Текст книги "Ревность волхвов"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

1 января 200… года

Сегодня, в первый день нового года, в нашем коллективе, затерянном в лесах Лапландии, продолжались драматические и загадочные происшествия. Впрочем, обо всем по порядку.

Когда я проснулся, за окнами совершенно рассвело – а это означало, что уже довольно поздно. В нашем домике было тихо-тихо. Сашкина кровать оказалась пустой и даже застеленной. Я как ужаленный вскочил и схватил часы. Было уже без четверти одиннадцать – и это означало, что я все на свете проспал! Все ушли на трассы, и я остался в нашем лагере один! Мне смутно припомнилось: сквозь сон, еще совершенно затемно, я слышал в коттедже смех и хождение, до меня долетали запахи кофе и яичницы, и Саня даже толкал меня в плечо: вставай, мол! В ответ я его, помнится, послал… Проклятая графомания! Я засиделся вчера за дневником – и вот вам результат: продрых добрую треть столь короткого здесь, в Заполярье, светового дня! Отбился от коллектива – а главное, упустил Лесю, которая, конечно же, отправилась на лыжню без меня.

Я выполз из нашей комнаты, как был, в одних трусах. По тишине, царившей в домике, я понял, что стесняться мне некого. Потом вспомнил: вряд ли куда смог уйти из своей спальни Вадим со своей сломанной ногой – но заходить к нему проведывать я не собирался. А если уж он вдруг выползет из своей обители, как-нибудь переживет меня в неглиже.

На кухоньке работала посудомоечная машина – дополнительное свидетельство того, что народ отзавтракал и ушел на гору. Я засыпал в кофеварку кофе и вложил хлеб в тостер. И тут вдруг услышал, что из комнаты, где проживали Вадим и Настя Сухаровы, доносятся мужские голоса. Я узнал их. Первым собеседником был Вадим, а вторым – лысый бухгалтер Иннокентий. Комната Сухаровых находилась неподалеку от кухни, двери в спальнях были тонкими, поэтому я слышал их беседу, совершенно не напрягаясь, от первого до последнего слова. Сначала во мне взыграли вдолбленные семьей и школой моральные запреты («подслушивать нехорошо!»), и я подумал было уйти, однако потом вспомнил странное (мягко говоря) поведение бухгалтера, который лазил в мою комнату и в мой ноутбук… Вспомнил и то, что на Вадима, как-никак, было совершено покушение… И тогда решил остаться. Уверен, Леся на моем месте поступила бы так же. Я даже выключил тостер, дабы щелчок поджарившегося хлеба не вспугнул собеседников.

Я не записал их диалога сразу же, по горячим следам, но у меня хорошая память, а разговор был весьма драматичный, поэтому врезался в память едва ли не дословно. Итак, Вадим спросил (с сарказмом и тщательно сдерживаемым гневом):

– Ну, что, Кен (бухгалтера на фирме порой звали на иностранный манер Кеном), значит, ты захотел решить проблему кардинально, а?

Большов пробормотал в ответ достаточно растерянно, что, мол, не понимает, что Сухаров имеет в виду.

– Ну, как же! – воскликнул Вадим. – Валун летит вниз, от меня остается мокрое место. Несчастный случай! Нет человека – нет проблемы, а?

– Клянусь тебе! – пролепетал Иннокентий, и голос его звучал, насколько я мог судить, достаточно искренне. – Клянусь тебе, Вадик, всеми святыми! Я здесь совершенно ни при чем!

– Да? – пророкотал в ответ директор. – Ты уверен? А что, хороший ход. Ведь до момента покушения о твоем подвиге знал один только я. Но теперь, учти, я рассказал обо всем и Петьке, и Насте. Поэтому больше шуточек с валунами повторять не советую. По меньшей мере бессмысленно.

На этот раз ответ Иннокентия прозвучал твердо и с достоинством:

– Никаких покушений я на тебя не устраивал и не собирался.

– Ты уверен?!

– Чем хочешь поклянусь!

– Ладно, будем считать, что я тебе поверил… Давай лучше расскажи, что дальше будешь делать. Как свой косяк исправлять думаешь?

Бухгалтер проговорил с вызовом:

– Это не мой косяк!

– А чей, позволь узнать?

– А кто тебе о нем рассказал?

– На Саню намекаешь?

– Именно! Да не намекаю, а прямо говорю!

– Саня – твой подчиненный! Понимаешь, твой! И ты отвечаешь за него. И за все финансы. Понимаешь – ты! Поэтому мой вопрос – прежний: что ты думаешь дальше делать?

После паузы бухгалтер пробормотал – голос его звучал убито:

– Они отдадут… банк в принципе надежный… у них просто временные трудности…

– Не ври!

(Вадим употребил иное, гораздо более резкое и неприличное слово, которое я заменяю эвфемизмом, потому как надеюсь, что мой дневник будут читать посторонние люди, и не хочу оскорблять их слух матерщиной.)

– Не ври! – строго повторил директор Сухаров. – Банку «Юбилейный» – конец. (Он опять-таки выразился куда крепче.) Никто с него своих бабок уже никогда не получит. Ни через суд, ни через рэкетиров. А ты, Кен, вложил туда почти пол-лимона евро. Скажи, Кен, – голос Вадима прозвучал едва ли не задушевно, – зачем ты это сделал?

– Повторяю, это не я… – пролепетал Большов.

– Чья подпись под платежкой? Чья? Твоя или Сани? – напористо вопросил Сухаров.

Бухгалтер ничего не ответил, только растерянно вздохнул.

– Поэтому и отвечать – тебе! – воскликнул Вадим. – За все отвечать – тебе. Понял, нет?

– Меня ввели в заблуждение…

– Какое, на хрен, заблуждение!

– Они процент больше всех предлагали… – пробормотал в ответ бухгалтер. Чувствовалось, что он совершенно раздавлен. – Тринадцать годовых…

– А сколько они тебе заплатили? Тебе лично, Кен?

– Нисколько, – пролепетал Иннокентий. – Я в такие игры не играю…

– Да?! – возвысил голос Сухаров. – А вот у меня имеются другие сведения!

– Саня все врет! – по-детски воскликнул Большов.

– Ты откат от них получил, Кен! Думаешь, я не знаю?!

– Вадим Георгиевич, клянусь вам… – проныл бухгалтер жалобно, даже переходя на «вы».

– Брось! Хватит врать! – гаркнул Вадим и продолжил уже почти спокойным тоном: – Ты, Кен, хотел меня обмануть (опять я применяю эвфемизм, в оригинале он выразился гораздо более жестко и по-русски). Обмануть хотел меня и мою фирму. У тебя хрен вышло. Но на пятьсот штук евро ты родную компанию наказал. Поэтому слушай мой вердикт – с Петей я его уже согласовал, поэтому бегать к нему на меня жаловаться тебе бессмысленно. Либо ты, как хочешь, какими угодно путями, вынимаешь из этого сволочного банка наши пол-лимона евриков и возвращаешь их на фирму. Это возможность номер раз. Другая: ты возвращаешь – мне лично, налом! – тот откат, что тебе заплатили, – сколько там было, сто тысяч, семьдесят пять?.. Либо есть у тебя еще выход номер три: мы тебя увольняем, причем с волчьим билетом. Никуда в хорошее место ты больше не устроишься. Во всяком случае, по специальности. Снег будешь чистить, гуано месить, на паперти стоять! А Валентина твоя печень тебе выклюет.

– Но, Вадим Георгиевич… – прохныкал Иннокентий.

– Все, разговор окончен, – решительно проговорил Сухаров.

– Но, Вадим Георгиевич, почему все на меня!..

– Пошел вон!

– Это несправедливо!

– А кто у нас главный-то бухгалтер? Ты или не ты?

– Я, но я не делал этого, клянусь! Меня подставили!

– Ладно, утомил меня, родной! Вали отсюда.

– Вадим Георгиевич…

– Греби отсюда!!! Я все сказал!

Встреча с бухгалтером в подобных обстоятельствах в мои планы никак не входила, и потому я спешно юркнул в нашу с Саней комнатку и закрыл за собой дверь.

Через минуту мимо пронесся Иннокентий. Из окна я видел, как он выскочил на крыльцо. Большов был в полном горнолыжном обмундировании. Видимо, директор остановил его для разговора как раз в тот момент, когда подчиненный, после праздничной ночи и неспешного завтрака, расслабленный и довольный, совсем уж было собрался продолжать свой новогодний кайф дальше, на спортивных трассах.

«А Вадим, оказывается, садист», – мелькнуло у меня.

Я видел из окна, как Иннокентий схватил с крыльца свои лыжи, взвалил их на плечо и бросился в сторону подъемника. Вид у него был одновременно и удрученным, и решительным. Казалось, что он находится в таком состоянии, что может или прибить кого-нибудь, или с собой покончить.

…Я решил пренебречь завтраком и даже кофе. Совершенно не хотелось, чтобы Вадим понял, что я оставался в доме и стал невольным свидетелем их с бухгалтером разборки. Кроме того, у меня брезжила надежда: может, Леся тоже заспалась? Или просто ждет меня?

Я быстро оделся, выскользнул из коттеджа, взял в сарайчике свои равнинные лыжи, наскоро смазал их и отправился в дом, который занимала вторая часть нашей экспедиции. Я не поверил своим глазам, но навстречу вышла одетая в спортивное Леся. Сказала она еще более приятное: «А я тебя жду». Однако в ее интонации я не услыхал ни малейшего женского кокетства. Скорее, в них прозвучал упрек – словно я был партнером, опоздавшим на деловые переговоры.

– Что-нибудь случилось?

– Случилось, – с серьезной миной кивнула она.

У меня на языке вертелось восклицание: «И у вас тоже?!» – однако я, конечно, собрался рассказать ей о разговоре Иннокентия с Вадимом, но позже. Может, предварительно поинтриговав ее. Я ответил вопросом, и в моем голосе невольно прозвучало волнение:

– С тобой все в порядке?

– В порядке, в порядке, – отмахнулась она и спросила: – Ты ведь у нас, кажется, энергетик?

– Да, – кивнул я, – а что, лампочку вкрутить некому?

– Почти, – усмехнулась Леся и потянула меня: – Пойдем. Только тихо.

Мы завернули за угол их коттеджа и, утопая в снегу почти по колено, доковыляли до распределительного щитка, который здесь (о, святая финская простота!) был установлен снаружи. Мало того – он располагался с тылу, со стороны, противоположной крыльцу. При полном отсутствии заборов любому злоумышленнику открывался свободный доступ к электрическому счетчику и предохранителям: воруй не хочу.

Девушка указала мне жестом на снег: смотри, мол. Я пригляделся. И увидел, в неверном свете заполярного дня, что из леса к дому тянутся странные следы. Девственную целину пересекала мощная борозда в полметра шириной. Создавалось впечатление, будто какой-то зверь, вроде кабана, взрывая носом снег, пришел из леса ровно по направлению к распределительному щитку, а потом тем же путем ретировался. Но откуда за Полярным кругом кабаны? И что им здесь искать под снегом? Скорее, подумал я, из леса пришел все-таки человек – а потом тем же маршрутом ретировался. И на обратном пути хорошенько помахал лопатой – с тем, чтобы превратить свои следы в перепаханную дорожку. Но кое-где он схалтурил, и в насте отчетливо там и сям виднелись несколько глубоких отпечатков человечьих ног.

– Ничего себе! – вырвалось у меня.

Леся отчаянно приложила палец к губам: тихо, мол! А потом указала решительным жестом на распредщиток: дескать, открой и глянь, что там внутри.

О, эти женщины! Меня смешит и умиляет их почти суеверная боязнь электричества. Залезть внутрь щитка Леся вполне могла безо всякой моей помощи. Но, с другой стороны, если дамы все смогут делать сами – зачем тогда будем нужны им мы, мужчины?

Щит оказался заперт на ключ-трехгранник – однако (опять остается помянуть позитивную, наивную финскую веру в человеческую честность) ключ-трехгранник висел рядом с распредустройством на гвоздике. Я снял его, вставил в отверстие, повернул и распахнул железную дверцу. Леся из-под моей руки напряженно всматривалась внутрь. Ничего особенного я там не увидел. Счетчик, весьма щеголеватого вида, медленно накручивал киловатт-часы. Рядом в своих гнездах размещались три мощных фарфоровых изолятора, каждый ампер на сорок-пятьдесят. Однако… Еще в щитке имелась маленькая, чуть больше спичечного коробка, пластмассовая коробочка, предназначения которой я понять не мог. Совершенно она была там ни к селу, ни к городу. Раз уж Леся не хотела разговаривать вслух (что за странная паранойя!), я тыкнул в коробочку указательным пальцем и выразительно развел руками, сделав преувеличенно недоуменный вид: непонятно, дескать, что сие и откуда. Девушка решительно оттеснила меня от шкафчика и принялась со всех сторон рассматривать коробочку, чуть ли не нюхать ее. Даже достала из кармана небольшой светодиодный фонарик и принялась освещать ее со всех сторон. Потом вздохнула и махнула мне рукой: закрывай, мол! Я запер щиток, и мы, снова по бедра в снегу, вернулись по своим собственным следам к фасаду коттеджа. Леся преувеличенно громко сказала:

– Сейчас я возьму лыжи, и мы с тобой пойдем кататься, о’кей?

– Буду рад, – улыбнулся я.

Когда мы прицепили лыжи (я застегнул свои и помог ей) и немного отъехали от коттеджа, я спросил:

– Что это было?

– Давай потом, а? – улыбнулась Леся. – Мне нужно подумать, да и световой день кончается, хочется покататься успеть.

Ну, пожалуйста – у меня ведь тоже появилась своя тайна: разборка Вадима с Иннокентием.

Леся предложила сегодня доехать-таки до оленьей фермы, но другим маршрутом.

– Красная трасса, всего восемь кэмэ туда, восемь назад.

Не помню, писал ли я, но дороги для равнинных лыж здесь тоже делились по уровню сложности: синие – совсем плоские, без горок и поворотов; красные – с изрядными подъемами и зигзагами; ну, а на черных, говорят, требовалось кое-где отстегивать лыжи и карабкаться с ними на плечах (но таких трасс я старался избегать). Карты местности имелись на всех развилках с непременной пометкой «YOU ARE HERE» [14]14
  «Вы находитесь здесь» (англ.).


[Закрыть]. А рядом – куча указателей на местные достопримечательности, верстовые столбы… Словом, даже захочешь заблудиться – не заблудишься. Я уж не говорю о состоянии трасс, сплошь нарезанных… Оставалось лишь с тоской вспоминать разбитые лыжни где-нибудь в Лосином Острове, на которых в солнечный воскресный денек пыхтят десятки людей, мешаясь друг другу.

Мы в полном одиночестве мчались с Лесей по широкой, тихой трассе. Справа и слева от нас застыли деревья. Ветви елок и карликовых сосен завалены снегом, со стволов свисает мох: еще одно свидетельство удивительной чистоты этих мест. И тишина вокруг, такая всеобъемлющая, всепоглощающая тишина, что уши кажутся забитыми ватой… И слышно, как идет с неба снег, как он сваливается порой с веток… Правильно писал о заполярных краях Джек Лондон: «Белое безмолвие». Именно белое, и именно безмолвие. Беззвучная белизна. И нервы, истерзанные московскими стрессами и гомоном, сами собой размякают, успокаиваются…

…Впрочем, Леська – вот что значит сибирячка, говорят, они там с лыжами на ногах рождаются! – задала такой темп, что вскоре я перестал наслаждаться отсутствием звуков и красок. Девушка упорно лезла в горки, лихо съезжала с них, еще и придавая себе ускорение палками, а на равнине работала ритмично и даже щеголевато. Техника у нее оказалась что надо. Я, несмотря на свой разряд, из последних сил тянулся за ней и даже пару раз замечал (увы для моего самолюбия!), что девушка сбавляет обороты, чтобы я не отставал.

Впрочем, самоуверенность никого и нигде до добра не доводит. Не пощадила она и Леську. Стоило ей возгордиться своим умением и стилем (не знаю, по каким признакам в ее беге, но я это заметил), как норовистая судьба мгновенно сбросила ее носом в грязь (то есть в нашем случае, конечно, в белейший, чистейший снег). Мы подъехали к спуску с резким правым поворотом (на обочине даже помещался специальный знак – такой же, как на автодорогах: «крутой поворот»). Леся кинулась первой, однако не удержала лыжи в лыжне и выскочила из нее, отчаянно попыталась восстановить равновесие, но не смогла, грохнулась и кубарем отлетела аж к противоположной стороне трассы, прямо к подножию елки – и замерла на снегу в неудобной позе. Сердце у меня упало. Я бросился к ней.

В тот момент, когда я затормозил у распростертого тела, она, слава богу, подняла голову.

– Ты в порядке? – выкрикнул я.

(Сейчас, вечером, описывая события дня, когда улеглось волнение от случившегося, не могу не отметить, как незаметно, но широко вошла в нашу речь калька с английского: «Ты в порядке?» – «Are u OK?» – вопрос, который любят задавать герои американских боевиков после серии зубодробительных ударов или падения с двухсотметровой скалы.) Вот и я, как дурак, спросил в тот момент Лесю, о’кей она или не о’кей. Девушка потрясла милой своей головкой, подвигала, лежа на снегу, руками и ногами, улыбнулась и сказала: «Кажется, да». Я нагнулся к ней, подхватил под мышки и осторожно помог встать. Когда она поднялась, я не отпустил ее, а, напротив, прижал к себе.

– Ты что? – сухо проговорила она.

– Жалею тебя.

– Совершенно не нужно. Отпусти.

Я не отпускал. Довольно глупо получалось. Объятия на лыжах, ха-ха-ха.

– Я ведь не просто так, – попытался объясниться я. Кажется, место и время я выбрал далеко не самое удачное. – Ты милая, красивая, умная. Ты мне очень нравишься.

– Лыжной палкой по голове хочешь? – по-прежнему сурово молвила она. – Она острая. Не доводи до греха, отойди.

На меня подействовали не Лесины угрозы, но ее тон. Я выпустил ее и отъехал на три шага.

Белое заполярное безмолвие окутало нас.

– Не надо больше подобных приступов, – проговорила Леся. Лицо ее приобрело решительное и даже мрачное выражение.

– Почему? – прикинулся дебилом я.

– По кочану.

– А все-таки?

– Послушай, Ваня!.. Почему я тебе должна объяснять? Ты и сам все прекрасно понимаешь.

– Не понимаю, – я продолжал играть в недоумка.

Она вздохнула, словно была преподавательницей лесной школы для детей с задержанным развитием. Похоже, моя линия ухаживания оказалась не самой удачной.

– У тебя нет девушки, – промолвила она. – Во всяком случае, здесь и сейчас, в Лапландии. Я вроде бы тоже свободна – здесь. Вот ты для себя и решил: а почему бы не завести интрижку? Прекрасно могу понять. Но, знаешь ли, мне этого совершенно не надо. Извини. – Леся покусала губу. – Ты хороший друг. Умный, чуткий, веселый, внимательный. Мне приятно твое общество. Но, Вань, прости, ничего большего между нами быть не может. Для большего ведь какая-то особая химия нужна, колдовство. А любви я к тебе не испытываю. Да и, самое главное, ты ко мне – тоже.

– С чего ты это решила? За меня-то?

– Я – вижу, – безапелляционно заявила она, и я не стал с ней спорить. – А поваляться в койке, между делом, ради развлечения, – это не для меня. Поэтому если ты снова приставать станешь – я лучше одна кататься буду. Так спокойнее. И тебе, и мне.

И она отвернулась и стала отряхивать свою куртку и штаны от снега.

Я усмехнулся и спросил:

– Можно, я тебе помогу? Стараясь не задевать эрогенных зон?

Она тоже улыбнулась:

– Тогда обтруси, пожалуйста, спину.

Что ж, кавалерийский наскок не удался. Переживем. К тому же в дружбе Олеся Максимовна мне не отказывает – а бог знает, сколько мужиков с позиции хорошего друга забирались к своим лучшим подругам в постель!..

…После падения и объяснения мы потеряли темп, остыли (в смысле разогрева мышц, я имею в виду) и потому пошли дальше по трассе не спеша. Смеркалось.

(Впрочем, какое время дня здесь ни возьми – за исключением длящейся восемнадцать часов кромешной ночи, – всегда можно будет написать: «Смеркалось». Очень удобно для литератора. Глагол-то красивый. И настроение создает, и одновременно видимость действия. «Я проснулся. Смеркалось. Вышел во двор. Смеркалось. Пообедал. Смеркалось…»)

И тут, на ходу, Леся вдруг стала рассказывать мне, что она обнаружила в распределительном щитке.

– Эта пластмассовая коробочка, – сказала она, – что мы там нашли, не что иное, как подслушивающее устройство.

– Серьезно? – я сделал вид, что страшно удивлен. На самом деле, я и сам пришел к тому же выводу. – Ты уверена?

– Не забывай, – довольно важно молвила девушка, – что я работаю в детективном агентстве.

– Зачем его поставили? Кого подслушивать? – продолжил недоуменные расспросы я.

– Кого-то из нас. Во всяком случае, установили его совсем недавно, уже после того, как мы въехали…

– Почему ты так думаешь? – Лесе явно нравилось меня просвещать, и я ей подыгрывал.

– А следы на снегу? Они совсем свежие… Странно и то, что кто-то приходил из леса прямиком к щитку, и вдобавок постарался следы свои замести… На методы спецслужб похоже. Или кто-то, кто эти самые методы копирует.

– Кому, – воскликнул я, – а главное, кого понадобилось подслушивать в вашем домике?

– А ты как думаешь? – искоса глянула на меня Леся.

– Ну, если выбирать кого-то одного, я бы, конечно, отдал предпочтение Родиону. Странный он человек.

– Ты знаешь, я тоже, – кивнула она. – Хотя и у других моих соседей странностей хватает…

– А именно?

– Позже расскажу. Теперь давай ты.

– Я? Что я?

– Рассказывай, что увидел (или услышал) интересного?

– А откуда ты знаешь, что я что-то слышал?

– По виду твоему, – усмехнулась Леся.

Мы потихоньку взбирались по тягуну на холм. Белое безмолвие окутывало нас. Вокруг – ни птицы, ни зверя, ни человека, ни следов человечьего присутствия. Деревья стояли спокойные-спокойные, и казалось, что мы в гостях у самой Вечности. И даже подумалось на секунду, а не таким ли должен быть рай? Не общепринятым, с пальмами и облачками, а с тихими, красивейшими, усыпанными снегом елями… Во всяком случае, две главные составляющие парадиза – покой и тишина – царили здесь безоглядно, безоговорочно…

…А мы все суетились – то на лыжах бежали, то отношения выясняли, то загадочные истории друг другу рассказывали – и потому даже не могли как следует насладиться покоем, природой, тишиной…

…А на дворе, между прочим, смеркалось…

…Преодолевая одышку (проклятое курение, пора завязывать), я поведал Лесе о нечаянно подслушанном разговоре Вадима с бухгалтером.

– Интересно, – молвила девушка, когда я закончил. – Но возникает вопрос: ведь ты уже знал, что Иннокентий совершил растрату, так? Даже мне об этом рассказал…

– Да, со слов Сани.

– Саня… А может, твой Саня всю историю затеял? И Большова – подставил?

– Может… – дернул плечами я.

– Значит, Сашка об афере, по меньшей мере, знает?

– Наверняка.

– Зачем тогда бухгалтеру убивать Сухарова, если все равно тот – не единственный свидетель его растраты?

– Понятия не имею. Что-то тут странное, с этой растратой… Может, напрямую Сашку спросить?

– А спроси, – ритмично работая палками, ответствовала Леся.

– И спрошу.

– И другой вопрос, скорее риторический. Достаточно ли у Иннокентия смелости, чтобы совершить покушение на убийство?

– Может ли человек под страхом увольнения, да с волчьим билетом, убить? – подхватил я. – Я считаю, может. Особенно если между ним и убитым давняя, застарелая ненависть. А судя по тону, каким Сухаров разговаривал с бухгалтером, он его унижал не в первый, да и не во второй раз.

Столь длинная тирада совсем сбила мне дыхание, а Леська казалась неутомимой:

– Тогда другой вопрос. Как Иннокентий выследил на трассе Сухарова с Гореловой?

– Представления не имею. Но ты, кажется, хотела рассказать мне еще кое-что?

– Да, хотела, – кивнула Леся, энергично работая палками.

Я уже давно перешел на подъем «елочкой», а она, упорная, все поднималась классическим ходом по лыжне. – Знаешь, из того, что я услышала, становится ясно, что Стелла, жена Родиона, далеко не простая девочка, вдруг запавшая на красивого, сильного, богатого Вадима. У нее тоже имеется какая-то тайна…

– А именно?

– Когда б я знала!.. Ну, вот, слушай, постараюсь рассказать близко к тексту. А ты в хроники нашего путешествия внеси. Глядишь, они нам и понадобятся.

– Понадобятся – зачем?

– А вдруг придется распутывать настоящее преступление? Бог его знает, почему, но мне до сих пор кажется, что здесь должно произойти еще что-то… Что-то по-настоящему страшное…

Но тут мы наконец забрались на высшую точку холма, и теперь лыжня, петляя, круто уходила вниз. Там, среди деревьев, горели электрические огоньки, а указатель сообщал, что до оленьей фермы остается километр. Рядом висел предупреждающий восклицательный знак («Прочие опасности»), а подпись под ним гласила: «Dangerous downhill» [15]15
  «Опасный спуск» (англ.).


[Закрыть].

– Поговорим потом. Давай аккуратней, Лесечка, – улыбнулся я. – Поедем по центру, чтоб тормозить можно было.

Мы ухнули с холма. Холодный воздух обжигал щеки, нос и глазные яблоки. Широкая, ухоженная просека петляла, на поворотах приходилось притормаживать, и душа пела от стремительного полета. Спустя пять минут яркого, словно секс, полета мы выкатились прямо на поляну, где размещалась оленья ферма.

Сразу стало ясно, что ферма – не что иное, как туристский аттракцион. Пара-тройка олешек, весьма фотогеничных, меланхолично рыли снег в поисках ягеля. Их привязали к столбикам в местах, более всего подходящих для фотосъемки. Одного, абсолютно белого, с самыми ветвистыми рогами, разместили даже вне загона, и с ним можно было попозировать чуть не в обнимку. Леся немедленно достала из своего рюкзачка фотоаппарат, и я пощелкал ее на фоне ветвисторогих животных, а потом она сфотографировала меня.

Несмотря на то что к ферме вела не только лыжня, но и трасса для мотосаней, и автомобильная дорога, экскурсантов оказалось мало: лишь финская пара средних лет с младенцем. Дитя спало в пластиковых салазках, укрытое до глаз одеялом. Я попросил парочку – и они запечатлели нас с Лесей вдвоем на фоне белого оленя.

Потом мы отстегнули лыжи, оставили их в специальных козлах у входа и зашли в самую натуральную избу – ничем с виду не отличающуюся от изб в Ленинградской или Архангельской области. Внутри стилизация под старину продолжалась. Дрова горели в открытой, вроде камина, печи, по стенам стояли лавки, в середине тянулся грубый стол, а по углам были развешаны оленьи рога, шкуры, шаманские бубны и прочие изделия народных промыслов. Приметливый взгляд мог разглядеть на каждой вещи этикеточку с ценой в евро. Дверь, ведущая на кухню, являлась одновременно стойкой. За ней стоял пухлый рассудительный мальчик лет четырнадцати. Рукописное меню, пришпиленное к стене, предлагало скромный харч: булки, сникерсы, орешки, кофе с чаем. Я вспомнил, что сегодня даже не завтракал, и от запаха кофе и свежей выпечки у меня помутилось в голове.

Я немедленно усадил Лесю за стол и купил у парнишки две чашки кофе и столько булок, сколько смог унести.

О, как же приятно было наконец-то наесться и выпить горячего! Временно я даже потерял дар речи. После еды сытость и тепло прямо волнами разливались по телу, действуя посильнее алкоголя. А тут еще Леся достала из рюкзачка небольшой термос:

– Я думаю, приносить с собой и распивать здесь позволено.

– Еще бы! В избе сидим, а не в «Савое».

Девушка разлила по кружкам чай. Я отхлебнул. В нем оказалось изрядно коньяку.

– А ты, Леська, знаешь толк в жизни! – воскликнул я, и она рассмеялась.

– Как ты думаешь, сколько стоит покататься на олешках? – спросила она.

– Ща выясним.

Рассудительный пацан за стойкой неплохо говорил по-английски.

Вот интересно, подумал я: на той же широте, но пятьюстами километрами восточнее, где-нибудь в Мурманской области, много ли найдется мальчишек, с достоинством обслуживающих туристов и сносно владеющих языком Шекспира? Наверно, очень немного… И когда они наконец появятся? Видать, ответил я себе, когда появится потребность – в лице интуристов. А когда те станут приезжать к нам? Когда появятся дороги и прочая инфраструктура, включая резаные, размеченные лыжни. То есть вряд ли при нашей жизни…

Но я отвлекся – а тем временем мне удалось выяснить расценки на прокат оленей. Потом я увидел фото, весьма неплохого качества, висевшее у стойки. На нем тот самый мальчишка из-за стойки, на сей раз в национальном финском костюме, изображался в обществе того самого суперрогатого оленя-альбиноса, с которым мы только что фотографировались. И чтоб оставить память о сегодняшнем дне – как-никак первое января, – и чтоб поощрить молодого хозяйственника, я купил за восемьдесят евроцентов открытку и попросил парнишку написать на ней его имя. Тот старательно вывел печатными буквами: ТОРI KENTTALA.

Вернувшись к столу, я заметил, что Леся довольно грустно вертит в руках варежки с национальным орнаментом. Когда я подошел, девушка с неуловимым вздохом повесила их на место на стену. Зрение у меня хорошее, и я заметил на варежках ценник: «15 евро». Я доложил Лесе результаты своего маркетингового исследования: «Прогулка на оленях за полчаса стоит шестьдесят швабриков с человека».

– Ужас какой! – воскликнула девушка. – Да они тут рвачи настоящие!

– Юный капиталист заверил меня, что на других фермах еще дороже.

– Нет, за такие деньги, – совершенно искренне сказала Леся, – ни на каких оленях я кататься не хочу!

– Ты знаешь, я тоже, – поддержал я ее.

Тут, вдохновленный своим бизнесом с открыткой, к нам подошел мальчик, стал указывать на висящие по стенам шаманские бубны и вещать, что он сделал их сам, своими руками. Ценники на барабанах не вдохновляли: сто пятьдесят, двести евро – поэтому пришлось отказаться. Однако потом я отвел его от стола и, пошептавшись, договорился о другой сделке.

А когда возвратился к Лесе, она – вот упорная девчонка! – все-таки поведала мне о тайне, о которой упоминала на трассе (я, признаться, об этом уже и забыл). Во время новогодней вечеринки, вчера, она подслушала диалог.

Беседовали супруги Родион и Стелла Сыромятские (кстати, глядя на их взаимную холодность, я временами готов был счесть, что брак их – просто фикция, прикрытие). Интересным разговор стал (сказала мне Леся), когда Родион ледяным тоном спросил у Стеллы:

– Почему мы приехали именно сюда?

– Но ты же сам просил меня, – делано возмутилась девушка, – устроить тебе частную, без всяких турагентств, поездку в Финляндию! И именно в Заполярье!

– Да, я просил, – сухо отвечал Сыромятский. – Но почему ты выбрала именно эту компанию?

Молодая супруга отвечала с вызовом:

– Выбрала и выбрала, тебе что, не нравится?

– Не нравится.

– Что именно?

– Не нравится то, что ты, как я погляжу, нашла именно этих людей совсем не случайно…

Стелла хихикнула:

– С чего ты взял?

– Я вижу.

– Тебе Вадим не нравится? Или мой интерес к нему?

– На ваши шашни мне плевать. Я о том, что за ними кроется.

– А что за ними кроется?

– Хватит дурака валять! Я повторяю свой вопрос: почему именно эта компания? Ну, говори!

– Голос у Сыромятского стал угрожающим, – продолжила Леся, – и он даже, кажется, сдавил Стелле плечо или руку, потому что она вскрикнула от боли, а потом, после паузы, проговорила со слезами:

– Просто кое к кому из них у меня есть кое-какие счеты…

– К кому? И какие? – воскликнул тут я, обращаясь к Лесе.

– Откуда ж мне знать! – отвечала моя спутница.

– Ты не поняла из разговора?

– Абсолютно нет, – покачала головой частная сыщица и продолжила свой рассказ.

Итак, Родион в ответ на Стеллино признание произнес угрожающе:

– Смотри!.. Доиграешься у меня!

– Не волнуйся, все пройдет спокойно, – отвечала Сыромятская заискивающим тоном.

– Но если ты наведешь сюда полицию, – с тихим гневом заявил ее муж, – да еще раньше времени!.. Я тебе голову отверну!..

– Тут они заметили меня и даже поняли, что я прислушиваюсь к их разговору, – проговорила Леся, – и потому резко оборвали его.

– Да, странная пара, – лениво промолвил я. Думать и обсуждать что-либо мне не хотелось. Здесь, у огня, в тепле, я угрелся и размяк. А на улице, меж тем, смеркалось, смеркалось – да и смерклось окончательно…