Текст книги "Ревнивая печаль"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Он что-то отвечал, но Лера не слышала. А может, ничего он не отвечал, только продолжал подхватывать ее под локоть, когда она снова и снова поднималась зачем-то из-за стола.
К тому моменту, как они оказались наконец на улице, в голове у Леры стоял уже не просто звон, а дикий гул. Саня почти вынес ее из ресторана.
– Да что же это я наделала? – всхлипывала она. – Всем вечер испортила, и тебе больше всех!
– Ну, мне, положим, не испортила. – Санин голос донесся до нее как сквозь вату. – Посиди-ка тут, на лавочке, я сейчас машину подгоню. Или нет, пойдем со мной до машины. Лерочка, милая, пойдем, а то ты упадешь сейчас с лавочки. Встала? Вот молодец, теперь вперед! Да ты не толкайся, не отталкивайся – вот самостоятельная какая! Думаешь, не выдержу твоей тяжести?
Дороги до дому Лера совершенно не помнила. Сознание у нее вспыхнуло уже во дворе – оттого, что Саня тихонько встряхивал ее за плечи и спрашивал:
– Какая квартира, а, Лер? Ты в какой квартире живешь?
– Как же ты узнал, куда ехать? – пробормотала она, пытаясь удивиться.
– Да я ж тебя уже подвозил однажды, забыла? Какая квартира, скажи…
– Седьмая. Вон там, третий этаж.
Войдя в подъезд, Лера поняла, что не может сделать больше ни шагу. Ноги у нее подкосились, все тело обмякло, и она села на ступеньки.
– Не можешь идти? – Саня наклонился над нею. – Придется теперь на руки ко мне забираться.
Дальше Лера чувствовала, что плывет вверх, что все качается вокруг, как будто вот-вот провалится куда-то, и только Санины руки держат ее крепко и бережно.
У дверей квартиры он поставил ее на пол, но продолжал поддерживать под локоть, чтобы она не упала.
– Ключи далеко у тебя? – спросил Саня. – Или ладно, я позвоню.
– Не надо… – попыталась возразить Лера: она вдруг представила, как Митя откроет дверь и увидит ее в таком состоянии. – Я поищу ключи…
Но Саня уже позвонил, и дверь открылась мгновенно. Митя стоял на пороге и смотрел на них, не говоря ни слова.
– Ей плохо, – сказал Саня, отпуская Лерин локоть.
Она снова едва не упала, но Митя быстро шагнул навстречу и подхватил ее под мышки.
– Ты ее очень-то не ругай, – сказал Саня. – Это моя была инициатива.
– Очень-то не буду. – Лере показалось сквозь звон в ушах, что она слышит отзвук улыбки в Митином голосе. – Зайдешь?
– Нет. Тебе это ни к чему, да и мне тоже.
Пиджак был залит коньяком. Сидя в спальне на кровати, Лера смотрела, как Митя расстегивает золотые пуговки, и ей казалось, что пальцы его двигаются медленно, как во сне.
И тут ей действительно стало плохо – просто плохо, как становится плохо спьяну: тошнота подступила к горлу, и она зажала рот рукой. Но все тело по-прежнему было ватным, и Лера напрасно пыталась привстать, чтобы добраться до туалета.
Дальше она помнила, что наклонялась над ванной, а Митя поддерживал ей голову, пока ее выворачивало наизнанку. Потом она чувствовала его руки, мокрые и холодные, у себя на лице, и ей становилось легче.
Стакан, который он поднес к ее губам, пахнул мятой. Лера попыталась оттолкнуть от себя этот резкий запах.
– Пей, пей, радость моя, а то в вытрезвитель сдам, – приговаривал Митя.
Она выпила несколько глотков, закашлялась и все-таки оттолкнула его руку со стаканом.
Наконец подушка прохладно прижалась к ее щеке – как это она опять в спальне оказалась? – и Лера с облегчением погрузилась в эту мягкую прохладу.
– Ми-итя… – прошептала она. – Митенька, прости, что я ушла сегодня…
Он молчал, рука его лежала у нее на лбу, и пальцы вздрагивали.
Глава 5
Головная боль прошла, и даже стыд прошел, а тоска на сердце осталась.
Назавтра, когда Лера попыталась как-то объяснить Мите свою вчерашнюю выходку, он пожал плечами:
– Всякое бывает, Лер. Не на что мне обижаться.
– А… как премьера прошла? – робко поинтересовалась она.
– Хорошо. На одном дыхании.
Ей показалось, что она почувствовала это дыхание – его дыхание…
Лера терялась, видя Митино спокойствие.
«Лучше бы бегал по дому и бил посуду», – с тоской подумала она.
Но посуду он не бил, и даже короткий разговор о том, что «всякое бывает», произошел между ними только следующим вечером. А поздним утром, когда Лера проснулась, Митя уже уехал в Ливнево.
Она встала, пошатываясь от слабости, добрела до ванной. Аленка ушла с Розой в английскую студию; Леру окружала полная тишина. Даже уличный шум не был слышен, потому что окна выходили во двор.
«Ничего не поделаешь, – подумала Лера. – Надо жить и с этим…»
Но как она будет теперь жить, как привыкнет к этой неразрешимой ревности – Лера не знала. Да и ревность ли это? Ревность должна была сжигать, испепелять, а в ее душе происходило совсем другое… Она любила Митю по-прежнему, и по-прежнему чувствовала, какое это счастье – его любить, и в этом всеохватном чувстве не мог гореть уничтожающий огонь.
Но и забыть, как он смотрел на Тамару в прозрачном парке, как звучал его голос в тишине зала, – тоже было невозможно.
Саня позвонил через два дня – как всегда, в директорский кабинет.
– Уже на боевом посту? – весело прозвучал его голос в трубке. – Ну, как самочувствие?
– Ой, Саня! – обрадовалась Лера. – Ты прости меня, бога ради, я вела себя как последняя свинья!
– Да брось ты, – усмехнулся он. – Выпили, посидели, все путем. Конечно, в голову ударило, без закуски-то! Ну ничего, если ты как-нибудь еще раз в ресторан со мной пойдешь, угощу я тебя по-человечески, не одним пойлом.
– Хорошее пойло – «Хенесси»! – рассмеялась Лера. – Пойду, конечно, если пригласишь. Слушай, а ты ведь тоже пил, как же ты поехал потом?
– Ну, как… – усмехнулся он. – Нарушил правила, как еще. Да я, считай, и не пил – так, компанию поддерживал. И вообще, я тогда пьянею, когда расслабиться себе позволяю, а не когда градусы принимаю.
– Да, со мной было не расслабиться, – согласилась Лера. – Спасибо тебе.
– На здоровье. Ну, не буду тебя беспокоить. Ты мне позвони когда-нибудь…
– Позвоню, Санечка, – сказала Лера. – Но и ты звони, а то живем ведь на бегу, все времени нет. Мне вот-вот, может быть, в Грецию придется поехать.
– Да и у меня дела. Пока, Лера!
Короткие гудки звучали в трубке, а улыбка не сходила с Лериного лица.
«Правила нарушает, – думала она. – «Крышу» держит над банком, дискотеку дурацкую любит – а все равно…»
Все равно душа ее светлела, когда она вспоминала синие Санины глаза.
О Греции Лера узнала именно в этот день: просматривала утром бумаги и обнаружила факс от Алексиадиса. Послание было полушутливое, с привычным юмором ее старого друга, но из него можно было понять, что обещанные спонсоры «маячат на горизонте Эллады».
– В Греции все есть – так, Валерия? – хохотал в трубку Алексиадис, когда Лера перезвонила ему в Афины. – Ведь такое название у вашего знаменитого фильма?
– Не то чтобы у фильма, но что-то вроде, – не стала вдаваться в подробности Лера. – Алик, может, мне поскорее приехать? Ты себе не представляешь, как для нас это важно!
– Хорошо представляю, – сказал он. – И если ты позволишь мне пока договориться о встрече от твоего имени, я охотно это сделаю. Мой приятель удачно продает сардины, он настоящий сардинный король и совсем не хочет платить так много налогов, это же понятно! – воскликнул Алик. – Короче говоря, своим следующим звонком я уже сообщу тебе результат.
Лера прекрасно знала, что Алексиадис никогда не дает пустых обещаний. Значит, на сардинного приятеля можно было надеяться. Это действительно было важно для нее, потому что денег катастрофически не хватало даже на повседневную театральную жизнь, не говоря уже о каких-то особенных проектах и о предстоящей весной реставрации парка.
Захватив факс из Греции, Лера пошла к Мите.
Он был у себя в кабинете один. Стоял у полукруглого, как фонарь, окна, смотрел на потемневший, посреди декабря вдруг оттаявший парк.
– Мить… – позвала Лера, и он обернулся так мгновенно, что она не успела понять, что мелькнуло в его глазах, когда он взглянул на нее; через несколько секунд лицо у него стало спокойным. – Я с Алексиадисом только что говорила. Греческий мой давний партнер, помнишь? И знаешь, что он сказал…
Она пересказала Мите свой разговор с Алексиадисом. Он слушал, сидя на краю подоконника и глядя на Леру странным, совершенно ей незнакомым взглядом. Мокрые блестящие ветки деревьев темнели у него за спиной, талый снег лежал на карнизе.
– Ты не рад, Митя? – спросила Лера, помолчав. – Думаешь, это блеф? Но он никогда не обещает зря.
– Не думаю, – ответил он. – Я рад, Лера, спасибо. У меня сейчас на EMI будет запись, я в Лондоне тоже поговорю с одним… Послушай, – вдруг спросил он, не отводя от нее этого странного взгляда, – а тебе еще не надоело?
– Что – надоело? – удивленно переспросила Лера.
– Да это все – театр, парк, спонсоры? Не прошло увлечение?
Лера так растерялась, что не знала, что ответить.
– Нет, – произнесла она наконец, судорожно сглотнув слюну. – Мне – не надоело.
Она не могла понять, что значит этот вопрос, – как не могла понять, какое чувство темнеет в непроницаемой глубине Митиных глаз.
Если бы не театр, парк, спонсоры и прочие неотложные дела, Лера представить себе не могла, как складывалась бы теперь ее жизнь. А так – забот по горло и задумываться особенно некогда.
Единственное, чего она не делала больше никогда, – не заходила в зал, когда репетировали вокалисты. Даже если проходила в это время по коридору, то старалась не вслушиваться в Тамарин голос.
Концерты и спектакли шли теперь постоянно. Митя репетировал «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича, а Лере надо было думать о том, как доставлять зрителей в Ливнево. Парк действительно располагался совсем недалеко от центра, но добираться сюда было удобно на машине, а автобус от метро ходил с такими интервалами, что быстрее было дойти пешком.
Лере казалось, что она привела городским транспортникам все возможные доводы.
– Поймите, ведь у нас не бизнес-клуб! – убеждала она. – Не все наши зрители могут себе позволить личное авто. И почему надо возводить перед ними лишние препятствия?
Но за показным сочувствием на кивающем лице транспортного начальника читалось такое равнодушие, что Лера поняла: решать эту проблему надо самим, или она решится лет через сто. Значит, нужен автобус, нужен водитель, нужны деньги.
И одновременно нужно было искать нового администратора. С некоторых пор Лера стала замечать, что сама занимается большим количеством дел, чем следовало бы, и сразу вычислила, что администраторша Зиночка работает плохо. Теперь она потихоньку наблюдала, есть ли у Зиночки перспективы, но про себя уже понимала, что надо подыскивать ей замену.
Такие были дела.
Митя улетел в Лондон тридцать первого декабря. Новый год Лера встречала без него, с Аленкой и с Розой.
– Я вам подарки оставил в столе, – сказал он Лере, прощаясь. – Ты только Ленке не показывай раньше времени, положи под елку, хорошо?
– Хорошо, Мить, – кивнула Лера. – Долго ты там пробудешь?
– Неделю, – ответил он. – Без оркестра запись, сольная программа, так что все только от меня зависит.
– По-моему, всегда все только от тебя зависит, – невесело усмехнулась Лера.
– Ты думаешь? Не знаю…
В Шереметьево его отвозила театральная машина. После недавней оттепели все замерзло, и Митя сказал, что Лере незачем ездить по гололеду. Ей нечего было возразить.
Она даже не помнила, когда встречала любимый праздник в таком безнадежном унынии. Конечно, старалась казаться веселой, вместе с Аленкой восхищалась Митиным подарком – большим немецким набором красок, состоявшим, казалось, из тысячи цветов, – но на душе лежал такой камень, который было ни сбросить, ни разбить.
Ей Митя всегда дарил, как он это называл, «что-нибудь металлическое».
– А что я могу тебе подарить, подружка моя единственная? – смеялся он когда-то, если Лера пыталась его убедить, что не стоит тратить столько денег на драгоценности. – Книжки у нас, как у милиционера, уже есть, платья ты сама себе заказываешь… Ну скажи, что? Не хватает у меня на тебя фантазии!
И Лера перестала возражать. Тем более что вкус у него был безупречный, и каждый его подарок вызывал у нее восхищение.
Сразу после боя курантов она надела оставленные для нее в столе часики из белого золота, формой напоминающие ветку яблони с единственным распустившимся цветком, и безучастно следила за стремительным бегом секундной стрелки.
В половине второго Аленка отправилась спать, и Лера с Розой остались вдвоем перед телевизором.
– Сказала бы ты, что случилось-то? – неожиданно спросила Роза.
– С кем? – спросила Лера, стараясь казаться удивленной.
– Да не «с кем», а у вас что случилось? – повторила та.
С тех пор как Роза, можно считать, вошла в Лерину семью, она переменилась даже внешне. Исчезло не только нервное изящество, которое бросилось Лере в глаза при первой встрече, но и то унылое убожество, которое было так заметно, когда Роза впервые переступила этот порог.
Теперь за столом напротив Леры сидела женщина, во внешности которой сразу чувствовалось спокойное довольство жизнью, ничего общего не имеющее с самодовольством. И эта женщина смотрела сейчас на Леру встревоженно и, как той показалось, сердито.
– Ты как будто обижена на меня за что-то… – заметила она, отводя взгляд от Розиных пронизывающих глаз.
– Обижаться-то мне не за что, а радости особой нет – смотреть, как ты жизнь свою ломаешь!
– Я не ломаю, – медленно произнесла Лера. – Она сама ломается. Все рушится, и сделать ничего нельзя… Митя совсем переменился, ты видишь? Он думает не обо мне…
– Завел кого-нибудь, что ли? – спросила Роза.
– Ну, можно и так сказать, хотя не в этом дело…
– Не в этом! А в чем тогда? Что-то ты мудришь! Если знаешь, что появилась какая-нибудь, куда ж ты смотришь? – возмутилась Роза. – Избаловалась ты, вот что я тебе скажу! Думаешь, на такого мужчину никто глаз не положит?
– Не думаю, – улыбнулась Лера. – Но чем же я могу помешать?
– Как это чем? Скандал устрой, пригрози!
– Ему?
– Зачем ему? Ей! Да я бы глаза выцарапала шалаве, если б узнала такое дело… Эх, Лера, не умеешь ты жить! А ты точно знаешь? – вдруг переспросила она. – Что женщина у него?
– Ой, Роза, ну что ты меня мучаешь? – со слезами в голосе воскликнула Лера. – Ничего не сделаешь, понимаешь? Правда – ничего! Не подходит к нему житейская мудрость. Все у него по-другому!
– Это да… – Розин пыл угас, лицо сделалось грустным. – Я таких, как он, конечно, не видала. Но ведь и ты – не я! Что у тебя, ума на него не хватает?
Лера не знала, что ответить. Дело было не в уме. Она не могла объяснить Розе, чего не хватает в ней для Мити. Она сама не знала, как это назвать.
Так же невозможно было представить, чтобы она стала устраивать скандал Тамаре Веселовской. Это вообще не в Лерином духе было – скандалы, а уж тем более теперь. Из-за чего? Из-за того, что солистка хорошо поет и это нравится дирижеру?
Тем более что Тамара была единственным человеком в театре, с которым Лера двух слов никогда не сказала. Это было особенно заметно, потому что остальные певцы, оркестранты, рабочие сцены и билетеры вереницей шли в ее кабинет.
Действительно, каждому надо было то хлопотать о квартире, то устраивать родственника в приличную больницу, то тещу перевозить из Саратова, то бежать от перевезенной тещи куда глаза глядят… А старенький костюмер Иван Яковлевич, помнивший Шаляпина, – тот и просто приходил, чтобы порассуждать о политике, в которой он был дока.
И Лера любила заниматься этими делами больше, чем любыми другими. Они были живые, эти чужие дела, и ей хотелось, чтобы из них состояла ее жизнь.
Тамара ни разу не обратилась к ней ни с какой житейской просьбой и, уж конечно, не заходила «просто поболтать за жизнь», как это охотно делали другие. Она вообще была неразговорчива, и Лера не знала о ней ничего.
Только мелькала в театральных коридорах стройная фигура, вспоминались прозрачные зеленые глаза восточного разреза да волны темных волос на плечах. Да голос…
Но Лера думала о Тамаре постоянно, ей некуда было деваться от этих мыслей. Поэтому она даже не удивилась, когда вдруг увидела ее спокойное, тонких очертаний, лицо на экране телевизора.
С тех пор как она стала директором Ливневской Оперы, Лера смотрела все передачи про театр. Из них она, кстати, узнала и о Зальцбургском пасхальном фестивале, который проводил дирижер Герберт фон Караян, и еще о множестве вещей, которые не просто были ей интересны, но и могли пригодиться практически.
Первую в новом году театральную передачу Лера тоже смотрела. И, конечно, не было ничего удивительного в том, что речь в ней шла о лучшей оперной премьере прошлого года – о «Евгении Онегине» в ливневском театре.
Тамара сидела в глубоком студийном кресле так же непринужденно, как, наверное, сидела бы в королевском дворце или на пеньке в лесу. На ней было белое платье с тонким кружевом у высокого ворота и черный пиджак, к лацкану которого была приколота белая роза. Лера всматривалась в экран, пытаясь понять, настоящий цветок или искусственный, да так и не поняла.
Но еще напряженнее всматривалась она в Тамарины глаза, привычно угадывая их едва заметную отрешенность, и вслушивалась в ее ответы элегантному корреспонденту в замшевом пиджаке.
– Тамара, ведь вы, совсем молодая исполнительница, вчерашняя выпускница консерватории, в один день стали, без преувеличения, знаменитостью. Как вы сами восприняли свое новое положение?
– Я его не ощутила, – ответила Тамара. – Во время работы у меня были гораздо более сильные впечатления.
– Вы вообще равнодушны к славе? – заинтересовался телевизионщик.
– Не знаю… Мне действительно некогда об этом думать. Теперь я репетирую в «Леди Макбет Мценского уезда» и готовлю большую концертную программу. А работа с Дмитрием Сергеевичем не оставляет ни времени, ни сил на постороннее.
– Кстати, для всех было неожиданностью, что дирижер такого уровня, как Гладышев, доверил никому не известной певице Татьяну в своей первой московской опере. А уж Катерина Измайлова – при вашей молодости… Как вы себе это объясняете?
Лера забыла обо всем, ожидая ответа.
– Я никак не объясняю себе то, что считает нужным делать Дмитрий Сергеевич. Мне остается только благодарить судьбу за встречу с ним.
По всей видимости, журналист понял, что из Тамары пространных рассуждений не выудишь, и с легким вздохом спросил:
– Не могли бы вы рассказать о себе подробнее? О родителях, о личной жизни…
– Моя мама родилась в Тбилиси, она из очень древнего княжеского рода. Отец – сибиряк. Они познакомились в самолете и полюбили друг друга с первого взгляда. Они врачи, живут в Омске, это прекрасный, очень театральный город. А о личной жизни я ничего не могу сказать. У меня нет никакой отдельной от пения жизни.
«Что он хотел услышать? – подумала Лера с каким-то растерянным уважением к этой поразительной женщине. – С кем она живет, в какой квартире? А я – что я хотела услышать?..»
Она вдруг поняла, что Тамара действительно сказала все, что могла сказать о себе. Остального было не высказать, и в этом «остальном» все было такой же тайной, как в уголках Митиных глаз, скрытых прямыми ресницами.
Глава 6
Если раньше время летело так стремительно, что Лера не успевала следить за сменой дней и недель, то теперь каждый день был заметен: каждый день увеличивал пропасть между нею и Митей.
Она не могла объяснить, как это происходит, – все текло, как вода между пальцев, – но перемены чувствовались ежедневно. И Лера с ужасом думала о том дне, когда один из них не сможет больше выдерживать эти перемены.
Сама она собирала все силы, чтобы не думать, не замечать, не загадывать… Но что думает об этом Митя – она не знала.
Наверное, этот день отодвигался только потому, что Митя часто уезжал на короткие гастроли – то с сольными концертами, то дирижировать каким-нибудь оркестром; график его поездок был жестко расписан на много месяцев вперед. Но разве могла она когда-нибудь предположить, что возможность счастья будет связана для нее с расставаниями!..
Самым мучительным для Леры было то, что Митя давно уже не говорил ей вечерами: «Посиди со мной», – как это часто бывало прежде. Лера забыть не могла, как вздрагивал его голос, когда он произносил эти слова – то ли просил, то ли спрашивал. Ей всегда казалось, что с таким чувством он прикасается к скрипичным струнам: никогда не зная, что они ответят ему…
Этого больше не было.
Так прошли зима и весь март, и все рушилось в Лериной жизни, как рушился талый снег с обрыва над ручьем в Ливнево.
Даже тому, что в день ее рождения Митя будет на дирижерском конкурсе в Риме, Лера почти обрадовалась. Вдруг показалось, что в этот день все могло бы непоправимо решиться между ними, а ей хотелось отдалить решение…
«Лучше одна побуду, – с облегчением подумала она. – Роза не знает, Аленка маленькая – может, и не вспомнит. А мамы нет…»
Тридцатое марта приходилось на среду, и весь день Лера провела на работе. Туда ей, правда, звонили с поздравлениями не переставая – Зоська, Женя Стрепет, еще множество друзей и знакомых. Но все они знали, что Лера празднует другие даты, а день рождения проводит только с Митей.
Она уже собиралась домой, когда телефон снова зазвонил. Лера подумала было, что никому больше не ответит, но вдруг ей показалось, что это Митя звонит, и она подняла трубку. У нее так забилось сердце, когда она об этом подумала, что она едва не заплакала, услышав в трубке не его голос.
– Что ж ты в праздник-то на работе до вечера сидишь? – услышала она. – Здравствуй, Лера!
– Здравствуй, Саня, – сказала она, постаравшись подавить печальные нотки в своем голосе. – Какой еще праздник?
– Ну как, а день рожденья? Женщины, конечно, по этому поводу только переживают почему-то, но все ж таки… Я тебя поздравляю! Подарок за мной при встрече.
– А ты откуда узнал? – удивилась Лера.
– А спросил у тебя как-то. Только ты, наверно, не помнишь, – усмехнулся Саня.
– А-а… – Лера смутилась, догадавшись, когда именно сообщила Сане дату своего рождения.
– Где празднуешь? – поинтересовался он.
– Да нигде, – не подумав, ответила она и тут же пожалела: надо было, конечно, выдумать что-нибудь, чтобы не вызывать лишних вопросов.
– Как это? – поразился Саня. – Почему это?
– Ну… так получилось.
Ей ничего не хотелось объяснять, но Саня и не стал расспрашивать.
– Слушай, – вдруг сказал он, – так, может, я тебе сегодня подарок бы вручил? Раз такое дело – раз ты ничего приятнее на сегодня не планируешь?
– Да я не знаю, Сань… – пробормотала Лера. – По правде говоря, не то настроение, чтобы праздновать! – выпалила она наконец.
– Да это я слышу… А помнишь, ты мне обещала, что в ресторан со мной сходишь еще как-нибудь?
– Обещала, – согласилась Лера.
– Так ведь слово-то надо держать! А, деловая женщина?
– Надо.
– Ну и держи! – потребовал он. – А то – ты ж знаешь, с кем дело имеешь…
Лера не выдержала и рассмеялась.
– Крутой ты, Саня, рэкетир!
Он тоже рассмеялся в ответ:
– Через полчаса буду. Ты выходи к воротам, как машину увидишь из окна, ладно?
Лера не ожидала, что так обрадуется, увидев его. Саня ждал у машины и быстро пошел ей навстречу, едва она показалась в конце аллеи. Они остановились друг против друга почти у самых ворот.
– Давно тебя не видел, – сказал Саня, глядя на нее радостными глазами. – Так-то закрутишься, не замечаешь, а увидишь – и поймешь…
– Я тоже – давно, – согласилась Лера.
– Ну это, ясное дело, взаимно, – улыбнулся он. – Поедем?
– Поедем, если не передумал, – кивнула она.
– А то бы я передумал! – усмехнулся Саня. – Обижаешь… Ты куда хочешь поехать?
– Ты же пригласил, – пожала плечами Лера, лукаво поглядывая на него. – Похитил, можно сказать, женщину. Куда повезешь?
Высокий джип плавно шел по льдистым весенним ухабам, скорость за сто почти не чувствовалась. Лера смотрела, как убегают назад деревья вдоль Волоколамского шоссе.
– А я знаешь, где был? – спросил Саня. – Ну, почему не звонил так долго?
– Где? – Она вздрогнула, оторвавшись от созерцания убегающих деревьев.
– В Африке!
– Солнышка захотелось? – улыбнулась Лера.
– Да ну, солнышка! Дела были.
– Ох у тебя и деловая география! То Урал, то Африка… До Северного полюса не добрался еще?
– Это в будущем, наверно, – ответил Саня со смешной серьезностью. – Пока что жариться пришлось два месяца, еле выдержал! Я вообще-то жару терпеть не могу.
– А куда мы едем? – поинтересовалась Лера.
– Ты ж сама сказала, чтобы вез куда хочу, – пожал плечами Саня. – Давай в центр не поедем, а? Тут хороший есть один кабак под Новым Иерусалимом. Может, туда?
– Туда так туда, – согласилась она.
Ресторан назывался «Сиреневые дали» и явно был рассчитан на тот контингент, от которого Леру тошнило. Она поняла это уже по тому, как оформлен фасад двухэтажного дома, к которому, свернув с шоссе, они подъехали по узкой, обсаженной кустами дороге: с какими-то псевдокоринфскими колоннами, готическими башенками и пошлыми фонарями у входа.
Машины парковались за рестораном, у глухой высокой стены. Встав на свободное место рядом с «шестисотым» «Мерседесом», Саня расстегнул куртку, пиджак и снял из-под него кобуру с пистолетом.
– Зачем ты снимаешь? – удивилась Лера.
– Да мне показалось, тебе это неприятно, – пояснил он.
– Вот глупости какие! – возразила было Лера, но Саня уже забросил пистолет в «бардачок». – Как это ты в машине оставляешь такие вещи?
– Думаешь, в моей машине кто-то решится пошуровать? – усмехнулся он. – Надежнее, чем в аптеке, можешь пальто тоже здесь оставить.
Они обогнули здание и подошли к центральному входу с фонарями. У крыльца стоял высокий молодец в длинном кафтане и меховой шапке а-ля Мономах. Мартовским вечером было довольно тепло, и из-под шапки по лбу швейцара катились капли пота.
– Здесь вообще-то не только ресторан, – рассказывал Саня. – Казино есть, сауна – все что хочешь.
– Все, что нужно для счастья, – усмехнулась Лера.
– Может, и не для счастья, а чтоб человеком себя чувствовать – это точно.
Мономах распахнул перед ними дверь, и они оказались в просторном холле, украшенном множеством разноцветных лампочек. Народу было довольно много, посетители курили, сплевывая в блестящие, словно из золота сделанные, плевательницы.
С некоторых пор Лере были совершенно безразличны рестораны, поэтому она не особенно обращала внимание на показную роскошь здешних интерьеров – все это массивное дерево, золото отделки, огромные корзины с искусственными цветами.
Она вдруг вспомнила, как они с Митей ели с жаровни кефаль на Галатском мосту в Стамбуле, – и ей стало так грустно, хоть совсем беги отсюда.
Официант ожидал заказа, и Саня сказал:
– Тут такое блюдо есть – закачаешься! Рябчики в можжевеловом соусе, хочешь? Мне прошлый раз официант рассказывал, что это еще французский король Людовик придумал. Он рябчика на охоте подстрелил, и тут же другой рядом упал – оказывается, первый рябчик была его подруга, вот он тоже и умер. Поэтому рябчиков теперь к столу только парой подают.
– Ох, Саня, – улыбнулась Лера, – после такой истории всякий аппетит пропадет!
– А по-моему, интересно, – погрустнел он.
– Лучше я вот это попробую, – сказала Лера, чтобы сгладить неловкость от своего замечания. – Ребра ягненка под коньячным соусом, тоже очень экзотично.
– А пить что будешь? Коньяк?
– Ты, видно, теперь думаешь, что я только коньяк пью, и обязательно до положения риз, – улыбнулась Лера. – Я бордо выпью, ладно?
– Ладно, – согласился Саня. – Я тогда тоже бордо.
– А ты пей сколько хочешь, – предложила Лера. – У меня права с собой, я тебя могу домой отвезти.
– Да уж сам доберусь как-нибудь, – усмехнулся он. – И с чего ты взяла, что мне «сколько хочешь» – это чтоб на ногах не держаться? Я, может, сегодня вообще без выпивки обойдусь.
– Почему это? – удивилась Лера. – Ну, как знаешь.
Музыка здесь была попсовая, Лера такую терпеть не могла. Она и вообще никогда не поехала бы в такой ресторан – нуворишеский, в котором хороша была только кухня, – но ей совсем не хотелось, чтобы Саня об этом догадался.
По всему залу был слышен писк мобильных телефонов. «Мухой чтоб летел на таможню!» – доносилось из-за соседнего столика.
Официант разлил вино по бокалам, и Саня сказал:
– Что ж, за тебя! Чтоб была ты счастливая, чтоб никогда ты не грустила…
– Спасибо, Санечка, – улыбнулась Лера, но улыбка у нее получилась невеселая. – А я «аллаверды» за тебя выпью – хороший ты человек!
Она отпила несколько глотков вина, пожевала листик салата. Саня тоже ел не много.
– Что же ты не расспрашиваешь, что я в Африке делал? – спросил он, поставив свой бокал.
– Саня, – укоризненно произнесла Лера, – еще бы я стала выспрашивать о твоих делах!
– Почему – выспрашивать? Мне же хочется хоть что-нибудь интересное тебе рассказать, – возразил он, и в голосе его мелькнули непонятные нотки.
– Ну, расскажи, – кивнула Лера. – С бедуинами ездил на верблюде? Или с девочками красивыми развлекался?
– Да ну их! – махнул рукой Саня. – И девочек ихних, и верблюдов! Одна зараза, потому и дешево.
Лера не выдержала и рассмеялась непосредственности этого заявления. Она вообще любовалась Саней. Лицо у него сильно загорело на африканском солнце, волосы выгорели до цвета речного песка, а синие глаза, устремленные на Леру, сияли на смуглом лице просто как василечки во ржи. Теперь он выглядел еще моложе, чем прежде, – совсем мальчишкой.
– Так расскажи, – повторила она. – Что же ты там делал?
– А друга навещал. Он уже год там отирается, бедняга. Теперь вот решил, пока суд да дело, пару заводиков открыть у братьев наших меньших. Деньги были нужны и вообще – поддержка, вот и пришлось смотаться. Сам-то он сюда приехать не может…
– Почему? – спросила Лера.
Вообще-то ей было не слишком интересно, почему не может приехать в Россию Санин друг, но она видела, что он хочет рассказать, вот и спросила.
– Долги остались, – усмехнулся Саня. – Он тут пирамиду организовал в свое время.
– Мавроди, что ли? – поинтересовалась Лера.
– Почему обязательно Мавроди? Их же, пирамид этих, в Москве больше было, чем в Египте. Ну, и он руку приложил. Голова у него нормально работает, а тогда и думать особенно было не нужно, знай деньги собирай. Одна была проблема, поскорее на баксы обменять. Мы с ним, помню, приехали в один офис – менять. Там как раз народ толпится в коридоре – ждет, когда самолет из Польши сядет с долларами. Все сидят, между ног чемоданы держат – как все равно стеклотару пришли сдавать, – усмехнулся Саня. – Вдруг у всех разом мобильники зазвонили – сел самолет! Наконец тащат баксы по коридору. Ни тебе охраны, ничего: идут три мужика, у каждого на плече по мешку здоровенному – полосатые такие, как челноки барахло возят, знаешь?
– Знаю, – кивнула Лера, едва сдерживая улыбку. – И что, поменяли?
– Поменяли, конечно, зря, что ли, приходили? Я к тому говорю, что все тогда было просто, только руку протянуть.
