Текст книги "Пособие для внезапно умерших"

Автор книги: Анна Фауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Пейзаж вокруг был суровый: безжизненные холмистые пространства на много, много километров вокруг, огромная пирамида Кайласа. С утра было холодно, что-то около минус пятнадцати. Паломники медленно брели по каменистой осыпи, и даже восходящее солнце не смягчало картины, а скорее наоборот – делало ее еще более жесткой. Чарану казалось, что он маленькая пылинка, затерянная в хаосе мироздания. Он падал и вставал, и снова падал, пока вконец не обессилел. Тогда он лег на спальник и провалился на какое-то время в забытье, которое и сном-то нельзя было назвать.

В этом забытье он вдруг явственно почувствовал себя девочкой лет десяти. На нем было некрасивое коричневое платье и черный фартук. В руках он нес странной формы розовый ранец. Он или, вернее, она шла по коридору школы, совсем непохожей на ту, в которой в свое время учился Чаран. Здание выглядело очень убого, зато пол был паркетный, деревянный, что считалось роскошью. Рядом шел толстый, высокий и неуклюжий парень в очках и рассказывал что-то интересное.

Коридор был пуст, но в нем присутствовала какая-то опасность.

Вероника. В воскресенье

В воскресенье мы с Вадимом договорились встретиться. Несмотря на то что первый раз, как водится, вышел комом, меня совершенно необъяснимо влекло к этому человеку, а его, судя по всему, ко мне. Наши отношения с ним возникли и развивались в результате какой-то данности, над которой мы оба были не властны.

Мы играли в теннис, а потом, бросив машины, гуляли по улицам, взявшись за руки. Мы заходили в маленькие ресторанчики, и его колючая бритая макушка так уютно устраивалась у меня в ладонях, когда мы ждали чай. Как мы понимали друга, как обжигало меня каждое его прикосновение.

В какой-то момент, несмотря на все свои знания со многими печалями, я вдруг поняла, что влюбилась в него по уши. И он, кажется, тоже. Я явно переоценила степень своего цинизма. Даже призрак разделенной любви растворяет наш хитиновый панцирь, и мы выставляем на всеобщее обозрение свою нежную розовую подбрюшину. Давно я не была так беспечна.

И только один момент омрачал безоблачную картину. Хотя каждое Вадькино прикосновение было блаженством, как только я оказывалась с ним в постели, мое возбуждение быстро сворачивалось в клубочек и исчезало. Мне надо было с самого начала рассказать ему… Но я не могла. Зато я добросовестно притворялась. Однажды он поймал меня на этом и страшно разозлился. После этого он и начал особо пристально следить за моими оргазмами. Странные мужчины все-таки существа, – подумала одиннадцатилетка, которая безраздельно правила в тот момент в моем сознании.

Как-то под утро мы лежали обнявшись. Вадим только что кончил, я как всегда – нет, и он вдруг сказал мне: «Мне так больно, что я не могу сделать тебя счастливой». Мой милый, любимый дурачина…

Я-то все равно была счастлива. Или мне так казалось. Я так остро чувствовала, что теперь не одна на этом свете. Все приобрело новый смысл: и работа, и общие друзья, и простые ежедневные заботы…

Но счастье, как всегда, оказалось недолгим. Беда подкралась с неожиданной стороны. Я никогда не спрашивала его, сколько он зарабатывает. Мне не важно было, на какой машине он ездит. Я знала только, что у него маленькое экспериментальное производство лекарств, и мне казалось, что все в порядке, если человек каждый год может позволить себе два-три далеких путешествия. Это уже позже я поняла, что он живет не по средствам, весь в долгах и кредитах, и небольшая квартирка, где он и правда когда-то ударился лбом о подоконник, куплена по ипотеке. Ему так хотелось казаться себе и другим успешным, преуспевающим. Он был таким самолюбивым, мой Вадька….

А классовое чувство тесно связано с чувством справедливости. И зависть тоже тесно связана с чувством справедливости. И все эти чувства абсолютно неистребимы. Потому что истреблять надо на самом деле не их, а чувство справедливости. Но это делать не принято.

Как только Вадим узнал, что для меня деньги всего лишь побочный продукт удовольствия и что я свободна от необходимости их зарабатывать, как только он понял, сколько стоит мебель в моей спальне, он позволил ему взыграть. Чувство справедливости убивает чувство любви. Легко.

Ну а дальше все понеслось по накатанной. Поскольку секс есть продолжение отношений другими средствами (это еще Бисмарк про войну и политику подметил), то наше счастье закончилось, едва начавшись. Вадима стало раздражать, что я не кончаю, он уличал меня в притворстве и прочих смертных грехах, выяснения отношений прерывались лишь скандалами по поводу не вовремя поданного ужина.

Мужчины боятся решительных шагов, и Вадим не был исключением. Он вынуждал меня первой разорвать отношения. Но я не поддавалась. Я не могла представить себе, что снова останусь одна, теперь, когда я нашла свою любовь. И из-за чего? Из-за какой-то ерунды вроде денег или отсутствия оргазма….

Когда сначала тебе предлагают ВСЕ, ты пробуешь вкус этого ВСЕГО, и тогда ты понимаешь, что это ровно то, к чему ты всю жизнь стремилась. И ты купаешься в ЭТОЙ ЛЮБВИ, а потом раз – и ЛЮБОВЬ прекращается, и тебя начинают избегать непонятно почему. Отсутствие оргазма на плохое не тянет. По крайней мере, в глазах одиннадцатилетнего ребенка.

И когда каждый день отнимают по кусочку то, что давали раньше, и даже объясняют, что, оказывается, сама и виновата, что не поставила на стол тарелку, а всего лишь приготовила поесть (вопрос, почему он не поставил на стол тарелки, как-то даже и не возникает, потому что понятно же, что это я теперь должна и готовить, и ставить, и обхаживать…), ты думаешь: «Ну разве могло такое случиться между тобой и тем, кто так любил тебя?» А ведь могло, оказывается…

И ты не знаешь, что делать, потому что еще не умерла надежда, что, может, ВСЕ вернется, что он опомнится, обнимет как раньше и снова мы почувствуем, что не одни на свете. А голова-то, голова-то взрослая понимает, что это только начало, дальше будет хуже, и если сейчас я виновата в том, что на губе вскочила простуда, потому что заразила, то дальше…

И, так и не дождавшись, когда я сама уйду, Вадим меня бросил. Напоследок, видимо, для того, чтобы справиться с чувством вины, он прошелся по всем болевым точкам, и, когда я лежала втоптанная в грязь и со вспоротым животом у него под сапогом, он, приподняв мою голову и глядя мне в глаза, спросил: «Ну что, принесли тебе твои деньги счастье?»

Я чувствовала себя собакой, по которой проехал самосвал. Я подползла было к его крыльцу, чтобы лизнуть руку напоследок, но передо мной захлопнули дверь. И я осталась один на один с серым небом, под которое уже четыре месяца не заглядывало солнце. Зимний авитаминоз усугублялся многочасовыми пробками, и все вместе рождало безысходность. Непонятно было даже не то, как работать, а как просто пережить март. А может быть, все дело было в том, что я по гороскопу – Овен. И март – последний месяц перед днем рождения – месяц тайных врагов. Все не ладилось, рассыпались намеченные планы, разочарование окутывало будущее плотным коконом, не оставляя места для надежды. А еще мне почти каждую ночь снова начал сниться мой старый кошмар.

И тогда я, не в силах больше сопротивляться, опять позвонила Тому человеку.

Вероника. Восемнадцать лет назад

Восемнадцать лет назад, в первый день путча, я стояла в очереди в кассах «Аэрофлота». Накануне я прилетела в Москву на побывку с маленького острова, где мы тогда жили с моим бывшим мужем. И тут вдруг танки на улицах, жуткие рожи в телевизоре. И стало яснее ясного, что, как говаривала Раневская, надо уебывать как можно скорее.

Я стояла в очереди в кассах «Аэрофлота», тех, что между Октябрьской и Добрынинской, а по Садовому кольцу лязгали гусеницы. Все в очереди это слышали и хотели, так же как и я, поменять свои билеты на вчера, ну уж в крайнем случае на сегодня. А завтра может быть уже поздно. И поэтому атмосфера в очереди – раскаленная до предела. Мне невольно вспомнился последний пароход, на котором из Крыма после проигранной Гражданской войны отбывали в эмиграцию проигравшие. А также то, что было с теми, кто не успел.

Но в этот раз мне повезло. Я успела, мне хватило места на последнем пароходе, потому что… Потому что в гудящей толпе вдруг появился высокий стройный мужчина, чем-то разительно отличавшийся от окружающих. На нем был черный френч и черные брюки странного нездешнего покроя. Я оценила это одеяние как дорогущий дизайнерский костюм. Он был спокоен, он не находился, как мы все, в состоянии озверения. Я поймала на себе его взгляд, он посмотрел мне прямо в глаза и слегка кивнул головой, приглашая к окошку кассы. Я решила, что это один из тех, кто занимает очередь и потом ею торгует.

Мне удалось незаметно проскользнуть к окошку – я ожидала диких криков, что меня здесь не стояло, – но, к моему удивлению, пространство в радиусе метра от меня вдруг опустело. Усталая кассирша подняла глаза и приветливо улыбнулась. Это вообще было за гранью. Я поменяла билеты на ближайший рейс и вышла на свежий воздух. Мой благодетель подошел ко мне на улице.

– Как вам это удалось? – спросила я его. – Сколько я вам должна?

– Ничего, – ответил он. – Выпьете со мной кофе?

У него была странная улыбка, правая бровь слегка подергивалась. На вид около сорока – сорока пяти, кого-то он мне напоминал. Кого-то очень хорошо знакомого. Но я не могла вспомнить кого.

Мой рейс улетал ночью, и у меня был еще вагон времени. Мы сели в его машину, доехали до кафе – странно, что оно работало в этот день. Странно, что меня это не насторожило.

– Мы встречались с вами? Мы знакомы? – Мне очень хотелось выяснить, кто это, где и когда мы пересекались, хотя еще полчаса назад я и не подозревала о его существовании.

– Да, встречались, но очень давно, – он улыбнулся мне ласково, – однако я вас сразу узнал.

– А я не могу вспомнить. Ну не томите, когда, где… Как вас занесло в эти кассы, вы тоже уезжаете?

– Нет, я остаюсь. – Он не ответил на мои вопросы, но это не вызвало у меня никакого раздражения. Мы разговаривали уже около часа, когда вдруг Алекс, так назвался мой новый знакомый, вытащил бумажник и достал оттуда очень старое черно-белое фото. Это был портрет женщины, с прической, какие носили в тридцатых – сороковых, с тонкими и правильными чертами лица.

Сердце мое вдруг остановилось, а потом стало рваться из груди. Я почувствовала сильную предобморочную дурноту. Стало нечем дышать. В этом кафе было слишком душно. Мой новый знакомый увидел, что со мной творится неладное. Он накрыл своей ладонью мою руку, и я сразу успокоилась.

– Тебе она знакома? – спросил он, глядя мне прямо в глаза. К тому времени мы уже перешли на «ты».

– Нет, первый раз вижу этот портрет. Откуда он у тебя? – Меня все же не оставляло ощущение, что лицо женщины мне кого-то напоминает, так же как и лицо моего нового знакомого… Но смотреть на это старинное фото мне было почему-то страшно.

– Из одного архива. Я историк. Специалист по нацистской Германии.

– А кто эта женщина? – Непонятная тревога все же поднималась колющим холодком по моей спине.

– Эта женщина была надсмотрщицей в концлагере.

– Она военная преступница?

– Нет, скорее жертва обстоятельств.

– Почему ты показал мне это фото?

– Ты немножко похожа на нее, только ты брюнетка, а она была блондинкой.

– Не вижу ни малейшего сходства. Кроме того, я еврейка, а она – немка. Моя бабушка прошла Равенсбрюк, и там родилась моя мать. Так что с нацисткой мы в родстве находиться не можем.

– Конечно нет. Просто, когда я увидел тебя в толпе, мне показалось…. – Алекс не договорил. – А знаешь, поехали ко мне, если у тебя есть время до отлета. Я покажу тебе много интересного. У меня есть материалы и по Равенсбрюку. Ведь нацизм тебя интересует, я заметил. – Он усмехнулся, и правая бровь его опять дернулась.

Так я первый раз попала в гости к Алексу.

Черные шелковые занавески с огромными красными пентагонами закрывали окна в его огромной квартире в сталинской высотке.

– А это еще зачем? – фыркнула я, когда Алекс зажег какую-то пахучую палочку. Не отвечая, Алекс подошел к большому письменному столу и достал оттуда альбом с фотографиями. Он открыл его и жестом пригласил посмотреть. Со старого фото на меня смотрела та же женщина, что и на первом, только теперь уже в эсэсовской форме.

– Это она спасла твою бабку, – произнес он, не сводя пристального взгляда с моего лица.

– Откуда ты про это знаешь и как ты нашел меня? – Мне хотелось задать ему множество вопросов, но ощущение абсолютной невероятности происходящего парализовало мою волю.

– Я многим могу тебя удивить, – произнес он, и только позже я до конца поняла, что он имел в виду. Меня пугал этот человек. Я наконец снова задала ему вопрос, с которого мы начали:

– Кто ты?

Он снова ловко увел разговор в сторону, пригласив меня на кухню выпить кофе. Он удивительным образом умел направить беседу в нужном ему направлении.

У меня и в мыслях не было изменять мужу. Но когда Алекс обнял меня, он сделал это как-то по-особому – так, что нечего было и пытаться вырваться из его мягкого объятия. Весь мир сузился до кольца его рук. Он ласкал меня, и все мое внимание было сконцентрировано на его ладонях, на подушечках его пальцев, и не существовало ничего, кроме этих ощущений, ни одной мысли в голове, ни угрызений совести, ничего…

Уже не помню, как я оказалась в его постели абсолютно голая. Алекс за чем-то вышел из спальни, и ко мне на секунду вернулась ясность восприятия. Я по-настоящему испугалась. Но тут он снова вошел в комнату, в черном шелковом кимоно, держа что-то за спиной, и лег рядом. И снова мир перестал существовать. Откуда-то издалека доносился его голос: «Мне хотелось бы привязать тебя к кровати…»

У меня даже и тени сомнения не появилось: можно или нельзя. Конечно можно. Он вытащил веревку и привязал мою руки к спинке. И я вдруг почувствовала, что это именно то, что мне нужно и чего всегда недоставало. Я должна чувствовать свою беспомощность, иначе что же я за женщина? А потом он меня спросил: «А можно я завяжу тебе глаза?» И я опять ответила «да». И он завязал мне глаза шарфом. И снова стал ласкать меня.

С тех пор мы стали встречаться.

Чаран Гхош

Коридор был пуст, но в нем присутствовала какая-то опасность. Вдруг из-за угла выскочили четверо мальчишек. Они выхватили из ее рук ранец, вырвали портфель у очкарика и с криками скрылись в мужском туалете. Андрей, так звали ее спутника, побежал за ними в туалет, и там началась драка. Она металась перед туалетом, не решаясь войти, но, как назло, вокруг – никого, помощи ждать неоткуда, занятия давно закончились. Однако Андрею нужна была помощь, и она наконец решилась и вбежала в туалет. Картина, которую она увидела, была ужасна. Эти четверо пытались засунуть ее друга головой в унитаз, заломив ему руки назад и поставив на колени. Чаран вдруг явственно почувствовал стыд и ярость. Стыд – за то, что ее друг был так слаб, и ярость – от дикости и несправедливости происходящего. Ее заметили. Все так удивились, что даже на какой-то момент бросили Андрея, и ему удалось вывернуться.

Чаран понимал, что девочка переступила какую-то черту. Ей совершенно точно нельзя было туда заходить. Она покрыла себя несмываемым позором. «Проститутка!» – радостно закричал один из нападавших. Чаран не знал этого слова, но оно было похоже на английское «prostitute» и, видимо, означало то же самое. Этот нападавший был рослый, очень крепкий для своих лет парень, с круглым лицом, толстыми щеками и низким лбом, похожий на борова. Он направился к ней, девочка лихорадочно оглядывалась в поисках какого-нибудь предмета, которым могла бы себя защитить. Ничего, абсолютно ничего. Тогда, выждав, когда он подойдет достаточно близко, она подняла ногу и резко ударила его в пах. Но немножко промахнулась. Ему все же стало больно, и он рассвирепел. Они начали драться, и Чаран чувствовал боль от его ударов. Парень повалил ее на пол и навалился всей тяжестью. Она кусалась и царапалась, но не могла спихнуть его с себя. Все остальные стояли и смотрели, не решаясь вмешаться. Шутки кончились. Он пытался стянуть с нее трусики. Она начала дико кричать. Боров накрыл грязной пятерней ее лицо, заграбастал рот и нос, так что стало невозможно дышать. Остальные стоявшие вокруг тоже что-то кричали, видимо, они испугались. Андрей же, воспользовавшись ситуацией, дал деру.

И тут в туалет вошла пожилая женщина со строгим неприятным лицом и в ужасе остановилась, а потом, схватив борова за шиворот, оторвала его. Чаран физически почувствовал облегчение, потому что, пока боров душил его, он действительно не мог вздохнуть. Чарана трясло вместе с девочкой, но ужаснее всего было то, что Андрей предал ее. Она осознала, что Андрей отсутствует, не сразу. Но, когда она поняла, что он сбежал, даже не пытаясь ее защитить, ее сердце охватила немыслимая тоска, а тело – такая слабость, что она не могла встать с холодного и грязного кафельного пола.

Чаран как будто выплыл откуда-то, ощутив снова себя собой. Вокруг была все та же безжизненная каменистая пустыня. Он почему-то вспомнил, что в детстве его любимой игрой была игра «Кто сильнее»: он брал по карандашу в каждую руку и устраивал между ними борьбу. Обычно побеждал левый. Чаран всю жизнь боялся быть слабым. Он с детства отлично знал: слабых предают. Он вспомнил и еще кое-что, и ему стало страшно. Поднявшись, он продолжил свой путь.

Вероника. Сейчас

Сейчас я опять позвонила Тому человеку. Сколько раз я давала себе слово больше никогда этого не делать. Сколько раз. Наверное, впереди у меня столько рождений и смертей, сколько раз я давала себе слово и нарушала его. Напоследок Он сказал мне, как всегда поддергивая правую бровь: «Ты нужна мне, смотри не пропадай больше так надолго».

После встречи мне стало легче. О, мой наркотик…

У меня даже появилась энергия строить планы. Я хотела вернуть мою любовь. Любой ценой. На любых условиях. Я чувствовала, что Вадим нуждается во мне. Я была готова давать, ничего не получая взамен.

Когда я поняла, что могу говорить с ним без слез, я набрала так хорошо знакомый мне номер, в котором все цифры, сложенные попарно, равнялись счастливому числу 13.

– Будем дружить, – сказала я, – обсуждать книги, играть в теннис.

Мне показалось, что Вадька рад моему звонку. Он согласился. Это после всего того, что он мне наговорил. Непонятно, почему дружить с зажиточной девушкой не зазорно, а любить – зазорно? Где логика?

И в этот момент я вдруг, словно очнувшись, увидела всю эту ситуацию со стороны. Я ищу контакта с человеком, который меня отверг, которому я не дорога… Зачем я это делаю? Что меня гонит?

– А ради любви, – включилась одиннадцатилетка.

– Он – твоя бутылка водки, алкоголичка, – парировал профессионал.

Но был еще третий голос, самый тихий, самый тревожный. Едва слышно он шептал: «Ты потеряла контроль над своей жизнью. И случилось это не сегодня».

Когда я думала об этом, у меня возникало ощущение, что я нахожусь в горном потоке, который тащит меня по камням к водопаду, к пропасти, и я изредка выныриваю, чтобы глотнуть воздуха. В эти моменты мне удавалось трезво взглянуть на ситуацию, но потом сознание снова затуманивалось. Я пыталась выныривать чаще, но что-то мешало.

Шло время, Вадим иногда приезжал в гости, мы проводили время вместе. Как мучительно это было. Видеть любимого, говорить с ним и не сметь дотронуться до бритой макушки. Каждый раз, когда я пыталась коснуться его, я натыкалась на холодную стену отчуждения. Мне не удавалось пробиться сквозь нее.

Вадька комплексовал от того, что он не олигарх, как мой бывший муж, и вымещал всю досаду от своего положения на мне. При этом расстаться он был не готов, потому что ему нужна была моя поддержка, но он избегал близости, которой так страстно желала я. Наверное, ему казалось, что если он устоит в схватке наших воль, то и в жизни сумеет продавить обстоятельства, которые из-за кризиса складывались против него.

О неприятностях я узнала от его друга и компаньона Саши. Они пытались запустить пробную серию лекарства нового поколения из стволовых клеток телят и взяли кредит в банке под залог имеющегося у их фирмы оборудования и помещений. Но грянул кризис, и помещения подешевели. Им не хватило буквально двух месяцев. Банк произвел переоценку их недвижимости и потребовал досрочного возвращения хотя бы части кредита. Денег было взять неоткуда. До выхода конечного продукта оставалось еще пара месяцев, перекредитоваться было невозможно, занять – негде.

Мне невыносимо было видеть Вадима слабым, побежденным Когда я перехватывала его потухший взгляд, смотрела на опущенные плечи, у меня мутнело в глазах, а в животе начиналась резь. Изнемогая от жалости, я всей душой хотела помочь. Но как? Таких денег, которые бы их спасли, у меня не было. Да если бы даже и были, Вадька бы все равно у меня не взял.

И тут мне в голову пришла отличная идея. У меня осталось много знакомых из прошлой жизни: влиятельных, состоятельных, в крупном бизнесе. Перебирая их одного за другим, я остановилась на Германе.

Он долго был в меня влюблен, и непреложный факт моего замужества его лишь подогревал. Когда я развелась, он продолжал делать безуспешные заходы, пока я не поменяла мобильный и не исчезла с его горизонта. Он подходил по всем параметрам. Во-первых, у него была плохо рубцевавшаяся язва двенадцатиперстной кишки, а-во-вторых – фонд развития чего-то там, чего понадобится впредь. Предварительно попросив ничего не говорить Вадиму, я взяла у Саши две ампулы их чудо-лекарства, которое в числе прочего рубцевало язву за неделю, и позвонила Герману.

Мы встретились в «Ванили», и Герман был так рад, что даже не спросил, где же это я так долго пропадала и чем занималась. Пока мы изучали меню, я заметила, что он до сих пор сидит на диете. Я начала издалека. Как настоящая Мата Хари, расспрашивала о делах и здоровье. Герман, почувствовав интерес, тут же начал жаловаться. Бедный, истосковался по нормальному человеческому общению. Это, кстати, нынче со многими успешными мужчинами происходит. Слово за слово, и я начала рассказывать про стволовые клетки и как они лечат все на свете болезни. Я хорошо подготовилась. Прошерстила Интернет. И, рассказав про последние медицинские разработки в этой области, вынула одну ампулу.

– Вообще-то я берегла ее для себя, – сказала я, придвинувшись немного и задев его коленом, – у меня тоже есть проблемы. Но тебе нужнее. Бери.

Герман, недоверчиво обнюхал запаянную ампулу.

– На курс нужно шесть таких, – продолжала я, – достать невозможно, но я знаю ребят, у которых экспериментальное производство. Попробуй, если почувствуешь изменения в самочувствии, звони, мы достанем.

Мы еще посидели. И потом Герман отвез меня домой. Его попытку подняться и выпить чаю я успешно проигнорировала.

Герман позвонил на следующий день. Он опять хотел увидеться, хоть в кино, хоть в ресторан – куда угодно, лишь бы со мной. Мы встретились, и он, уже не стесняясь, как совершенно своей, начал выкладывать интимные подробности своего состояния до и после приема. Я заинтересованно кивала и поддакивала. Какое счастье, что Вадим с Сашей сделали нормальное лекарство и оно действует. В противном случае я бы бледно выглядела – но, впрочем, когда я решилась на эту авантюру, то вообще не раздумывала о том, что будет, если…

Герман попросил меня достать ампул на курс. Я в ответ начала рассказывать про временные трудности экспериментального производства. В конце концов Герман согласился с ними встретиться, но предупредил, что такие вопросы он один не решает.

В этот вечер мне опять удалось ускользнуть от него под благовидным предлогом. Но, видимо, Герман заподозрил, что какой-то мой интерес в этом производстве имеется. Вопрос – даст ли он денег, если я с ним не пересплю, вставал довольно остро. Очень не хотелось.

– Он ведь сам теперь заинтересован, ему же лучше стало, – пыталась я убедить себя, – я, конечно, Вадьку люблю, но все же не настолько, чтобы из-за его денег позволить трахать себя черт знает кому. Не надо было влезать в долги.

Все эти доводы разбивались о Вадькин тоскливый взгляд.

Герман тянул со встречей, несмотря на то, что даже после одной дозы чувствовал себя явно лучше. Он решил одним махом убить двух зайцев. Мы с ним регулярно встречались, ходили в кино и ужинать. Но дальше этого дело не шло. Сроки поджимали.

В среду он встретил меня после работы, посадил в машину, и мы поехали в ресторан. Но по дороге он хлопнул себя по лбу.

– Я забыл дома документы от машины. Первый же гаишник будет мой.

Мы развернулись и поехали к нему за документами. Черт же меня дернул подняться вместе с ним. Хотелось в туалет.

Иногда легче дать, чем объяснять, почему это невозможно. Он запер дверь и обнял меня. «Голова болит», «месячные» и все прочие веские аргументы не действовали. Наверное, надо было отрывать от себя его руки. В какой-то момент мне стало безразлично, что будет. Вадька все равно меня больше не любит. Я расслабилась, но удовольствия никакого не получила.

На следующий день Герман встретился с Сашей. Я специально попросила его, пока ничего не решено, не говорить Вадиму, чтобы зря не обнадеживать. Герман держался очень доброжелательно. И зачем-то несколько раз обнял меня за талию. Демонстрировал отношения. Вот ведь засранец. Ладно, лишь бы денег дал. Саша смотрел на это широко открытыми глазами, и я поняла, что он все в подробностях расскажет Вадьке.

После встречи я нагнала его в коридоре. Лучшая защита – это нападение.

– Это мой друг детства, ему очень помогло ваше лекарство, поэтому и только поэтому вам перепадут денежки из его фонда. Так Вадиму и передай. Поэтому и только поэтому. Денежки вам перепадут, если передашь все точно. Ты меня понял? И мне нужно для него еще шесть упаковок.

– Конечно, Ник, – Саша понимающе кивнул.

Потом я сама позвонила Вадиму и подала всю историю в нужном ключе. Чтобы сохранить лицо, Вадька изобразил раздражение из-за того, что его так долго держали в неведении, но в целом, я поняла, что он счастлив: неразрешимая проблема разрешилась.

Лекарство и правда здорово действовало. Герман чувствовал себя все лучше и лучше. Это не могло не сказаться на частоте наших встреч. Я ждала лишь момента, когда деньги окажутся на счете Вадькиной компании – чтобы снова исчезнуть и раствориться в голубой дали. Ждать мне пришлось две недели. Все две недели я чувствовала себя проституткой, хотя уговаривала себя, что я Мата Хари.

Как только деньги объявились на его счете, перестал звонить Вадим.

Я грызла по ночам подушку, но тоже не звонила. В хорошие минуты я тешила себя иллюзией, что Саша что-то ему рассказал про меня и Германа. В плохие – что меня просто выбросили как использованную и отжатую тряпку. Значит, я все-таки рассчитывала на благодарность за принесенные жертвы. Все реже просыпающийся профессионал во мне диагностировал запущенный случай эмоциональной зависимости. Ноющая боль в груди стала привычным фоном.

В какой-то момент я решила для себя, что третий голос ошибался. Не судьба нам. И какая разница почему. Должно же когда-то это мучение закончиться. И, чтоб закончить его быстрее, я звонила Тому человеку снова и снова… Алекс был всегда рад моим звонкам.

После встреч мне становилось легче, но зато кошмары стали повторяться уже почти каждую ночь.

Они изменились. Начиналось все как и раньше. Я соглашаюсь на что-то очень страшное, чтобы спасти свою жизнь, хотя я ни в чем не виновата. Мой самый близкий человек бросил меня на произвол судьбы, и я должна отвечать вместо него. Потом шло какое-то действие, которое я не могла вспомнить, проснувшись. Но теперь я погибала в конце. Появлялись две огромные тени, от которых мне некуда было скрыться. Они надвигались, хватали меня…

Если мне удавалось здесь проснуться, то это был отличный вариант. Но чаще не удавалось. И тогда они сворачивали мне шею. Я не могла вздохнуть и просыпалась от удушья, обливалась потом.

Вероника. Я вспомнила

Я вспомнила, что я профессионал. Если к вам приходит клиент, которому на протяжении всей жизни в кошмарах снится одна и та же история – и в ней он точно сам не участвовал, – что вы посоветуете ему сделать? Самый правильный ответ – сходить на системно-семейную расстановку по Хеллингеру ^[8]. Сейчас в Москве это модная тема, хотя никто толком не может понять, что там происходит. Люди воспринимают расстановки как чистую мистику – на самом деле это мистика и есть, и все очень напоминает кручение столов и вызывание духов на рубеже XIX и XX веков.

Про самого Берта Хеллингера я, чтобы сэкономить ваше время, рассказывать подробно не буду.

Хотя биография у него очень непростая – начиная от сотрудничества с нацистами и заканчивая миссионерской деятельностью в Африке.

Сущность предложенного им метода заключается в следующем.

Каждый человек несет в своем бессознательном всю информацию, относящуюся к его роду.

На расстановку специально приглашаются незнакомые «клиенту» люди-заместители: таким может стать каждый, и я, и вы. Когда человек приходит на расстановку, он может доверить таким людям-добровольцам стать членами его семейной системы и расставить их в пространстве, чтобы это было проекцией того, как они связаны между собой в его сознании или бессознательном. И в результате эти заместители, которых выбрали, в каком-то смысле случайно, – переживают в расстановке чувства предков и родственников «заказчика расстановки», не имея никакой предварительной информации. Они говорят их словами, удивительным образом воспроизводят их интонации, даже если эти люди давно умерли. И когда заместителей просят выразить свои чувства, то они, следуя за внутренним импульсом, часто рассказывают то, что не было известно даже самому клиенту.

Идея, что в семье через поколения проявляются и повторяются события и судьбы, даже если потомкам никто о них ничего не рассказывал, поначалу звучит дико в наш материалистический век информации. Но мы остаемся вплетенными в свою семью, род и в отношения с людьми, которые давно умерли, и не властны прервать эти контакты, хотя это и противоречит нашему пониманию индивидуальности и автономии.

Выглядит это все абсолютно невероятно. Остается загадкой, откуда «заместители» получают информацию, особенно когда дело касается мертвых. Такие названия, как «знающее поле» (в которое они попадают), мало что проясняют, но очевидно, что Берт Хеллингер впервые сделал видимым нечто, имеющее отношение к Душе, Судьбе, смерти и жизни.

В Москве у Хеллингера огромное количество последователей, которые убеждены, что они могут, так же как и он, целительствовать, высвобождая людей из родовых переплетений. Но, увы, чтобы стать хорошим расстановщиком, нужно отказаться от своеволия, позволить вести себя чему-то Большему, не говоря уже о том, что этим имеет смысл заниматься только во второй половине жизни, когда психолог овладел многими методами и обогатил душу большим количеством жизненного опыта.