарта…
Потом, мечтала я, я неожиданно окажусь перед ним и скажу: «Наполеон»…
Нет, я скажу так: «Наполеон, я приехала к тебе, потому что знаю, что у тебя нет денег и ты не мог приехать ко мне. Но теперь никто нас не разлучит!..»
Будет ли он рад мне?.. В этой чужой кухне танцуют чужие тени и прячутся между мебелью, которую я не разглядела днем… Да, конечно, он обрадуется мне. Он возьмет меня за руку и представит своим новым знатным друзьям. Потом мы уйдем, чтобы побыть вдвоем. Мы будем гулять по городу, потому что у нас нет денег, чтобы пойти в кафе. Может быть, у него есть друзья, у которых я смогу пожить, пока мы напишем маме и получим ее благословение. Потом мы поженимся и…
Вот вернулись м-сье и м-м Клапен. Наверное, у них найдется диван, на котором я смогу лечь, а завтра… господи! С какой радостью я ожидаю завтрашний день!
Глава 7
Париж, спустя 24 часа, или прошла вечность…
Ночь. Я опять в кухне м-м Клапен. А может быть не опять? Может быть, я не уходила отсюда? Может быть, весь сегодняшний день был кошмарным сном и мне пора проснуться? Разве не сомкнулись надо мной воды Сены? Ведь вода была так близко, огни фонарей Парижа плясали в волнах, манили меня, и я наклонялась, наклонялась к ним через холодный каменный парапет моста.
Неужели у меня нет права умереть, чтобы мой труп унесло течение?.. Быть унесенной волнами и ничего больше не чувствовать!.. Как я хочу умереть!
Но я сижу возле колченогого кухонного стола и мои мысли кружатся нескончаемым хороводом. Я вновь слышу каждое слово, вижу все лица так ясно, а по стеклам барабанит дождь. Дождь идет весь день. Я вымокла уже по дороге к дому м-м Тальен. Я оделась в свое красивое голубое платье, но в Тюильрийском парке и на улице Сент-Онорэ я поняла, что мое платье вышло из моды. Все встречные дамы были в платьях, сшитых как рубашки и подпоясанных под грудью широкими лентами. Шейных косынок никто не носил. Теперь рукавов вовсе не носят, а платье собирается на плечах складками, которые закалываются брошками. В этом платье у меня был вид настоящей провинциалки.
Я легко нашла виллу в аллее парка и увидела, что она невелика, но гораздо богаче нашего дома в Марселе. Было около полудня, а я знала, что ежедневно во второй половине дня в салоне бывает Наполеон, и хотела пробраться туда заранее, чтобы сделать ему приятный сюрприз.
Он писал Жозефу, что в салон м-м Тальен может войти каждый, ведь у нас Республика, и я твердо рассчитывала на успех своего предприятия. У входа толпился народ и отпускал критические замечания по адресу подъезжавших в колясках гостей.
Я не смотрела по сторонам, а направилась прямо к двери. Я была остановлена лакеем в красной ливрее, расшитой золотом. Лакей окинул меня взглядом с головы до ног.
– Что желает гражданка?
Я не была подготовлена к вопросу, поэтому пробормотала тихо:
– Я хочу войти.
– Я это вижу, – ответил лакей. – А вы имеете приглашение?
Я покачала головой.
– Я думала, что… Что любой может войти сюда.
Лакей смотрел на меня все более насмешливо.
– Нет, дорогая, пора бы знать, что теперь ваше место на улице Сен-Онорэ и под арками Пале-Рояля.
Я почувствовала, что заливаюсь краской. – Что? О чем вы говорите, гражданин? Мне нужно войти, чтобы повидаться кое с кем, – бормотала я. Однако он открыл дверь и вытолкнул меня на улицу
– Это приказ м-м Тальен. Я могу пропустить гражданку только в сопровождении кавалера.
Дверь перед моим носом закрылась. Теперь я была на улице среди остальных любопытных.
– Ты – новенькая, еще не знаешь порядков. Теперь запрещено входить без приглашения, а раньше можно было входить всем, – сказала молодая, очень накрашенная особа.
– Вы из провинции, гражданка. Это видно по вашему платью, – заметила другая.
Меня окружили запахи вина и сыра, этим дышала толпа, собравшаяся поглазеть на гостей м-м Тальен.
– Дождь все сильнее, не пойти ли нам в кафе? – спросил меня молодой парень в широкой блузе. Я отвернулась. Да, дождь шел все сильнее, я озябла, мое голубое платье совершенно потеряло свой вид, локоны висели сосульками.
Вдруг я увидела, что у подъезда остановилась коляска и из нее вышел офицер. Я локтями растолкала окружающих меня и подбежала к офицеру.
– Простите меня, гражданин, но я прошу вас взять меня с собой в этот дом.
– Что вы хотите? – спросил он удивленно. Он был так высок, что мне приходилось задирать голову, разговаривая с ним. Его треуголка была низко надвинута, и я видела только огромный нос, выступающий над воротником офицерского пальто.
– О, я прошу вас, проведите меня сюда. Теперь девушкам не разрешено входить без кавалера, а мне обязательно нужно войти. Пожалуйста, возьмите меня с собой, – повторяла я умоляюще.
Офицер осмотрел меня с головы до ног и, кажется, был не очень доволен результатом. Затем он подал мне руку и сказал:
– Пойдемте.
Лакей меня, конечно, узнал. Он удивленно посмотрел, но принимая пальто моего спутника, согнулся в поклоне.
Возле зеркала я остановилась, чтобы еще раз оценить мой непрезентабельный вид, однако спутник мой поторопил:
– Ну, вы готовы, гражданка?
Я обернулась к нему. Он был в военной форме, прекрасно сидевшей на нем. У него были большие золотые эполеты. Под огромным носом я заметила сердито сжатые губы. Он был, конечно, недоволен тем, что провел меня, он принимал меня за уличную девчонку.
– Умоляю, простите меня! Мне обязательно нужно было войти сюда, – прошептала я.
– Ведите себя благоразумно в этом доме, прошу вас, гражданка. Не заставляйте меня краснеть за вас, – сказал он сурово. Затем он слегка поклонился и вновь предложил мне руку. Лакей широко распахнул белые двери, и мы очутились в огромном зале. Другой лакей остановился перед нами и вопросительно посмотрел на меня. Мой спутник спросил:
– Ваше имя?
– Дезире, – ответила я. Он спросил:
– Только?
– Да, если можно коротко – Дезире, – повторила я.
Он сказал лакею:
– Гражданка Дезире и гражданин генерал Бернадотт.
Лакей выкрикнул наши имена. К генералу подошли дамы, м-м Тальен скользнула по мне равнодушным взглядом и позвала его:
– Пойдемте, Жан-Батист, поздоровайтесь с Баррасом. – Они ушли. Я забилась в нишу окна и стала искать глазами Наполеона. Но его нигде не было видно.
За опущенной шторой, отделяющей меня от зала, остановились двое. Я услышала обрывок разговора: «Что вы скажете, Фуше, о маленьком бедняке, который увивается вокруг Жозефины?»
В это время кто-то захлопал в ладоши, и я услышала, как м-м Тальен пригласила:
– Все в зеленую гостиную, друзья, для вас приготовлен сюрприз!
Я двинулась за остальными в маленькую соседнюю комнату, где толпа стеснила меня так, что я не видела, что происходит впереди. Я видела только стены, обтянутые зеленым с белыми цветами шелком. Лакей разносил шампанское. Я взяла бокал. Затем толпа раздвинулась, чтобы пропустить хозяйку дома.
– Станьте вокруг дивана, друзья, – скомандовала м-м Тальен, и мы повиновались.
Тогда я увидела!
…На маленьком диване в глубине комнаты. Рядом с дамой в белом платье… На нем были его старые сапоги, но мундир был новый и хорошо обтягивал его короткое туловище. Он был худ и бледен, как тяжело больной.
Он сидел выпрямившись, и его взгляд неподвижно остановился на лице м-м Тальен, как будто он ожидал смертного приговора.
Дама, сидевшая рядом, откинулась на диване и положила руку на спинку. Голова ее, украшенная буклями высоко поднятой прически, была также откинута на спинку, глаза полузакрыты, ресницы густо накрашены, а в высокой прическе красовался алый бант, подчеркивающий белизну ее шеи и плеч.
Я поняла, кто это! Вдова Богарнэ – Жозефина! Ее крепко сжатые губы сложились ироническим рисунком, а взгляд был обращен к Баррасу. Она ему улыбалась.
– У всех есть шампанское? – спросила м-м Тальен. Ее тоненький силуэт приблизился к дивану, она протянула руку, и Наполеон подал ей свою. Это была красивая группа…
– Гражданки и граждане, медам и месье, имею честь объявить вам всем новость, касающуюся нашей дорогой Жозефины. – М-м Тальен еще приблизилась к дивану и стала рядом с Наполеоном. Он также встал и смотрел на нее, как завороженный. Жозефина не переменила позы.
– Знайте, что наша дорогая Жозефина решила вторично выйти замуж и… – м-м Тальен сделала паузу и посмотрела на Барраса. – И она сегодня стала невестой гражданина генерала Наполеона Бонапарта.
– Не-е-ет!
Я услышала этот крик, как другие. Он прозвенел в комнате и растворился в воздухе, после чего наступило молчание. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что это кричала я.
Но я уже была возле дивана. Я увидела Терезу Тальен, я почувствовала аромат ее духов, и я почувствовала возле себя еще одну женщину – раскинувшуюся на диване Жозефину. Теперь глаза ее не были полузакрыты, она смотрела на меня и синяя жилка на ее шее билась редкими сильными ударами. К ее бледным щекам приливал румянец.
Как я ее ненавидела! Я бросила в нее мой бокал, полный шампанского. Он скатился по ее платью и разбился у ног. Она истерично крикнула.
Я выбежала из комнаты, не помню как пронеслась по всем залам, выбежала на улицу, залитую дождем, и побежала все дальше, дальше от этого дворца, от этой комнаты. Я ощущала лишь темноту, сомкнувшуюся вокруг меня и журчащую струями дождя.
Потом я оказалась на набережной, я бежала, скользила, падала в лужи, вновь бежала и оказалась на мосту. «Это Сена, – подумала я. – Сейчас все будет кончено».
Я наклонилась через широкие каменные перила, увидела отблески фонарей на той стороне набережной, которые тускло плясали в воде. Господи, как я была одинока! И так близко была эта темная вода с редкими искорками огней!
Я вспомнила маму и Жюли. Они, конечно, простят меня, когда узнают все. Ведь Наполеон напишет Жозефу о своей женитьбе. Это была первая разумная мысль. И все-таки я наклонялась ниже и ниже, пока…
Железная рука схватила меня за плечо и резко отдернула назад. Я постаралась освободиться от этой сильной руки и крикнула:
– Оставьте меня, да оставьте же меня!
Но я была схвачена теперь уже двумя руками и оторвана от перил. Я пыталась освободиться от железных рук, тащивших меня куда-то, я даже пыталась ударить ногой своего неизвестного спасителя. Было так темно, что я не видела, кто меня держит. Потом я услышала голос, который говорил:
– Спокойно! Не делайте глупостей! Моя коляска здесь.
На набережной стояла коляска. Я еще раз попробовала вырваться, но неизвестный был гораздо сильнее меня и на руках внес меня в фиакр. Потом он сел рядом со мной и крикнул кучеру:
– Поезжайте, поезжайте куда угодно, только быстрее!
Я забилась в угол и почувствовала, что зубы мои выбивают громкую дробь, я была мокрая, озябшая, дрожащая, и по лицу текли струйки воды с мокрых волос. Тогда большая, теплая, добрая рука взяла мою руку. Я заплакала.
– Оставьте меня, позвольте мне выйти, оставьте же меня, – и с этими словами я все крепче прижималась к большой руке, протянутой мне из темноты коляски.
– Разве вы не просили меня сопровождать вас? – услышала я. – Вы забыли, м-ль Дезире?
Тогда я оттолкнула руку.
– А теперь я прошу лишь, чтобы меня оставили в покое!
– О, нет! Вы просили меня проводить вас к м-м Тальен, и теперь я не оставлю вас, пока не провожу до вашего дома.
У него был мягкий, спокойный голос.
– Вы генерал… Генерал Бернадотт? – спросила я. Потом память подсказала мне, и я закричала:
– Я не хочу видеть генералов! У них нет сердца!
– О, генералы бывают разные, – услышала я его тихий смех. Потом почувствовала тепло и поняла, что он укутал меня в свое пальто.
Воспоминание вновь подсказало: грозовая ночь в Марселе, дождь и пальто Наполеона, которым он меня закутал. Это была ночь, когда я стала его невестой…
Согреваясь в его пальто, я пробормотала, что удивительно, как это случай привел его на мост.
Он ответил, что это было не случайно. Он чувствовал себя ответственным за меня, и когда я выбежала из гостиной, он побежал за мной. Я бежала так быстро, что ему пришлось нанять фиакр, чтобы успеть за мной. Оставить меня он не мог.
Он обнял меня за плечи.
Я была так разбита, так утомлена, так несчастна, что не обратила внимания на «неприличность» этого жеста. Я приникла головой к его плечу и зарыдала еще горше.
– Простите меня, что я причинила вам неприятности!
– О, это неважно! Мне только жаль вас.
– Я нарочно облила шампанским ее платье. Ведь шампанское оставляет пятна, которые с шелка снять нельзя. Она красивее меня и она настоящая дама!..
Он обнял меня еще крепче и прижал мою голову к своей груди.
– Плачьте сколько вам хочется. Плачьте еще. Вам будет легче!
Я плакала так, как никогда раньше не плакала. Потом я кричала до потери дыхания, потом опять плакала навзрыд, все крепче прижимаясь пылающими щеками к сукну его мундира.
– Я промочила насквозь ваш мундир, – проговорила я, всхлипывая.
– Да, он уже совсем мокрый, но вы не обращайте внимания. Плачьте!
Вероятно, мы колесили по улицам много часов. До тех пор, пока мои слезы не иссякли. Я перестала плакать.
– Теперь я отвезу вас домой. Где вы живете? – спросил он.
– Я хочу идти пешком. Высадите меня здесь.
– Хорошо, – ответил он, – это значит, что вы еще не пришли в себя. Поездим еще!
Я спросила:
– Вы знаете лично генерала Бонапарта?
– Нет, я его видел однажды мельком. Он мне не симпатичен.
– Почему?
– Я не могу объяснить. Нельзя объяснить, почему тот или иной человек симпатичен и наоборот.
Мы помолчали.
Коляска катилась сквозь дождь. Когда мы проезжали мимо фонаря, я откинулась в глубину, чтобы не было видно моего опухшего от слез лица.
– Я верила ему, как не верила никогда ни одному человеку! Больше, чем маме. Больше… Нет, по-другому, чем даже папе. И я не могу понять…
– Есть на свете много вещей, которые вы еще не можете понять, девчурка.
– Мы должны были пожениться через несколько недель. И…
– Он не женился бы на вас, девчурка. Уже давно он обручен с дочерью богатого торговца шелками в Марселе.
Я вздрогнула. Тотчас теплая рука нашла мою руку.
– Вы ведь этого не знали, не правда ли? Тальен мне сегодня рассказала. Наш маленький генерал оставил большое приданое ради любовницы Барраса, которая откроет ему широкую дорогу к славе. Брат Бонапарта женился на сестре его невесты, но сейчас Богарнэ может сделать для него больше, чем марсельское приданое. Теперь ты, девчурка, понимаешь, что он ни в коем случае не мог жениться на тебе?
Его тихий голос звучал в темноте коляски, и я сначала не понимала, о чем он говорит.
– О чем вы говорите? – переспросила я, потирая лоб левой рукой, так как правая лежала в его большой руке. Сейчас эта рука была единственным теплом в моей жизни.
– Бедняжка, прости, если сделал тебе больно, но лучше, чтобы ты видела все совершенно ясно. Я говорю злые слова, но ты должна знать все. Сначала – дочь богатого торговца, теперь эта графиня с хорошими связями, которая спала с одним из директоров Республики, а перед ним – с двумя членами Военного Совета. Ты, бедняжка, не имеешь ни приданого, ни связей.
– Откуда вы знаете?
– Это видно по тебе, – ответил он. – Ты просто очень славная девочка, но ты не имеешь никакого отношения ни к купеческим дочкам, ни к дамам из этих богатых салонов. У тебя нет денег, иначе ты дала бы лакею ассигнацию и он впустил бы тебя в салон м-м Тальен. Да, ты просто милая, честная девочка и…
– Отпустите меня, дайте мне выйти из коляски. Вы не имеете права смеяться надо мной, – я пыталась открыть дверцу. – Кучер, остановитесь сию же минуту!
Коляска остановилась, но генерал крикнул:
– Поезжайте! – и коляска покатилась дальше, в ночь.
– Я, вероятно, плохо объяснил вам, – сказал он. – Простите меня, но я никогда не видел девушек, подобных вам. И… М-ль Дезире, я прошу вас стать моей женой!
– Салон м-м Тальен может предоставить вам не одну даму, которая подойдет генералу, – ответила я. – А я – неподходящая партия.
– Однако вы ведь не думаете, что я мог бы жениться на одной из этих потаскушек?..
Я слишком устала, чтобы отвечать и даже думать. Я просто не понимала, чего этот человек, большой как башня, хочет от меня. Моя жизнь была кончена. Даже закутанная в пальто, я озябла, складки моего совершенно мокрого платья облепили мне ноги, я была совершенно разбита.
– Если бы не Революция, я никогда бы не был генералом. Даже офицером, мадемуазель. Вы еще очень молоды, но вероятно слышали, что до Революции никто из простого народа не мог подняться выше капитана, служи он в армии хоть всю жизнь. Мой отец был секретарем адвоката, он происходил из простой семьи, и мы так и остались простыми людьми. В пятнадцать лет я поступил в армию и долго был сержантом. Сейчас я генерал и командую дивизией. Но, может быть, я слишком стар для вас, мадемуазель?
