Текст книги "Дамы убивают кавалеров"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Тетка снисходительно усмехнулась – в том числе в адрес Петиных телочек:

– Я, понимаете ли, женщина несовременная. Одалживаться не люблю.

– Четырнадцать, красное! – сообщил крупье.

Дамочка прихватила за один раз еще свыше восьми сотен гринов. Вот это везение! Босса почему-то безумно потянуло к этой козе – в принципе не молодой и не слишком красивой. Он любил удачу – во всех ее проявлениях. И – тянулся к ней. Удача его возбуждала.

Петя ухмыльнулся, спросил:

– Ну и что? Сейчас тоже ставила по своей вероятности-хреноятности?

Женщина охотно ответила:

– В принципе, да. – Понизила голос и почти сексуально спросила: – Объяснить?

Волосатый мужчина из-за ее спины подкрался поближе и тоже внимательно слушал. Петины телочки скуксили рожи. Они охотно вцепились бы дамочке в волосы. Но Петр не любил, когда его напрягают. Тем более – скандалят. Поэтому Белянке со Смуглянкой оставалось только вызывающе позевывать. А дамочка – нимало не смущаясь ни их, ни крупье, ни супервайзера, ни Петю, ни мужика за спиной – сообщила хорошо поставленным голосом:

– Посмотрим на электронное табло. Обратим внимание также на то, в какую часть круга бросает шарик крупье. Так вот, в этот раз дилер бросал шарик с цифры «пять». А в предыдущий раз – это случилось за десять игр до нынешней – после пятерки выиграла цифра «тридцать один».

Красотка сделала паузу, проверила реакцию. Ее заинтересованно слушали. Петр при этом ухмылялся, его девки скептически морщили носы и ни черта не понимали, а крупье с супервайзером внимали хмуро-заинтересованно.

– Обычно один и тот же дилер, – продолжила лекцию холеная дамочка, – бросает шарик примерно с одинаковой силой. И в этот раз он снова швырял с пятерки. Значит, есть шанс, что шарик снова остановится около цифры «тридцать один». Посмотрим на круг рулетки. В районе числа «тридцать один» расположены также «двадцать два», «девять» и «четырнадцать». Когда господин дилер сейчас бросил шарик с цифры «пять», – дама благосклонно кивнула крупье (тот недопустимо задерживал игру и, развесив уши, слушал импровизированную лекцию), – я поставила именно на те цифры, что расположены вокруг прошлого его попадания. А именно: «тридцать один», «девять», «двадцать два» и «четырнадцать». Раз он после пятерки лупит именно в тот район – значит, думаю, поставлю-ка туда и я... – Телка сделала паузу, лукаво подмигнула Петру, чуть приблизилась к нему и прошептала: – Вот вам и вероятность-хреноятность!

Сразу же после импровизированной лекции супервайзер моментально сменил крупье. Тот ушел поникший. Петя, набычившись, молчал. Смугляночка с Беляночкой придвинулись к нему – как бы желая своими телами защитить от непрошеной гостьи свою собственность. Петя не все понял из того, о чем вещала телка. Однако почувствовал, что она, без сомнения, самая головастая баба из числа тех, что он встречал в казино. И, может, вообще где бы то ни было. И поэтому – а главное, потому, что ей везло, – он вдруг дико захотел ее. Даже обычно вялый дружок (над которым частенько трудились поочередно ротиками Смуглянка с Белянкой) вдруг чуть не выпрыгнул из штанов. Петя потянул лапу к незнакомке. Дамочка легко отстранилась. Тогда он туповато спросил:

– И много у тебя способов надирать казино?

– Мы с тобой брудершафт не пили, – ласково ответила дамочка. И добавила многозначительно: – Пока не пили. Но еще об одном способе надрать казино я, так и быть, расскажу. Он таков: выиграл – и сразу уходи.

Она быстро поднялась.

Смуглянка и Белянкой не смогли скрыть своей радости.

Волосатый мужик за спиной дамочки тоже оживился.

– Подожди, – буркнул босс в сторону тетки. – Пошли похаваем.

Его модельки скривились. А орангутанг за спиной женщины нахально просипел:

– Между прочим, девушка со мной.

Она дернула плечиком. Сначала обратилась к своему вроде бы спутнику:

– Я – не с вами. Я – сама по себе. – Потом обернулась к боссу: – Хавать? – протянула чуть презрительно. Улыбнулась и мило добавила: – Спасибо, сыта.

Быстро отвернулась и сделала один шаг прочь от стола.

Петр почти крикнул:

– В Монте-Карло полетишь? Со мной? На неделю?

Телка бросила на него благосклонный взгляд через плечо. Промурлыкала:

– С незнакомыми людьми я не езжу даже в булочную. Но... Вот если вы оставите мне свою визитку...

– Колька, визитки! – крикнул босс охраннику.

А Смуглянка воровато выскочила из зала.

«Сейчас вызнает, на чем я приехала, и проколет мне колесо!» – весело подумала Даша.

Дебют ей явно удался.

Катя Калашникова.В то же самое время

Катя Калашникова впервые в жизни возненавидела свой возраст.

Еще вчера тридцать два года казались ей в самый раз. Уже не юность, но и до старости далеко. Самый сок. И любой мужчина (кроме безнадежно тупых) понимает: вот она, настоящая женщина. У нее уже есть статус, жизненный опыт, уверенность в себе. А лицо – еще молодо, фигура – стройна, волосы – густы и блестящи.

Катя снисходительно поглядывала на глупышек студенток. Среди девчонок имеется, признаться, немало весьма симпатичных. Но, боже, что эти дурочки с собой творят! Кладут на веки сиреневые тени, носят бесформенные штаны, красят шевелюру в зеленый или синий цвет... И потом еще злятся, что парни-однокурсники от них шарахаются, а цветы дарят – своей любимой «преподше» Екатерине Сергеевне Калашниковой.

Да, есть за что ценить тридцатилетний возраст! Метания юности и эксперименты над собой позади. Ты уже худо-бедно знаешь людей. И немного – самое себя. Одеваешься стильно, красишься строго. Ты вряд ли потонешь в безумной любви или зависнешь на круглосуточной вечеринке.

«Зрелым женщинам жить легче», – еще вчера полагала Катя.

Еще вчера она – любила себя. И – ценила.

А сегодня Катя отчаянно думала: «Ну почему мне уже далеко не двадцать лет?!»

Она впервые обнаружила у своего тридцатилетнего возраста существенный минус.

Катя вспоминала, как в двадцать лет она могла за пару ночей подготовиться к экзамену по кошмарным «основам структурной лингвистики». Как за три дня проходила семестровый курс литературы эпохи Возрождения. Да что там литература! Когда понадобилось сдавать экзамен перед неожиданно свалившейся на нее поездкой в Сорбонну, она за неделю умудрилась освоить непростую французскую грамматику. Выучила сотни неправильных глаголов. Расширила словарный запас – на пятьсот слов! Запомнила наизусть двадцать стихов Верлена!

Сейчас же подвиги студенческой и аспирантской юности казались ей подлинными подвигами Геракла.

Калашникова понимала: ей не справиться с той задачей, которую она добровольно на себя возложила. И теперь Катя в отчаянии перелистывала свои тетради. Бесполезно! Все изученное смешалось в бестолковую кашу. «Если бы мне надо было не учить, а анализировать, делать выводы! – отчаянно думала Калашникова. – Но мне же нужно просто запоминать. Зубрить. Долбить».

Она честно «долбила». И понимала, что это – бесполезно.

Все старания окажутся напрасными, если она не придумает чего-то кардинального. Срочно не придумает.

Катя позвонила знакомому психоаналитику. С трудом выдержала обязательный трехминутный треп о политике и погоде и нетерпеливо спросила:

– Мне нужно за очень короткий срок усвоить большой объем информации. А память уже, увы, не та. Подводит. Запоминаю, но – медленно. Есть способы?..

Доктор ее расстроил.

Способы улучшить память, безусловно, имелись. Врач посоветовал медикаменты, специальные тренинги, сеансы гипноза. Но даже самые новомодные лекарства «для памяти» оказались не рассчитаны на экстремальную ситуацию.

– Самое лучшее – это добрые, хорошо проверенные средства, – весомо проговорил на прощание доктор. – Ну, к примеру, ноотропил. Начинайте принимать ноотропил прямо сегодня. По две таблетки четыре раза в день. Через пару недель заметите явное улучшение, – посоветовал доктор.

«Через пару недель мои знания, похоже, никому не понадобятся», – подумала Катя.

Оставалось попробовать еще один, радикальный способ.

Катя позвонила коллеге, профессору Бахтиярову.

Анвар Шойвович Бахтияров, языковед, балагур и любимец всей кафедры, внимательно ее выслушал.

– Я очень сочувствую вам и вашей семье, – мягко сказал он. – И идея мне ваша в принципе нравится. – Бахтияров помедлил.

– Но есть у меня хоть какие-то шансы? – робко спросила Катя.

Профессор задумался.

– Вы уже занимались? – спросил он.

– Немного. Несколько дней.

– И сколько у вас еще времени?

– Точно не знаю. Но тоже немного.

– Недели, дни?

– Скорее дни.

– Тогда бесполезно, – мгновенно отреагировал профессор.

Катя непроизвольно всхлипнула.

– Хорошо, приезжайте, – обреченно сказал Бахтияров.

Профессор Бахтияров ее не встречал. Дверь открыла горничная. Восточного вида. Смуглая, черноглазая. Худая, платье до полу, губы поджаты, взгляд неприветливый.

Катя вежливо поздоровалась. Женщина хмуро взглянула на нее. Ее глаза царапнули обнаженные Катины коленки.

– Профессор у себя? – поинтересовалась Калашникова.

Горничная неприязненно пробормотала по-русски:

– Не понимаю.

Катя удивилась. Бахтияров как-то рассказывал, что его прислуга живет в Москве уже лет десять, «чертовски мила и абсолютно незаменима».

Катя улыбнулась странной женщине и сочувственно спросила:

– Как же вы в магазины-то ходите, если по-русски не говорите?

Горничная буркнула что-то невразумительное, но – немного знакомое. Катя напрягла измученную за последние сутки память и вспомнила: это словечко она уже слышала. Дурацкое такое слово, почти без гласных.

Оказалось, горничная пытается ей хамить.

Катя ответила по-русски:

– Сами вы развратница.

Женщина изумленно взглянула на нее и неожиданно улыбнулась.

– Профессор – в зале, – свободно сказала она по-русски.

Катя распахнула дверь в гостиную. Бахтияров восседал в кресле, спиной ко входу. На Катины шаги он не обернулся. Читал внушительную, с золотым тиснением книгу явно девятнадцатого века издания.

«А на факультете – всегда улыбается, бежит к ручке прикладываться», – подумала Катя. И несколько обиженно произнесла:

– Здравствуйте, Анвар Шойвович.

Профессор обернулся. Неулыбчиво взглянул на нее. Выстрелил короткой, гортанной фразой.

Катя нахмурилась. Она разобрала слово «почтение», но смысла реплики не поняла.

Бахтияров внимательно разглядывал ее. Повторил ту же фразу – только гораздо медленнее. Катя мучительно переводила: «Женщины. Обязаны. Биться? Бить? Нет, стучать. Выдавать? А, наверно, проявлять почтение».

Странная шутка.

Но Катя решила принять игру профессора. Она пожала плечами. Вышла из комнаты. Несколько громче, чем следовало, захлопнула за собой дверь. Потом постучала. Услышала бахтияровский голос – уже по-русски: «Войдите».

Во второй раз вошла в гостиную. И – увидела, что Анвар Шойвович встречает ее у двери, широко улыбается, тянется целовать ручку.

– Странные у вас шутки, – холодно сказала Катя вместо приветствия.

Профессор ничуть не смутился. Весело ответил:

– Екатерина Сергеевна, милая! Вы же сами меня об этом просили!

Катя все еще сердилась:

– Мне кажется, я просила вас не об этом!

Профессор провел ее к креслу. Усадил. Сам устроился напротив. Его глаза смотрели строго. «Как на экзамене, – подумала Катя. – Помнится, лет десять назад я сдавала ему языкознание. И еле тогда вытянула на четверку».

– Екатерина Сергеевна, – обратился к ней Бахтияров, – вынужден вас расстроить. Я не смогу выполнить вашу просьбу.

– Но по телефону вы говорили, – перебила Катя.

– Я не учел двух вещей, – оборвал ее профессор. – Во-первых, вы – женщина скорее даже не русского, а европейского склада. Вы, наверное, понимаете, что я имею в виду? Ум, независимость, самостоятельность... А кроме того, вы, что немаловажно, – женщина успешная.

– Что в том плохого? – пожала плечами Катя.

Профессор продолжил:

– Были бы вы студенткой, я еще мог бы попробовать. Но вы – преподаватель. Кандидат наук, доцент.

– Вы считаете, что в тридцать лет (Катя таки убавила себе два «лишних» года) учиться уже бесполезно?

– Ваши годы тут ни при чем, – отмахнулся профессор. И продолжил: – Я просто понял, что не могу требовать от вас безоговорочного послушания. А без этого у нас с вами ничего не получится. – Он сбавил резкие нотки в голосе: – Катенька, я же видел, как вы обиделись. Обиделись – из-за мелочи, ерунды, рабочего момента. Из-за того, что я попросил вас не входить в мой кабинет без моего разрешения.

Катя пробурчала:

– Да уж, вашу шутку я не оценила. Я, даже когда на ученый совет прихожу, обычно не стучусь.

Профессор горячо возразил:

– В этом-то и проблема! Я ведь с вами вовсе не шутил! Для хозарской женщины такое поведение – это норма, понимаете? Она просто не умеет вести себя по-другому!

– Я разве просила обучить меня нормам хозарского поведения? – сказала Катя в пространство.

– А без этого вы хозар не поймете! – быстро ответил профессор. – Вам нужно научиться быть, как они. Чувствовать, как они. Думать, как они. Поступать, как они...

Катя молчала. Переваривала услышанное. Представила, что ежевечерне стучится в собственную гостиную, где перед телевизором вальяжно раскинулся Синичкин. И Павел милостиво решает – разрешить ей войти или нет. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток – и друг друга им не понять. Так, кажется, у Киплинга?

Катя серьезно спросила:

– А всему этому, восточному стилю, – можно выучиться?

Профессор скептически взглянул на нее. Проговорил:

– Вам – наверное, нет. Извините, конечно, Екатерина Сергеевна, но в вас – слишком много гордыни. Снобизма. Самоуверенности.

– Ладно, хватит, – невежливо перебила его Калашникова. – Я согласна забыть. Забыть обо всем. Диплом, кандидатское удостоверение и водительские права спрячу. Я – простая хозарская женщина. Я живу в хижине, дою коз, жарю лепешки.

– Живут хозары не в хижинах, а в мазанках. Коз не разводят. А лепешки – пекут, а не жарят, – серьезно возразил Бахтияров.

Катя взглянула ему в глаза:

– Анвар Шойвович, миленький! Вы правда не шутите? Не издеваетесь надо мной?

Профессор вздохнул:

– Катя, я весь день думал над вашей просьбой. И понял, что есть только один способ решить вашу проблему.

– Какой же? – нетерпеливо спросила она.

– Вам придется сломать себя. Полностью подчиниться мне. Делать только то, что я скажу. Да что там! Вам придется даже русский язык забыть!

– А получится? – неуверенно спросила Катя.

– Это уж – как будете стараться, – заключил профессор.

– Хорошо. Я готова, – решительно сказала Калашникова.

– Вы уверены? – пристально взглянул на нее профессор.

Она выдержала его взгляд:

– Уверена.

Профессор подобрался.

– Тогда устраивайтесь. Жить будете в малом кабинете. Заниматься – по двадцать часов в сутки. Выполнять – все, что скажу. Ослушаетесь – ваше право, сразу попрошу на выход. Придется готовить, убирать, помогать Альмире – горничной. Вы все еще уверены, что вам все это нужно?

Катя слегка опешила. Жить у профессора? Убирать и готовить? Хотя... он, наверно, знает, что говорит. И приставать к ней вряд ли будет. А работать она готова хоть круглые сутки.

Калашникова улыбнулась и честно призналась:

– Готовить пищу я не умею.

– Придется научиться, – вздохнул профессор. И озорно подмигнул ей: – Хотя бы в одном направлении мы будем работать с нуля. Без поправки на ваш жизненный опыт – богатый, неоценимый, однако сейчас, увы, совершенно ненужный.

* * *

Ленчик встал, как всегда в каникулы, в час дня.

Если ночь насквозь просидишь за компом, то такое время для пробуждения – в самый раз.

По тишине, царящей в квартире, понял, что дома он опять один. Маманя, Дарья-свет-Сергеевна, снова куда-то усиповала. Она после аварии на перекрестке прям будто с цепи сорвалась: носится где-то – целыми днями и вечерами. Похорошевшая, в обновках. Возвращается за полночь. Пахнет от нее духами и коньяком. Влюбилась она, что ли, в чурку какого-то? Вот будет потеха. Его отчим – Чурбан Чурбаныч. Разрешите познакомиться. Добрый вечер!..

Или, может, маманя решила дядю Пашу у тети Кати отбить? Вон и тетка, и Павел Синичкин тоже у них не появляются, не звонят. А что, круто!

Дядя Павел, конечно, ничего. Весь такой из себя мачо. По нему сразу видно: он и в морду любому бандюгану съездит. Да хоть бы и троим бандюганам. А не получится в морду – из пистолета замочит. Уж он-то, если б в чурок на перекрестке въехал, смог бы с ними разобраться. Легко!.. Прямо на месте.

Зато мозгов у этого дяди Паши, прямо скажем, маловато. Только глаза таращит. Изображает «дедуктивный метод» да «оперативное чутье». А в черепке нейронов, сразу видно, раз-два да обчелся.

Уж до таких приколов, как они с Машкой, он бы сроду не додумался. А додумался бы – ни фига б не сделал. На гашетку нажать у него, наверно, ума б хватило. А вот компьютер включить – это вряд ли.

Ладно, хватит рефлектировать. Пора бы чего-нибудь и захавать. Кишки за ночь аж в калачи свернулись.

Ленчик лениво встал с постели. Набросил халат. Прибрел на кухню. На столе лежала записка. Ленька прочитал ее и сморщился, будто лимон съел. Записка была от мамы. Она гласила:

Ленечка, пожалуйста, кушай:

1. Завтрак: разогрей обязательно кашу. Есть йогурт, творожок, колбаска.

2. Обед: я сварила щи – ешь обязательно!!! Слово «обязательно» подчеркнуто тремя чертами. На второе – разогрей себе в СВЧ котлетки с макаронами.

Целую, буду звонить. Мама.

Ленчик вздохнул. Каши решительно не хотелось. Поднял крышку у кастрюльки. Ф-фу, действительно каша, да еще манная! Отвратный с детства вкус.

Чтобы отдалить момент умывания и поедания неизбежной каши, Ленчик вышел на балкон. Микрорайон простирался под ним с высоты восьмого этажа – большой и унылый, как весь предстоящий день. Серый, как манная каша.

Манюня, боевая подруга, отчалила вчера с предками в Турцию. Уезжала со слезами. Плакала и целовала Ленчика. Да что толку. Все равно ведь уехала. Сидит сейчас там, наверное, у бассейна, пьет кампари. Родичи у Машки богатенькие. А ему после аварии с чучмеками – торчать тут, в столице нашей Родины, куковать да цедить «Останкинское»...

На балконе, однако, припекало. Солнце горело вовсю. По двору куда-то лениво ползли две полузнакомые мучачи. Лизали мороженое. С высоты восьмого этажа это выглядело очень эротично. У Леньки даже рейтинг слегка приподнялся. Дурацкий юношеский организм! Ведь он, то есть организм, любит – кого? Машку? Машку. А чего ж тогда на посторонних телок отвлекается?

«Какого вообще-то «хэ» я здесь сидю?» – спросил сам себя Ленчик. И сам же себе ответил: – «А «хэ» меня «зэ»!.. Что я, кашку собираюсь кушать? Манную? Не дождетесь!.. Чего бы мне не протащиться до шопа?.. Куплю себе айс-крима, пиццу, пивка. Может, смитингуюсь с кем...»

Сказано идти до шопа – значит, до шопа.

Ленчик надел кроссовки «ди-си», шорты «конверс», майку «адидас», панамку, однако, тоже «адидас». Очень правильный в текущем сезоне прикид.

Взял баблос, ключи, захлопнул дверь.

Он даже не подозревал, что покидает квартиру надолго – а может быть, навсегда.

* * *

Ленчик не дочапал даже до магазина.

В одном месте тропинка, проложенная нетерпеливыми прохожими к лабазу, проходила в обход асфальта, под деревьями. Когда Леня шкандыбал мимо кустов, те мощно зашелестели – словно конь в них пробирался. Ленчик стал оборачиваться на шорох и в то же мгновение получил тяжелый удар сзади по голове.

Сознания он не потерял, однако руки-ноги ослабели. В голове зазвенело-закружилось. Чья-то очень сильная, отвратительно пахнущая рука твердо залепила ему рот. Другая чужая сила заломила его руки далеко за спину. Что-то железное и остро жмущее вдруг щелкнуло и застегнулось на запястьях. Ленька почувствовал, как его волокут через кусты.

Затем последовал еще один удар по голове, и он стал отключаться. Кажется, какой-то голос внутри его тоскливо произнес: «Ну все, вот тебе и трындец». Последнее, что успел отметить Ленчик гаснущим сознанием: его складывают пополам и заталкивают в темный багажник автомобиля.

Никто, ни один человек – пенсионер, ребенок или домохозяйка, – из окрестных домов не успел заметить, как двое лиц кавказской национальности грузят в багажник «Жигулей» скрюченного, модно одетого парня.

Кавказцы дружно уселись в машину. Хлопнули дверьми. Мотор взревел, и авто резко взяло с места.

Спустя три минуты оно уже смешалось с потоком машин, текущим по Казанскому шоссе.

* * *

Ленчик пришел в себя от того, что кто-то лил ему на голову ледяную воду. Он задрожал, дернулся и пришел в себя.

Он сидел на полу, прислонившись к стене. К чужой стене. В чужой квартире. Левая рука его была пристегнута к батарее наручником. Он дернул ею – в запястье вонзился металл. Правая рука осталась свободной. Он защитился ею от ледяного потока. Холодный душ прекратился.

Над ним наклонился душман. От него резко разило немытым телом. Он заглянул прямо в зрачки Ленчику. Тот испуганно отвел глаза.

Черный человек лениво шлепнул Леню рукой по лицу. Сперва по правой щеке, потом по левой.

– А, ачнулся, малъщик, – без выражения сказал дух.

Леня украдкой осмотрел комнату. В ней отсутствовала мебель. Старые обои. На окнах – наглухо задернутые веселенькие занавески. В квартире, вне комнаты, чувствовалось присутствие еще одного человека: с кухни доносились шелест и шаги.

– Ну, малъщик, – сказал душман, – ты думаешь, ты умный? Ты играть с нами хотел? Казаки-разбойники играть?

– А в чем дело? – пискнул Леня.

– Это взрослые дела, – продолжал кавказец, не обращая внимания на его реплику. – Здесь игры-игрушки не играют. Поэтому знаешь, что с тобой будет? Хочешь знать, а?

Леня не ответил, и тогда лицо душмана расплылось в довольной белозубой улыбке.

– Сначала мы тебя, хомячок, отшампурим. В рот брать тоже будишш. На колхоз тебя, харек, пустим. Тебе будет немножко больна, но, наверно, понравит-тца...

Ленчик с ужасом закрыл глаза.

– Потом мы тебе, барашек, – с видимым удовольствием продолжал черный, – будем пальцы рубить. Один час – минус один палец. Хочешь?

То, что говорил кавказец, было настолько страшно, что Леня только молча, в ужасе, затряс головой.

– Нэ хочеш-ш... – загоготал хозарин. – Но потом, когда у тебя, малъщик, пальцы кончатся, мы тебе двадцать первый палец отрэжем... Ты девок-то уже барал? А? Малчишш? Не-эт?.. Малъщик ты, значит... Хафиз, он малъщик!.. – крикнул хозарин куда-то на кухню.

Оттуда ответили по-восточному. Хозарин захохотал.

– Ладно, малъщик, – сказал дух, – мы тебя пока не тронем.

Черный человек потрепал Ленчика по плечу – тот в страхе дернулся.

– Может, дэнег за тебя дадут... За целого, невиридимого обычно больше денег дадут... За цэлку вообще всегда больше денег дают... Но ты пока нас слушаться будешш – понял, малъщик?

Леня согласно затряс головой: так мелко-мелко и быстро-быстро, что самому стало противно.

– Ха-ра-шо, – проговорил душман. – Поэтому сичас ты с самого начала все расскажещ, что натворил.

– А что я натворил? – сухим ртом пролепетал Ленчик.

– Не серди меня, – тихо сказал черный человек и, не меняя позы и выражения лица, больно ударил Леню в глаз.

Тот отшатнулся, голова ударилась о стену. От двойного удара – в лицо кулаком, о стену затылком – перед глазами все поплыло.

– Ты сам знаешь, что ты натворил. Сам знаешш, про что ты сам сичас должен рассказать.

– Хорошо. Хорошо, – пролепетал Ленчик. – Только... Только дайте мне воды... И... И... Я хочу пописать... – жалобно, неожиданно для себя вдруг добавил он.

Душман загоготал и что-то по-восточному крикнул в кухню напарнику. Тот, невидимый, тоже громко заржал.

Это было очень противно: когда над тобой смеются, а ты не знаешь почему.

Кавказец достал из кармана спортивных штанов ключик и отстегнул Ленчика от батареи.

– Иди, – сказал он. – Писяй.

Когда Ленька вышел из комнаты, он бросил взгляд в сторону кухни. Второго хачика не было видно. Однако занавески на кухне отсутствовали, и Ленчик пару мгновений смог видеть то, что находится за окном.

Квартира располагалась невысоко – не выше второго, максимум третьего этажа. Стены дома – кирпичные, а заоконный городской пейзаж показался странно знакомым. «Где же я это видел?» – мучительно задумался Леня.

Он вошел в туалет. Хачик дверь не закрывал, торчал за спиной, ухмылялся.

На обратном пути в комнату Леня снова посмотрел в сторону окна. Правда, что-то знакомое. Где-то он все, что за окном, уже видел. Или у него дежа вю? Говоря по-русски – глюк?

Восточный человек проводил его в комнату, на то же самое место в углу. Леня уселся у батареи. Кавказец пристегнул его запястье к трубе. Затем он сходил на кухню. Вернулся с ковшиком с водой в одной руке. И с видеокамерой – в другой.

Подал ковшик Ленчику. Тот жадно выпил.

– Сейчас ты все расскажешь, – сказал душман. – Все, что творил последнее время. И нам здесь расскажешь. И камере – расскажешь. Для мамы своей расскажешь... Понял, пуфик, да?.. Или не понял? Будешь в камеру говорить? С мамой своей говорить? Да, хомячок?

Леня быстро-быстро закивал согласно головой.

Павел Синичкин.Спустя двенадцать часов

Меня разбудил телефонный звонок.

Звонила Катя.

Ее голос звучал сухо:

– Ленчик пропал.

Я глянул на часы: половина второго ночи.

– Ты у Даши? – спросил я.

– Естественно.

– Почему вы думаете, что он пропал?

– Его нет с самого утра. А он никуда даже выходить не собирался!

– Вы всем его друзьям звонили?.. Девушке его?..

– Да. Его нигде нет. Ни у кого. И никто не знает, где он.

– Я сейчас приеду.

Я положил трубку.

За время разговора я уже успел натянуть трусы и рубашку.

* * *

И Катя, и особенно Даша являли собой печальное зрелище. Даша бродила по комнатам своей маленькой квартирки. Время от времени подходила к одному из окон. Распахивала створку и бесцельно вглядывалась вниз, во двор, в темноту. Катя уже принялась обзванивать больницы. Отчего-то мне казалось, что данная акция бесполезна, но я не стал ее останавливать.

Шел третий час ночи. Что мне оставалось делать в этой компании? Только пить крепкий чай и ждать. Оперативное чутье отчего-то подсказывало мне: нам есть чего ждать.

Предчувствия меня не обманули. В половине третьего в глухой напряженной квартире грянул телефонный звонок. Несмотря на то что ближе всех к трубке находились мы с Катей, первой к ней, через все комнаты, подлетела Даша.

– Да?! Да?! – прокричала взволнованная мама. – Ленчик, это ты?!

Пауза. По перекошенному лицу Дарьи стало очевидно, что звонит совсем не Леня.

– Какого вам «мужчину»? – строго переспросила в трубку Даша. – Зачем?! – еще строже спросила она. – Что вы хотите ему сказать?! – На глазах у нее выступили слезы. И она с нескрываемым ужасом на лице протянула мне трубку. – Какой-то хачик... – прошептала она. – Хочет говорить с тобой...

– Слушаю, – бросил я в трубку.

Обе женщины, и Даша и Катя, напряженно прислушивались к каждому моему слову.

– Па-авэл, – проговорил в телефоне неторопливый голос с хозарским акцентом, – здравствуй, дорогой, как поживаешш?..

Голос показался мне совершенно незнакомым.

– Что тебе надо? – грубо спросил я.

– Спроси лучше, что тебе от меня надо.

Смешок. Зависла пауза. В трубке – лишь шипенье, посвистывание эфира. Звонили, очевидно, по сотовому аппарату.

– Ну, и что мне, ты считаешь, от тебя надо? – прервал я паузу.

– Твой малъщик у нас.

– Какого черта! – воскликнул я.

– Не надо горячиться. Не надо кричать. Он тебе сам все объяснит.

– Как «объяснит»?

– Сейчас спускайся. Внизу откроешь свой почтовый ящик.

Чучмек немедленно дал отбой. Я положил трубку.

– Что?! – одновременно бросились ко мне две сестры: мать Ленчика и его тетка.

– Пока ничего не ясно, – пробормотал я. Отвел глаза и добавил: – Но, кажется, Леню похитили хозары.

Даша вскрикнула и закрыла лицо руками. Катя изо всех сил замотала головой, словно бы пыталась стряхнуть с себя ужасное известие.

– Дай мне ключ от почтового ящика, – спокойным, ровным тоном обратился я к Даше.

* * *

Видеокассета микроформата «Сони» покоилась в Дашином почтовом ящике безо всякого конверта. Я осторожно взял ее носовым платком. Может, похитители или курьер неосторожно оставили на ней отпечатки пальцев. Поднявшись в Дашину квартиру, я осмотрел подарок. Нет, видимо, перед тем как бросить в ящик, кассету тщательно протерли.

Сестры смотрели на меня с испугом и ожиданием.

– Даша, принеси видеокамеру и провода, – ласково скомандовал я.

Дарья очнулась от ступора и покорно принесла требуемое.

– Я не знаю, как подключать, – растерянно сказала она. Казалось, вот-вот она снова расплачется.

Я отобрал у нее камеру, провода. Подключил камеру к телевизору. Сестры молча расположились на диване напротив. Они удрученно молчали. Катя ласково обнимала Дашу за плечо. Даша крепко, до белизны, сжала губы. Я нажал на «Play». Присел на диван рядом с женщинами.

На экране появился Ленчик. Он сидел на полу в чужой зачуханной квартире. Левая рука пристегнута наручниками к батарее. Ленчик выглядел истерзанным. Губы разбиты. Под глазом кровоподтек. Даша не сдержалась, ахнула. Глаза ее наполнились слезами.

Цифры внизу экрана показывали уже прошедший, вчерашний день, пятнадцать часов пять минут.

Леня на экране растерянно посмотрел куда-то в сторону от камеры. Оттуда, куда он смотрел, донесся окрик с хозарским акцентом: «В камеру говори!» Ленчик послушно уставился в камеру, облизнул губы и начал:

– Дорогие мама и тетя... Простите меня, это я во всем виноват... – Пауза. – Все началось после того, как меня избили на дороге хачики... – Он бросил робкий взгляд в сторону оператора и поспешно поправился: – ...люди с Кавказа, я захотел отомстить им. Мне никто не помогал, я все сделал сам.

Он помолчал, перевел дыхание, затем продолжил:

– Сначала я выпустил змей на Косинском рынке. Я знал, что рынок контролирует один из хозар...

– Не говори про это! – резко, как бич, ударил из-за кадра голос с хозарским акцентом.

– Хорошо, – послушно и поспешно сказал Ленчик и облизнул губы. – Я достал неядовитых змей. Ужей. Я выпустил их из сумки... Я хотел, чтобы там возникла паника. Я хотел распугать покупателей и тем самым отомстить... Отомстить моим обидчикам...

Даша ахнула. Катя еще сильней сжала ее плечо. Конечно, мы слышали о происшествии на Косинском рынке. Но никто из нас даже представить себе не мог, что оно – дело рук Дашиного сына.

– Затем я, – монотонно продолжил Ленчик на экране телевизора, – проник на территорию автосервиса «Шумахер» и добавил специальной краски в ту, что использовалась для покраски автомобилей. Моя краска выглядела как черная, однако на свету она меняла цвет и превращалась в зеленую... Таким образом, – юноша не сумел сдержать улыбки, – я испортил три автомобиля из числа тех, что принадлежали... – Он бросил затравленный взгляд в сторону своих тюремщиков и закончил иначе, чем намеревался: – ...что принадлежали хорошим людям.

– Черт! Вот Робин Гуд! – не удержалась от реплики Катя. В ее словах послышалось одновременно и осуждение, и восхищение. Даша метнула на сестру уничтожающий взгляд.