Текст книги "День 21 (СИ)"

Автор книги: Анна Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

========== Пролог ==========

Я ехала домой по Лоуренс-стрит, надеясь избежать встречи с патрульными. Пришлось задержаться на работе – до начала комендантского часа осталось всего десять минут, об этом услужливо оповестила меня радиостанция «Новый день». Новый день давно превратился в унылый глубокий вечер, и мне так хотелось провести его дома, не тратя время на пустые препирательства с копами.

В унисон радио угрожающе заскрипел громкоговоритель на светофоре. Звуки механического голоса порой пугали меня, как маленькую – возможно, тот, кто записал для нас это предупреждение, давно уже умер, и мы каждый день слушаем голос мертвеца. Мёртвый голос над Мёртвой зоной, несмотря на то, что до неё было полдня пути. Я никогда не страдала фатализмом, но во всём этом было что-то зловещее: тусклая луна, пустота улиц, запах свежей пыли, так напоминавшей мне смертельный океанский бриз…

Чтобы взбодриться, я покрутила колёсико радио, нашла старую, шуршащую и щёлкающую запись симфонического концерта, после хлопнула себя по карманам, проверяя, на месте ли моё удостоверение: ездить мне разрешалось даже ночью, но это спасло бы меня от нудной беседы с полицейским о безопасности и важности соблюдать установленный порядок. Удостоверение было на месте, я крепче сжала руль и, дождавшись зелёного света, тронулась. Я ехала домой, выбрав узкую дорогу с односторонним движением, пересекающую Седьмой район – довольно мерзкое местечко, особенно ночью.

Я не знала, зачем вообще на этой части улицы светофор, она была безжизненна в любое время суток. По обеим сторонам стояли одноэтажные халупы, большинство из них были заброшены, а те, в которых ещё горел свет, были обнесены основательным забором с неумело или второпях накрученной колючей проволокой. Здесь ни у кого не было машин.

В сердце квартала стояли трехэтажки из красного кирпича. Ржавые остовы пожарных лестниц торчали над крышами, словно костлявые руки, молящие о помощи, и терялись в глухих квадратах дворов. В одном из этих дворов притаилась автомастерская, а, скорее, авторазбор – я поняла это по наспех нацарапаной на фанере вывеске с кривой стрелкой, указывающей внутрь. Где-то чадил подожженный мусорный бак или барбекю, разницы никакой, воняло и то, и другое обычно одинаково. Отголосками эха звучал рэп. За этими окнами – окнами в мелкую клетку защитных решёток – жизни было гораздо больше. Эти клетки напоминали мне тюрьму, а тюрьма – Патрика Коэна. Тюрьма и Патрик, Патрик и тюрьма. Это было нечто тождественное для меня. Я побывала в тюрьме, даже не будучи осуждённой, Патрик создал для этого все условия прямо в нашем с ним доме. Радует, что всё уже позади. Я бы бросила эти воспоминания в костёр, если бы могла просто вынуть их из головы, но, въехав на освещённую неоном площадку, я лишь только отмахнулась от них. До следующего раза.

Даже в этом убогом районе были злачные места. Ядрёно-фиолетовая надпись «Бар» уродовала крепкую железную дверь, обрамляя кружком света крыльцо и то, что за крыльцом – мусорную нишу с полными баками пивных бутылок. Эта ниша едва вмещала в себя компанию из трёх мужчин и одной тощей девчонки. Её голые ноги в мини-юбке мелькали то тут, то там – её толкали от одного к другому, словно перебрасывались мячом. Я остановилась. Не раздумывая ни секунды.

– Разошлись, – чётко поставленным голосом скомандовала я и зачем-то показала удостоверение.

– Ты коп? Нет? Ну так вали и подотрись своей инспекторской бумажкой! Понабрали тупых баб…

Ублюдок закончить не успел. Да, я не коп, а инспектор Первого Подразделения Отдела по ликвидации последствий Катастрофы. Патрулирование улицы в мои обязанности не входит и полномочия мои в Чистой зоне ограничены, но я умею бить морды. И не выношу насилия. Оксюморон, но тем не менее.

Бить морды нас учили ещё в Академии, оттачивали навыки мы в спортзале при Отделе и на стрельбище. Стрелять я здесь точно не имею права, но вот сломать нос и двинуть острым носком туфли в пах могу. Могу с разворота вломить локтем в челюсть и увернуться от размашистого, летящего мне в лицо удара, а после из полуприседа ударить снизу вверх по эрегированному члену, едва прикрытому треугольником приспущенных трусов. Но я одна, а их трое.

Удар, и в глазах потемнело, скула вспыхнула горячей болью, боль расползлась по всему лицу. Я успела выставить блок, пока меня толкали к щербатой стене всё ещё открытой пивнушки, из которой, похоже, девчонку и вытащили. Как она там вообще оказалась? Где её родители? Где патруль вообще? Кто-нибудь вообще следит за этим дерьмовым районом?

Мои гневные мысли выбил очередной удар. Попали в челюсть. Во рту загорчило – я прокусила щёку, но не упала. Пространства для махания кулаками осталось мало – драка превратилась в возню и лапанья: ублюдок дёрнул меня за пояс штанов, оскалился, распахивая щербатый рот, обдал меня гнилостной вонью. Я ответила ему лбом в зубы. Осколок резца оцарапал мне кожу – надеюсь, я не подцеплю от него какую-нибудь дрянь. Девчонка визжала, ублюдки пыхтели, собирая себя по асфальту, у меня вырисовывались плохие прогнозы на исход этой драки – Отдел рисковал потерять ценный кадр. Я хмыкнув, встала в защитную стойку, выкинула вперёд кулаки. Ну, кто там самый смелый?

Коротко взвыла сирена. Трёпанный полицейский «Форд» медленно выкатился из-за угла. Он был похож на сытую гиену с огромным брюхом, набитым падалью. Я выплюнула кровь и опустила руки.

На мне не видно синяков, такая уж у меня особенность. Из-за этой особенности я долго не могла развестись: чтобы доказать факт регулярных избиений, мне пришлось развесить в доме дополнительные камеры, на что, в свою очередь, мне долго пришлось добиваться разрешения. Патрик Коэн, мой бывший муж, работал надзирателем в тюрьме, и все записи с камер нашего дома он тщательно просматривал и подчищал. Говорят, в мире до Катастрофы с этим было куда проще, сейчас же для развода нужно веское основание: политика Нового объединённого правительства нацелилась на прирост населения – нас осталось мало.

На мне не было синяков, хотя я знатно получила по лицу, пытаясь выдрать из рук пьяных ублюдков четырнадцатилетку, опоздавшую к комендантскому часу. Зато завтра на ковре у начальника я буду выглядеть свежо и прекрасно, возможно, лишь немного опухну – это зависело от силы удара. От удара могла лопнуть кожа, и тогда я была бы похожа на восковую куклу с кровавой полосой бутафорского шрама. Стоило найти зеркало и аптечку – боль раздирала лицо, я не могла трезво оценить характер повреждений.

Ехать в больницу я отказалась – глупо занимать койку из-за такой ерунды, мест и так вечно не хватает. Получив из рук блюстителей закона, медлительных, как навозные мухи, копию протокола, я наконец-то уехала. Малолетка были спасена и отправлена домой. Её родителей ждал большой штраф.

========== Глава 1 ==========

«Всё началось с одной крошечной бактерии. Сильва. Так её назвали. Её запустили в Мировой океан для очистки его от нефтяных загрязнений…»

Дожидаясь старшего инспектора, я в сотый раз от скуки перечитывала стенд напротив его кабинета. Электронное табло покрылось россыпью пикселей, и историческое эссе сменилось на информацию о погоде – перемены ветра не ожидалось. Свежайший яблочный пирог из пекарни жёг мне ладонь даже через толстый картон упаковки, кофе стыл в стаканчике на соседнем сиденье. Максвелл опаздывал.

На меня смотрели стены приёмной. Скупая серость, яркий свет и стекло. Ни единого яркого пятна – ничего, что радовало бы глаз, не было даже пластиковых растений в пластиковых горшках, как, например, в том же госпитале. А чему радоваться, когда ты весь день сидишь уткнувшись в монитор или носишься по городу в мыле? Мы часто перемещались, собираясь в офисе лишь для планёрок, но в последние месяцы в доверенном нашему подразделению квадрате было спокойно. Спокойно, что даже скучно. Отчасти ещё и поэтому я вчера ввязалась в драку.

Иен Максвелл, здоровенный темнокожий мужик, упакованный в чёрную униформу со знаками отличия, спешил по коридору – я услышала гроханье его шагов издали. Он опаздывал на целых пятнадцать минут.

– Белл, – он поприветствовал меня раскатистым басом и сухим кивком головы. Я, подхватив кофе, нырнула следом за ним в кабинет.

– Накосячила, – не спрашивая, утвердил Максвелл, как только я водрузила коробку с пирогом прямо поверх его рабочих бумаг.

Он знал, что я пыталась его задобрить. Несмотря на суровый вид, старший инспектор Иен Максвелл был жутким сладкоежкой: он обожал сдобы, шоколад и кофе-глясе. Мне от такого набора стало бы дурно: я предпочитала чёрный кофе. Что касается сладкого, палочки из лакрицы были моим максимумом. Отчасти поэтому Максвелл был равномерно здоровенным и ввысь, и вширь.

– Целиком и полностью признаю свою вину и готова понести любое дисциплинарное наказание, – оттараторила я, глядя, как старший инспектор кончиком указательного пальца приподнимает крышку коробки. «То, что нужно», – без труда читалось на его лице.

– Устроила драку. Напала на двух гражданских…

– Трёх, – поправила я, оглядываясь на неприметный шкафчик, где – я точно знала – Максвелл хранил вскрытую бутылку виски. Моя фляжка почти опустела, а чёрный кофе без чайной ложечки виски, это не кофе…

– Одного уже отпустили, всего лишь пара зубов и нос…

– Жаль, – выдохнула я. Жаль, что только пара зубов и нос. Я надеялась нанести чуть больше увечий.

Максвелл хмыкнул, уловив мой сарказм. Отхлебнув кофе, он довольно сощурился и, откинувшись в кресле начал меня распекать. Неохотно, из-под палки, растягивая слова и зевая, но честно и тщательно, как того требовала инструкция. Он много говорил о моей безответственности, о халатности, о важности моей должности, ценности каждого сотрудника и всего Отдела в целом, особенно в такие неспокойные времена. О том, что я не должна была влезать, куда не надо, максимум, следовало вызвать копов и валить домой, и не нарушать комендантский час. Я делала вид, что внимательно слушаю эту речь, переминаясь с ноги на ногу в тоскливом ожидании её окончания.

Из-за перегородки показалась голова Браунинга, старшего аналитика – он с нескрываемым любопытством разглядывал меня. Наверное, пытался узреть следы побоев, которых, конечно же, не было, и убедиться, что на мне их по-прежнему не видно. О том, что меня отметелили, знало, вероятно, всё Подразделение. Меня раздражал его пристальный, цепкий взгляд. Да и всё стадо аналитиков, сидящих в опенспейсе сразу за кабинетом Максвелла, порой раздражало меня – они любили поумничать, и мнили о себе бог весть что. Закатив глаза, я отвернулась.

– Надеюсь, больше ты такого не повторишь, Белл, – подытожил Максвелл и, бросив взгляд в окошечко камеры наблюдения, с облегчением выдохнул. С формальностями было покончено.

– Никогда, – вскинув голову, с жаром пообещала я. От резкого движения челюсть заныла, и я поморщилась.

– Хорошо тебе досталось?

– Нормально, – ощупывая лицо, ответила я.

Моё «нормально» несло в себе двойной смысл: нормально, которое «здорово отделали» и нормально, которое «ерунда, порядок». Конкретизировать я не стала, Максвелл не стал уточнять.

– Зачем полезла?

– Триггер сработал.

Благодаря нашему психологу я выучила модное слово. Триггером для меня продолжало быть всё, что связано с Патриком и нашем с ним «стилем» общения. Даже спустя два года после развода мои «триггеры» оставались неизменными.

– От беседы с психологом я тебя отмазал, но ты держи себя в руках, договорились? Всем не поможешь. Это не наша работа.

Я угукнула, сделав несмелый шаг в сторону шкафчика. Судя по всему, Максвелл против ничего не имел, поэтому я, выйдя в слепую зону камеры, открыла дверцу, вынула бутыль, отвинтила крышечку. В мою крохотную стальную, плоскую, как смартфон, фляжку, полился живительный высокоградусный нектар.

– Есть что-то? – пряча флягу во внутренний карман, спросила я.

– Пока тихо, но Браунинг нашёл занятный цифровой след. Смотрим за ситуацией.

– Ясно.

Ничего не ясно. Снова сидим и готовимся к чему-то. «Что-то» – так бы я охарактеризовала нашу работу, она – всегда неизвестность.

Во время затишья у нас следовало заниматься «самообразованием»: потреблять информацию, восполнять пробелы знаний о Катастрофе и доновейшей истории, прокачивать физический скилл: топать на стрельбище или в спортзал. На спорт моя челюсть была не согласна, поэтому я отправилась с свой кабинет – каморку, которую я выбила у Максвелла, когда разделять одно с ним пространство на двоих я уже была не в состоянии: моя склонность к уединению начинала превращаться в социопатию.

Когда я проходила мимо опенспейса аналитиков, Браунинг сделал вид, что поглощён своими расчётами и не замечает меня. Тем лучше, не люблю здороваться с коллегами, прощаться и вообще каким бы то ни было образом взаимодействовать. Несмотря на то, что взаимодействовать приходилось.

Наше Подразделение, как и двадцать два других Подразделения Отдела, состояло из двух инспекторов, двух групп быстрого реагирования – группы подчинялись напрямую старшему инспектору Максвеллу – и группы разведывательной из десяти человек, подчиняющейся напрямую главе Подразделения Хоуп Стельман и её заместителю Клиффорду Треймеру. Также к Отделу относились несколько крупных лабораторий и клиник. «Глав» мы ни разу не видели вживую, они восседали где-то в правительстве, в глубине материка, подальше от океана – в самом безопасном месте. Разведка плотно взаимодействовала с аналитиками, а от аналитиков уже плясали мы, поэтому умники считали себя крутыми ребятами, несмотря на то, что пушки были у нас.

Максвелл заметил меня на итоговом экзамене в Академии. Меня и троих ребят с факультета аналитики и it-технологий, включая Браунинга, пригласили на стажировку в Отдел. После все четверо подписали бессрочный трудовой контракт. Мы не могли уволиться по собственному желанию. Мы могли лишь уйти в отставку по выслуге лет или умереть. Я согласилась на все эти условия, потому что работа в Отделе по ликвидации последствий Катастрофы заставляла меня чувствовать себя важной. Чувствовать, что я что-то значу, что мои решения имеют вес, что я – это я, потому что дома я не могла быть собой.

Дома я превращалась в безмолвную тень. Переступая порог, я тускнела, словно лампочка, убавленная на минимум, превращалась в одного из тех заключённых, которых Патрик водил, словно псов, по периметру здания тюрьмы. У него были свои непреложные правила и порядки, которые поначалу натыкались на моё ярое сопротивление, но потом – я не заметила, как – стали и моими правилами. Где была я, а где Патрик – с каждым днём эта грань стиралась.

Он наказывал меня даже за не вовремя вымытую тарелку, – Патрик прекращал унижать меня только тогда, когда видел мои слёзы, это было его стоп-сигналом, апофеозом, маркером отлично выполненной задачи – типичное поведение садиста-манипулятора, как позже объяснил мне психолог. И я была уверена, что заслуживаю такого отношения. А позже началось самое интересное. К насилию психологическому добавились проверка теории о синяках…

Максвелл всё замечал, он приблизил меня к себе и на правах наставника помог мне вылезти из всего этого. Он стал для меня вторым отцом, потому что помог родиться заново, заново стать собой. И пусть многого уже не исправить, я достигла главного – я освободилась от него.

На моем рабочем столе героически погибал кактус: я то заливала его, то неделями забывала полить. Со мной даже растения дохнут, я не умею заботиться о других – так говорил Патрик, его голос до сих пор порой звучал в моей голове. Усмехнувшись, я выдернула корешок из почвы, уколола палец. Забота о других – не моё, глупо пытаться себя переломить, а драка накануне вечером – это всего лишь моё желание подраться. Триггер. Я выбросила кактус в мусорный контейнер. Привычка к постоянному самоанализу отнимала у меня время – я открыла и закрыла челюсть, хрустнула шеей и запустила ноутбук.

Со дня Катастрофы прошло всего восемьдесят лет – одна человеческая жизнь – и за эти годы жизнь человечества круто поменялась. Точнее, она круто поменялась в течение первого года, после того, как погиб первый заражённый. Маленькая бактерия Сильва, созданная спасти Мировой океан от критических, необратимых загрязнений, в итоге убила больше народу, чем Первая и Вторая Мировая войны вместе взятые. Всего за год токсичными стали рыба, вода, береговая линия и даже воздух вблизи открытого океана, токсичными стали тела погибших. Этот год был годом оценки ущерба, который никак не хотел прекращаться. Пока мы занимались оценкой, зараза проникла на материки вместе с пассажирами кораблей, с морскими животными, с грузами и даже с ветром, воздухом и осадками: в тот год не стало Японии, Австралии, Мексики и западной части Европы. Огромный поток мигрантов понёс токсин глубже на материки, и тогда начались меры. Мир замер в ожидании и в изоляции в собственных домах. Миллионам позволили умереть, потому что медицина была бессильна. За этот год случилось несколько гражданских войн и переворотов, возросла преступность, паника угрожающей волной неумолимо откидывала цивилизацию на десятки лет назад. Лишь общими усилиями вновь созданного на базе ООН Объединённого правительства удалось остановить этот беспредел. Материки были поделены на три зоны: Чистую, Промежуточную и Мёртвую. Были возведены метеорологические щиты, защищающие землю от зараженных осадков и ветра. Была создана вакцина. И мы – Отдел по Ликвидации последствий, потому что последствия были с нами даже спустя восемьдесят лет. Потому что океан продолжал нести смерть.

Пролистывая старую видеохронику, я с замиранием сердца наблюдала, как люди плавали с аквалангами, ныряли с палуб роскошных лайнеров, рыбачили, путешествовали, гуляли по ночам и тесно контактировали друг с другом, даже будучи малознакомыми. У нас уже вошло в привычку вместо рукопожатий здороваться кивком головы и надевать респираторы в людных местах. У нас ультрафиолетовые лампы встроены в светильники, а кабины с антисептической обработкой стоят на главных улицах через каждые шестьсот ярдов. Мы не меняем сексуальных партнёров так беспечно и так часто, как то делали раньше, боясь элементарно заразиться. Я грустила, глядя на эти хроники – мы больше не могли жить так беззаботно, как жили наши предшественники, а самое ужасное то, что мы уже привыкли так жить.

Мысль пойти перекусить застала меня за чтением стенографии прошлогодней конференции ВОЗ.

Спустившись вниз, в закрытое заведение только для сотрудников Отдела, я заметила Браунинга, сидящего за моим любимым столиком в самом углу. Кажется, он уже собирался уходить. Это не могло не радовать.

– Столик для социопатов? – Я потроллила саму себя и его заодно и плюхнулась в кресло напротив, боясь, что меня кто-нибудь опередит.

– То, что нужно, – он закатил глаза и обречённо вздохнул.

– Тоже бесит опенспейс? Я бы сдохла.

– Как думаешь, если я принесу Максвеллу коробку пончиков, он выделит мне отдельный кабинет?

– Ты же старший аналитик, попробуй.

– Я взяла вам кофе, сэр. – Мимо провиляла бёдрами стажерка Дебби Левицки.

Даже из своего тёмного угла я почувствовала запах её духов, пряный и сладкий, наверное, с феромонами. Ну, конечно, чем ещё заниматься в отделе аналитики, как не распространением флюидов молодой здоровой самки?

– Но я вечно всем нужен, – ответил Браунинг, проводив ее взглядом, полным задумчивости и скуки. Феромоны Левицки на старшего аналитика, кажется, не действовали.

Официантка принесла мне «как обычно»: чёрный кофе, тосты, сыр и овощи на гриле. Я всё ещё надеялась поесть одна.

– Она не выглядит слишком умной.

– Она делает, что скажут и почти даже не тупит. Академия присылает стажеров, не отвертеться. – В ответ я лишь пожала плечами. Надеюсь, он поймёт, что это жест сочувствия. – Зато я «сэр».

Браунинг устало потёр лицо – я услышала, как под его ладонями зашуршали колючки отрастающей щетины – и снова закатил глаза. Я улыбнулась, его сарказм пришёлся мне по вкусу.

Браунинг уже не вызвал у меня такого дикого утреннего раздражения – к обеду я «раскачалась» и перестала ненавидеть всё вокруг. Я посмотрела на него придирчивым взглядом инспектора. Кожанка поверх белой офисной рубашки – бунтарский дух, втиснутый в деловой дресскод?

– Привет. Кстати. – он забыл поздороваться, и теперь мягко и виновато улыбался мне, я в ответ помахала ему вилкой. – Как ты?

В целом, после развода или после вчерашнего? Он не уточнил, я тоже уточнять не стала.

– В норме.

На все три вопроса я бы ответила одинаково.

Уткнувшись в меню, которое каждый из нас знал наизусть, я сделала задумчивый и внимательный вид. Говорить мне не хотелось. Я надеялась, что помимо гениального аналитического ума природа отсыпала Браунингу хотя бы немного эмпатии.

– Ладно.

Он будто бы нехотя встал из-за стола, задержался, нависнув надо мной со своей внушительной высоты. Я вспомнила, как на первом курсе Академии он вечно загораживал мне обзор.

Сделав несколько шагов, Браунинг остановился.

– Флоренс?

– А?

Замешательство. Я вижу на его всегда каменном, чуть надменном лице замешательство. Это невольно заставило меня напрячься.

– Ничего.

Он ушёл, и я выдохнула. Накинув на соседнее кресло куртку, я создала видимость того, что место занято. Теперь никто не потревожит меня и моё одиночество.

========== Глава 2 ==========

Ровно в 6:00 сирена оповестила нас об окончании комендантского часа.

Я привыкла просыпаться за десять минут до неё и лежать в постели в тревожном ожидании этого резкого, пронизывающего до костей звука. Я натянула одеяло до подбородка, у меня жутко замёрзли ноги. Уже два года я спала в постели одна, но до сих пор не могла привыкнуть к ледяным простыням – одной меня не хватало, чтобы их нагреть. Живот сводило судорогой – осталось несколько секунд. Я прижала к ушам ладони и зажмурилась…

«– Фло, я же просил тебя не добавлять базилик в рагу.

Вилка лязгнула о тарелку, этот мерзкий звук заставил меня вздрогнуть. Я обернулась и, по привычке вытерев руки фартуком, взглянула на Патрика. Он смотрел куда-то перед собой, на лице его вздулись желваки. Я ещё не успела толком испугаться, но уже ощутила острый укол вины – она стала моим безусловным рефлексом.

– Прости, я забыла…

– Опять забыла? Фло, ты стала часто забывать, у тебя что-то с памятью?

Я судорожно пыталась вспомнить, что я ещё забыла. Но как я могла вспомнить то, что забыла? Это же невозможно. Бред, просто бред…

– Извини, наверное… Да, видимо, я прослушала.

– Всё, что касается меня, Фло, ты постоянно пропускаешь мимо ушей. Тебе плевать на меня?

– Нет, не плевать.

– Я два раза говорил тебе про чёртов базилик, и вот он снова в моей тарелке.

Такой Патрик пугал меня. Он не повышал голос, но его слов, интонации и взгляда, злого и яростного, было достаточно чтобы заставить меня вытянуться в струнку, опустить голову и отвечать, чеканя слова, будто на допросе. Я убеждала себя, что это у него профессиональное и не имело ко мне отношения, но страх от этого никуда не девался.

– Прости, Патрик, я правда забыла.

– Или просто не хотела помнить? Ты всегда думаешь только о себе. О себе и своей работе. Зачем тебе вообще семья, Фло? Наверное, тебе проще было бы жить одной, правда?

Пока он говорил, я всё глубже уходила в себя. Надо мной словно вырастал войлочный кокон, сквозь который не проходили звуки. Я представляла, что между нами зеркало, и его агрессия, ощутимая почти физически, словно занесённый для удара кулак, отскакивает от его поверхности и не касается меня. Но чем глубже я уходила в себя, тем сильнее Патрик распалялся.

В его словах была скрытая угроза. Вопрос, который не подразумевал ответа, потому что сам был ответом, вгонял меня в панику. Я любила его так сильно, что стала ненавидеть себя за то, что не способна выполнить простейшую просьбу. Наверное, со мной действительно было что-то не так, он был прав – я избалованная эгоистка, которая не думает ни о ком, кроме себя. Где-то внутри меня был крючок, за который Патрик умело дёргал, но я ничего не могла с этим сделать.

– Ты слушаешь меня, Фло? Ты вообще меня слышишь?

Меня тошнило от звука собственного имени

– Я не буду ужинать.

Я готова была лично вытащить из его тарелки каждый листик этой чёртовой травы, но он опередил меня. Отодвинув тарелку, Патрик встал.

Меня душили слёзы. Я так старалась, пока готовила этот чёртов ужин, я чувствовала себя счастливой женой, но теперь от моего чудесного настроения не осталось и следа. Меня поедала обида и чувство собственной неполноценности.

«Почему ты все время пьёшь кофе? Выпей сок, он полезнее. Почему ты вытираешь руки о фартук? Вымой, ты выглядишь неопрятно. Мне не нравится твоя работа, она забирает у тебя слишком много времени», – я теряла счёт его претензиям, и с каждой новой такой я чувствовала себя всё отвратительнее. А потом он, как ни в чем не бывало, звал меня смотреть бейсбол или хуже того, звал в спальню, и я шла, заставляя себя думать, что всё, что только что было на кухне, просто показалось мне и больше никогда не повторится…».

Сирена взвыла трижды, а после мёртвый механический голос объявил конец комендантского часа. Примерно в это же время мимо моих окон всегда проезжала патрульная машина, я услышала, как зашуршал гравий под колёсами. Нужно вставать, всё равно сна уже не будет.

Прошлёпав босыми ногами на кухню, я заправила кофеварку и раскрыла жалюзи. Улицы ещё были пустынны, но город уже не спал: яркие светлячки окон сияли на фоне белесо-сизого предрассветного неба. Внизу открывался супермаркет – хозяйка, выглянув на улицу, перевернула табличку. Пронёсся первый курьер на велосипеде. Вдалеке, у границы Чистой зоны пролетела чёрная мошка вертолёта. Вышла старушка Хэнли из сорок пятой вместе со своей собакой. Всё было, как обычно.

Парк отдыха «Оазис» находился в полутора милях от моего дома, и именно туда я каждое утро отправлялась на пробежку. Бегать вдоль улиц было не слишком полезно для здоровья – метеорологические щиты давали побочный эффект в виде низкой концентрации кислорода, а почти постоянное безветрие способствовало накоплению смога и пыли, но в «Оазисе» была воссоздана и даже улучшена атмосфера городских парков докатастрофного периода. Сотрудникам Отдела выдавался безлимитный абонемент, остальные категории граждан получали временный доступ в строго отведённое время, и я, быстрым шагом дойдя ворот парка, прислонила экран смартфона со штрихкодом к сканеру.

Почти три гектара первозданной природы – «Оазис» был самым экологически безупречным местом во всей Чистой зоне. Здесь был совсем другой воздух. Стоило мне чуть отбежать от ворот, у меня закружилась голова: организму требовалось привыкнуть к запаху озона, а глазам – к разнообразию зелени. На теперешних улицах не росли цветы, а кусты и деревья были хилыми и кривыми, здесь же череда высоченных раскидистых клёнов, растущих вдоль моего любимого бегового маршрута почти закрывала небо, всегда голубое. Воткнув наушники, я включила радио с симфонической музыкой и побежала, стараясь ни о чём не думать и не слишком сильно клацать зубами – челюсть ещё давала о себе знать.

У фонтана меня настигла Дебби Левицки. Я остановилась перевести дух и поправить спадающую лямку спортивного лифчика. Стоило затянуть их потуже, моя приличных объёмов грудь часто мешала мне заниматься спортом, а в юности она наплодила мне ещё и парочку комплексов: будь ты плоская или большегрудая, подростки всегда найдут, за что обсмеять. Левицки, сияя улыбкой, помахала мне рукой и остановилась. Я отметила про себя её стройную фигуру и высокий рост. Хотя с моими пятью с мелочью футами невысокими мне казались только дети.

– Флоренс! Привет.

Я равнодушно улыбнулась ей, снимая один наушник.

– Ты тут недалеко живёшь, да? Я ниже по Скай-лэйн, приходится ездить на машине…

Она, кажется, ещё что-то сказала, но я слушала журчание воды и пыталась представить, как шумел океан…

– Можно с тобой?

Её детская непосредственность и напор сбили меня с толку. Я точно была против компании вообще и компании для пробежек в частности, но что-то меня остановило. Возможно, я просто не хотела обидеть коллегу.

– Только я не болтаю во время пробежки.

– А и не надо, – звонко обрадовалась Дебби, пружиня на месте по прорезиненному покрытию площадки, готовая стартовать вот прямо сию секунду.

Когда мы вышли на прямую, я поняла, что с наушниками придётся простится – да, Левицки не заставляла меня отвечать, но сама болтала без остановки, я даже позавидовала такой сильной дыхалке. В школе Дебби всерьёз занималась спортивными танцами и мечтала о карьере на развлекательном канале, но все её планы обрушила травма – это поведала мне Левицки на первом круге. И, конечно же, она не могла придумать ничего лучше, чем пойти на факультет аналитики и it-технологий и каким-то чудом пройти конкурс – туда, где требовались сильные мозги, а не ноги. Она могла выполнять простые операции, но всё же аналитика – наука тонкая, требующая не только цепкой внимательности, усидчивости, хорошей памяти и высокой «производительности» ума, но и всесторонней эрудированности, умении считывать и сопоставлять разрозненные, казалось бы, факты. Я не видела этого в Дебби. Возможно, я её недооценивала или мне просто было плевать.

– Слушай, а ты ведь давно знаешь Дэмиана?

Дэмиана? Какого Дэмиана? Я и забыла, что у Браунинга есть имя. Недоверчиво покосившись в сторону раскрасневшейся от бега Левицки я со скрипом зашевелила мозгами.

– Лет шесть, семь, наверное…

Действительно, давно. Мы поступили в Академию в один год и весь первый курс проходили на одни и те же занятия. На втором курсе произошло распределение, предметы стали более узкоспециализированными, и мы могли гордо называться будущими полицейскими, инспекторами и аналитиками. С Браунингом мы пересекались всё реже, а после выпуска оказались в одном Подразделении. Работали бок о бок мы почти три года. Всего этого, я, конечно же, вслух не сказала – я не болтаю во время пробежки.

– О, значит, ты хорошо его знаешь, да?

Это вряд ли. Уже на вступительных испытаниях я познакомилась с Патриком и кроме Патрика я не знала и, похоже, не хотела никого знать. Это был сладостный период розовых очков и крепких шор.

– Что он вообще любит? Чем интересуется?

Не дождавшись от меня вразумительного ответа, Дебби продолжила словесный артобстрел. Она действовала словно бы издалека, но и напрямую, её интерес стал мне чётко понятен.

Я поймала себя на мысли, что никогда не воспринимала Браунинга, как мужчину. Да чёрт, я почти шесть лет воспринимала, как мужчину, только Патрика. Больше для меня никого не существовало, а после – тем более. Меня бросало в дрожь от одной лишь мысли о том, чтобы снова вступить с кем-то в отношения. И вот передо мной возникла живая и бойкая Дебби Левицки с вполне нормальными человеческими интересами, и у меня случился ступор, потому что я до сих пор не могла понять, каким боком это касалось меня. Почему именно мне должна достаться слава почётного сводника? Я вообще не по этому вопросу, сложно найти кандидата хуже. У нас с ней всего пять лет разницы, а я чувствовала себя иссохшейся старухой.