Текст книги "Алтайские сказки"

Автор книги: Анна Гарф

Соавторы: Павел Кучияк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Счастливый

На солнечной стороне островершинной горы на берегу молочного озера жил мальчик. Ростом он был с козленка. Из двух беличьих шкурок мальчик сшил себе просторную шапку. Ноги обул в кисы[9]9
  Кисы – меховые сапоги.


[Закрыть] из козьего меха. Лицо у мальчика было, как луна, круглое, и он никогда не плакал.

Вот раз к молочному озеру приехал на белом коне Ак-Каан. Услыхал нежный звон.

– Что такое?

Перегнулся через седло. Черенком нагайки раздвинул кусты и увидал круглолицего мальчика. Малыш сидел на карточках, дул в сухой стебель цветка, и стебель пел, словно золотая свирель.

– Как тебя зовут, дитя?

– Мое имя Рысту – Счастливый.

– Кто твои родители?

– Отец мой – гора, мать моя – озеро.

– Откуда ты знаешь это?

– Гора меня кормит клубнями цветов, озеро поит меня.

Ответ малыша очень понравился Ак-Каану.

– Хочешь быть моим дитятей, милый Рысту? Я тебе сошью шелковую шубу, вкусной пищей стану кормить, дам проворного коня.

Рысту прыгнул на круп лошади, обнял Ак-Каана, и они поехали ко дворцу. Тут хан схватил малыша за шиворот, поставил на землю:

– Мой белый скот ты будешь пасти!

Зимой Рысту гнал стада с гор в долины. Весной и осенью, день и ночь он скот перегонял. Снег и дождь его не жалели. Ветер злобно дул. Сапоги на ногах скоробились. Шуба присохла к плечам. Глаза научились плакать. Рот стал жалобные песни петь. Но никто его слез не видел. Никто плача его не слыхал. Один раз споткнулся Рысту, упал в траву и сам не заметил, как уснул. Во сне к нему подошел сморщенный старик.

– Ты, сынок, когда один на горе жил, не умел плакать, не знал тоскливых песен. О чем же ты стонешь так горько во сне?

– Мои ноги болят. Мои руки устали. Живот озяб. Я не могу день и ночь за коровами бегать!

Старичок погладил свой костыль, поправил усы; глаза его совсем узкими стали.

– А ты, сынок, когда захочешь лечь, скажи коровам: «Пып!» Побегать захочешь – скажи коровам: «Тап-Тажлан».

Рысту открыл глаза и увидел над головой солнце.

«Моо…» мычали коровы и брели в разные стороны.

– Пып! – крикнул Рысту.

Коровы тут же легли.

Теперь малыш опять повеселел. Он сидел целые дни на берегу реки и дразнил птиц. А коровы лежали и даже не смели мычать. Но, лежа, они не могли щипать траву и стали худеть. Это заметил Ак-Каан.

– Лентяй, коров пасти не умеешь! Разве ты мальчик? Я тебя заставлю теперь, как девчонку, чегень[10]10
  Чегень – кислое молоко.


[Закрыть] бить!

И стал Рысту день и ночь мешать длинной палкой кислый чегень. Руки мальчика не отдыхали. Глаза не смыкались. Жена Ак-Каана гнала из чегеня араку и угощала всех, кто приходил во дворец. Гости и слуги валялись всегда пьяные. А мальчик Рысту стоял и работал.

– Это что за работа! – ворчала пьяная ханша. – Разве так чегень мешают? Сейчас возьму нож – твою голову рассеку! Пику возьму – сердце выколю!

У хана было двое детей. Они всегда пищали, точно слепые щенята. Вот раз девочка стала отнимать у брата козлиные бабки. Мальчик крепко держал кости и мычал. Девочка царапалась и визжала.

– Пып! – крикнул Рысту, и рука девочки прилипла к голове брата.

Увидела это ханша.

– Что с вами, дети мои? – заплакала она, обнимая сына и дочь. – Лучше б это с чужим мальчишкой случилось!

– Пып! – прошептал Рысту.

И ханша прилипла к детям.

– Пьяные вы, что ли? – спросил Ак-Каан.

Поднял он руку, ударил ханшу. Рысту сказал свое «пып», и ладонь хана прилипла к плечу жены.

А Рысту срезал себе дудочку и заиграл, как порхающая в небе птица.

– Ты, грязный, червивый Рысту! Беги позови лучших камов, – прохрипел хан.

Рысту привел всех камов со всех стойбищ, и каждый взял себе по жирной кобыле для жертвы. Много скота зарезали камы, выпили всю араку, но вылечить семью хана они не смогли.

Все камы, качая головами и отрыгивая жирную пищу, молча сидели вокруг склеенной семьи. Наконец самый старый сказал:

– Там, где земля сливается с небом, как раз на этой черте живет великий Телдекней-кам. Он один сможет вылечить хана.

Рысту побежал за Телдекнеем.

Великий Телдекней приехал ко двору хана на синем быке. Сплюнул сквозь зубы.

– Такую болезнь если не вылечу, где ж тогда моя слава?! Я не успею трубки докурить, как они будут здоровы.

Так похваляясь, кам Телдекней спешился, сел на зеленую траву, достал из-за пояса огниво, чтобы высечь искру для трубки, но тут малыш Рысту сказал:

– Вы, такой большой человек, зачем садитесь на сырую траву? Лучше присядьте на теплый камень.

Кам Телдекней медленно встал и важно сел на белый камень.

– Пып, – тихо сказал Рысту.

Телдекней-кам закурил свою длинную трубку. Все на него, не дыша, смотрят.

– Эту трубку выкурю, и ты, хан, здоров, счастлив будешь.

Но выкурил он и вторую и третью трубку, а хан и семья его сидели, прилипшие друг к другу, как прежде.

Кам Телдекней встал, вместе с ним поднялся с земли белый камень. Телдекней-кам тут же обратно сел. Великому каму было стыдно стоять с камнем, прилипшим к тому месту, на котором люди сидят. Глаза Телдекнея чуть не выползли из век.

– Что это за камень, дитя мое Рысту?

– Обыкновенный камень, – отвечает малыш. – Камень с горы. Поклонитесь хозяину гор.

Телдекней припал лбом к земле.

– Пып! – крикнул Рысту.

И люди увидели, что кам не может поднять головы.

– A-а, так это, значит, твои штуки, бессовестный Рысту?! – взвыл хан. – Сейчас убью тебя!

Рысту поднял вверх правую руку. Его луноподобное лицо заалело.

– Тап-Тажлан! – сказал он, и семья хана покатилась в разные стороны.

Великий Телдекней-кам оторвал лоб от земли, прыгнул с камня в седло, и больше его никто не видал.

Малыш Рысту подошел к освобожденному хану.

– Ну, теперь убейте меня! Вы хотели.

Хан дрожал, словно мышь, зажатая в ладонь. Ханша стояла, как большая лягушка. Дети спрятались.

А молодой Рысту шагнул через золотой порог, на золотой трон смело сел. Посидел немного и крикнул самому себе:

– Тап-Тажлан!

Трон подпрыгнул, и Рысту, слетев с трона, побежал к молочному озеру, на цветущую гору.

Корова и звезды

Сейчас конь с коровой не водится. А было время, даже родственниками считались. Вот раз летом пошли два друга на зеленый луг.

– Вон густая актамыр-трава. Пожалуйста, корова, кушай!

– Нет, дядя-конь, это тебе пусть будет актамыр-трава.

Так ходили они по светлым холмам. От жары бока у них потемнели. Оводы роями, словно пчелы, вьются. Захотелось им в тень. Спустились в прохладную долину.

– Мо, дядя-конь, мо-о-о… – замычала корова. – Что там лежит?

Конь медленно глазом повел: на дне темного оврага спокойно спало созвездие Улькер[11]11
  Улькер – созвездие Плеяд.


[Закрыть].

Поднял конь ногу и своим копытом рот корове заткнул.

– Пшш… Не мычи! Пока эти звезды спят, придавим их копытами к земле.

– Мо-о-о, я первая увидала! Я первая наступлю!

– Стой! Не глупи! Твои копыта меньше моих, твои мышцы слабее моих. Не удержишь.

Но корова своего дядю-коня не послушала, прыгнула всеми четырьмя копытами на спящее созвездие.

Встрепенулись звезды, зашипели. Пополам треснули коровьи копыта, и через эту щель созвездие Улькер взвилось со дна оврага на дно неба.

– И-хо-хо! – заржал конь. – Теперь на свои ноги взгляни. Как вилы! Больше мы не родня.

Широко махая шелковым хвостом, без оглядки ускакал конь.

С того времени стали у коровы парные копыта.

А созвездия Улькер с тех самых пор летом не сыщешь ни в небе, ни на земле. На лето оно прячется от копытного скота в зыбкое болото.

Золотая чойчойка

Когда Караты-хан умер, вместе с ним положили в могилу его шубу, шкуры, на чем он спал, и чойчойку, из какой пил. А чойчойка была золотая. Сын Караты-хана, молодой Кёз-Кичинек, эту чойчойку никак забыть не мог: ведь она была золотая! Вот позвал Кёз-Кичинек сироту-раба.

– Пойди, вонючий Диту, к моему отцу, принеси мне с того света золотую чойчойку. Не пойдёшь – я у тебя живого душу вырву, мертвого тебя в куски разорву!

Спустился Диту в долину – что делать, не знает. Как на тот свет попасть, ему неизвестно. Идет, куда ноги ведут. Повстречал он сухую, как осенний лист, старушонку.

– Милый мальчик, почему ты такой темносиний?

– Мне сын Караты-хана велел к своему умершему отцу сходить, а дороги я туда не знаю.

Старушка села на землю, откашлялась.

– Ты всё на запад иди. В западной стороне вход в подземный мир. Вот тебе семь гребней, сынок, семь иголок с ниткой, семь железных столбов. Если ум у тебя есть, эти вещи тебе пригодятся.

Где сидела старуха, там примялась трава. Куда ушла старуха, не заметил Диту и следов ее не нашел. Он повернул к западу, пришел туда, где дня нет, и увидел под ногами глубокую яму. Спустился вниз.

– Ааа!.. – раздался из глубины пронзительный крик, и семь косматых девушек окружили Диту, – Мы твои глаза выцарапаем! Живот разорвем! Здесь живым места нет!

Диту бросил наземь семь гребней. Девушки тут же сели на пол и стали расчесывать свои косы. А Диту побежал дальше.

– Ооо!.. – завыло впереди, и семь женщин ринулись навстречу Диту. – Живой! Сейчас же умри!

Диту кинул им семь иголок с ниткой, и женщины тут же принялись зашивать свои ветхие шубы.

– И-а-и-а… ио… ио!.. – заревели семь верблюдов и, качая горбами, побежали навстречу Диту.

Но он успел воткнуть в землю семь столбов.

Верблюды стали шорхаться о железные грани.

А Диту всё идет да идет. Вот подошел к большой пещере. Перед пещерой сидит сам Караты-хан – пьет из золотой чойчойки густую араку.

– Как живешь, вонючий Диту?

– Хорошо. А вы как здесь существуете, великий хан?

– Замечательно! Если бы ты знал, Диту, какой табак мы здесь курим, не захотел бы ты живым остаться. Ради этого табаку, честное слово, умереть не жаль!

Караты-хан поставил золотую чойчойку на пол и закурил длинную трубку. Диту схватил чойчойку и давай бежать. Караты-хан – за ним, но никак догнать не может: Караты-хан умер очень старым, а Диту всего – шестнадцать лет.

– Эй, верблюды! – крикнул Караты-хан – Ловите Диту, держите Диту!

– Йок, нет, – ответили верблюды. – Когда мы об угол твоей пещеры шорхались, ты нас батогами гнал, а этот Диту всем нам по железному столбу поставил.

– Хватайте его, не пускайте! – крикнул Караты-хан старым женщинам.

– Нет, – ответили женщины. – Ты нам за семь лет ни разу новой одежды не подарил, даже звериных жил не дал, чтобы наши лохмотья зашить, а этот Диту принес нам иголки и нитки.

И Диту свободно пробежал. Караты-хан – за ним.

– Эй вы, – крикнул он девушкам, – поймайте Диту, свяжите его! Сюда притащите!

– Нет! Ты за семь лет нам, семерым, ни одного гребня не дал, а этот Диту всем нам подарил по расческе.

Диту бежит все дальше, все быстрее, уже схватился рукой за край ямы.

– Диту, Диту! – закричал Караты-хан. – Моему сыну привет от меня передай! Пусть он опрокинется кверху дном и превратится в пустой котел. А невестке скажи, чтоб улетела из дому черной сорокой.

Диту выпрыгнул из подземного мира и побежал к стойбищу молодого Кёз-Кичинека. Еще издали увидел Кёз-Кичинек золотую чойчойку.

– Неужели ты в самом деле у моего отца был?

– Да, – отвечает Диту. – И ваш отец передал вам привет: пожелал он, чтобы вы опрокинулись вверх дном и превратились в пустой котел.

Кёз-Кичинек до конца дослушать не успел, словно кто наподдал ему сзади, – так быстро он перевернулся и упал в долину пустым котлом. Обрадовалась его жена:

– Теперь за кого хочу пойду замуж!

А Диту ей в ответ:

– И вам, почтенная, Караты-хан привет послал: чтобы вы стали черной сорокой, хотел он.

Женщина только полслова сказала по-человечьи, а все остальное уж пришлось ей по-сорочьему говорить. Еще до сих пор болтает сорока, всё никак не может свой гнев до конца высказать.

Так остался раб Диту-Биту в белом аиле совсем один. В правой руке у него золотая чойчойка. Эту чойчойку Диту до краев аракой налил, самому старому старику поднес. Самой старой старухе вторую чойчойку подал. А третью налил молодой девице Чайнеш.

Нарядный бурундук

Жил на Алтае старый большой медведь. Его любимая еда – кедровый орех. Брал он орехи только с одного кедра. Толстый кедр, в шесть обхватов. Ветки частые. Хвоя шелковая. Сквозь нее никогда дождь не каплет. Издали посмотришь – будто десять кедров из одного корня выросло. Это дерево старый большой медведь от зверей и людей заботливо охранял. Хорошо жилось медведю подле широкого кедра.

Но вот однажды пришел медведь, а у толстого кедра орехов нет. Ходил медведь вокруг, глазам своим не верил. Уцепился за ветви – будто свинец к пояснице привязан.

«Долго не евши, разве так отяжелеешь? Видно, состарился я».

Согнулись ветви кедра от тяжести медведя, чуть-чуть не треснули. На вершину кедра вскарабкался старик, каждую веточку осмотрел. Нет орехов.

На другой год пришел медведь – орехов всё нет. На третий год – опять пусто.

Посмотрел большой медведь на свою бурую мохнатую шерсть: как огнем опаленная, пожелтела.

«Э-э-э, ма-а-аш, как я похудел!»

Двинулся медведь сквозь частый лес искать себе пропитания. Бурную реку перебродил, каменными россыпями шагал, по зеленой шелковой мураве ступал. Сколько зверей встречалось ему, даже глазом не повел.

– Брык-брык, сык-сык! – вдруг закричал бурундук, испугавшись большого медведя.

Медведь остановился. Поднял переднюю лапу, шагнуть хотел и, не опустив ее, не дыша, остановился…

«Э-э-э… ма-а-аш, как же я забыл?.. Бурундук очень старательный хозяин. Он на три года вперед запасается. Погоди, погоди, погоди! Надо нору его раскопать: у него закрома никогда пустыми не стоят».

И пошел нюхать. И нашел. Не легко старому твердую землю копать. Вот корень. Зубами грызть – зубы не берут. Лапами тащить – силы нет. Медведь размахнулся: рраз! – сосна упала. Медведь размахнулся: два! – береза повалилась. Услыхал эту возню бурундук и ум потерял. Сердце изо рта выскочить хочет. Передними лапами рот зажал, из глаз слезы ключом бьют. «Такого большого медведя заметив, зачем я крикнул? Рот мой, разорвись!»

Кое-как на дне норы, в сторонке, выцарапал бурундук ямку и спрятался туда. Медведь наконец-то перегрыз корень, просунул лапу – один орех нашел. «Э-э-э… ма-а-аш, сказал же я: бурундук – запасливый хозяин».

Морда медведя посветлела. От радости слеза блеснула. Дальше полез лапой – еще больше орехов нашел. Обрадовался медведь:

«Э-э-э… ма-а-аш, еще поживу, видно! Этого милого бурундука как же я поблагодарю? Чем отдарю?»

Отощавший желудок медведя наполнился. Утомленное тело легким стало. Шерсть светится, как золотая. Большой медведь оглянулся, себя пощупал: бурундуку подарить нечего. «Стыд будет мне, если, чужую пищу съев, спасибо не скажу. Где же этот милый бурундук?»

Посмотрел кругом – бурундука не видит.

Медведь заглянул в норку, увидел ямку, хвост бурундука над ней торчком стоит.

– Э-э-э… ма-а-аш… Хозяин-то, оказывается, здесь. Благодарю! Пусть ваши закрома пустыми не стоят. Вы такой добрый, будьте всегда счастливым. Позвольте вашу честную лапу от души пожать!

Протянул медведь бурундуку правую руку, но бурундук медвежьего языка не понимает. Увидав над собой черную лапу, закричал:

– Брык-брык, сык-сык! – и скок из норы.

А медведь левой лапой его подхватил.

– Благодарю вас, маленький, – говорит: – голодного меня вы накормили, усталому мне отдых дали. Нестареющим, крепким будьте. Небеднеющим – богатым желаю вам быть.

Бурундук слов медведя не может понять, он по-медвежьему разговаривать никогда не учился. Освободиться, бежать хочет, медвежью жесткую ладонь тонкими коготками скребет, а у медведя ладонь даже не чешется.

– Э-э-э, ма-а-аш, где вы росли – моих слов не понимаете? Я вам говорю спа-си-и-бо! Сколько раз повторяю, а вы не отвечаете. Улыбнитесь хоть немножко. Я же вас благодарю. Спасибо вам говорю!

Замолчал медведь, А бурундук думает: «Кончил со мной медведь разговаривать, теперь есть начнет».

Рванулся из последних сил.

– Э-э-э, ма-а-аш, не хотите слов понимать?

Поднял правую лапу и погладил бурундука с головы до хвоста. От пяти черных медвежьих когтей заструились на спине бурундука пять черных красивых полос. Вот с тех пор и носит потомство бурундука нарядную шубу – медвежий подарок.

Лиса-сваха

На холмистой горе спала красная лиса. Много ли, мало спала – не помнит. Проснулась, ушами повела – пустой живот к ребрам прилип.

– О-ой, как я голодна-а-а!..

От голода забыла страх и смело побежала на опушку леса, к ветхому аилу.

«Около человека всегда есть чем поживиться. Курица ли, кость ли – мне все равно, лишь бы еда».

Так думала лисица, рыская вокруг аила. Однако ни кости, ни копыта ей не удалось найти.

«Вот жадные люди! Неужто все объедки оставляют в доме?»

Лиса сунула морду в щель и увидела: костер в этом аиле покрыт пеплом в сто слоев. У потухшего очага, положив под голову обгорелую плаху, лежит молодой человек. Жив или умер – неизвестно. Когда лиса дернула его за ухо, он поднял голову. Глаза его на утренние звезды были похожи.

– Ух, какой парень! – вздохнула лиса. – Я таких еще никогда не видывала. Зачем ты валяешься у остывшей золы? Почему не идешь сватать единственную дочь Караты-хана?

– Потому что меня зовут Яланаш – Без-рубахи. На мне в самом деле никогда рубахи не было. Видишь, овчина висит на голых плечах?

– Что же ты тут делаешь, Яланаш?

– Лежу, смерти жду. Я уж десять дней ничего не ел.

– A-а! Однако я вовремя пришла. Теперь, я думаю, самое подходящее тебе дело – породниться с Караты-ханом. Тогда уже голодным не останешься.

Яланаш взял из-под головы обгорелую плаху и бросил в лису.

– Смеешься!

Лиса подпрыгнула, и плаха задела только ее левую заднюю лапу.

Прихрамывая, побежала лиса к Караты-хану.

– Великий хан! Яланаш просит ваш большой котел. Он этим котлом хочет масло мерить.

– Ты – глупая лиса, – отвечает Караты-хан. – У Яла-наша ни одной коровы нет. Капли молока ему негде взять. Откуда же у него масло?

– Солнцем клянусь, не знаю, великий хан, но масла у Яланаша так много, что из аила на камни течет. Я поскользнулась, чуть ногу не сломала. Видите, хромая теперь.

Караты-хан, усмехаясь, подал лисе самый большой котел. С этим котлом лиса обежала все стойбища, все кочевья:

– Подайте немного масла голодной лисе!

Кто ложку, кто пол-ложки дал; так понемногу лиса собрала полный котел и принесла Яланашу.

– Караты-хан послал тебе в подарок котел масла. Твое лицо ему понравилось.

С голоду Яланаш съел сразу половину масла из котла. Остальное лиса отнесла Караты-хану.

– Спасибо, великий хан, вот ваш котел.

– А чье в котле масло?

– Верно, Яланаш позабыл. Уж мы мерили, мерили – надоело нам это. Ему лень было вылить остаток из котла.

Караты-хан так долго смотрел в котел, будто там было не масло, а луна.

– Кхе, кхе… – забеспокоилась лиса. – Кхе, великий хан, Яланаш у вас весы просит. Ему надо деньги свешать.

– Глупая лиса, кто взвешивает деньги? Их считать надо, а не вешать.

– Ох, великий хан! Мы уже пять дней, пять ночей считаем, никак не можем сосчитать. У меня от этого счета ум из головы выскочил. Сам Яланаш тоже без ума сидит.

Караты-хан подал весы. Улыбка у него не вышло. Смех в горле застрял. А лиса взяла весы в зубы и пошла по стойбищам – гроши собирать. Гроши она сменила на копейки, копейки на рубли, рубли на десятки и прибежала к Яланашу.

– Долго ли ты будешь валяться, лентяй? Смотри, все женихи отцу за невесту подарки шлют, а тебе отец невесты денег послал.

Тут Яланаш вскочил, обнял лису и крепко поцеловал ее.

– Что хочешь, прикажи, верная лиса, все исполню!

А лиса самые новые монеты запихала во все щели весов и побежала к Караты-хану.

– Ой, сколько монет застряло! – сказал Караты-хан.

– Неужели? – удивилась лиса. – А мы даже и не заметили.

Караты-хана пот прошиб. А лиса встала на задние лапы, перекинула хвост через левую переднюю лапу, правой глаза спрятала и говорит:

– Ах, великий хан, стыд свой куда дену? Этот богач Яланаш хочет сватать твою единственную дочь.

Караты-хан темносиним стал. Потом вспомнил о богатстве Яланаша и ласково отвечает:

– Скажи Ял анашу: Караты-хан дает ему дочь. Пусть богач Яланаш пригонит мне тысячу белых овец, пришлет тысячу ташауров[12]12
  Tашаур – сосуд из кожи.


[Закрыть] араки и принесет сто собольих шкурок. Ведь он сватает ханскую дочь.

– Ты очень мало просишь, великий хан. Сколько у Яланаша овец, столько же у него и коров и верблюдов. Если твои мосты выдержат, он может тебе сто тысяч голов скота пригнать.

Караты-хан обиделся:

– Через этот мост сам богатырь Дельбеген сколько раз ездил!

– Якши болсын! Будьте здоровы! – сказала лиса, – Через неделю ждите Яланаша.

Где была лиса, там ее нет. Она полезла под мост и там семь дней зубами подтачивала сваи. Когда бревна у перехвата стали тонкими, как лыко, лиса приказала Яланашу идти к Караты-хану, а сама побежала вперед и тявкает:

– Дорогу! Дайте дорогу верблюдам! Сторонись, народ: быки идут! Эй, выходите овец принимать!

Караты-хан, его гости и слуги выбежали встречать Яланаша. Яланаш ступил на мост – мост затрещал, и Яланаш провалился в реку.

– Ой, ой! – взвыла лиса. – Мне скота не жаль, пусть арака пропадет, пускай собольи шкуры гибнут, лишь бы мой Яланаш был жив!

Лучшие богатыри на конях вошли в бурную реку, вытащили Яланаша без рубахи и положили на траву. Голый Яланаш был красивее богатырей в золотых шубах. Прекрасней алынов[13]13
  Алын – герой.


[Закрыть] в куртках из бронзы. Караты-хан приказал дать Яланашу желтую шелковую шубу и шапку из лапок соболя. Дочь Караты-хана, увидав Яланаша, опустилась на оба колена и взяла его за правую руку. Тут стали справлять той: в игры играть, мясо есть, араку пить. Семь дней веселились во дворце у Караты-хана.

На восьмой день оседлали коней, едут в гости к Яланашу. А лиса бежит впереди и кричит:

– Эй, люди! Караты-хан едет. Сейчас же скот колите, собольи шкурки тащите!

Взбежала лиса на скалистую гору, к золотому дворцу хана змей:

– Эй, змеи! Караты-хан едет, всех вас сейчас убьет!

Змеи выползли из золотых постелей, из серебряных щелей.

– Что нам делать? Как спастись?

– Идите за мной, – протявкала лиса. – Я вас всех хорошо спрячу.

И лиса побежала на скошенный луг. Змеи поползли за ней.

Посреди луга стоял высокий стог.

– Лезьте все в этот стог! – приказала лиса.

Ядовитые змеи, шурша, заползли в сено. Стог шипел от них, как масло в чугуне.

– Эй вы, тише там! – приказала лиса. – Караты-хан услышит.

И тут лиса стукнула огнивом о кремень, искра упала в сено. Стог вспыхнул, и змеи сгорели. Теперь лиса побежала навстречу Яланашу. А Яланаш уже подъезжал к своему ветхому аилу.

– Ой, Ял апаш! – крикнула лиса. – До чего же ты пьян, сынок! В свой золотой дворец дорогу позабыл. Зачем ты ведешь великого хана в этот грязный шалаш? Поверни лошадь направо.

Яланаш послушал лису и приехал в золотой дворец. Сам Караты-хан такого богатства еще не видывал. Его дочь чуть не ослепла от блеска.

А лиса улыбнулась Яланашу, сказала ему: «Якши болсын! Будь здоров!» – и убежала в лес. Больше эту лису никто не видел. Успел Яланаш накормить ее или нет, тоже неизвестно.