Текст книги "Сердце бога"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Товарищи офицеры! – скомандовал генерал, не протянув Владику руку. Все молодые летчики охотно встали, громыхнули крышками парт. – Представляю вам инженера с завода, который создает технику, на которой вам придется работать. Его зовут… – генерал вопросительно повернулся к молодому человеку.

– Иноземцев Владислав, – представился он и добавил: – Дмитриевич.

Если бы Владик не был настолько поглощен новой для него ситуацией – предстоящей лекцией перед молодыми военными, он бы заметил, как в момент, когда он представился, дрогнуло лицо генерала и насколько внимательней стали глаза, рассматривающие его.

«Не может быть! – подумал Провотворов. – Иноземцев?! Муж?! А почему бы и нет, спрашивается? Они с ним в одном КБ работают, Галя говорила. Господи, кто он такой? Мозгляк, мальчишка, стиляга! Ишь, белая рубашечка, галстучек-шнурочек. Щенок! Я в его годы уже сотни часов налетал, из горящего самолета дважды прыгал, эскадрильей командовал. Мне орден Красного Знамени перед строем полка вручали! А этот? Пижон! И Галя выбрала его?! Да я его без хлеба скушаю!»

Эти мысли пронеслись вихрем, и Провотворов промолвил:

– Вы, товарищ инженер, начинайте свою лекцию, занимайте место у доски, вам дается два академических часа с перекуром пять минут. Товарищи офицеры, без команды передаю слово товарищу Иноземцеву.

И генерал – красивый, седовласый, стройный, прямой – вышел из класса.

– Садитесь, товарищи, – проговорил Владик. Громыхнули крышки парт, летчики дружно уселись. Двадцать пар глаз с любопытством его рассматривали. А он ничуть не волновался – не одну ведь лекцию прочитал в стратосферном кружке в институте. И по школам, близлежащим к вузу, много раз открытые уроки проводил. А главное, разве могли сравниться переживания из-за лекции двум десяткам молодых офицеров с его сегодняшним волнением за Галю и будущего наследника, которое бушевало в груди! Своими обостренными чувствами он видел и запоминал открытые, умные, выжидательные лица летчиков. Сразу бросилось в глаза, какие они все без исключения маленького роста и худенькие. Намного ниже его, хотя и он не богатырь. Но эти были, как специально, ростом с его Галю, а кое-кто даже меньше. Их специально отбирали поменьше габаритами, сообразил Владик, чтобы лишней массой «Восток» не перегрузить.

– Товарищи офицеры, – начал он, – я хотел бы вам рассказать, как будет происходить ваш полет на создаваемом нами изделии и какие возможны в ходе его осуществления трудности и препятствия, которые вам придется преодолеть. Итак, начнем. Первый этап полета – это вывод космолета, которым вы будете управлять (он решил придерживаться терминологии Феофанова, а не Королева: космолет, а не космический корабль), на орбиту вокруг Земли. – Он нарисовал на доске мелком шар – Землю, палочку-ракету и пунктир – ее путь от старта до орбиты. Продолжил: – В ходе старта космолет и все, что находится внутри него, подвергается перегрузкам, как установлено, до четырех-пяти «же». Более того, если вдруг не сработают двигатели третьей ступени, космолет может, не выйдя на орбиту, совершить аварийную посадку по баллистической траектории, и в этом случае перегрузки могут достичь двадцати «же». – Тут он вспомнил, как Феофанов просил его быть с будущими астронавтами попроще, и пояснил: – «Же» – это ускорение свободного падения, и оно составляет в зависимости от широты местности около девяти целых и восьми десятых метра на секунду за секунду.

На лице летчика, сидевшего за второй партой, красивом и женственном, заблистала улыбка:

– Товарищ лектор! – воскликнул он с места самым невинным тоном. – Вы нам еще про дважды два четыре расскажите – вдруг мы не в курсе.

Класс грохнул. Владик покраснел и быстро понял: испытатели далеко не так просты, как кажется, и если у них, может, не хватает образования, то с мозгами и юмором все в порядке. А этот старлей наверняка неформальный лидер коллектива: весельчак, юморист, сангвиник. Такому палец в рот не клади.

– Простите, кто это сказал? – Иноземцев сделал вид, что не разглядел.

Старлей послушно встал, стукнула крышка, на его лице заблистала улыбка.

– Старший лейтенант Гагарин! – представился он.

– Я понял смысл вашего замечания, товарищ старший лейтенант, – повинился Владик, – а именно: вы совсем не дураки и люди образованные. В дальнейшем не буду делать ни вам, ни другим товарищам офицерам никаких скидок. Можете садиться.

Аудитория откликнулась одобрительным гулом и смешками.

И дальше Иноземцев продолжил лекцию безо всяких скидок, говорил как с равными. Он рассказал о том, что в связи с будущими перегрузками пилотов космолета на Земле ждут занятия на центрифуге. Пояснил, что на этапе выведения неизбежно придется столкнуться с сильнейшей вибрацией – потому следует тренироваться на вибростенде.

– Затем наступает состояние невесомости. Как человек перенесет его? Да, вы наверняка неоднократно подвергались воздействию этого состояния – в ходе полетов на истребителях, когда самолет делает бочку. Но тогда оно длится секунды. А сможет ли человек жить и работать при нулевой силе тяжести достаточно длительное время? Хотя бы час-полтора – сколько будет продолжаться один виток вокруг Земли? Мы не знаем. Да, в ближайшее время на орбиту полетят с последующим возвращением на Землю собаки и другие живые существа. Но и они не расскажут нам, что значит невесомость для живого организма. И подготовиться к ней, не покидая планеты, нельзя. Да, возможны специальные тренировки, и вас будут подвергать им – в самолетах, переоборудованных из пассажирских. Однако и в летающих лабораториях, согласно законам физики, о которых я не буду больше в этой аудитории распространяться, – Владик бросил лукавый взгляд на старлея, подковырнувшего его, тот ответил добродушной, понимающей улыбкой, – состояние невесомости не превысит трех-четырех минут. Но мы представления не имеем, как воспримет организм достаточное длительное отсутствие силы земного притяжения. Сможет ли он дышать? Принимать пищу? Не потеряет ли он полностью ориентацию в пространстве? Не станет ли невесомость и другие факторы полета непомерным, непереносимым испытанием для человеческой психики? Об этом нам сможете рассказать только вы – точнее, тот, кто полетит самым первым из вас.

– Ничего, товарищ лектор, полетаем нормально, – добродушно-успокоительно проговорил все тот же старлей. – Как учили.

И все опять оживились, засмеялись. И Владик понял, что взаимопонимание с аудиторией (и уважение к нему, лектору) – во многом благодаря улыбчивому офицеру – установлено.

Далее он стал рассказывать о других трудностях и опасностях, которые могут ждать астронавтов в ходе первого полета, например, о частичной или полной разгерметизации кабины.

– Поэтому еще на Земле необходимо понять, как и в каком объеме каждый из вас способен переносить нехватку кислорода – значит, вам предстоят тренировки в барокамере. Кроме того, возможны неполадки в работе климатической установки – следовательно, нужны испытания, как вы сможете переносить лютый холод или сильную жару. Кроме того, конструкция космолета устроена таким образом, что приземление летчика внутри него сейчас невозможно. Перед окончанием полета происходит катапультирование, и испытатель приземляется отдельно, на парашюте. Поэтому вам, товарищи, предстоит пройти мощный курс парашютной подготовки, включая прыжки ночью и на воду.

Многие из испытателей поморщились, и Владик вспомнил, как Вилен рассказывал ему, что летчики обычно очень не любят прыгать с парашютом и относятся к подобной подготовке скептически и суеверно. Наконец, Иноземцев сел на своего любимого конька.

– К чему еще вам предстоит подготовиться перед полетом? Возможно, на этапе возвращения не сработает тормозная двигательная установка. Замечу, что это единственная система космолета, которая пока не дублируется, в отличие от остальных, резервируемых дважды или даже трижды, причем обычно даже на разных физических принципах. Несмотря на высочайший уровень надежности, который присущ нашей советской технике, имеется, конечно, вероятность, что тормозная установка откажет или сработает неправильно. Но вы ни при каких обстоятельствах не должны остаться пленниками орбиты! На случай, если техника не включится согласно команде с Земли, в кабине космолета будет иметься специальная ручка («Которую придумываю я», – добавил он про себя) для ручного управления тормозной установкой. Но даже если вам вручную вдруг не удастся запустить ее, есть еще один шанс благополучного возвращения на родную планету, а именно. Траектория полета будет выбрана таким образом, что космолет в ходе облета Земли станет цепляться за атмосферу и постепенно тормозиться ею. В конце концов он все равно должен приземлиться. Нам не удалось рассчитать, – он опять подумал про себя и о себе: «Мне не удалось рассчитать, хоть я и старался изо всех сил», – в каком конкретно месте планеты космолет совершит посадку. Согласно теории вероятности, скорее всего, это будет Мировой океан. И поэтому, кстати, вам придется учиться приземляться с парашютом на воду, а затем пользоваться лодкой, которая присутствует в аварийном запасе. Но главное, товарищи! Траектория космолета будет рассчитана таким образом, что даже если ТДУ не включится, то естественным способом, цепляясь за атмосферу, космолет затормозится и приземлится в течение максимум десяти суток.

Иноземцев знал, что запасы пищи, воды, а главное, воздуха на борту «Востока» рассчитаны лишь на десять дней, больше взять не получалось из-за ограничений по весу, однако не стал говорить об этом будущим испытателям. «Можете провести до десяти суток, и точка. Хватит с них информации. Не буду я стращать их, что на одиннадцатый день пилот-испытатель неминуемо погибнет от удушья».

– Поэтому, – продолжил он, – каждый из вас пройдет испытания в так называемой сурдокамере. Это наглухо закрытое небольшое помещение, в которое не будет доноситься ни звука извне. И вы будете обязаны там пробыть в течение десяти суток в полном одиночестве, в отсутствии всякой связи с внешним миром.

– Хорошо, хоть отоспимся, – благодушно протянул все тот же старлей Гагарин.

– Надо книжек с собой взять, – озабоченно проговорил другой, чернявый красавец.

– И карандаши, – добавил рыжеволосый, с намечавшимися, несмотря на возраст, залысинами. Потом, спустя годы, Иноземцев идентифицировал тех, кто подавал тогда реплики о книгах и карандашах. Первый – космонавт-два Герман Титов, второй – человек, первым вышедший в открытый космос, – Алексей Леонов.

– А пистолет в кабине будет? – спросил вдруг кто-то.

– Позвольте узнать, а зачем вам пистолет? – осведомился Иноземцев.

– От диких зверей отстреливаться, если в тайгу приземлишься. Или в пустыню.

Остальные одобрительно зашумели.

– Я доложу о вашем пожелании руководству нашего предприятия, – молвил Владик.

Лекция закончилась, но на выходе его обступила группка любознательных молодых офицеров во главе все с тем же Гагариным. Они стали задавать вопросы о космолете – в основном умные и дельные. «Не прав Феофанов, – подумал Владик, – что гнобит будущих астронавтов. Очень разумные, любознательные и остроумные ребята. И с ними приятно общаться».

Тут в класс вошел еще один военный, тоже в форме летчика. Полковник – немолодой, огромный, бритый наголо. Один из старлеев воскликнул: «Товарищи офицеры!» – но полковник добродушно махнул рукой: «Вольно, вольно! – И представился Владиславу: – Я замполит войсковой части. Зовут меня Марокасов Николай Федорович. Вы закончили, товарищ ученый?» – «Закончил, товарищ полковник». – «Я провожу вас». – «До свидания, товарищи офицеры, – попрощался с испытателями Иноземцев. – Я уверен, что все в ваших полетах пройдет согласно заданной программе, однако, как говорили римляне, – щегольнул он, – си виз пасум, пара беллум, или хочешь мира – готовься к войне».

Его мысль немедленно подхватил самый бойкий из испытателей, Гагарин:

– Или, как говаривал наш полководец Суворов, тяжело в учении – легко в бою.

Все заулыбались: хотя и не бог весть что сказал старлей, – зато к месту, добродушно, вовремя. Иноземцев против воли подумал, что рад был бы такого парня, как этот летчик, иметь у себя в друзьях. Да и другие летуны ему понравились – современные ребята, пусть и маленько простоватые, из дальних гарнизонов, зато неглупые и яркие.

Вместе с бритым полковником они вышли из класса. Мысли о Гале, которые прежде сглаживал стресс и напряжение от лекции, подступили с новой силой. «Надо найти телефон, – подумал он. – Не может быть, чтобы здесь не было московского телефона! Я не выдержу ожидания до Подлипок, а кто его знает, есть ли автомат на станции Чкаловская.

– Товарищ полковник, извините, могу ли я откуда-либо позвонить в Москву? Срочное дело, – он не стал добавлять, что у него рожает жена, получилось бы слишком жалостливо.

– Пойдемте, – полковник резко изменил направление движения. Здешний народ Иноземцеву нравился, потому что все они были под стать Королеву: схватывали на лету и принимали решения мгновенно. Владик поспешил за Марокасовым. Тот постучал в одну из дверей, оттуда рыкнули: «Войдите», – и они оказались на пороге кабинетика, в котором за столом сидел давешний генерал и что-то быстро писал. Полковник пояснил: «Товарищу ученому срочно надо позвонить». – «Пусть звонит. – Генерал мотнул головой на приставную тумбочку, где громоздились три телефона: – Этот – прямой московский». – «Извините», – пробормотал Иноземцев и, сверяясь по бумажке, принялся набирать номер. Чувствовал он себя в высшей степени неудобно, но случай был такой, что пришлось наплевать на приличия и смущение.

Когда в трубке раздалось «Але?», Владик вполголоса пробормотал: «Скажите, как там Иноземцева Галина?» – он был поглощен собой и своими переживаниями, поэтому не заметил, как генерал, расслышав имя, слегка сбился в гладкой своей писанине и стал исподволь прислушиваться.

– Вас не слышно, – раздраженно буркнула трубка. – Говорите громче!

Сгорая от стыда, Владик повторил тоном выше:

– Иноземцева. Галина. Как она?

Послышалось шелестение бумажек, а потом размеренный голос произнес:

– Поздравляю. У вас мальчик. Пятьдесят один сантиметр рост, три восемьсот вес.

– А мать, как она?

– Состояние роженицы удовлетворительное.

– Спасибо, – пролепетал молодой человек.

– Что? – радостно гаркнул Марокасов. – Что я слышу? Прибавление в семействе?

– Так точно, – глупо расплылся Владик. – У меня сын родился. Парень.

– Ну, поздравляю, – похлопал его по плечу полковник. – Быть ему летчиком-испытателем, раз ты сегодня у нас оказался.

А генерал ничего не сказал, только сухо кивнул. На лице его появилось странное выражение, которого Владик, впрочем, тоже не заметил – а если б даже заметил, смысла его все равно не понял бы.

«Газик» отвез Иноземцева назад на станцию Чкаловская. Он теперь не замечал ничего вокруг, ни леса, ни сосен. Сидел будто пришибленный и про себя повторял, никак не в состоянии осознать всей громадности случившегося: «Итак, я отец. У меня родился сын. Я стал отцом».

Ближайшая электричка на Москву ожидалась через четверть часа.

На работу в Подлипки он заезжать не стал. Решил позвонить туда, как приедет на Ярославский вокзал, отпроситься – Константин Петрович поймет.

В электричке он достал из портфельчика блокнот и стал писать Гале письмо. В советские времена посетителей в роддома категорически не пускали. Не то что при родах присутствовать – навестить роженицу запрещалось. Потому переговаривались через окна – счастливые отцы орали со дворов и тротуаров поздравления и слова любви. Порой писали плакаты или, от полноты чувств, выводили мелом нечто вроде «Я люблю тебя, Галя!» на близлежащих заборах или асфальте. (Потом, в девяностые, с появлением в продаже стойких красок, эта роддомовская мода вдруг выплеснется на улицы и во дворы города не применительно к рождениям.) А в роддомах матери демонстрировали папашам через оконное стекло новорожденных. Отцы с тротуаров махали руками и кричали слова любви. По-настоящему поговорить не получалось – разве что родительница по телефону-автомату из больницы позвонит папаше. Однако и в подобном случае десятки ушей слышали беседу: другие мамочки, что ждали своей очереди к телефону-автомату на лестнице в роддоме, а также, в случае Владика и Гали, его коллеги по отделу. Поэтому эпистолярный жанр оставался основным средством общения.

По пути от Чкаловской до Ярославского вокзала Владик настрочил Гале огромное письмо, переполненное благоглупостями, которые обычно пишут все отцы своим только что родившим женам: люблю, обожаю, скучаю, будем жить вместе долго и счастливо, спасибо за сына, мы вырастим его настоящим человеком.

На вокзале приезжие с юга иногда продавали цветы – но в тот день в ассортименте имелись только привезенные откуда-то из Грузии ландыши, тоскливые, полуувядшие. «Парень, бери, не сомневайся, – сказал Владику торговец в огромной кепке, – в воде постоят – хороший будут!» Надо было привезти Гале еще что-нибудь, что могло жену порадовать, и поэтому – наплевать на цены! – Иноземцев бросился в ресторан при гостинице «Ленинградская» и там купил втридорога пару яблок и кисточку винограда. Виноград в конце марта был в те годы в Москве чудом, поэтому стоил сумасшедших денег. Но чего только не позволишь себе по случаю рождения сына. А еще Иноземцев приобрел пяток чудесных эклеров, которых пекли тут же, при ресторане, и которые славились по всей Москве.

Спустя двадцать минут он вышел на станции «Арбатская» и помчался к роддому. Горделивая мысль посетила его: «Я появился на свет в заштатном Энске, в трех тысячах километрах от столицы. А мой сын – в самом центровом роддоме Союза. Где, интересно, издаст свой первый крик мой внук? На Марсе, что ли? А почему нет – может, и на Марсе». В ту пору молодые люди куда охотней думали про Марс, чем, допустим, про Бруклин или Лос-Анджелес.

В роддоме санитарка, сидевшая в специальном окошке для передач, приняла у Владика письмо и яблоки. Эклеры отвергла категорически: «Не положено!» – «Но почему?!» – «Кто знает, кто их пек! И сколько они лежали». – «Да я купил их в гостинице «Ленинградская». Только что!» – «Молодой человек! Может, в них сальмонелла? Вы что, мне всю больницу заразить хотите? Говорю вам – не положено!» Не хотела брать и необыкновеннейший, дефицитный виноград: «Не положено!» – «Да почему виноград-то нельзя?!» – «Гражданин, вы не понимаете, мамочка ваша теперь – кормящая. А от винограда у ребеночка может животик расстроиться». – «Хорошо, тогда вы ей не давайте. Пусть врачи съедят, акушерки, да и вы сама отщипните». – «Ну, ладно», – смягчилась санитарка – однако и цветы, несчастные, наполовину увядшие ландыши, принимать отказалась. «В палатах держать запрещено». – «Но вы ей хотя бы только их покажите, а пусть стоят они для врачей, в ординаторской!» Владик догадывался, что пять или лучше десять рублей значительно облегчили бы переговоры с цербершей, однако совсем ему не хотелось омрачать столь светлый и яркий день рождения собственного сына пошлейшей взяткой, причем на уровне самого нижнего персонала. Наконец его молодое обаяние и без банкнот заставило часового в белом халате все-таки забрать виноград и цветочки. Со вздохом облегчения Владислав отошел от окошка, уступив место следующему папаше.

И тут он увидел, как по холлу роддома важно следует с невиданным, огромным красным букетом роз в руке генерал авиации со Звездой Героя Советского Союза на лацкане мундира. Это был тот самый генерал, что представлял сегодня Иноземцева отряду будущих астронавтов. Тот самый, в кабинете которого Владик узнал, что у него родился сын. Он, кажется, не заметил Владика – как не замечал никого вокруг. Плавно проплыл к неприметной дверце, она открылось, там возник суетный белохалатный мужчина, угодливо поклонился и пропустил генерала внутрь. Тот вошел, и дверца за ним захлопнулась.

Потрясенный, Владик вышел на ступеньки роддома. В его голове вдруг сложилась вся головоломка. Генерал, о котором Галя рассказывала после собрания в парашютном клубе. Генерал, подсаживающий его жену в свою машину на станции Болшево второго января. И, наконец, в памяти всплыло, как тревожащий звоночек, которому он не придал тогда значения: как сегодня в своем кабинете этот генерал прислушивался к телефонным переговорам Иноземцева с роддомом. Как изменилось его лицо, когда он вдруг узнал его фамилию. «Я сам, сам сообщил ему, что Галя родила! – вспыхнуло у него в мозгу. – А откуда он узнал, в каком она роддоме? Ответ простой: это он! Он, а не какая-то сослуживица со своей мамашей Галю сюда устраивал! А как иначе попала она в лучшее родильное отделение в Союзе?! Боже мой!» – он закрыл лицо руками.

– Что с тобой, паря? – тронул его за рукав простоватый молодой мужичок – тоже, видать, молодой отец. – Случилось чего? Помочь?

– Нет-нет, спасибо, все в порядке, – откликнулся Владик и, оглушенный, поплелся к метро, не дожидаясь никакого письменного ответа от Гали. Да и что могла эта предательница ему написать?

…А в этот самый момент Провотворов в бахилах и наброшенном на китель белом халате, в сопровождении угодливого заместителя главного врача входил в палату Гали. В Советском Союзе все были равны – однако некоторые все-таки оказывались равнее, поэтому генералу, который приятельствовал с главврачом Грауэрмана еще с довоенных времен, позволено было не только принести роженице цветы, но и доставить их лично. И поместили, надо заметить, Иноземцеву в палату на двоих, где вторая койка пустовала. Понятие «блат», которое в ближайшие два десятилетия станет в Союзе основополагающим при организации жизни, в шестидесятом постепенно начинало проникать в местные нравы (тогда еще довольно аскетичные и равноправные).

Галя не спала, не читала. Сидела на койке, смотрела в окно, где весенние сумерки потихоньку спускались на центр империи. Увидев генерала с букетом, она не приподнялась, не улыбнулась.

– Вы? – сказала сухо. – Зачем вы здесь?

– Галя! – воскликнул генерал. – Галя! Друг мой! Как я рад, что ты родила – мальчика!

Сопровождавший генерала белохалатный чин что-то пробормотал и испарился.

– Откуда вы узнали? – по-прежнему строго вопросила Иноземцева.

– Это военная тайна, – улыбнулся Провотворов. – Возьмите, это вам, – он протянул ей букет. Она не взяла, и тогда генерал положил его на тумбочку.

– Не надо было этого делать, – покачала головой она. – Да и запрещено нам тут цветы. Отнесите докторше, что принимала роды.

– Да что мне докторша! – воскликнул Иван Петрович.

– Я устала. Я не хочу вас видеть. Зачем вы явились?

– Галя! Галя! Я… Я хочу поддержать тебя…

– Совершенно не нужно. Уходите. Ну! И цветы свои забирайте.

И она схватила роскошнейшие, невиданные в Москве в марте розы – и швырнула букет в сторону Провотворова. Цветы в беспорядке упали к его ногам. Он не стал их собирать. Лицо его закаменело. Он щелкнул каблуками: «Честь имею!» – сделал поворот кругом и удалился. Розы остались лежать на полу.

…В коридоре замглавврача, краем уха слышавший их беседу, стал нашептывать ему, что так бывает, что это типичный послеродовой невроз и, возможно, «вашей племяннице» требуется более тщательное наблюдение или даже соответствующее медикаментозное лечение. Провотворов слушал с пятого на десятое. В душе его бушевала обида – но на то он и был человек военный, да и дослужившийся до известных чинов, чтобы не давать воли своим чувствам, усмирять их и приводить в цивилизованное или даже полезное русло. Вдобавок и впрямь любому странному поступку можно найти объяснение: девочка много пережила сегодня – врач прав, возможна неадекватная реакция. Но возникает вопрос: как они в создавшейся обстановке в следующий раз увидятся? Галя ведь уйдет в декретный отпуск и, кажется, – она обмолвливалась в ходе телефонных переговоров – уедет на родину мужа. Жаль. Значит, они снова расстаются надолго – и так бездарно! Нет, надо будет что-нибудь придумать.

…А Владик тем временем покупал на Ярославском вокзале билет до станции Болшево. На смену ошеломлению и горечи пришла апатия. В голову лезли недавно прочитанные строки эмигранта Бунина, которого вдруг стали издавать: «Что ж, до весны проживу как-нибудь и один, без жены». Но, согласно стихам, что-то не складывалось – во-первых, весна уже началась. А во-вторых, без жены прожить можно – это не шутка. А ребенок?

Ребенок в любом случае должен остаться у него! Тем более сын. Галя ему сегодня родила сына. Надо же, это было сегодня. Какой длинный день! Как много всего он вместил!

…А на крыльце домика в Болшеве, где жили Иноземцевы, стоял Вилен Кудимов. Курил, мерз. Из объемистой сетки-авоськи выглядывали горлышки бутылок.

– Вот он, наконец! Папашка! Я тебя поздравляю! Ну, веди меня в дом, а то я замерзнуть успел тридцать три раза, тебя ожидаючи!