Текст книги "Красное на голубом"

Автор книги: Анна Данилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

3

– Гера, это я, Даша, открой.

Герман Овсянников открыл дверь, и Даша увидела его растерянное бледное лицо.

– Что с тобой? Ты заболел, что ли? А где Ирина?

– Не знаю. Уже скоро ночь, а ее все нет. Я тут с ума схожу! Ее нигде нет. Постой, вы когда закончили работу?

– Как всегда, в шесть. Она вышла вместе со мной из офиса, сказала, что ей нужно в магазин, и все. Больше я ее не видела.

– А почему ты не пошла с ней в магазин?

Даша так посмотрела на Германа, что тот смутился.

– Извини. Просто я нервничаю. Конечно, ты не должна была идти с ней ни в какой магазин. Может, с ней что-то случилось?

– А что ее телефон?

– Не отвечает. Длинные гудки. Словно она не слышит.

– Странно все это. Вообще-то Ирина – человек ответственный, она бы позвонила, так?

– Так. Но она не позвонила. Даш, да ты проходи, проходи. Извини, я сегодня плохо соображаю.

Даша, отлично ориентировавшаяся в квартире своих друзей, быстро прошла в гостиную, достала сигареты и, придвинув к себе пепельницу, закурила.

– Странно. Вообще-то она отлично знает о том, что я должна к ней сегодня прийти. Я принесла ей крем, который она заказывала. Она давно его хотела. Одна моя подружка приехала из Франции, привезла.

– Дуры вы, бабы, – слабым голосом произнес измученный неопределенностью Герман. – Магазины ломятся от кремов, всякие там дистрибьюторные фирмы их распространяют, но вам и этого мало – подавай из Франции. Крем! Крем – это хорошо. Значит, Ирина знала о том, что ты должна прийти? Послушай, а может, она что-то о нас узнала?

– Ничего она не узнала. Да и вообще, Герман, все это было так давно. И никто, кроме тебя и меня, ничего не знает.

Герман вспомнил, что вот так же, однажды поздно вечером, подруга его жены Даша пришла к ним, как это водится, на огонек, и они долго прождали Ирину, пока та не позвонила и не сказала, что встретила свою одноклассницу и у той день рождения. Словом, чтобы было не скучно, Герман достал коньяку, Даша приготовила ужин на скорую руку, а то, что произошло потом, воспринималось ими обоими как продолжение вечерних удовольствий, не больше. Но только если Даша вспоминала об этом крайне редко, да и то, чтобы подколоть Германа, пошутить, то Герман считал этот случай настоящей изменой Ирине и ужасно боялся разоблачения. Вот и сейчас, когда Ирина не вернулась домой вовремя, он готов был винить в этом себя и предполагать самое худшее, к примеру, что Ирина узнала об их измене (не в меру разговорчивая Даша вполне могла проговориться, точнее, сделать это намеренно, но с таким видом, словно она не нарочно упомянула об этом, просто так, от скуки, это в ее взбалмошном характере) и уехала к матери. Но телефон ее матери молчал – теща еще два дня назад уехала в Египет.

– Может, она у матери? Надо бы съездить, может, она там?

– Да ты позвони соседке, у вас же есть ее телефон, она тебе и скажет, там Ирина или нет, – посоветовала Даша, с хозяйским видом готовя себе кофе в кухне.

Герман знал, что он не нравится Даше, что она переспала с ним тоже просто так, от скуки. У нее, кроме Германа, было полно мужчин, с которыми она проводила время и с которых тянула деньги. Даша была красивой яркой брюнеткой с неестественно-синими глазами («Это не линзы, – говорила она всем, кто обращал внимание на чудесный цвет ее глаз, – честное слово. Это натуральный цвет моих глаз!»). К тому же у нее был пышный бюст, и тоже натуральный. И Герман всякий раз удивлялся, как можно вот так, первому встречному на какой-нибудь вечеринке говорить о том, что и грудь у нее тоже натуральная. Он считал эти объяснения излишними, полагая, что такая красивая женщина, как Даша, должна нести свою красоту с гордостью, ослепляя и восхищая всех.

Ирина тоже была красива, но более сдержанной, интеллигентной красотой – ее роскошные формы сочетались со светло-русыми волосами и серыми, порой с фиолетовым оттенком, как ему казалось, глазами. «Твои глаза меняют цвет, как александриты», – любил повторять он.

– Ее нет у тещи. – Герман положил трубку и взглянул на Дашу с потерянным видом. – Соседка звонила, стучала и вообще сказала, что давно Иру не видела. Что делать?

– Может, она… того? – нерешительно произнесла Даша, сверкая глазами. – Завела себе любовника?

– Дура ты, Дашка! – в сердцах воскликнул Герман. – Всех судишь по себе! Она не такая, понятно?

– Ну, извини. Я же просто так сказала.

– Ты все и всегда делаешь «просто так». Ты прежде думай, чем говорить, поняла? Я и так места себе не нахожу. Мне вот, к примеру, в голову лезут совершенно другие мысли: несчастный случай или что-то еще…

– Думаешь, ее машина сбила?

– Я тебя сейчас убью! – Герман даже в шутку, но с вполне серьезным видом замахнулся на нее. – У тебя язык, Дарья, как помело.

– Знаю. Но Ирины-то нет! Послушай, а может, она забеременела, ей стало плохо и она сейчас в больнице?

– Я тебе вот что скажу, дурында ты этакая. Слово – оно материально, понимаешь? И нельзя вслух произносить некоторые вещи. Не надо эти понятия как бы вызывать, понимаешь?! Давай сидеть и ждать.

– Эх ты, Герман. И почему только я должна сидеть рядом с тобой и выслушивать все эти гадости? Я, между прочим, могу и уйти.

Но Герман в это время внимательно рассматривал содержимое большой кастрюли на подоконнике.

– Смотри, тесто! Это значит, что она приходила сюда в обед, чтобы поставить тесто. Ты понимаешь, что это значит?

– Конечно! То, что она ничего на вечер не планировала, разве что испечь пирожки.

Он уже и сам не знал, чего хотел: чтобы Даша осталась и разделила с ним волнительное ожидание Ирины или чтобы она ушла и не раздражала его своими идиотскими предположениями и репликами.

– Знаешь что, Герман? Давай-ка обзвоним больницы. Ты прав, Ирина на самом деле не могла бы вот так взять и куда-нибудь уйти или уехать, не предупредив тебя. И никакого любовника у нее нет, это точно.

Она лгала, чтобы утешить Германа. В душе она презирала его и считала слепым, глухим и совершенно бесчувственным мужчиной, который был настолько уверен в верности своей жены, что не хотел замечать очевидных вещей: дорогих подарков, которые делал Ирине Овсянниковой господин Перекалин (один только массивный золотой браслет с выгравированным на нем леопардом чего стоил!), ее частых отлучек из дома поздно вечером, когда она говорила, что едет к портнихе (которой у нее никогда не было). Вот и сегодня после работы Ирина отправилась не в магазин, как сказала она Герману, а в парикмахерскую.

– Кто будет звонить: ты или я? – Герман вжался в кресло, и Даша в который уже раз уверилась в том, что он трус и вообще жалкая личность.

– Я, конечно, кто же еще?! – Она открыла справочник, взяла ручку и принялась искать номера телефонов больниц.

4

«А тебе не приходит в голову, что я тебя просто не люблю? Или ты думаешь, что такая великая, что тебя просто нельзя не любить? Да, конечно, я уважаю тебя, ты многого достигла в жизни, ты обошла в этой гонке многих мужчин, став судьей, да и вообще ты – умная баба. Но как не умела ты разбираться в людях, так не умеешь до сих пор. Ты жила рядом со мной, мы с тобой постоянно были вместе, и ты не заметила, что наша совместная жизнь в последнее время стала напоминать театр. Ты спросишь: почему театр? Да потому, что я вот уже три года играю роль верного мужа, в то время как у меня уже давно есть другая женщина, которую я люблю и которая родила мне сына».

Когда Лена вспоминала этот жгучий, жестокий монолог бывшего мужа, ее всякий раз охватывало волнение и щеки ее горели, просто пылали, поднималась температура, ей становилось трудно дышать, а на душе становилось так гадко, так мерзко, что хотелось все бросить и уехать куда-нибудь подальше от этого города. Туда, где ее никто не знает.

Услышать, что твой муж имеет вторую жену, да к тому же еще живет с ней уже три года и у них есть совместный ребенок – как выдержать такое? Она и сама удивлялась, как осталась жива после этого разговора. И ведь ничего не предшествовало этому. Все шло как шло. Спокойная размеренная жизнь. Она пришла с работы и закрылась в кабинете, изучая дела. Муж ужинал с дочерью в кухне. Они позвали ее, но она сказала, что сыта, поела в столовой при суде. Потом Инна куда-то ушла, а Саша вошел к ней в кабинет и сказал, что хочет с ней развестись. Так спокойно это произнес, словно собрался с друзьями на рыбалку.

– Но почему? Что случилось? Я же в воскресенье все приготовила, нажарила котлет. Да и суп есть. Саша!

– Я не люблю тебя.

И это он тоже сказал обыденным тоном. Как если бы отказался от этого злосчастного супа: «Я не хочу суп».

А потом он много чего наговорил. Сначала таким же спокойным тоном, но затем, уже не в силах остановиться, высказал ей всю свою боль, всю свою тоску по нормальной, простой женщине, которая смотрела бы ему в рот, ублажала его в постели, встречала с тапочками у порога. Он так многого, оказывается, хотел, этот мужчина, который ничего особенного-то из себя и не представлял. И почему она должна была быть с ним ласковой, раз не испытывала такого желания? Может, ей следовало еще и ногти ему на ногах стричь? Да она ему даже спину никогда не мыла, считая это недостойным себя! Он приводил в пример жен своих друзей, захлебываясь, твердил, что он, дескать, мужчина и что ему уже по штату положено быть выше женщины. И она вдруг поняла, что он пьян. Что он немало выпил прежде, чем высказать ей все это. Трезвый он молчал бы, словно его губы залеплены пластырем. Лишь алкоголь был способен сделать его таким храбрым, смешным и нелепым. Но в одном он был прав: она не хотела его как мужчину. Ее тошнило от одного его запаха, и это при том, что он был на редкость чистоплотным, следил за собой. Запах его кожи, его волос, его одежды, даже запах его чистоты вызывал в ней отторжение. Это было на животном уровне, и она ничего не могла с этим поделать. Удивительно, как они вообще зачали Инну.

Пока он говорил, она представила себе жизнь без него и как-то сразу поняла, что ей станет легче, проще жить. Но ее жгла мысль о том, что ее бросили, что ей предпочли другую женщину. И что она, эта чужая женщина, теперь кормит его, моет, стелет ему постель, гладит рубашки и спит с ним в обнимку, как со своим собственным мужем. «Пусть я не люблю его, – возмущалась она в душе, слушая все его в общем-то справедливые упреки, – но он же – мой, моя собственность. Он – мой муж! И мы прожили с ним почти двадцать лет!»

Иногда, в минуты наивысшего эмоционального подъема, когда она чувствовала себя во многом превосходящей других женщин (иногда это случалось, когда она разглядывала себя, раскрасневшуюся, с горящими глазами, в зеркале после какого-нибудь сложного судебного процесса, когда коллеги-женщины хвалили ее, а мужчины-судьи просто восхищались), ей казалось, что муж недостоин ее, он должен радоваться уже тому, что она вообще живет с ним. И цену ему она понимала лишь в минуты болезни, когда он ухаживал за ней, и она, даже не глядя на себя в зеркало, знала, что выглядит отвратительно, и мало кто, увидев ее в это время, сочтет ее привлекательной.

И все же ее бросили. Ее, такую умницу и красавицу! И все узнали об этом. Эта новость сразу же облетела весь город. Стыд затопил все то, чем жила Лена последние годы, чем гордилась: это была ее собственная самооценка. Развод надломил ее, лишил уверенности в правильности своих поступков. А это для судьи недопустимо. Как она может судить людей, если не уверена в том, что поступает верно? Кроме того, в каждом деле есть две стороны, и вынести приговор, чтобы удовлетворить сразу обе, почти невозможно. Особенно если речь идет о тяжких преступлениях, за которые дают большие сроки. Теперь же, когда в лице мужа она стала ненавидеть всех мужчин, ей стало казаться, что прежде она выносила по отношению к мужчинам-преступникам мягкие приговоры и что надо было давать им сроки побольше. Чувство справедливости в ней притупилось, и ей стало страшно за свое будущее, за свою карьеру.

Единственным человеком, с кем ей хотелось посоветоваться и кому она могла бы открыть душу, был Марк Садовников. Ее однокурсник, человек, чьим мнением она всегда дорожила и которого воспринимала исключительно как верного и преданного друга. Марк не мог не помочь ей справиться с ее душевным кризисом. Конечно, он был уже женат, причем женой его была известная художница Рита Орлова, которую он любил без памяти. Но тем более, рассуждала Елена Корсакова, человеку с устроенной личной и профессиональной жизнью будет не так уж и трудно протянуть руку помощи другу. Для начала требовалось найти причину первого визита к Марку, и поэтому, чтобы не обидеть Риту, она решила сделать вид, что интересуется ее картинами. Но если первым ее желанием было просто войти в их дом, чтобы потом заполучить себе на некоторое время Марка, то, оказавшись в мастерской Риты, она поняла, что и понятия не имела о том, насколько талантлива жена Марка, и любовалась ее работами искренне и даже получая от просмотра удовольствие.

– Марк, я и не знала, что, глядя на натюрморты, написанные твоей женой, можно испытать такой восторг и зарядиться энергией, – говорила она, переходя от одной картины к другой. – Рита, я слабый знаток живописи, но мне ужасно нравятся все ваши работы, без исключения. Я пришла к Марку, чтобы поговорить о своих профессиональных проблемах, и в мастерской оказалась как бы случайно. Но говорю честно – я в восторге!

Рита и сама была как картинка: яркая, нежная, одетая во все бело-розовое и благоухающая духами. Она была похожа на волшебницу, которая разрисовывает холсты одним взмахом руки. Трудно было представить себе эту чистенькую и аккуратную женщину в промасленном рабочем халате и с потемневшими от засохшей краски кистями, зажатыми в пальцах.

Рита лишь снисходительно улыбнулась, и Лена поняла состояние ее души: в ней вспыхнула ревность. Она часто видела женщин, которых одно лишь ее появление ввергало с унизительное для них состояние этой самой ревности. Лена Корсакова привыкла, что нравится мужчинам, и часто ловила на себе недобрые взгляды потенциальных соперниц. Вот и Рита оказалась такой же, как все. Хотя, появись Рита в их доме, возможно, сама Лена Корсакова приревновала бы ее к своему мужу. Получалось, что они стоили друг друга.

– Я бы хотела купить у вас два натюрморта: с незабудками, вот этот, и с дыней. Мне кажется, что сама картина источает сладкий запах дыни. Ее так и хочется лизнуть, так много сока. А цвет! Розовый с желтым. Должно быть, вкусная была дыня.

После ужина Марк пригласил Лену в свой кабинет. И, оказавшись вдвоем, они словно шагнули в свое чистое студенческое прошлое: Марк снова принадлежал ей на правах друга. Он внимательно слушал ее, и она чувствовала, что он неравнодушен к ее проблемам, сочувствует ей и переживает вместе с ней. Особенно его возмутил Сашин поступок, который обманывал ее с другой женщиной в течение трех лет. И тогда Лена поняла, что сам Марк не способен на такую подлость, и если даже допустить, что он когда-нибудь влюбится в другую женщину, он никогда не станет скрывать этого от жены, напротив, все ей расскажет и постарается сделать их разрыв безболезненным. Хотя разве можно расстаться с Марком без боли?

Он посоветовал ей абстрагироваться и продолжать жить дальше. Он говорил ей, что она – судья, и от того, в какой она находится форме, зависят судьбы людей. Конечно, он повторял то, что она говорила самой себе, но ей все равно было приятно осознавать его поддержку. Еще Лена поймала себя на том, что рядом с ним она уже не чувствует себя так тяжело, как оставаясь в одиночестве. Дома все напоминало ей постыдное расставание с мужем – каждая мелочь, каждый обнаруженный где-нибудь в углу носок, галстук. После развода у нее испортились отношения с дочерью. Инна заявила, что она уже взрослая, совершеннолетняя и вправе строить свою личную жизнь. Лена случайно увидела парня, с которым встречалась Инна, и пришла в ужас: ничтожество с грязными волосами и глазами подонка. Она так и сказала дочери. Неопределенного возраста, неопределенных занятий, неопределенного характера и неопределенного финансового положения «нечто» мужского пола.

– Мы снимем квартиру и будем жить самостоятельно, – заявила Инна, собирая вещи в дорожную сумку.

– На что вы собираетесь жить? – простонала Лена. – Ты же студентка! А он, чем занимается он?

– Он еще молод, мама, а потому находится в поиске, – легкомысленно, чуть ли не насвистывая, чтобы позлить мать, ответила Инна. – Мы – молоды, понимаешь? И мы не можем жить по тем меркам, по которым живешь, к примеру, ты.

– Но это общепринятые мерки, Инна! Без денег человек не может прожить, ему нужно питаться, одеваться. Оплачивать жилье. А я не собираюсь этого делать. Одно дело – содержать дочь, студентку университета, я просто обязана это делать, а другое – кормить бездельника, в которого влюбилась моя дочь! Если он думает, что вправе считать себя чуть ли не твоим мужем…

– Да каким там мужем, мама! Просто мы с ним будем жить вместе, вот и все!

Она была непробиваема, эта Инна. Она откровенно издевалась над ней. И о возрасте намекнула неспроста. Дочери кажется, что мать в ее тридцать восемь лет – уже старуха. Посмотрим, как она запоет, когда ей самой будет под сорок! И вообще, как она может вот так намекать матери, что у нее не сложилась личная жизнь, что ее бросил муж? Еще недавно она была такой прилежной, спокойной девочкой, слушалась родителей. Это Саша во всем виноват, это он все испортил. Сломал все представление о семье и браке, как раз когда дочь находится в таком сложном возрасте, со всех берет пример. Конечно, раз в семье бардак, то и в голове ее все спутается, она потеряет все те ориентиры, которые ей прививали с самого детства, и сломает свою жизнь. А если она забеременеет от этого парня с грязными волосами?

И дались Лене эти грязные волосы! Но она твердо считала, что человек, не моющий голову, лишен внутренней гармонии. А если так, он не сможет найти себя в жизни и ничего не достигнет. Зачем такой муж Инне?

…Так захотелось горячего чаю с мятой, а сахара не было. Закончился. Елена слонялась в халате по пустой огромной квартире и спрашивала себя: правильно ли она жила, раз теперь, в самом расцвете лет и сил, осталась одна? У нее появилась власть над людьми, деньги, но она потеряла семью, близких ей людей. И что проку ей от того, что время от времени она носит мантию, в которой вершит судьбы людей?

А еще в ней поселился страх. Если раньше, когда ей звонили с угрозами, она лишь усмехалась, отчего-то зная, что они останутся лишь угрозами, то теперь они словно приняли реальные очертания. Взять, к примеру, последнее дело. Группа парней, настоящих бандитов, в пьяном угаре ограбила продуктовый магазин на пристани, пила с ночи до утра, а утром забила насмерть двоих рыбаков. Рыбаков на самом деле было трое, но один остался в живых. И это при том, что его тоже хотели убить как свидетеля, даже отвертку ему в ухо заколачивали, по голове били, бросили в камыши, а он остался жив, пришел в себя, а потом описал их, убивших его друзей. Бандитам она дала по десять лет, и вот теперь их дружки названивают ей и угрожают расправой.

И как теперь жить? Ходить с охраной, прижимая к груди пистолет и никуда не высовываясь из квартиры? Откуда взялся этот страх? Марк говорит, что ей надо носить при себе оружие и быть крайне осторожной.

Но так чаю хочется! Идти к соседке в половине одиннадцатого вечера – разбудить ее. Она рано ложится.

Лена решила выйти, прогуляться перед сном, зайти в расположенный рядом с домом супермаркет, работающий круглосуточно. Она делала это не раз и никогда ничего не боялась. А сейчас ей стало по-настоящему страшно. Тем не менее она оделась, положила пистолет в карман джинсовой куртки и вышла из квартиры. Она отошла до дома на несколько метров и почувствовала, что за ней кто-то идет. Неужели за ней следят, и ей придется отстреливаться?.. Она прибавила шаг.

5

– Петр Андреевич! – Марк даже привстал, увидев в дверях своего кабинета Беленкова. – Вот не ожидал!

Ему и самому было стыдно, что он так разволновался при виде этого ворюги-чиновника. Но что-то ему подсказывало: все, что говорят о нем, сплетни – все это вызвано завистью к удачливому в делах и умеющему держать власть в своих руках сильному человеку. На самом деле Петр Андреевич Беленков представлялся ему симпатичным, добродушным мужчиной, с которым можно договориться. С таким, как он, можно делать дела, пить водку, не боясь, что сказанное тобой в пьяном виде будет слито в уши недоброжелателей. Но разве Рите это объяснишь?

– Садитесь. Хотите кофе? Чаю?

– Нет, Марк, ничего не надо. Я хотел спросить тебя о твоей жене. Ну как, она согласилась?

– Понимаете, моя жена – женщина своенравная, свободолюбивая и пишет портреты людей, которых подбирает на улице. Вот понравится ей лицо в толпе, она знакомится с этим человеком, приводит его в наш дом, объясняя мне, кто этот посторонний, и пишет его портрет. Так, для себя. Да еще и приплачивает натурщику или натурщице. Как правило, это люди простые, часто – бедные. Но после того, как портрет готов, она старается не контактировать с этими людьми, держит дистанцию. А тут – ваш сын. Конечно, это чувство ответственности ее будет напрягать.

– Так она отказалась? – Он горько улыбнулся одними губами.

Беленков выглядел респектабельно, если не роскошно. Отлично сшитый серый костюм, белая, в тонкую розовую полоску, рубашка, розовый с серым перламутром галстук. Спокойное гладкое лицо, умные глаза.

– Нет, она согласилась, когда я сказал ей, что ваш сын наделен неординарной внешностью. Она любит красивые лица. Дай ей волю – она организует клуб красивых людей.

– По-моему, ваша жена – большая оригиналка. Давно мечтал с ней познакомиться.

– Вот и познакомитесь. Только предупредите заранее, чтобы она подготовилась. – Больше всего Марк боялся, что Риту застанут врасплох, за работой, всю в краске и пахнущую скипидаром, или, того хуже, в домашней одежде, расслабленную, к примеру, после ванны, с тюрбаном из полотенца на голове и какой-нибудь маской на лице.

– Нет-нет, пусть она не переживает и ничего такого не придумывает. Это мы с Наташей сочтем за честь пригласить вашу семью к нам на ужин. Думаю, после того, как мы познакомимся поближе и когда она увидит и Костика, и Наташу, она поймет, что мы – простые, гостеприимные люди.

– Хорошо, спасибо.

– Кстати, о моем сыне. Он подает большие надежды. Понимаю, не очень-то хорошо расхваливать свое дитя, но он у нас действительно на редкость талантливый мальчик. Я помог ему открыть дизайнерское бюро, и у него, представьте себе, у этого юноши, сейчас столько заказов, что он подумывает даже открыть филиал в Москве. Ему уже подыскивают там помещение под офис. Думаю, половина его команды тоже переедет туда. Вот только боюсь, что и Наташа, жена моя, тоже меня бросит и поедет в Москву следом за сыном – заботиться о нем, варить ему щи и печь пирожки. Ну да ладно, что-то я сегодня разговорился. Значит, Маргарита согласилась. А это – главное. Передавайте ей большой привет от всех нас. Всего хорошего, Марк Александрович. Я позвоню вам, чтобы сообщить точную дату и время ужина.

Он ушел. Марк долго еще смотрел на дверь, спрашивая себя – хочется ли ему знакомиться и дружить с этой семьей? И как отнесется Рита к тому, что ей все же придется писать портрет парня, который может ей и не понравиться? Да и станет ли она это делать? Она же такая… в любую минуту может передумать.

В кабинет влетел Локотков.

– Лева, мы что, горим? – осадил его Марк. – Что ты летаешь по коридору, как вертолет?

– Не знаю. Думаю, что, если увеличить темп жизни, успеешь больше, – философски заметил раскрасневшийся от движения и успевший вспотеть Лева. Он был молод, полон сил и оптимизма. Рядом с ним Марк чувствовал иногда себя старой развалиной, человеком угасающим и склонным к ипохондрии.

– Еще один труп, – выдохнул наконец Локотков и откинулся на спинку стула, расслабился. – Уф!

– Какой? Где?

– Там же, в тех же самых посадках, только подальше, недалеко от железнодорожного переезда. Молодая женщина. И нашел ее, представь себе, тот же парень, из местных.