Текст книги "Ревнивая печаль"
Автор книги: Анна Берсенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Лера с трудом вспоминала теперь то время, когда единственно удобной одеждой считала джинсы, потому что в них можно было ходить и на лекции, и в поход. Джинсы она, конечно, и теперь носила. Но теперь удобство одежды значило для нее совсем другое: например, чтобы собственное настроение совпадало с рисунком на ткани… Совмещать рисунок с настроением – это было увлекательное занятие, которому Лера отдавалась с удовольствием.
Но она помнила о том, что было еще глубже, и помнила всегда, даже когда просто выбирала этот самый рисунок: мгновенное, мимолетное восхищение в Митиных глазах, когда он смотрит на нее…
И вот она сидела в своем офисе, пила кофе и разговаривала с Зоськой Михальцовой, только что вошедшей в ее кабинет.
Насколько чувствовала Лера перемены, произошедшие с нею за невообразимые последние пять лет, настолько радовалась она Зоськиной потрясающей неизменности. Это была все та же милая и решительная Жозефиночка, которую в детстве дразнил за необычное имя Женька Стрепет, с которой они бегали по стамбульским лавкам, торговали на Переделкинском рынке, на которую можно было положиться во всем и всегда надеяться на сочувствие.
Зоська была на редкость снисходительна к человеческим слабостям, и это тоже радовало Леру. Правда, и удивляло порядком. Она никак не могла взять в толк, как это Зоськина отзывчивость мгновенно сменяется полной непреклонностью, едва только речь заходит не вообще о каком-то человеке, а о каком-нибудь вполне конкретном мужчине?
Впрочем, Лера не любила обсуждать то, что связано было с чужими отношениями, – и, наверное, Зоська тоже ценила в ней это.
– Скучно тебе, Лер? – спросила Зося, глядя, как Лера машинально перелистывает страницы ежедневника.
– Скучно? – Лера подняла на нее удивленные глаза. – С чего ты взяла? Работаю, что ли, плохо?
– Да ведь сразу видно, – пожала плечами Зося. – Тебе когда скучно, ты не то что работаешь плохо, а у тебя огонек такой в глазах гаснет. Вот ты сейчас в блокнот смотришь – и не глаза у тебя, а одна косметика.
– Ну-у, Жозефиночка! – рассмеялась Лера. – Пора тебе в профессиональные психологи подаваться!
– А что? – улыбнулась в ответ Зоська. – Тут годик-другой поработаешь, еще не тому научишься. Нет, правда, Лер, – надоело тебе, я же вижу.
– Надоело, – согласилась Лера. – Я еще подумаю немного, Зось, а потом мы с тобой серьезно об этом поговорим. По-моему, у тебя проблем быть не должно, когда ты меня заменишь.
– А ты? – поразилась Зоська. – Ты-то что делать собираешься? Дома сидеть?
– В этом все дело. Если бы я знала, что делать собираюсь, давно бы уже отсюда ушла.
Лера знала, что говорит. Конечно, она давно могла не работать в «Московском госте». Все равно ее директорскую зарплату даже отдаленно нельзя было сравнить с доходом, который она получала как владелица фирмы.
Так сделали многие ее знакомые бизнесмены – наладили работу одних фирм и занялись другими, получая положенный доход и ограничиваясь самым общим контролем. И, конечно, она тоже давно могла поступить таким же образом: о лучшем директоре, чем Жозефина Ивановна, можно было только мечтать.
Прежде Лера просто боялась того, о чем так удивленно спросила Зоська. Действительно, как это она будет сидеть дома? Но чем дальше шла ее жизнь, тем более привлекательным казался ей такой поворот судьбы. А что: целый день проводить с дочкой, ждать Митю… Неужели это невозможно для нее?
Правда, Митя только улыбнулся, когда она его об этом спросила.
– Устала ты, подружка, – сказал он. – Устала и вставать любишь поздно. Ну, брось работу, что я могу тебе сказать?
– Но ты не думаешь, что это хорошо? – не отставала Лера.
– Смотря для кого, – пожал он плечами. – Для меня это было бы, может быть, неплохо. Но я не думаю, что ты выдержишь долго. Тебе скучно станет, Лер, и очень скоро. У тебя совсем другая натура.
– Forse de la nature? – вспомнила Лера комплимент, сделанный ей когда-то Валиком Старогородским.
– Ну да, сила природы, – подтвердил Митя. – Она в тебе всегда била через край, и теперь ничего не изменилось. Просто сейчас ты охвачена иллюзией – дом, муж, ребенок, склад и лад, ведь правда?
– Правда, – кивнула Лера. – А почему ты думаешь, что это плохо?
– А я не хочу, чтобы ты питала иллюзии, как ни приятно это было бы для меня, – сказал Митя, завершая разговор.
Лера прекрасно знала, что, говоря это, Митя думает только о ней самой, о ее стремлениях и желаниях. Работай ли она директором «Московского гостя», получай ли дивиденды – ежемесячные доходы от ее деятельности или бездеятельности едва ли превышали его гонорар за один концерт где-нибудь в Вене.
Про себя она понимала, что Митя прав. Конечно, душа ее требовала постоянного действия, и невозможно было представить, что она направит всю силу своей души на приготовление обеда и ожидание Митиного возвращения.
Но Лера понимала и другое – чего, пожалуй, не чувствовал даже Митя. Ей действительно было необходимо то, что он назвал «складом и ладом», – и этого не мог ей дать «Московский гость».
Ей нужен был какой-то особенный склад и лад, а какой – она не знала.
Глава 12
Ко всему, оказывается, можно привыкнуть – даже к Розе.
Лера и представить себе не могла, что привыкнет к постоянным уколам ревности, которые пронизывали ее при каждом появлении этой женщины, при виде Аленкиной радости, направленной на нее. Но – привыкла, хотя настороженность между нею и Розой не исчезла.
Денежный вопрос действительно разрешился только с Митиной помощью. Лера так и не решилась предложить Розе плату за сидение с Аленкой, а у него та брала деньги легко, без злости и без смущения.
– А почему бы и нет? – посмеивался Митя. – По-моему, для женщины естественно брать деньги у мужчины.
– Ты что это имеешь в виду?! – притворно возмущалась Лера.
Она видела, что он старается казаться веселым – вернее, беззаботным – и что ему не слишком это удается. Сначала Лера думала, что это просто усталость. Даже она, привыкшая работать много, поражалась тому, как складывался Митин день – без единой паузы, с немыслимой беспощадностью к себе!
Но потом она стала замечать в нем какое-то особенное напряжение, которое не могла считать обычной, даже очень сильной усталостью.
– Митя, у тебя что-то случилось? – спрашивала она не раз. – Почему ты не хочешь мне говорить?
– Да ничего особенного – у меня каждый день что-то случается. – Митя поглубже затягивался сигаретой, и лицо его скрывалось за дымной пеленой. – Оркестр плохо понимает, какое чувство я вкладываю в жест. Управление культуры тянет с оплатой проклятой крыши. Я не могу понять, хочется ли мне вообще ставить оперу. Или запил кларнетист, например, – тоже нервное событие.
– И что теперь будет с кларнетистом? – тут же интересовалась Лера.
– С ним это в первый раз, для меня неожиданность. Посмотрим. Выйдет из запоя – будем думать, а пока что же, пока он в химическом состоянии…
Митя легко сводил серьезные разговоры к шутке, и уличить его было невозможно. Действительно, разве это не может быть поводом для волнения – если запил оркестрант? Или, тем более, почему-то не хочется ставить оперу?..
И, вздохнув, Лера возвращалась к своим делам – к образовательному проекту с французами, например. Жизнь есть жизнь, ее не построишь на невнятных стремлениях.
Кончался апрель – последний месяц, когда весенняя трепетность еще чувствовалась в воздухе; май уже казался Лере началом лета. Она вообще любила весну, и больше всего ей нравилось следить, как незаметно, по минуте, прибавляется день. Она почему-то особенно явственно ощущала, как продлеваются сумерки, как все позже появляются проблески звезд в тусклом городском небе.
Но в половине одиннадцатого, когда Митя позвонил наконец из Ливнева и сказал, что через пятнадцать минут, не позже, едет домой, – было уже темно.
А в двенадцать стало уже совсем темно – но его не было.
«Пятнадцать минут! – про себя возмущалась Лера. – Конечно, это мне говорится «пятнадцать», а на самом деле еще час репетируется с каким-нибудь особо одержимым скрипачом!»
Ей неудобно было звонить на театральную вахту и спрашивать, чем занят Дмитрий Сергеевич, поэтому только и оставалось, что возмущаться про себя.
Его не было в час, не было в половине второго. В два часа Лера дрожащей рукой набрала наконец номер вахты, и охранник сообщил ей, что Дмитрий Сергеевич уехал не позже как полдвенадцатого.
– Да точно, что не позже! – звучал в трубке голос знакомого охранника Сережи. – Они с директором поздно сегодня из мэрии приехали, потом еще в кабинете долго ругались – Таловеров красный выскочил, как из бани! – а потом он и уехал.
– Из мэрии? – растерянно переспросила Лера. – Почему из мэрии? Я думала, у него репетиция была…
– Да он каждый день же почти туда ездит, Валерия Викторовна, – успокоил Сережа. – Ну, дела, наверно. Да вы не волнуйтесь, мало ли куда мужик заехал на часок после работы? Сейчас с этим делом, слава богу, проблем нет. Пропустит рюмочку от стресса – и домой!
– Какую рюмочку? – Лера чувствовала, как все холодеет у нее внутри. – Он же за рулем…
Она слишком хорошо знала Митю, чтобы понимать: он не поедет, не предупредив ее, снимать стресс рюмочкой в ночном ресторане. Но где он, в таком случае? Она боялась об этом думать.
Больше всего ее насторожило то, что охранник сказал про мэрию, куда Митя, оказывается, ездил часто. Почему в таком случае ничего не говорил ей? Конечно, могли быть дела, но почему он ни разу о них не рассказывал – зная, что уж Лере-то куда как часто приходится бывать в мэрии и она многих там знает? Но, может быть, Сережа просто перепутал…
К трем часам Лера позвонила по всем телефонам, по которым, наверное, в это время звонили в Москве сотни заплаканных жен – больницы, милиция… Его фамилия не значилась нигде, и, каждый раз облегченно вздыхая, Лера не знала, что же делать дальше.
Телефон зазвонил наконец в семь утра, Лера услышала голос Таловерова. И в то же мгновение ей показалось, что она готова была услышать этот голос – даже по телефону какой-то суетливый и влажный. Сразу была готова, как только узнала про мэрию.
– Валерия Викторовна, – заискивающим тоном произнес Таловеров, – тут вот какая у нас возникла проблемочка… Мне тут позвонили сейчас и сообщили, что у Дмитрия Сергеича здоровье немного не в порядке и он, знаете ли, в больнице…
Едва он произнес это, Лера почувствовала, как сердце у нее остановилось – на долгое, томительное, но единственное мгновение – и тут же забилось совсем в другом, бешеном и четком ритме.
– В какой? – спросила она, расстегивая халат.
– В Боткинской, в травматологии, – проговорил Таловеров слегка удивленно. Кажется, он ожидал услышать другой вопрос и другой тон; впрочем, об этом Лера не думала. – Знаете ли, документов при нем не нашли, а в кармане пиджака каким-то образом завалялась моя визитка, вот мне и позвонили, так сказать, для выяснения…
– Вот что, – сказала Лера, пытаясь сдержать стремительное, до темноты в глазах, биение сердца и одновременно снимая халат. – В Боткинской я буду через полчаса, а пока я одеваюсь, вы мне быстро рассказываете, в чем дело.
– Но я не совсем владею… – забормотал Таловеров. – То есть я могу не знать всех обстоятельств…
– Я сказала: пока одеваюсь. Или вы думаете, я потрачу на разговор с вами хоть одну лишнюю минуту? – повторила Лера таким тоном, что Таловеров тут же стал изъясняться разборчивее.
– Дело в том, что, оказывается, у нас не совсем правильно был оформлен арендный договор с городом на здание театра. И вот недавно возникли проблемы с одной… м-м-м… организацией, которая тоже претендовала… Большое здание, огромная парковая территория – вы же понимаете! – оправдывающимся тоном произнес он. – Сейчас, знаете, слух пошел, что казино, например, могут из центра выселить. А мы ведь и в Москве – от Кремля всего полчаса, если без пробок, конечно, – а вместе с тем вроде не центр, вот и…
– То есть вы – лично вы, – перебила его Лера, – неправильно оформили арендный договор, и, пользуясь этим, на театр наехали бандиты. Давно?
«Молнию» на джинсах, как назло, заело, и Лера дергала ее с такой яростью, как будто трясла за плечи ненавистного Таловерова.
– В том-то все и дело, что вопрос был уже исчерпан! – горячо воскликнул он. – И должен вам сказать: как только Дмитрий Серегич сам за это взялся, я ни одной минуты не сомневался, что все решится в его пользу! Сегодня он был у мэра, все окончательно и бесповоротно, даже лучше, чем я сначала подписал… Да я и вчера уже был осведомлен о решении, у меня же свои каналы, – многозначительно добавил он. – Смешно было бы: он музыкант с мировым именем – и отдать каким-то… Неизвестно кому! Мэр просто в ярость пришел, когда узнал.
– Подлая ты сволочь, – сказала Лера, наконец-то справившись с «молнией». – Ладно, с тобой я еще поговорю, будет у тебя время объяснить подробности!
С Розой она столкнулась на лестнице – когда, ничего перед собою не видя, бежала вниз.
Все силы, которые она собрала, чтобы разобраться в объяснениях Таловерова, – вдруг иссякли, и Лера уже не могла думать ни о чем, кроме того, что Митя сейчас в Боткинской травматологии.
«Документов при нем не было! – вдруг вспомнила она и даже остановилась на мгновение, схватившись за перила. – Не знали даже, кто это… Значит, его и спросить было невозможно?!»
Роза поднималась по лестнице вверх и, увидев Леру, тоже остановилась как вкопанная.
– С Леночкой что-нибудь? – тут же спросила она. – Что молчишь, куда бежишь?!
– С Митей, Роза… – задыхаясь, выговорила Лера. – Я еще ничего не знаю, ничего! Он в Боткинской, я туда… Какие-то бандиты, кажется, ты побудь, не уходи… Может, он вообще уже неживой! – вдруг вскрикнула она и, едва не сбив Розу с ног, выбежала из подъезда.
Это было для Леры как гром среди ясного неба. Даже подробности от гада Таловерова были ей не нужны: все и так было ясно. Но как же она-то ничего не знала – вот что было ей совершенно непонятно!
«Вмешиваться не хотела! – с ненавистью к себе думала Лера, на бешеной скорости выезжая на Беговую. – Неудобно было лезть в его дела, благоговение… Дура, больше ничего! Теперь тебе зато удобно…»
Но и об этом она думала лишь несколько секунд – только чтобы хоть мгновение не представлять, что теперь с Митей.
«Все-таки этот сказал: со здоровьем, – обрывками вертелось у нее в голове. – Значит, наверное, не в реанимации… Почему не спросила? И почему в больнице даже не знали, кто он?!»
Лере приходилось бывать в Боткинской гораздо чаще, чем хотелось бы. Ей еще десяти не исполнилось, когда маму положили сюда впервые и Лера носила передачи, стояла под окнами… Поэтому она знала, где какое отделение находится, и сразу побежала в травматологию.
– Состояние средней тяжести, – ответила из окошка регистратуры молоденькая девочка. – Да нет, не в реанимации, женщина, не волнуйтесь. Просто ему операцию сделали, какое же может быть состояние?
Лера вспомнила, как точно так же поднималась по лестнице, шла к кабинету завотделением, когда ночью увезли маму… Вспомнила – и мысленно перекрестилась от этого неожиданно пришедшего сравнения.
Конечно, она была не первая задыхающаяся женщина, входившая в этот кабинет, и на интеллигентном лице молодого заведующего, едва она назвала себя, тут же установилось успокоительно-твердое выражение.
– Присядьте, присядьте, пожалуйста, – предложил он. – Воды дать вам?
– Не надо, – покачала головой Лера, по-прежнему стоя у двери. – Вы извините, я потом к вам зайду, а сейчас – к нему. Вы мне скажите только…
– Ничего страшного, – предупреждая ее вопрос, ответил заведующий. – По нынешним временам супругу вашему, можно сказать, повезло. Знаете, в каком состоянии людей привозят, если вот так вот, ночью на пустыре?.. Позвольте, я вас провожу до палаты, – сказал он, галантно открывая перед Лерой дверь. – Ногу мы ему сразу прооперировали, железок немножко вставили, по последним европейским технологиям, – бодро продолжал врач, идя рядом с Лерой по коридору. – Черепно-мозговой травмы, можно считать, нет, хотя сотрясение, конечно, сильное. Ребра срастутся, лицо заживет – в общем, не о чем беспокоиться!
Хорошо ему было говорить – а Лера едва на ногах держалась, войдя в палату! Ничего она уже не слышала, никого не видела – только Митю…
Он лежал на самой дальней кровати, у окна, и она могла бы его не узнать – если бы вообще могла его не узнать… Лера стремительно прошла через всю, довольно большую палату и присела на край Митиной кровати.
Глаз его почти не было видно: они заплыли черно-синими кровоподтеками. Митино лицо испещрено было ссадинами, а разбитые губы вообще едва угадывались. Лера боялась прикоснуться губами к его лицу, но ей хотелось прикоснуться – чтобы почувствовать, что оно все-таки живое.
Она взяла его руку, лежащую поверх одеяла и, приложив к своей щеке, заплакала.
Если бы Лера увидела мертвенную неподвижность в Митиных чертах, она не смогла бы заплакать – наверное, омертвела бы и сама. Но лицо его, так ужасно разбитое, было живым, и рука его была живою, и гладила ее по щеке – и Лера плакала неудержимо, всхлипывая, вздрагивая и не вытирая слез.
– Митенька… – вырывалось из ее губ сквозь беспомощные всхлипы. – Как же так, Митенька?
Вдруг она увидела, что он хочет что-то сказать – и тут же замолчала, наклонилась к нему, чтобы расслышать. Голос у него был такой хриплый и сиплый, каким она его никогда не слышала, но все, что он говорил, было понятно, и Лера даже угадала его насмешливые интонации – хотя их, конечно, невозможно было различить.
– Ревешь… подружка?.. – спросил Митя, почти не шевеля губами. – Не нрав… люсь… тебе та… кой?..
– Ох, Митька! – Лера невольно улыбнулась сквозь слезы. – Ну как тебе ответить! Хочешь, чтобы сказала: нравишься? Глазам бы моим тебя, такого, не видать!
Она вдруг вспомнила, что уже видела его однажды – конечно, не таким, но тоже с синим, заплывшим глазом, да еще нос тогда распух. Ей было одиннадцать, не больше, а ему, значит, шестнадцать, и Витька Жох ударил его в арке их двора за то, что Митя гулял с рыжей Зинкой Юрченко с Цветного бульвара. Или, может быть, не за это – а просто потому, что Митя был такой, а не другой, и Жох его за это ненавидел.
Лера еще раз улыбнулась, вспомнив тот день – так ясно, как вспоминала все, связанное с Митей. И тут же она увидела, что улыбка каким-то неуловимым образом мелькнула в его едва различимых среди кровоподтеков глазах.
– Что, Мить? – спросила Лера, наклоняясь к нему.
– Вспомнила… Жоха… – сказал он, и она ничуть не удивилась тому, что он догадался.
– Ничему тебя жизнь не научила, мой родной, – сказала Лера, вытирая слезы.
– Может… наоборот – научила… – расслышала она в ответ.
О чем она могла расспрашивать его сейчас – когда губы его еле шевелились и каждое слово, которое ему удавалось выговорить, отдавалось в ней гораздо большей болью, чем в нем самом? Да ей и не хотелось сейчас его расспрашивать. Лера сидела на краю кровати и держала Митину ладонь у своих губ.
Расспросила она его гораздо позже – уже переговорив с ничтожным Таловеровым, о роли которого во всей этой истории она правильно догадалась с самого начала, и даже с милиционерами, нашедшими Митю на пустыре неподалеку от парка Ливнево.
– Если б не машина, мы б его не скоро нашли! – охотно объяснил ей рыжий сержант, которого она разыскала через приходившего к Мите следователя. – А так смотрим – стоит, вся побитая.
– А кто это мог быть? – спросила Лера, уже понимая, какой услышит ответ.
– Ну, нам-то откуда знать? – пожал плечами сержант. – Мы себе патрулировали как положено и меры необходимые сразу приняли. Да ведь он часа три пролежал, да без сознания был, где ж их найдешь!
Это Лера и сама понимала. Но понимала и то, что найти надо. Даже не для мести – хотя каждого из этих подонков она без малейшего сомнения убила бы своими руками, – но для того, чтобы понять: чего ждать дальше? Дурак Таловеров мог говорить что угодно об «исчерпанном вопросе», это вовсе не значило, что так оно и есть.
– Митя, скажи ты мне, ради бога, как это произошло? – спросила Лера.
Она сидела на стуле рядом с кроватью и вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, не обманывает ли он ее, чтобы не волновалась.
Прошла неделя, и Митино лицо выглядело уже не так ужасно – или просто она успела привыкнуть? Опухоль почти спала, и оно было теперь не черным, а желто-сине-фиолетовым. Но говорить ему по-прежнему было тяжело из-за сломанных ребер, и температура никак не спадала – блестела в глазах, испариной выступала на лбу. Но из-за температуры Митя как раз говорил быстро, даже лихорадочно.
– Ну, как… – нехотя ответил он. – Остановился на светофоре, подошли, открыли дверцу, повезли на пустырь. И так далее… Милая, грех жаловаться! Руки целы, голова цела – чего больше?
– Может, все-таки перевести тебя в другой корпус? – вздохнув, спросила Лера.
«Другой корпус» располагался в глубине больничной территории, и палаты в нем были исключительно одноместные.
– Зачем? – улыбнулся Митя. – Это было бы просто неприлично, оскорбительно для Нодара Вахтанговича. Он меня отлично прооперировал: нога уже сгибается. И соседи вполне пристойные.
– На скрипке будешь играть, – привела она последний довод. – Там ты никому не помешаешь, тебе разрешат.
– Я и здесь никому не помешаю. Гварнери только не надо сюда приносить, а другую. Все довольны будут, не сомневайся!
Лера как раз сомневалась, чтобы Митин ближайший сосед, алкоголик с многолетним стажем Николай Иванович, которого привезли мертвецки пьяного и который и теперь спал, посвистывая сизым носом, – очень ждал скрипичного концерта. Но у Мити были на этот счет свои наблюдения.
– У Коли довольно хороший слух, – сказал он. – И голос неплохой. Ему тут жена вчера водки принесла, он нам «Хасбулата» исполнял… Что ты смеешься? Консерватория по всей стране таланты разыскивает!
– Тоже нашел юное дарование, – отмахнулась Лера. – А меня, помнишь, в Швейцарию сплавил? – съязвила она. – Говорил: у нас не те условия!
– Так ведь это ты… – Митя так произнес это, что у Леры сердце замерло. – А это я.
– Хорошо ты объясняешь, Митенька.
Лера провела ладонью по его лбу, почувствовала горячую сухость кожи. Она видела, что он устал даже от короткого разговора, что ему совсем не весело.
– Ни с того ни с сего все прервать… – вдруг с горечью произнес Митя. – Когда я отсюда выйду? Работа стоит, все брошено… Концерт для скрипки с палатным хором!
– Выйдешь, Мить, выйдешь. – Лера положила руку ему под голову, слегка покачала, как будто успокаивала ребенка. – Не тюрьма. Вот температура спадет, и сразу я тебя отсюда заберу. Буду сама тебя возить в твой театр, будешь ты сидя дирижировать – какая разница?
Митя закрыл глаза, молча прислушиваясь к Лериному голосу, к покачиванию ее руки.
– Что там Таловеров делает? – вдруг спросил он. – Насчет ограды договорился он, ты не знаешь случайно?
– Случайно знаю, – кивнула Лера. – Не договорился. И не может он договориться насчет ограды. Ничего он не может, Митя, и гнать его надо подальше – сам знаешь, какой метлой.
– Гнать! – невесело усмехнулся он. – Если всех гнать, где других взять?
– Мы потом с тобой об этом поговорим, – сказала Лера. – Как только температура спадет, ладно?
