Текст книги "Алтайские сказки (другое издание)"

Автор книги: Анна Гарф

Соавторы: Павел Кучияк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сартак -пай

На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай. Коса у него до земли, брови – точно густой кустарник. Мускулы твердые, как нарост на березе, хоть чашки из них режь.

Когда он охотился, еще ни одной птице не доводилось над его головой пролететь. Он стрелял без промаха.

Быстро бегущих оленей, осторожную кабаргу бил метко. На медведя, на барса он ходил один, крепко держа в руке свою трехпудовую пику с девятигранным наконечником.

Не пустовали его охотничьи мешки-арчимаки, к седлу всегда была приторочена свежая дичь.

Сын Сартакпая, Адучи-мерген, издалека услыхав мерный топот черного иноходца, выбегал встречать отца.

Сноха Оймок готовила старику восемнадцать разных кушаний из дичи, девять вкусных напитков из молока.

Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Днем и ночью слышал он плач зажатых камнями алтайских рек. Напрасно бросались они с камня на камень. Не под силу было им одолеть твердые горные кряжи. Брызги воды висели на камнях, как слезы. Горько было Сартакпаю смотреть на слезы алтайских рек, устал он слушать их немолчный стон. И задумал старик пробить алтайским водам дорогу к Ледовитому океану.

Позвал он своего сына:

– Ты, Адучи-мерген сынок, иди к Белухе-горе, поищи пути-дороги для Катуни-реки. Сам я отправлюсь на восток к озеру Улукёль.

Приехал Сартакпай к озеру, спешился, коня в траву пустил, сам на левое колено пал, указательным пальцем правой руки тронул берег Улукёля, и следом за его пальцем потекла река Чулышман. С веселой песней побежали к Чулышману все попутные ручейки и речки, все звонкие ключи и неслышные подземные воды.

Но сквозь этот радостный звон услыхал Сартакпай плач воды в горах Кош-Агача. Он протянул левую руку и указательным пальцем левой руки провел по горам русло для реки Башкаус. Засмеялась река, убегая с Кош-Агача, засмеялся вместе с водой и старик Сартакпай:

– Оказывается, левой рукой я тоже работать умею! Однако негоже такое дело левой рукой творить.

Он повернул реку Башкаус к холмам Кокбаша и тут влил ее в реку Чулышман:

– Беги, Чулышман, пусть сила твоя не иссякнет, – сказал Сартакпай и правой рукой повел Чулышман-реку вниз, к Артыбашу.

Здесь Сартакпай остановился:

«Где сын мой Адучи? Почему не идет мне навстречу?»

– Слетай, дружок Черный дятел, к реке Катуни, посмотри, куда ведет ее Адучи-мерген.

Черный дятел полетел к горе Белухе, и увидел он, что река Катунь быстро-быстро бежит на запад. Недалеко от Усть-Коксы догнал дятел молодого Адучи.

– Зачем на запад бежишь, Адучи-мерген? – крикнул дятел. – Отец твой уже половину дня ждет тебя на востоке, в Артыбаше.

– Э-э, поспешил я, маленько ошибся… – молвил Адучи и немедля повернул реку на северо-восток. – Через три дня я с отцом встречусь.

Не отдохнув, полетел дятел к старому богатырю:

– Прославленный Сартакпай, сын ваш ошибся маленько. Однако спохватился и бежит теперь сюда, к вам. Через три дня он будет здесь.

– Славный дятел, ты просьбу мою уважил, – сказал Сартакпай, – за это я научу тебя корм добывать там, где ни одной птице его не добыть.

Дятел склонил голову набок, внимательно слушая.

– Не ищи червей в земле, – сказал Сартакпай, – не лови мошек на лету. Не скачи за гусеницами по тонким веткам. Уцепись когтями за ствол, постучи клювом по коре и крикни: «Киук-киук! Караты-хана сын свадьбу справляет, киук! Наденьте желтую шелковую шубу, черную бобровую шапку, скорей-скорей! Караты-хана сын вас на свадьбу зовет!» И все жучки, мошки, букашки тотчас выбегут к тебе.

С тех пор дятел сидит на стволе, стучит клювом по коре и кормится так, как научил его старик Сартакпай.

Три дня ждал богатырь своего сына. Три дня держал указательный палец в долине Артыбаш. За это время много воды под палец натекло. Длинное озеро Телецкое – это Сартакпаева пальца след.

Наконец-то Адучи-мерген прибежал, Катунь-реку за собой привел.

Теперь Сартакпай-старик поднял палец, и полилась из Телецкого озера река Бия. Сартакпай шел, прокладывая путь Бии – новой реке. Адучи-мерген быстро бежал, ведя Катунь. Ни на шаг от старика не отстал! Вместе слились обе реки – Бия и Катунь – в широкую Обь. И понесла могучая Обь воды Алтая к Ледовитому океану.

Адучи-мерген стоял гордый, счастливый.

– Сынок, – окликнул его Сартакпай, – быстро вел ты реку, но я хочу посмотреть, хороша, удобна ли для людей твоя дорога.

И старик пошел от Оби вверх по Катуни-реке. Адучи-мерген шагал позади отца, и колени его гнулись от страха: о людях он не думал, когда гнал воду. Вот отец перешагнул через реку Чемал, подошел к горе Согонду-туу. Лицо его потемнело, брови закрыли глаза:

– Ой, стыд, позор, Адучи-мерген сынок! Зачем ты заставил реку повернуть здесь так круто? Люди тебе за это спасиба не скажут. Плохо сделал, сынок.

– Отец, я не мог расколоть Согонду-туу, даже борозду провести по ее хребтам не хватило сил.

Тут Сартакпай снял с плеча свой железный лук, натянул тугую тетиву, пустил литую медную трехгранную стрелу. Согонду-туу-гора надвое раскололась. Один осколок упал пониже реки Чемала, другой вонзился в берег Катуни и до сих пор стоит там.

Так богатырь дал реке дорогу, прямую, как след его стрелы.

Дальше пошли отец и сын вверх по Катуни-реке. Видит старик – свирепо бежит река, рвет и рушит берег.

– Как будут люди перебираться здесь с одного берега на другой? Опять ты не вспомнил о людях, сынок Адучи.

У самого устья реки Чобы богатырь опустился на серый камень, крепко задумался: «Как людям помочь?»

– Здесь, – сказал он, – как раз середина реки. Тут мы построим мост.

Покорно молчал молодой Адучи. Он не смел перед отцом сидеть и стоял, качаясь от усталости, словно камыш на ветру.

– Пойди домой, дитя, – позволил Сартакпай, – только не спи. И жена твоя, Оймок, из уваженья к моей работе, пусть в эту ночь не смыкает век.

– Неужто вы, отец, всю ночь не уснете?

– Когда творишь великое дело, сон не посмеет прийти.

Низко поклонившись, ушел Адучи.

Сартакпай принялся собирать в подол шубы большие камни и скалы. Всю темную ночь без отдыха работал старик.

Ветер гнул деревья, Катунь на берегу срывала камни с берегов и разбивала их на тысячу осколков, в небе дымились черные тучи, сверкали молнии, гремел гром.

– Э-э, – усмехнулся Сартакпай, – молния мне поможет!

Он поднял руку, схватил молнию и вставил ее в расщепленный ствол пихты. При свете пойманной молнии старик вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. И когда осталось положить только последний ряд, мост вдруг со страшным шумом обрушился.

Сартакпай рявкнул, как медведь, и выбросил камни из подола шубы. Гремя посыпались они и завалили берег от устья Чобы до устья реки Эндиган, там они и лежат до сих пор.

От грохота камней проснулся Адучи-мерген, открыла глаза жена Оймок:

– Мы отца ослушались, мы уснули!

Испугавшись гнева Сартакпая, обернулись они серыми гусями и полетели вдоль реки Чуи. Швырнул им вслед стопудовый камень разгневанный богатырь. Этот камень упал на Курайской степи, там он и сейчас лежит.

Сын старика Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.

Одинокий и печальный, сел Сартакпай на своего черного иноходца и вернулся к устью реки Ини. Его родной аил давно рассыпался, бесчисленные стада разбрелись, следы их травой поросли.

Сартакпай расседлал коня, бросил на большой камень войлочный кечим-потник, который всегда был под седлом коня, и, чтобы потник просох, старик повернул тысячепудовый камень на восток, а сам сел рядом.

Так, обратив лицо к солнцу, почил вечным сном на родной земле прославленный богатырь.

Тут кончается наша песня про Сартакпая-строителя, про Сартакпая – хозяина молний, про Сартакпая-старика.

Страшный гость

Жил-был барсук. Днем он спал, ночами выходил на охоту. Вот однажды ночью барсук охотился. Не успел он насытиться, а край неба уже посветлел.

До солнца в свою нору спешит попасть барсук. Людям не показываясь, прячась от собак, шел он там, где тень гуще, где земля чернее.

Подошел барсук к своему жилью.

– Хрр… Бррр… – вдруг услышал непонятный шум.

«Что такое?»

Сон из барсука выскочил, шерсть дыбом встала, сердце чуть ребра не сломило стуком.

«Я такого шума никогда не слыхивал…»

– Хррр… Фиррлить-фью… Бррр…

«Скорей обратно в лес пойду, таких же, как я, когтистых зверей позову: я один тут за всех погибать не согласен».

И пошел барсук всех, на Алтае живущих, когтистых зверей на помощь звать.

– Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Помогите! Спасите!

Прибежали звери, ушами к земле приникли – в самом деле от шума земля дрожит:

– Брррррк, хрр, фьюу…

У всех зверей шерсть дыбом поднялась.

– Ну, барсук, это твой дом, ты первый и полезай.

Оглянулся барсук – кругом свирепые звери стоят, подгоняют, торопят:

– Иди, иди!

А сами от страха хвосты поджали.

В барсучьем доме было восемь входов, восемь выходов. «Что делать? – думает барсук. – Как быть? Которым входом к себе в дом проникнуть?»

– Чего стоишь? – фыркнула росомаха и подняла свою страшную лапу.

Медленно, нехотя побрел барсук к самому главному входу.

– Хрррр! – вылетело оттуда.

Барсук отскочил в испуге, к другому входу-выходу заковылял.

– Бррр!

Изо всех восьми выходов так и гремит.

Принялся барсук девятый ход рыть. Обидно родной дом разрушать, да ослушаться никак нельзя – со всего Алтая самые свирепые звери собрались.

– Скорей, скоррей! – приказывают.

Горько вздыхая, царапал барсук землю когтистыми передними лапами.

Наконец, чуть жив от страха, пробрался в свою высокую спальню.

– Хррр, бррр, фррр…

Это, развалясь на мягкой постели, громко храпел белый заяц.

Звери со смеху на ногах не устояли, покатились по земле:

– Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!

– Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

– От стыда куда теперь спрячешься, барсук? Против зайца какое войско собрал!

– Ха-ха-ха! Хо-хо!

А барсук головы не поднимает, сам себя бранит:

«Почему, шум в своем доме услыхав, сам туда не заглянул? Для чего пошел на весь Алтай кричать?»

А заяц знай себе спит-храпит.

Рассердился барсук да как пихнет зайца:

– Пошел вон! Кто тебе позволил здесь спать?

Проснулся заяц – глаза чуть не выскочили! – и волк, и лисица, рысь, росомаха, дикая кошка, даже соболь здесь!

«Ну, – думает заяц, – будь что будет!»

И вдруг – прыг барсуку в лоб. А со лба, как с холма, – опять скок! – и в кусты.

От белого заячьего живота побелел лоб у барсука. От задних заячьих лап прошли белые следы по щекам.

Звери еще громче засмеялись:

– Ой, барсу-у-ук, какой ты красивый стал! Хо-ха-ха!

– К воде подойди, на себя посмотри!

Заковылял барсук к лесному озеру, увидал в воде свое отражение и заплакал:

«Пойду медведю покажусь».

Пришел и говорит:

– Кланяюсь вам до земли, дедушка-медведь. Защиты у вас прошу. Сам я этой ночью дома не был, гостей не звал. Громкий храп услыхав, испугался… Скольких зверей обеспокоил, свой дом порушил. Теперь посмотрите, от заячьего белого живота, от заячьих лап – лоб и щеки мои побелели. А виноватый без оглядки убежал. Это дело рассудите.

Взглянул медведь на барсука. Отошел подальше – еще раз посмотрел, да как зарычит:

– Ты еще жалуешься? Твоя голова раньше черная была, как земле, а теперь белизне твоего лба и щек даже люди позавидуют. Обидно, что не я на том месте стоял, что не мое лицо заяц выбелил. Вот это жаль! Да, жалко, обидно…

И горько вздохнув, замолчал медведь.

А барсук так и живет с белой полосой на лбу и на щеках. Говорят, что он привык к этим отметинам и даже похваляется:

– Вот как заяц для меня постарался! Мы теперь с ним друзья на веки вечные.

Ну, а что заяц говорит? Этого никто не слыхал.

Сто умов

Как стало тепло, прилетел журавль на Алтай, опустился на родное болото и пошел плясать! Ногами перебирает, крыльями хлопает.

Бежала мимо голодная лиса, позавидовала она журавлиной радости, заверещала:

– Смотрю и глазам своим не верю – журавль пляшет! А ведь у него, у бедняги, всего только две ноги.

Глянул журавль на лису – даже клюв разинул: одна, две, три, четыре лапы!

– Ой, – крикнула лиса, – ох, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет…

Стоит улыбается, а зубов у нее не сосчитать!

Журавль и голову повесил.

Тут лиса еще громче засмеялась:

– Куда ты свои уши спрятал? Нет у тебя ушей! Вот так голова! Ну, а в голове у тебя что?

– Я сюда из-за моря дорогу нашел, – чуть не плачет от обиды журавль, – есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум.

– Ох, и несчастный ты, журавль, – две ноги да один ум. Ты на меня погляди – четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост.

С горя журавль еще длиннее вытянул свою длинную шею и вдали увидел человека с луком и охотничьей сумой.

– Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха, замечательный хвост, у вас полон рот зубов, у вас сто умов – охотник идет!!! Как нам спастись?!

– Мои сто умов всегда сто советов дадут.

Сказала и скрылась в барсучьей норе.

Журавль подумал:

«У нее сто умов», – и туда же за ней!

Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался.

Сунул руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил на свет.

Крылья у журавля распустились, повисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьется.

«Задохся, верно, в норе», – подумал охотник и швырнул журавля на кочку.

Снова сунул руку в нору, лису вытащил.

Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а все же попала в охотничью суму.

«Пожалуй, и журавля прихвачу», – решил охотник.

Обернулся, глянул на кочку, а журавля-то и нет! Высоко в небе летит он, и стрелой не достанешь.

Так погибла лиса, у которой было сто умов, полон рот зубов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост.

А журавль одним своим умишком пораскинул и то смекнул, как спастись.

Шелковая Кисточка – Торко-Чачак

Жила-была девочка, звали ее Торко-Чачак – Шелковая Кисточка. Глаза у нее точно ягоды черемухи, брови – две радуги. В косы вплетены заморские раковины, на шапке кисточка из шелка белого, как лунный свет.

Однажды заболел отец Шелковой Кисточки, вот мать и говорит ей:

– Сядь, дитя мое, на буланого коня с белой звездочкой на лбу, поскачи на берег бурной реки к берестяному аилу. Там живет Телдекпей-кам [Кам – шаман.]. Попроси, позови ею, пусть придет отца твоего вылечит.

Девочка вскочила на буланого коня с белой звездочкой на лбу, взяла в правую руку ременный повод с серебряными бляшками, в левую – плеть с узорчатым черенком.

Резво бежал длинногривый конь, уздечка подскакивала, как хвост трясогузки, кольца на сбруе весело звенели.

Телдекпей-кам отдыхал у порога своего берестяною аила. Острым ножом он резал из куска березы круглую чашку-чочойку. Услыхал резвый топот копыт, звучный перезвон колец на сбруе, поднял голову и увидал девочку на буланом коне.

Статно сидела она в высоком седле, полыхала на ветру шелковая кисточка, пели заморские раковины в тугих косах.

Нож выпал из руки кама, чочойка в костер покатилась.

– Уважаемый дедушка, – молвила девочка, – мой отец заболел, помогите нам.

– Я вылечу твоего отца, Шелковая Кисточка, если ты за меня замуж пойдешь.

Брови у кама – белый мох, борода – колючий кустарник.

Испугалась девочка, хлестнула коня и ускакала.

– Завтра на утренней заре жди меня, – крикнул ей вдогонку Телдекпей-кам.

Примчалась Шелковая Кисточка на стойбище, в аил вошла.

– Что сказал тебе мудрый кам? – спрашивает мать.

– Завтра на утренней заре Телдекпей-старик будет здесь.

В небе звезды еще не растаяли, в стойбище люди молока еще не заквасили, в котлах мясо еще не сварилось, белую кошму по земле еще не расстелили, как послышался топот копыт, это скакал широкий, как сарлык, черный конь. На коне сидел Телдекпей-кам.

Старики навстречу вышли, коня под уздцы взяли, стремя поддержали.

Молча, ни на кого не глядя, кам спешился, ни с кем не поздоровавшись, в аил вошел. Следом старики внесли двухпудовую колдовскую шубу, красную колдовскую шапку, кожаный бубен с медными глазами.

Шубу положили на белую кошму, бубен повесили на деревянный гвоздь, под бубном зажгли костер из душистых ветвей можжевельника.

Весь день, от утренней зари и до вечерней, кам сидел, не поднимая век, не шевелясь, не говоря ни слова.

Поздней ночью Телдекпей-кам поднялся, глубоко, до самых бровей надвинул красную колдовскую шапку, с пестрой бахромой стеклянных бус. Два пера, выдернутые из хвоста филина, торчали на шапке, как два уха, красные лоскуты трепыхались, как два крыла. Бусины стучали, звенели, хлестали кама по лбу, по щекам, как крупный град. Кряхтя, поднял кам с белой кошмы свою двухпудовую шубу, охая, просунул руки в жесткие рукава. По бокам шубы висели сплетенные из колдовских трав лягушки и змеи, на спине болтались шкурки дятлов.

Снял кам с гвоздя кожаный бубен с медными глазами, ударил в него деревянной колотушкой – загудело, зашумело в аиле, как на горном перевале зимней порой. Люди похолодели от страха. А кам плясал-камлал, бубенцы дребезжали, бубен гремел. Но вот разом все смолкло. В тишине будто гром загрохотал – это в последний раз ухнул бубен и затих.

Телдекпей-кам опустился на белую кошму, рукавом отер пот со лба, пальцами расправил спутанную бороду, взял с берестяного подноса сердце козла, съел его и сказал:

– Прогоните Шелковую Кисточку, злой дух сидит в ней. Пока она по стойбищу ходит, отец ее здоровым не встанет. Горе-беда эту долину не оставит. Малые ребята навеки уснут, отцы их и деды страшной смертью умрут.

Женщины со страху лицом вниз на землю упали, старики с горя ладони к глазам прижали. Юноши на Шелковую Кисточку посмотрели – два раза покраснели, два раза побледнели.

– Посадите Шелковую Кисточку в деревянную бочку, – гудел могучий кам, – затяните бочку девятью железными обручами, забейте дно медными гвоздями, бросьте в бурную реку.

Сказал и на своего лохматого черного коня сел, в свой белый берестяной аил поспешил.

– Э-эй! – крикнул он рабам. – Ступайте на реку! Вода принесет мне большую бочку. Поймайте ее, сюда притащите, а сами бегите в лес. Плач услышите – не оглядывайтесь. Стон, крик по лесу разольется – не оборачивайтесь. Раньше чем через три дня в мой аил не приходите.

Семь дней, семь ночей люди на стойбище повеления кама выполнить не решались. Семь дней, семь ночей с девочкой они прощались. На восьмой посадили Шелковую Кисточку в деревянную бочку, оковали бочку девятью железными обручами, забили дно медными гвоздями и бросили в бурную реку.

В тот день у реки, на крутом берегу, сидел сирота рыбак Балыкчи. Увидел он бочку, выловил ее и принес в свой зеленый шалаш. Взял топор, выбил дно, а там девочка!

Как стоял Балыкчи с топором в руке, так и остался стоять. Словно кузнечик, прыгнуло его сердце:

– Девочка, как тебя зовут?

– Торко-Чачак – Шелковая Кисточка.

– Кто посадил тебя в бочку?

– Телдекпей-кам повелел.

Вышла девочка из бочки, низко-низко рыбаку поклонилась.

Тут рыбак свистнул свою верную собаку, свирепую, как барс, посадил ее в бочку и бросил в бурную реку.

Увидели эту бочку рабы Телдекпей-кама, вытащили, принесли в берестяной аил, перед стариком поставили, а сами в лес убежали.

– Помогите! – вдруг раздался плач, крик, стон. – Помогите! – кричал Телдекпей-кам.

Но рабы, плач услышав, не оглянулись, стон услыхав, не обернулись – так приказал кам.

Только через три дня пришли они из леса домой.

Кам лежал под топчаном чуть жив. Одежда в клочья изорвана, борода выдрана, брови взлохмачены.

Шубы двухпудовой ему уже не поднять, в бубен кожаный с медными глазами ему уже не стучать.

А Шелковая Кисточка осталась в зеленом шалаше. И рыбак позабыл теперь обо всем на свете. Возьмет, бывало, удочку, выйдет на тропу к реке, оглянется – увидит девочку на пороге шалаша, и ноги будто сами несут его домой. Сколько глядел, а не мог наглядеться на милую Торко-Чачак.

И вот взяла Шелковая Кисточка кусок бересты, нарисовала соком ягод и цветов свое лицо, приколола бересту к палке, палку воткнула в землю у самой воды.

Теперь рыбаку веселее стало сидеть на берегу. Нарисованная девочка смотрела на него, как живая.

Загляделся однажды Балыкчи на разрисованную бересту и не заметил, что клюнула большая рыба. Удочка изогнулась, словно лук, рванулась из руки, стукнула палку, береста упала в воду и уплыла.

Как узнала про то Шелковая Кисточка, ладонями стала тереть брови, пальцами растрепала косы, заплакала она, запричитала:

– Кто найдет бересту, тот сюда придет! Поспеши, поспеши, Балыкчи, догони бересту! Выверни свою козью шубу мехом наружу, сядь на синего быка и скачи вдоль по берегу реки.

Надел Балыкчи козью шубу мехом наружу, сел на синего быка, поскакал вдоль по берегу реки.

Но догнать бересту он не поспел.

Принесла вода бересту в устье реки, тут она зацепилась за ветку тальника и повисла над водой.

Здесь, у реки, раскинулось стойбище грозного хана Кара-каана. Бесчисленные стада, неисчислимые табуны паслись на бескрайних лугах под присмотром ханских рабов-пастухов.

Увидели пастухи на красном тальнике белую бересту. Поближе подошли, взглянули и загляделись. Шапки их вода унесла, стада их по степям, по лесам разбрелись.

– Почему отдыхаете? – загремел страшным голосом хан Кара-каан. – Какой у вас праздник, чью справляете свадьбу?

Как молния, к пастухам примчался, зубами сверкнул, девятихвостую плеть высоко поднял, но увидел бересту и плеть уронил.

С бересты глядела девочка. Губы у нее – едва раскрывшийся алый цветок, глаза – ягоды черемухи, брови – две радуги, ресницы – словно стрелы, так и разят.

Схватил Кара-каан бересту, сунул ее за пазуху, а сам, как водопад, зашумел, как буран, завыл:

– Э-э-эй! Силачи-алыпы! Эй, богатыри-герои! Сейчас же на коней садитесь. Если эту девочку мы не добудем, всех вас пикой заколю, стрелой застрелю, в кипятке сварю!

Тронул повод коня и поскакал к истоку реки. Следом мчались силачи-алыпы и богатыри-герои, гремя тяжелыми доспехами из красной меди и желтой бронзы.

А позади войска конюшие вели в поводу белого, как серебро, быстрого, как мысль, коня.

Увидела это грозное войско Шелковая Кисточка, не заплакала она, не засмеялась. Молча села на белого, как серебро, коня, в расшитое жемчугом седло. Так, не плача, не смеясь, ни с кем не разговаривая, никому не отвечая, жила Шелковая Кисточка в восьмидесятигранном ханском шатре.

И вдруг одним светлым утром она в ладоши захлопала, засмеялась, запела, из шатра выскочила.

Глянул Кара-каан, куда она глядела, побежал, куда она побежала, и увидал молодца в козьей шубе, вывернутой мехом наружу. Ехал молодей на синем быке.

– Это он рассмешил тебя, милая девочка? – спросил грозный хан. – Я тоже эту рваную шубу надеть могу, сесть верхом на синего быка не побоюсь. Улыбнись ты и мне так же весело, спой так же звонко.

Кара-каан приказал рыбаку спешиться, сорвал с его плеч козью шубу, на себя надел, к синему быку подошел. Смело повод левой рукой подхватил, левую ногу в стремя поставил.

– Мм-ооо! Мм-мм-о!! – заревел бык и, не дав хану перебросить через седло правую ногу, поволок его.

От стыда лопнула черная печень Кара-каана, от гнева разорвалось его круглое сердце.

А Шелковая Кисточка – Торко-Чачак взяла сироту рыбака за правую руку, и они вернулись в свой зеленый шалаш.

Тут и нашей сказке конец.

Найдите и вы свое счастье, как они нашли.

Счастливый Рысту

На солнечной стороне островершинной горы на берегу молочного озера жил мальчик. Ростом он был с козленка. Из двух беличьих шкурок мальчик сшил себе просторную шапку. Ноги обул в кисы из козьего меха. Лицо у мальчика было, как луна, круглое, и он никогда не плакал.

Вот раз к молочному озеру приехал на белом коне Ак-Каан. Услыхал нежный звон.

– Что такое?

Перегнулся через седло. Черенком нагайки раздвинул кусты и увидал круглолицего мальчика. Малыш сидел на корточках, дул в сухой стебель цветка, и стебель пел, словно золотая свирель.

– Как тебя зовут, дитя?

– Мое имя Рысту – Счастливый.

– Кто твои родители?

Отец мой—гора, мать моя—озеро.

– Откуда ты знаешь это?

– Гора меня кормит клубнями цветов, озеро поит меня.

Ответ малыша очень понравился Ак-Каану.

– Хочешь быть моим дитятей, милый Рысту? Я тебе сошью шелковую шубу, вкусной пищей стану кормить, дам проворного коня.

Рысту прыгнул на круп лошади, обнял Ак-Каана, и они поехали ко дворцу. Тут хан схватил малыша за шиворот, поставил на землю:

– Мой белый скот ты будешь пасти!

Зимой Рысту гнал стада с гор в долины. Весной и осенью, день и ночь он скот перегонял. Снег и дождь его не жалели. Ветер злобно дул. Сапоги на ногах скоробились. Шуба присохла к плечам. Глаза* научились плакать. Рот стал жалобные песни петь. Но никто его слез не хотел видеть. Никто плача его не желал слышать. Один раз споткнулся Рысту. упал в траву и сам не заметил, как уснул. Во сне к нему подошел сморщенный старик.

– Ты. сынок, когда один на горе жил, не умел плакать. не знал тоскливых песен. О чем же ты стонешь так горько во сне?

– Мои ноги болят. Мои руки устали. Живот озяб. Я не могу день и ночь за коровами бегать!

Старичок погладил свой костыль, поправил усы; глаза его совсем узкими стали.

– А ты, сынок, когда захочешь лечь, скажи коровам: "Пып!" Побегать захочешь —скажи коровам: "Тап-Тажлан"

Рысту открыл глаза и увидел над головой солнце.

– Моо... – мычали коровы и брели в разные стороны.

– Пып! – крикнул Рысту. Коровы тут же легли.

Теперь малыш опять повеселел. Он сидел целые дни на берегу реки и дразнил птиц. А коровы лежали и даже

не смели мычать. Но лежа они не могли шипать траву и стали худеть. Это заметил Ак-Каан.

– Лентяй, коров пасти не умеешь! Разве ты мальчик? Я тебя заставлю теперь, как девчонку, чегень бить!

И стал Рысту день и ночь мешать длинной палкой кислый чегень. Руки мальчика не отдыхали. Глаза не смыкались. Жена Ак-Каана гнала из чегеня араку и угощала всех. кто приходил во дворец. Гости и слуги валялись всегда пьяные. А мальчик Рысту стоял и работал.

– Это что за работа! – ворчала пьяная ханша. – Разве так чегень мешают? Сейчас возьму нож – твою голову рассеку! Пику возьму – сердце выколю!

У хана было двое детей. Они всегда пищали, точно слепые щенята. Вот раз девочка стала отнимать у брата

козлиные бабки. Мальчик крепко держал кости и мычал. Девочка царапалась и визжала.

– Пып! – крикнул Рысту, и рука девочки прилипла к голове брата.

Увидела это ханша.

– Что с вами, дети мои? – заплакала она, Обнимая сына и дочь. – Лучше б это с чужим мальчишкой случилось!

– Пып! – прошептал Рысту.

И ханша прилипла к детям.

– Пьяные вы, что ли?—спросил Ак-Каая. Поднял он руку, ударил ханшу. Рысту сказал свое

"Пып!", и ладонь хана прилипла к плечу жены.

А Рысту срезал себе дудочку и заиграл, как порхающая в небе птица.

– Ты, грязный, червивый Рысту! Беги позови лучших камов, – прохрипел хан.

Рысту привел всех камов со всех стойбищ, и каждый взял себе по жирной кобыле для жертвы. Много скота зарезали камы, выпили всю араку, но вылечить семью хана они не смогли.

Все камы, качая головами и отрыгивая жирную пищу, молча сидели вокруг склеенной семьи. Наконец самый

старый сказал:

– Там, где земля сливается с небом, как раз на этой черте живет великий Телдекпей-кам. Он один сможет вылечить хана.

Рысту побежал за Телдекпеем.

Великий Телдекпей приехал ко двору хана на синем быке. Сплюнул сквозь зубы.

– Такую болезнь если не вылечу, где ж тогда моя

слава?! Я не успею трубки докурить, как они будут здоровы.

Так похваляясь, кам Телдекпей спешился, сел на зеленую траву, достал из-за пояса огниво, чтобы высечь искру для трубки, но тут малыш Рысту сказал:

– Вы, такой большой человек, зачем садитесь на сырую траву? Лучше присядьте на теплый камень.

Кам Телдекпей медленно встал и важно сел на белый камень.

– Пып! – тихо сказал Рысту.

Телдекпей-кам закурил свою длинную трубку. Все на него не дыша смотрят.

– Эту трубку выкурю, и ты, хан, здоров, счастлив будешь.

Но выкурил он и вторую и третью трубку, а хан и семья его сидели, прилипшие друг к другу, как прежде.

Кам Телдекпей встал, вместе с ним поднялся с земли белый камень. Телдекпей-кам тут же обратно сел. Великому каму было стыдно стоять с камнем, прилипшим к тому месту, на котором люди сидят. Глаза Телдекпея чуть не выползли из век.

– Что это за камень, дитя мое Рысту?

– Обыкновенный камень,– отвечает малыш. – Камень с горы. Поклонитесь хозяину гор. Телдекпей припал лбом к земле.

– Пып! – крикнул Рысту.

И люди увидели, что кам не может поднять головы.

– А-а, так это, значит, твои шутки, бессовестный Рысту? – взвыл хан. – Сейчас убью тебя!

Рысту поднял вверх правую руку. Его луноподобное лицо заалело.

– Тап-Тажлан! – сказал он, и семья хана покатилась в разные стороны.

Великий Телдекпей-кам оторвал лоб от земли, прыгнул с камня в седло, и больше его никто не видал. Малыш Рысту подошел к освобожденному хану.

– Ну, теперь убейте меня! Вы хотели.

Хан дрожал, словно мышь, зажатая в ладонь. Ханша стояла как большая лягушка. Дети спрятались.

А молодой Рысту шагнул через золотой порог, на золотой трон смело сел. Посидел немного и крикнул самому себе:

– Тап-Тажлан!

Трон подпрыгнул, и Рысту, слетев с трона, побежал к молочному озеру, на цветущую гору.

Корова и звезды

Сейчас конь с коровой не водится. А было время – даже родственниками считались. Вот раз летом пошли два друга на зеленый луг.

– Вон густая актамыр-трава. Пожалуйста, корова, кушай.

– Нет, дядя конь, это тебе пусть будет актамыр-трава.

Так ходили они по светлым холмам. От жары бока у них потемнели. Оводы роями, словно пчелы, вьются. Захотелось им в тень. Спустились в прохладную долину.

– Мо-о, дядя конь, мо-о-о... – замычала корова. – Что там лежит?

Конь медленно глазом повел: на дне темного оврага спокойно спало созвездие Улькер'.

Поднял конь ногу и своим копытом рот корове заткнул.

– Пшш... Не мычи! Пока эти звезды спят, придавим их копытами к земле.

'Улькер – созвездие Плеяд.

–Мо-о-о, я первая увидала! Я первая наступлю!

– Стой! Не глупи! Твои копыта меньше моих, твои мышцы слабее моих. Не удержишь.

Но корова своего дядю коня не послушала, прыгнула всеми четырьмя копытами на спящее созвездие.

Встрепенулись звезды, зашипели. Пополам треснули коровьи копыта, и через эту щель созвездие Улькер взвилось со дна оврага на дно неба.

– И-хо-хо! – заржал конь. – Теперь на свои ноги взгляни. Как вилы! Больше мы не родня.

Широко махая шелковым хвостом, без оглядки ускакал конь.

С того времени у коровы стали парные копыта.

А созвездия Улькер с тех самых пор летом не сыщешь ни в небе, ни на земле. На лето оно прячется от копытного скота в зыбкое болото.

Нарядный бурундук

Зимой крепко спал в своей берлоге бурый медведь. Когда синичка запела весеннюю песенку, он проснулся, вышел из темной ямы, лапой глаза от солнца заслонил, чихнул, на себя посмотрел:

– Э-э-э, ма-аш, как я похуде-ел… Всю долгую зиму ничего не е-е-ел…