Текст книги "Бойся своих желаний"

Автор книги: Анна и Сергей Литвиновы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И только Джордж, красивый и мрачный, ни малейшего участия не принял в трубадурском турнире, и не казались ему прекрасными юные русские девчонки. Он все переживал по поводу подлой измены любимого гуру – что же теперь прикажете делать со всеми его практиками духовного совершенствования?

Песни будущего сэра Пола разбередили душу и обеих красоток-чекисток, Маруси и Аксиньи. Только чувства, овладевшие обеими, оказались ровно противоположными тем, что испытали Наташа и Нина. Если в крови школьниц бурлили любовь, преклонение и восторг, то кагэбэшницы переживали целую гамму негативных эмоций, преобладающими среди которых являлись ревность, ненависть и зависть.

– Какие с-сволочи!.. – прошипела в сердцах Маруся. Она прилипла глазом к щели в двери столовой. Аксинья рядом приникла ухом к филенке: никакие технические средства не заменят простого человеческого участия в вечном деле подслушивания, вынюхивания, подглядывания!

– Мерзавки, пробл…шки!

– Пойдем, покурим.

– Пойдем.

Девчонки отправились в курилку. Аксинья с Марусей были ровесницами – и очень походили друг на друга красотой, беспринципностью и жаждой сделать карьеру любой ценой (необходимость расплачиваться натурой принималась как данность и даже не обсуждалась). И тут их оскорбили в лучших чувствах! Их готовность отдать всеникто не востребовал: ни иностранные знаменитые музыканты, ни, на худой-то конец, высокий столичный аппаратчик. Было от чего взбеситься и возжаждать мести! Теперь они стали не просто сослуживицами, но союзницами в большой игре, почти подругами. Впрочем, когда бы изменились обстоятельства, каждая из них, не колеблясь, сожрала бы другую – если б, конечно, это потребовалось ей лично и ее делу.

Аксинья угостила Марусю «Мальборо». Маруся Аксинью – длинными черными сигаретками «Мор». Под спецоперацию удалось закупить за валюту буржуазное курево.

– Какие засранки! Девочки-дюймовочки! Откуда они взялись? – сыграла в наив Аксинья.

– Как, ты не знаешь? – округлила глаза Маруся.

– Нет.

– Та, что белокурая, Наташа – дочка Васнецова.

– Ты что, серьезно?!

– Ну конечно!

– Да как такое может быть?! Как он мог на это пойти?! Взять на операцию ребенка?! Своего?!

– Представь себе! А вторая – знаешь кто?

– Ну?

Тут Маруся выпустила струю ароматного дыма, подобралась к уху подружки и выдохнула туда имя.

– Не может быть! – пораженно отшатнулась Аксинья.

– Я тебе клянусь!

– Да что они там, в Москве… – гневно начала Аксинья и осеклась. Она хотела воскликнуть: «…совсем с ума посходили!» – но подумала, что сия реплика может быть воспринята как критика существующих порядков и высокого руководства, и закончила более нейтрально: – …ведут себя так некорректно.

– Не то слово, не то слово, – горестно подхватила подруга.

И тут Аксинья засобиралась. Нарочито зевнула, сказала, что устала:

– Вчера всю ночь с Васнецовым колдовали над операцией, пойду в гостиницу, сосну – в смысле посплю, – а ты, если произойдет что интересное, дай мне знать, девчонку какую-нибудь из своих пришли, я в сто одиннадцатом номере…

– Да что я буду тебя будить!

– Ничего-ничего, не хочу пропустить, как они в постель лягут, люблю порнуху.

Однако ни в какую не в гостиницу отправилась Аксинья – а снова в штаб части. А там узнала доподлинно, из документов: вчера спецбортом из столицы на аэродром Кырыштым прибыли две девушки: Наталья Васнецова и Нина Навагина. А еще через пять минут Аксинья уже снова звонила во Владик полковнику и любовнику Рыгину:

– Нашлась твоя нимфетка!

Ксюша была девушка образованная и читала в спецхране Набокова, штудировала «Лолиту», втайне сопереживала, вслух плевалась. Но при случае среди своих щеголяла. Рыгин, конечно, книгами не интересовался, но Аксинья ему содержание пересказывала.

– Эта конфетка из Москвы, любимая внучка своего деда, сейчас на объекте!

Несмотря на защищенную линию, девушка-чекист все же избегала называть по телефону имена и должности: никакого тебе «Навагина», никакой «внучки члена Политбюро».

– Ты уверена? – прохрипел полковник Рыгин. Коньяку в его бутылке уже оставалось на донышке.

– Иначе б я тебе не звонила, старый ты пенек!

– Но-но, Ксюха, не зарывайся! Я же тебя учил: тщательно проверять все факты.

– Она, я тебе говорю, алкоголичек ты мой! На объекте кадрится с джазистами волосатыми!

– Та-а-ак… – пробулькал полковник и надолго замолчал – настолько, что в конце концов Аксинья даже не выдержала, дунула в трубку, переспросила:

– Але?

– Тихо, я думаю!

На самом деле Рыгин не думал, а стремительно трезвел. Умение быть, когда нужно, пьяным, а когда нужно – трезвым (и выглядеть, когда требуется, в сосиску, а когда необходимо – как стекло), являлось одной из важнейших составляющих успешной карьеры кагэбэшника.

И еще через минуту полковник переспросил уже совершенно трезвым голосом:

– Ты на все сто процентов уверена, что это она?

– Так точно, товарищ полковник, – вздохнула Аксинья.

– Ладно, дорогая, иди, продолжай наблюдение и, ежели что, немедля звони мне.

Рыгин положил трубку «вертушки». Теперь надо хорошенько подумать: следует ли докладывать в Москву о том, что внучка Навагина нашлась в затерянном в тайге военном городке Комсомольске-17 в компании заграничных музыкантов? А если сообщать, то кому: деду? Или, может, Леониду Ильичу? Или, напротив, Юрию Владимировичу? И если все-таки информировать, то когда: прямо сейчас? Или когда молодые перейдут свой Рубикон? Вопросы, вопросы… Теперь от правильных ответов его карьера зависит – а значит, и любовь к нему Аксиньи. Будет он на коне – и она при нем останется, а после нее – другая молодуха. А если загремит полковник под фанфары – девушка его немедленно бросит, никаких иллюзий на сей счет товарищ Рыгин не питал.

В то же самое время в Комсомольске-17 веселье продолжалось. Впрочем, для кого веселье? Для битлов – пожалуй. Для Ниночки с Наташей – конечно. А для Маруси и для соглядатаек-официанток – тяжкий труд. А для Васнецова – вдвойне. Ему думать приходилось не только о том, как музыкантов очаровать и завербовать, но и о том, как бы дочерей – реальную и названную – в обиду не дать. И только однажды допустил небольшую слабину негенерал: вышел в туалет. Он же не железный, столько коньяку выпить, да еще и бульон с яйцом.

И только там, в уголке задумчивости (как высокопарно называла данное место васнецовская жена), он понял, отчего так смеялись музыканты, каждый по очереди, после посещения данного заведения, и ему стало ужасно обидно. Это он, Васнецов, вернувшись в Москву, подарит реплику своему приятелю, режиссеру Мотылю, ее потом произнесет в фильме «Белое солнце пустыни» Луспекаев и подхватит народ. А все оттого, что очень честно передавала она васнецовские тогдашние ощущения: «За державу обидно». А еще советник Брежнева за время, что останется до его отставки, успеет инициировать закупку на Западе соответствующего оборудования и станет родоначальником производства в СССР туалетной бумаги. И третьего ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года на Сяськом целлюлозно-бумажном комбинате сойдут с конвейера первые в нашей стране рулончики. До того момента пипифакса в нашей стране не было – за исключением гостиниц систем «Интурист» и «Спутник». А советские люди пользовались в лучшем случае газеткой – каковые и теперь были заткнуты за бачок в сортире «генеральского домика» военного городка. И вытирать руки после мытья посетителей гальюна приглашал не специальный диспенсер с бумагой (каковые Петр Ильич видывал и в Англии, и в Америке), а довольно грязное вафельное полотенце. От жгучего стыда стало нестерпимо, и он нашел, на ком выместить свою злость и досаду. Подозвал Марусю, как на грех мелькнувшую в коридоре. Схватил цепкими пальцами за локоток, подтащил к сортиру.

– Это что еще такое?! – зловещим шепотом изрек он, указуя на газетки, а потом на полотенце. – Вы почему не позаботились о надлежащих удобствах?!

– Но вы же ничего мне не сказали!.. – посмела пискнуть девушка-гэбист.

– А вы, что – своей головой думать не умеете?! – еще сильнее понизил голос Васнецов (глаза его метали молнии). – Я отмечу в записке ваше халатное отношение к служебным обязанностям, товарищ старший лейтенант!

«Пиши, пиши, ты мне не начальник, а бумага все стерпит», – подумала Маруся, но вслух благоразумно ничего не изрекла, только надулась: какое он право имеет меня за локоть хватать, в мужской туалет таскать?!

А в столовой тем временем происходило нечто такое, что, если б Петр Ильич знал, он никогда бы не покинул помещения, а предпочел, чтобы у него лопнул мочевой пузырь. Или, во всяком случае, не тратил бы столько времени на нотации Марусе. Ведь стоило «генералу» выйти из трапезной, Пол, самый умный и хитрый из собравшихся, понимавший даже после армянского коньяка, что почем в Стране Советов, быстренько достал из кармана пиджака блокнот с набросками новых песен. Затем вырвал оттуда листок, что-то быстро накорябал и перебросил одной из девушек. Та прочла – и вся залилась краской. До Ринго не сразу, но все-таки дошло, что происходит, и он, конечно, удивился: почему потребовалось писать? Почему бы то же самое не сказать герле, хотя б на ушко? Но все-таки поступил ровно так же, как Пол: вырвал из блокнота товарища лист, написал на нем пару слов и отправил записку второй дочке, Натали. Та прочла, вся вспыхнула, аж до слез, а потом нервно скрутила листок и, потупив взор, одними губами проговорила: «Да». А тут и Пол с прибаутками:

– Конспирация, товарищи, главное в нашем деле – конспирация!

Взял оба листочка, достал щегольскую зажигалку «Зиппо» и поджег их в пепельнице.

Было что скрывать – потому как первая из записок, написанная Полом, гласила: «Я в номере 101, и буду тебя ждать в любое время этой ночи». А вторая, авторства Ринго: «Я – в 104-м, пожалуйста, приходи».

А тут как раз и товарищ Васнецов возвратился, унюхал в воздухе сгоревшую бумагу, но подумал, что так пахнет какой-нибудь сорт английских сигарет, и ничего не сказал. Мягкотелым он бывал, Петр Ильич, одно слово: негенерал!

8. Любовь под контролем

День икс. Февраль 1968 года

СССР, Хабаровский край,

военный городок Комсомольск-17

Васнецова Наталья

Что же произошло далее в тот знаменательный день – или уже, точнее говоря, вечер и последующую ночь, – когда английский квартет «Битлз» инкогнито и неожиданно для себя посетил Советский Союз?

Всему на свете приходит конец. Даже столь вкусному и радушному обеду, который устроил в честь музыкантов Васнецов. Приятной во всех отношениях трапеза была для гостей, а еще в большей степени для млеющих от близости кумиров девочек – Нины и Наташи. Но Васнецов, вкушая великолепно приготовленные изысканные спецяства, в то же время постоянно анализировал поведение Битлов, а также размышлял о каждом дальнейшем шаге в проведении собственной, вынянченной операции. Обслуга тоже не расслаблялась, предупреждала любое желание гостей. А табл-ток, направляемый умным и хитрым Петром Ильичом, касался до всего слегка. То русских и советских композиторов, включая Чайковского и Хачатуряна, то успехов в освоении космоса, то войны, что вела американская военщина во Вьетнаме – которую гости, конечно, осудили, но в не слишком сильных выражениях: «Лажу там, конечно, заварили янки». На последнее замечание гневно среагировала Нина. «Как вы можете?! – воскликнула она. – Так спокойно?! В то время, когда во Вьетнаме каждый день гибнут сотни ни в чем не повинных людей?!» Музыканты отдали, конечно, должное экспрессивности девушки, однако развивать тему кровавого дяди Сэма не стали.

Но вот битлы съели уже по куску торта с чаем. Чай был сервирован по-русски – то есть без молока, но с лимоном и в стаканах в ажурных подстаканниках. Выпили по рюмке кедровой настойки на посошок, как это называлось у русских – значение термина Петр Ильич любезно пояснил. Мистер Леннон откровенно зевал. Господин Маккартни, не чинясь, посматривал на часы. Наступало время отправиться по номерам. И тут Васнецов, тонко чувствующий атмосферу благородного собрания, продемонстрировал еще один свой сюрприз. Он шепнул два слова Марусе, и через мгновение на пороге возникли четыре девчонки-официантки. Каждая несла по подносу – а на нем, подносе, возвышались на специальных шляпных болванках великолепные бобровые шапки! В первый момент создалось, благодаря болванкам, впечатление, что Иродиада выносит отцу на блюде голову Иоанна Крестителя – точнее, четыре Иродиады тащат четыре головы – однако из-за деревянной грубости болванок и великолепия головных уборов наваждение тут же рассеялось. Официантки встали каждая против соответствующего музыканта. Эффект оказался громовым. Мистер Маккартни присвистнул. Господин Харрисон привстал со стула. Мистер Старр глуповато осведомился: «Это нам?»

Тонкий ход!

У товарища Васнецова была идея подарить битлам собольи или даже горностаевые шубы – знай, мол, наших. А еще – чтобы официантки надели вышеупомянутые меховые изделия прямо на голое тело (ну, или на купальники) и подарили бы их со своего обнаженного плеча – и уж перед нагими прелестями русских девчонок ни один битл не смог бы устоять! А он забавник был, наш Петр Ильич! Однако по зрелом размышлении от шуб и обнаженных комсомолок решил все же отказаться: не обвинили бы в личной нескромности и разврате. Ну и что, что он личный помощник самого Генерального секретаря! Настучать найдется кому! Таким образом, в окончательной программе операции «Моряк» значилось: выход сотрудниц с подарками гостям. И никаких голых тел. Любовь и даже блуд в Стране Советов могут иметь место, но должны быть стыдливы.

Когда четыре официантки с подносами вышли на позиции, «генерал» встал и уже не совсем трезвым голосом завел:

– Примите от нас в дар… – Покачнулся, потерял нить разговора, однако все же собрался и продолжил: – Мы надеемся, что даже в самый лютый холод этот традиционный русский головной убор, эти ushanki не дадут вам замерзнуть!

Словно бы грядущая поездка битлов по СССР была уже делом решенным! Словно вся заминка перед тем, как отправиться в путешествие, заключалась в том, чтобы как следует экипироваться! Официантки с поясными поклонами протянули каждому, заранее распределенному дорогому гостю роскошный дар. Визитерам подарки чрезвычайно понравились. Они немедленно напялили их, Леннон опустил уши, его примеру последовали остальные, и все четверо стали показывать друг на друга пальцами и ржать. А Маккартни расхулиганился до того, что схватил висевшую на вешалке каракулевую папаху из генеральской формы негенерала Васнецова и, сдернув с себя только что полученную бобровую шапку, нахлобучил головной убор высшего офицера на свой волосатый котелок. Тут уж ржачка началась совсем по-детски непосредственная. Затем будущий сэр Пол попросил у Васнецова звезду с его папахи. Тот усмехнулся, но принялся отвинчивать. Не жалко, все равно форма не его, подлежит после проведения операции сдаче на склад, а уж за утерю звездочки он как-нибудь перед местной финхозчастью отчитается. Маккартни принял красную звезду от негенерала с преувеличенным почтением, словно ему вручали Звезду Героя Советского Союза. Затем нацепил ее на меховую русскую шапку, а оную водрузил на свою башку и громовым голосом, вытянувшись во фрунт, скомандовал: «Отряд! Равняйсь! Смирно!» Остальные трое, и даже независимый Леннон, и глубоко расстроенный Харрисон, повскакивали и, выпучив глаза, отдали пока-еще-не-сэру честь. Затем снова покатились со смеху.

Васнецов наблюдал за гостями со снисходительной улыбкой, как за расшалившимися детьми. Девчонки, Нина с Наташей, смотрели на парней во все глаза: всемирные знаменитости, великие музыканты – а ведут себя как мальчишки! И даже официантки, нарушая инструкцию, не вышли из столовой, столпились в дверях, глазели на битлов, по-доброму пересмеиваясь. И те две, кто сумел договориться, чувствовали даже материнскую нежность, и в хорошеньких головках обеих промелькнуло нечто вроде: «Да они все хороши! Я бы каждому отдалась, не глядя и безо всякого задания!»

Да, господа Леннон и Харрисон также не желали коротать предстоящую ночь в одиночестве. Тем более что советские красотки сами напрашиваются. Нина с Наташей и не заметили, как и мистер Леннон, и мистер Харрисон ухитрились во всеобщей кутерьме шепнуть обслуживающим их официанткам по паре слов. После чего те, потупив глаза послушно и заученно покраснели. Зато переговорчики объектов со специальным персоналом прекрасно видел Петр Ильич и был ими весьма доволен. Единственное, что укрылось от его взглядов, – с кем же вошли в контакт господа Маккартни и Старки? Неужели они не решились воспользоваться великолепной возможностью отведать любви русских девчонок? Но он даже не мог предположить, отчего не обращают внимания на официанток двое из квартета – воистину, родительское сердце иногда бывает слепо!..

Впрочем, после того, как обед закончился и официантки взялись провожать высоких гостей в отведенные им покои, «генерал» главное, о чем позаботился, – о своих девочках и их целомудренности. Он оделся, помог нацепить шубки дочерям – названой и своей – и лично пошел провожать их в ДОС – дом офицерского состава.

На улице сияли и искрились фонари, блистал снег, и пар от дыхания поднимался вверх, к могучим кронам елей и сосен, росших вокруг генеральского домика.

В ДОСе, находящемся на расстоянии пары сотен метров от обители музыкантов, девочкам, даже при всем уважении к неограниченным полномочиям Васнецова, отвели одну комнату на двоих. И без того в гостинице в связи с нагрянувшими отовсюду по случаю спецоперации гостями свободных мест не осталось. Две койки, платяной шкаф, два стула, репродуктор и рукомойник – вот все удобства, на которые могли рассчитывать девочки. Кровати заправлены по стойке «смирно», вафельные полотенца висят ровно посередине их спинок. Туалет – в конце коридора, душ с теплой водой функционирует от двадцати ноль-ноль до двадцати двух ноль-ноль и с семи до восьми утра. Впрочем, даже внучка члена Политбюро посещала пионерские лагеря и спартанской обстановке не удивилась. А дочь простого работника ЦК – тем более.

Васнецов показал им номер, галантно помог каждой раздеться, а затем хитрый родитель, хоть и не вызывали у него девочки особых подозрений, для надежности взял в охапку обе шубки и вышел из комнаты с каждовечерней своей присказкой: «Спокочи ночи, спи до полночи, а с полночи вставай и камни ворочай».

– Папка! – возмущенно закричала ему вслед Наташа. – Ты куда наши шубы понес?!

Однако тот сделал вид, будто бы не заметил гневной реплики дочери, выскользнул из двери – и был таков. Когда Наталья высунулась в коридор, отец где-то вдалеке спускался по лестнице, причем от взгляда девушки его фигура перекрывалась мощным торсом постороннего мужика, следующего по коридору в пижамной паре, с влажными волосами и вафельным полотенцем на плече. Кричать на всю гостиницу показалось ей решительно невозможно, и тогда девушка, вернувшись в келью, гневно воскликнула, отчасти подражая собственной матери:

– Подлец! Как он может так поступать с нами! Каков мерзавец!

– Оставь ругаться на него, это же твой батя, – несколько меланхолично отмахнулась Нина.

– Что будем делать?

– А что ты предлагаешь?

– Я пойду на разведку.

– А какой смысл?

– Ты собираешься торчать весь вечер здесь?

– Хочешь сбежать?

– Конечно! Неужели нас остановят какие-то шубы!

Наташа порывисто подошла к окну, откинула штору ядовито-красного цвета. Их предусмотрительно поселили не на первом, а на втором этаже, не упорхнут, мол, голубки, – однако не учли, что прямо под окном девичьей светелки расстилался покрытый снегом козырек подъезда. Выпрыгнуть туда ничего не стоило. Потом один хороший скачок вниз, в сугроб – и путь открыт.

Наташа решительно рванула на себя створку окна. Захрустела разрываемая бумага, полезла вата, коими персонал воинской гостиницы защищал щели от проникновения лютого Мороза Иваныча. Порыв холоднющего воздуха, крепкий, как коньяк или нашатырь, ворвался в комнату.

– На волю! В пампасы! – вдохновенно процитировала Наташа чрезвычайно популярного тогда в школьных и студенческих кругах «Золотого теленка» и встала на подоконник. Нина не захотела от нее отставать. Сердце у нее замерло, однако она сказала себе «была – не была» – и последовала за подругой.

Неизвестно, что больше двигало девочками в их безрассудном побеге: желание насолить взрослым? Чувство куража, подогретого крымским портвейном (когда Васнецов выходил из столовой, обеим удалось хватить по бокалу)? Стремление не ударить в грязь лицом перед подругой, показаться более удалыми, чем они есть на самом деле? Юношеская тяга ко всему запретному – которая в их случае усиливалась идейными и эстетическими табу? Кто знает, что подействовало конкретно и в большей степени, и что уж тут умствовать! Одно ясно: в их порыве, в их полете страстиименно к музыкантам было не более десяти процентов.

Однако если бы нас попросили нарисовать картину самой яркой, обнаженной и чистой любви – мы б изобразили двух девочек, которые в одних свитерках и юбочках выше колен стремглав несутся по заснеженной аллее военного городка, лица их раскраснелись и полны азарта, и пар поднимается от их фигур в бесконечные звездные дебри дальневосточной ночи…

А в то же самое время негенерал Васнецов возвратился в генеральский домик и совершал обход своих владений. Усталые официантки пили на кухне чай и попытались неловко спрятать порасхищенную с банкетного стола недопитую бутылку армянского коньяку. «Продолжайте, продолжайте», – по-отечески махнул им рукой Петр Ильич. Он, разумеется, подметил, что двух подавальщиц в компании недоставало – и как раз тех, что перемигивались с господами Ленноном и Харрисоном. Цекист покинул кухню. Разумеется, он знал о существовании комнаты с аппаратурой прослушки, но, как порядочный человек, не желал уподобляться беспардонным амурным соглядатаям и просто неспешно прогулялся по коридору. В комнатах, отведенных для мистеров Маккартни и Старра, было до странности тихо. В номерах двоих других битлов, как и ожидалось, раздавались возня и смех. Операция развивалась по плану. Ну, или, если быть честным перед самим собой, почти по плану. Главный разговор, ответ на основной и коренной вопрос: «Поедут ли битлы в тур по России?» – негенерал, верный народному принципу «утро вечера мудренее» – отложил, чтоб спросить ребят на свежую голову. Он, во всяком случае, сделал все от себя зависящее. Теперь должны постараться девчонки, чтобы парни не захотели от них отлепляться. Вот только почему никого не выбрали Пол и Ринго?

Размышляя об этом, в конце коридора очень ответственный работник столкнулся нос к носу с Марусей. Девушка сделала вид, что встреча произошла нечаянно, однако она, разумеется, Васнецова ждала. «Ах», – молвила она, чуть не налетев на него. А потом, потупившись, вдруг сказала:

– Вы меня извините, Петр Ильич.

– За что?

– За то, что я недосмотрела. За туалетной комнатой. Я постаралась все исправить, насколько смогла. Хотите посмотреть?

– Нет, не хочу, – улыбнулся негенерал.

– И все же… Может, вам опять не понравится? К тому же завтра… Вдруг онитуда снова пойдут? После завтрака? И опять хихикать будут – я же слышала, не маленькая, поняла, над чем… А я им в их персональных умывалках так же, как тут, устроила. И вам в номере тоже. Давайте поглядим. Ведь если что опять не так, я смогу, наверное, успеть переделать. До утра время еще есть. Надо, чтоб без сучка все прошло, а то и вправду подумают, что мы дикие.

– Ну ладно, – согласился Васнецов.

Как-то случилось, что ближайшей к ним оказалась именно его комната, и они с Марусей вошли в нее и заглянули с инспекционной целью в ванную комнату.

Газеты оказалась заменены на срывы бумаги из близлежащей типографии – девственно чистые, не обезображенные свинцовыми отпечатками букв и фотокарточек.

– Я в райцентр за ней посылала, – похвасталась Маруся. – Главного редактора «Ленинского знамени» с постели подняли.

– А специальная туалетная бумага где? Ведь именно ею, знаете ли, сейчас пользуются на Западе?

– Я обзвонила все склады Владивостока, Хабаровска и Комсомольска, – с готовностью доложила девушка. – Нигде нет ни одного рулончика. А из Москвы, даже спецсамолетом, все равно завезти не успели бы.

– Ладно, сойдет пока и так, – советнику Брежнева ничего не оставалось делать, кроме как скупо похвалить старшего лейтенанта. – Но теперь ты понимаешь, что в нашем деле мелочей не бывает?

– Так точно!

– И чтобы к нашей поездке все было исправлено!

– Слушаюсь, Петр Ильич. А разрешите спросить?

– Спрашивайте.

– Битлы точно по стране поедут?

– А вот это пока не ваше дело, – нахмурился товарищ Васнецов.

– Виновата.

– Ничего. Молодец, что стараешься.

От похвалы девушка зарделась, а потом указала на два вафельных полотенца, висящие рядом с умывальником: «Вот».

Васнецов хотел было сказать, что ценит, когда работники умеют не просто признавать свои ошибки, но и оперативно исправлять их. Однако пристально глянул на подчиненную – а она… Она смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом, загородив своим телом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось делать, кроме как обнять обеими руками девушку за талию. Та чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях.

– Ох, я так волновалась из-за своих ошибок, – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и тот, разумеется, поцеловал ее.

…Поэтому не только по-английски шептали голоса в ту ночь в комнатах генеральского домика. В одной из них, не стесняясь, говорили по-русски и даже стонали, взрыкивали, задыхались. И наплевать на прослушку – Васнецов хорошо знал советские повадки – если не рушится семья и нет заявлений в партком, блуд не только возможен, но порой необходим для установления более тесных контактов внутри трудового коллектива. А Маруся вообще воспринимала постельные рапсодии с вышестоящими начальниками как средство номер один для заглаживания собственных ошибок и продвижения по службе. А с Петром Ильичом (теперь – с Петенькой) ей вообще повезло: шутка ли, из Москвы, из ЦК, личный помощник самого Брежнева! Да он такое ускорение может ей придать – полетишь на седьмое небо, на околоземную орбиту!

– Милый, какой же ты сильный, – поэтому шептала она, – какой красивый…