Текст книги "Героиня второго плана"

Автор книги: Анна Берсенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10

Мартин предложил встретить Майю в аэропорту, но она отказалась. Из аэропорта в Кельн удобнее добираться на электричке, чем на машине, и чемодан у нее легкий, и в трамвай с ним войти несложно. Она попросила, чтобы Мартин встретил ее на остановке возле дома.

Кроме этих разумных доводов, был и неразумный: сердце у Майи замирало, когда она выходила из Центрального вокзала на площадь и перед ней, как целый мир, устремленный вверх, вырастал Собор. Это ощущение замирающего сердца было сродни волшебной сказке, и она дорожила им, как дорожат детством. Хотя ее детство не имело никакого отношения к Кельну, она и представить не могла, что когда-нибудь увидит этот город.

Майя выкатила из трамвайного вагона чемодан и сразу же оказалась в объятиях Мартина. Он был высокий, широкоплечий, улыбка освещала радостным светом и его лицо, и мир вокруг.

– Май-йа! – Он произнес это с таким счастливым удивлением, будто не мог поверить, что она действительно приедет. – Как хорошо, что ты здесь!

Майе тоже становилось хорошо сразу же, как только она его видела. Она окуналась в море его жизнерадостности, да, именно так. В присутствии Мартина эти слова переставали звучать пошло.

– Мартин, милый, здравствуй! – Майя поцеловала его. – Я тоже рада, что вижу тебя. Как мама? – спросила она.

– Ничего-о. – Он всегда тянул последние гласные в словах. Майя думала даже, что по-немецки положено так разговаривать, но когда изучила язык получше и прислушалась, как говорят вокруг, то поняла, что это лично его речевая особенность, и она сразу стала казаться ей приятной. – Вчера мы ездили в Юнкерсдорф, катались на лошадях, она немного не рассчитала силы.

– Упала с лошади? – встревожилась Майя.

– Нет, почему? Просто каталась немного дольше, чем следовало, и с утра у нее болел позвоночник, – обстоятельно разъяснил Мартин. – Но теперь все уже хорошо, она тебя ждет и приготовила к твоему приезду марципан.

Бетховенский парк, вдоль которого они шли к дому, был приятен глазу; Майя еще раз порадовалась, что отказалась от встречи на машине. В Кельне уже сияла весна, и просторные парковые лужайки были усыпаны первоцветами.

– Наши тюльпаны тоже еще цветут, – сообщил Мартин. – В этом году мы немного раньше вынесли луковицы из подвала, и мама беспокоилась, что к твоему приезду цветов уже не будет. Но все получилось хорошо, ты увидишь.

Да уж, этого невозможно было не увидеть! К своему увлечению тюльпанами Мартин приобщил маму, они вместе выбирали их по каталогу, ездили на выставки в Голландию, чтобы увидеть новые сорта воочию, и результат был налицо. Сиреневые, бледно-лимонные, ярко-оражневые тюльпаны цвели на клумбах под окнами дома – войдя в калитку, Майя обрадовалась им как живым людям.

– В саду, в саду ты увидишь, – улыбнулся и Мартин. – Там гораздо более впечатляющая картина.

Сад Майя увидела через стеклянную стену сразу, как только вошла в дом. Стол уже был сервирован к обеду, на белой кружевной скатерти нежно и тускло поблескивали рядом с тарелками серебряные приборы, горел огонек в фарфоровой штёвхен, на которой стояла стеклянная миска с теплым салатом, блики играли на бокалах для красного вина, похожих на большие мыльные пузыри.

И за всем этим тихим домашним великолепием, как пейзаж на заднем плане картины, сиял весенней красою сад, усыпанный, усеянный, устланный тюльпанами всех цветов, какие только бывают на белом свете.

Мама вошла в столовую из кухни. В открывающемся за стеклянной стеной пейзаже она была похожа на китайскую фарфоровую статуэтку. Каждый раз при взгляде на нее Майя думала: «Если я в маму, то всегда буду стройной и утонченной, даже в старости».

Старой мама, впрочем, не выглядела. Да и какая это теперь старость, семьдесят лет? По европейским меркам, не слишком даже и пожилой возраст.

– Майка, приве-ет! – радостно воскликнула она.

Майя улыбнулась. Мама стала растягивать окончания русских слов так же, как Мартин – немецких.

– Привет, ма. Видишь, самолет не опоздал, – сказала она. – А ты волновалась.

– Конечно, волновалась. – Мама быстро поцеловала Майю. – Менцели придут ровно в шесть, еле успеешь переодеться. А отдохнуть уже не успеешь.

– Я не устала, – заметила Майя. – От чего бы?

– Да, сейчас все привыкли к перелетам, не обращают на это внимания. У Менцелей дочка, представь, работает и в Бонне, и в Берлине. – Мама поставила на стол фарфоровую менажницу, в которой по отдельности были разложены овощи и налиты соусы, чтобы каждый мог сделать себе салат по собственному вкусу. – Возглавляет какой-то серьезный правительственный фонд. Квартира у них с мужем в Берлине, а в Бонне ей снимают дополнительно, от работы. И вот она каждый понедельник утром вылетает из Берлина в Бонн, работает до вечера среды, в четверг чуть свет вылетает обратно в Берлин, еще два дня работает там, выходные проводит с мужем, а в понедельник все заново. Это же ужас какой-то! Как при такой работе можно иметь детей? По-моему, и мужа иметь невозможно, но ей, вот видишь, повезло. Клара Менцель, правда, говорит, дочка всегда была такая – с большими карьерными амбициями. Может быть, она сегодня тоже придет.

Рассказывая все это, мама вдевала салфетки в серебряные кольца и раскладывала их возле тарелок.

– Малые голландцы, – сказала Майя.

– Кто? – не поняла мама.

– Вообще всё. Вы с Мартином. Этот стол. Этот сад.

– У тебя парадоксальное мышление.

– Почему? – удивилась Майя. – Это само собой приходит в голову. Малые голландцы писали пейзажи, натюрморты и жанровые картины. Все это я сейчас вижу перед собой.

Пока Майя разговаривала с мамой, Мартин как раз вернулся из сада.

– Ну вот, – сказал он. – Самые свежие.

– Мартин! – ахнула Майя. – Зачем ты их срезал?

Тюльпанов было так много, что он еле удерживал их в руках. Столовая наполнилась светом, и цветом, и свежестью.

– Ничего-о, – ответил он. – Нам будет приятно видеть их за ужином в честь твоего приезда.

Мартин понес цветы в кухню, чтобы поставить в вазу, мама пошла с ним, чтобы проследить за томящимся в духовке седлом ягненка, а Майя поднялась наверх в свою комнату.

Она действительно не устала от перелета, но стоило ей попасть в эту девичью светелку, как ее охватила сонная истома. Это всегда бывало так, Майя уже знала, что такому состоянию нельзя поддаваться. Она умылась холодной водой и переоделась в платье, которое сшила специально для этого ужина. Майя знала, что приедет в целый ворох тюльпанов, и платье сделала тюльпанное, из гладкого тускло-сиреневого шелка. Есть цвет под названием «пепел розы», ну а это пепел тюльпана, наверное.

Она надела платье, застегнула на шее гранатовую цепочку, подошла к зеркалу. Вспомнилось, как вчера в ресторане лепесток отогнулся, с едва слышным шорохом оторвался от тюльпана, упал в бокал с вином. И как потом она рассказывала Арсению, что это означает, перейти от лепестка к костюму.

Ничего, кроме раздражения, это воспоминание не вызвало. Сразу же вспомнилось и окончание вчерашнего вечера, и узкая кровать, на которой не было места двоим…

«Губы подкрасить? – подумала Майя. – Да, Менцели ведь немолодые – подкрашу».

Будь компания молодой, косметика пришлась бы некстати, но пожилая немецкая пара, скорее всего, относится к ее употреблению так, как всегда было принято относиться, то есть считает, что она необходима. Да и сама Клара Менцель наверняка подкрасит губы.

Когда Майя спустилась вниз, гости уже пришли. Губы у Клары действительно были подкрашены, на шее поблескивало старинное бриллиантовое колье – Менцели придерживались традиций. Дочери с ними не было, но был сын Курт; Майя о нем слышала. Он был похож на Клару, такие же тонкие губы и такой же длинный прямой нос с синей жилкой на переносице.

– О, какой ты тюльпан! – воскликнул Мартин, когда Майя вошла в столовую. – Сорт «сиреневая королева».

– Правда есть такой сорт? – улыбнулась Майя.

– Конечно. Вот он. – Мартин подвел ее к букету, который уже стоял в огромной вазе на консоли. – Видишь, точно такой цвет и такая же форма. И по краю лепестков такой же сиреневый иней, как у тебя по рукавам и подолу. Если окунуть край стакана во взбитый белок, а потом в кокосовую стружку, получится похоже.

Если бы Майя жила с мамой и Мартином всегда, то все это было бы ей, конечно, скучно. Но приезжая к ним в гости лишь изредка, заскучать она не успевала.

Менцелей она знала давно, Курт был Майиным ровесником и держался непринужденно, поэтому через пять минут ей стало казаться, что и его она давно знает тоже, седло ягненка протомилось в травах так, что от одного запаха разгорался аппетит… Выпили рейнвейна, обсудили его вкус в сравнении с бордо.

Мама стала убирать со стола посуду, чтобы подать десерт, а Мартин принялся показывать Майе и гостям сорта тюльпанов в букете.

– Вот это «ночной король», – рассказывал он. – Темно-фиолетовый цвет говорит сам за себя. А это «Сезанн», ему дали такое название из-за разнообразия цветовой гаммы. А почему вот этот белый назвали «Касабланка», неизвестно. Каприз цветовода.

– Мартин, просто не верится, что все они есть у тебя в саду, – сказала Майя.

– Думаешь, я купил их за углом? – хмыкнул он.

– Нет, но можно я посмотрю их на клумбах, пока не стемнело?

– Я тоже хочу посмотреть, – сказал Курт.

«И тебе скучновато?» – бросив на него быстрый взгляд, догадалась Майя.

Курт угадал, что она угадала, и улыбнулся.

Сад начинался сразу за раздвижной стеклянной стеной. Тюльпаны были высажены большими разноцветными куртинами. В едва наметившихся сумерках каждое цветовое пятно светилось особенным светом.

– Вот он, Сезанн, – сказала Майя. – Целая толпа Сезаннов.

– А вот и твое платье, – заметил Курт. – Как Мартин сказал? Сиреневая королева?

Он смотрел на Майю с интересом. Она ему нравилась. Не требовалось особой проницательности, чтобы это понять.

– Да, похоже, – сказала она, рассматривая тускло-сиреневые цветы с игольчатой бахромой по краям лепестков. – Действительно, как будто в кокосовую стружку окунули.

– Странное сравнение для цветов, – пожал плечами Курт. – Можно было бы придумать что-нибудь более поэтическое.

– Ты любишь поэзию?

– Скорее, музыку. Завтра в Филармонии концерт Лондонского симфонического. Шуберт и Брамс. Ты не хотела бы пойти?

– Хотела бы, – кивнула Майя. – А билеты?

– Я взял заранее.

«Ох, ну как же незамысловато они его со мной знакомят! – подумала она. И тут же сама себе возразила: – А что должно быть замысловатого? В сорок-то лет».

– С удовольствием пойду, Курт, – сказала она. – Спасибо за приглашение.

Когда они вернулись в дом, Мартин играл на пианино этюды Шопена. Он начал заниматься музыкой, когда вышел на пенсию, и то, что наконец-то удалось осуществить мечту юности, доставляло ему такую искреннюю радость, что грех было бы не похвалить его за усердие. Тем более что успехи в самом деле были ощутимы: от первоначальной ученической манеры он уже перешел к настоящему вдохновенному исполнению.

Майя и Курт вошли тихо, чтобы не помешать. Майя села в кресло, а Курт на ковер у ее ног. Если бы так сел рядом с женщиной русский мужчина, это выглядело бы слишком интимно, но немцы держались более свободно – сел и сел, где удобнее было.

После маленького концерта вернулись к столу, посередине которого уже был водружен марципановый десерт. Выяснилось, что миндаль для него привезли как раз Менцели: они проводили зиму в своем домике на Майорке, а миндаль там был прекрасный.

– Тебе надо приехать, когда он цветет, – сказала Клара, доброжелательно глядя на Майю. – К нам съезжаются художники из всей Европы.

– Это выглядит не хуже, чем цветение сакуры в Японии, – добавил ее муж. – Если бы испанцы лучше организовали пиар, то сделали бы на этом зрелище хорошие деньги.

Менцелей звали Клара и Карл. Когда Майя впервые это услышала, то едва сдержала улыбку. От них веяло такой респектабельностью, какой и помину не было уже в их сыне. А внуки, наверное, и вовсе будут воспринимать бабушку с дедушкой как реликтовые растения какие-нибудь.

– Я зайду за тобой завтра в пять, – сказал Курт, когда Майя с мамой и Мартином провожали гостей на крыльце. – Рад, что мы будем слушать музыку вместе.

Особенной радости Майя по этому поводу не ощущала, но в Кельнской филармонии она еще не была и не видела поэтому никаких причин отказаться.

Глава 11

– Тебе будет смешно, но Шопен мне гораздо ближе, чем Брамс, – сказал Курт.

– Почему это должно быть мне смешно? – пожала плечами Майя.

Филармония была построена сравнительно недавно и выглядела очень эффектно, особенно открытая терраса над Рейном, по которой зрители прогуливались во время перерыва между двумя отделениями, держа в руках бокалы с шампанским.

– Потому что ты сразу подумаешь про вчерашнее исполнение. И решишь, что я не понимаю разницы между Мартином и Лондонским симфоническим.

– Ну что ты! – улыбнулась Майя. – Я понимаю, что ты понимаешь.

По Рейну плыли кораблики, смотрелись в воду старинные дома вдоль берегов. При взгляде на все это становилось понятно значение слова «покойно».

– Мы сможем прогуляться у Рейна после концерта? – спросила Майя.

Она давно уже привыкла к тому, что немцы высказывают свои желания прямо, без колебаний из разряда «а можно ли так сказать, а правильно ли меня поймут», и ожидают на свои вопросы прямого же ответа. Это казалось ей правильным, и она охотно переняла такую манеру. Правда, у нее еще не было случая испытать, действует ли это вне Германии. Майя знала загадочную особенность некоторых обыкновений: воплощаясь не в той социальной среде, в которой возникли, они незаметным образом теряют свою естественность и начинают выглядеть странновато.

– Конечно, – сказал Курт. – И еще я предлагаю поужинать.

Ужинать решили на Рейне же, в ресторане Старого города. Вечер был тихий, сели за столик на открытой веранде и заказали белого вина. К берегу был пришвартован большой корабль, он сиял огнями и звенел музыкой.

От большой газовой горелки шел горячий воздух, щеки у Майи зарделись, она расстегнула жакет.

– Ты сейчас похожа на одну картину да Винчи, – сказал Курт. – Ты художница и ее, конечно, знаешь. Та, на которой женщина и куст можжевельника, как нимб у нее над головой.

– Было бы странно, если бы не знала, – кивнула Майя. – Мы ее изучали на первом курсе.

– Как она называется? Я забыл.

– Так и называется, «Дама с можжевельником». Это портрет Джиневры де Бенчи. Только вряд ли я похожа. Разве что на куст можжевеловый. Объект на втором плане.

– Кто была эта Джиневра? – спросил Курт.

– Флорентийская поэтесса.

– Я так и подумал, что она из интеллектуалов.

– Ты так говоришь, будто вчера с ней познакомился! – засмеялась Майя.

– В каком-то смысле так и есть. Неделю назад я вернулся из Вашингтона, а ведь она там. Я люблю искусство и, конечно, посетил Национальную галерею. Смотрел на нее и задавал себе вопрос: о чем думает женщина с такой необычной внешностью и с таким разумом в глазах? Это загадка.

Майе стало не по себе. Музыка, река, недавнее возвращение из Вашингтона… Непонятное совпадение. Даже не совпадение, а сближение. Бывают странные сближения, Пушкин правильно волновался на их счет. Бог весть, что они означают!

– Что тебе ближе, музыка или живопись? – зачем-то спросила она.

То есть понятно, зачем: хотелось уйти от мысли о странных сближениях.

– И то и другое, – ответил Курт. – В юности я немного занимался живописью. А музыкой, возможно, займусь, как Мартин – когда выйду на пенсию.

«Он мог бы стать хорошим музыкантом, – подумала Майя. – Во всяком случае, руки для этого подходят».

У Курта были типичные руки пианиста – тонкие, с длинными и гибкими пальцами.

– У тебя интересная работа? – спросила она.

– Да. Не слишком поэтичная, но для меня интересная. Я финансовый консультант. Ты бывала в Трире?

– Нет.

– Я живу там. Это прекрасный город. Городская площадь с красивым фонтаном, вокруг которого сидят старички и рассуждают о политике. Трудно понять, почему Карл Маркс захотел революции, глядя на все это. Он родился в Трире, – пояснил Курт.

– Так был устроен его разум. И не было корректировки совести, вероятно.

Официант принес рыбу, поставил на жаровню посередине стола, зажег плоскую свечку в жаровне, разложил часть большой рыбины по тарелкам. Выпили вина и поговорили о немецких городах. Майя сказала, что ей нравится Берлин, и понятно почему: жизнь у художников там просто кипит. Курт прекрасно чувствовал себя в Трире, но не прочь был перебраться в город побольше и полагал, что Берлин, разумеется, предоставляет много возможностей для разнообразной работы, в том числе и в его сфере.

К столу подошел гитарист, сыграл Шуберта. Майя и Курт переглянулись и улыбнулись.

– Можно было послушать концерт прямо здесь, – сказал Курт, давая ему монетку.

Домой в Зюльц – Менцели были соседями Мартина и мамы – вернулись на такси.

– Благодарю за прекрасный вечер, – сказал Курт, прощаясь с Майей у калитки. – Завтра я должен вернуться в Трир. Но ведь ты еще побудешь в Германии? Буду очень рад, если ты приедешь ко мне в гости.

– Вечер в самом деле был замечательный, – согласилась Майя. – Приятного тебе возвращения домой.

Отвечать на приглашение в гости она не стала.

Мама не спала – сидела в маленькой гостиной на первом этаже и читала Корнелию Функе.

– Детская книжка, но очень увлекает, – сказала она. – Фантазия у автора богатая и язык легкий, я читаю без затруднений. Ну как концерт?

– Прекрасно, – ответила Майя, садясь в кресло напротив нее. – И Филармония очень хороша, и с террасы вид на Рейн чудесный.

– У нас с Мартином абонемент, мы часто ходим. А Курт тебе как?

– Мам, ну что ты меня сватаешь? – улыбнулась Майя. – Курт как Курт.

– Он очень неплохой человек. По российским меркам, значит, просто очень хороший. И из приличной семьи, я бы это вообще на первое место поставила. Развелся два года назад.

– Почему?

– Ну знаешь же, какие они здесь. Его жена полюбила другого. У нас ни одна женщина от такого мужчины не ушла бы. А здесь женщины чересчур внимательно относятся к своим капризам.

– Может, действительно полюбила, – возразила Майя.

– Я и говорю, каприз. И, кстати, почему бы мне тебя за него не сватать? Ты моя единственная дочь, я хочу, чтобы ты была рядом и счастлива.

– Я в четырех часах лету от тебя, – снова улыбнулась Майя.

О счастье она умолчала. Ей не очень было понятно, что это такое, а рассуждать о том, чего не понимаешь, она не считала правильным.

– Ну что тебя там держит? – сказала мама. – Березки? Мартин высадил в саду целых три. Байкал? И отсюда можно слетать. Я еще понимаю, когда ты училась в той твоей школе… Как ее?

– Школа свободных мастерских.

В Школе свободных мастерских Майя училась уже после университета. Она прекрасно понимала, о чем говорит мама: если бы ее образ жизни так же сильно зависел от среды обитания, как зависел во время учебы…

– А теперь ты все равно живешь очень герметично, – словно услышав эту ее мысль, сказала мама – С возрастом все окукливаются, это естественно. И иллюстрации к книжкам где угодно можно делать. И помойки твои обожаемые вполне можно рисовать по памяти. Не понимаю! Ведь там война, Майка, – вздохнула она. – Уже сейчас война, а что через полгода будет, даже Бог не знает, я думаю. Фрау Лаухус – у нее дом справа, знаешь? – на днях меня спросила, как я думаю, достаточно ли у нас глубокие подвалы на случай русского ядерного удара.

– Дура твоя Лаухус, – заметила Майя.

– Дура-то дура, но ничего нельзя уже утверждать с уверенностью. Могли мы полгода назад предполагать, что Россия нападет на Украину? У меня сердце не на месте, когда я думаю, что ты сидишь в Москве одна, непонятно чего ждешь.

– Я ничего не жду, ма.

– Вот именно! По-твоему, это нормально? И зря ты боишься разницы менталитетов.

– Да я… – начала было Майя.

Но мама поскорее ее перебила:

– Я тоже боялась, да. Но поверь мне, главное совсем не в бытовых привычках. Их несложно друг под друга подстроить. Главное – взаимное уважение! Когда есть за что уважать… Посмотри, как мы с Мартином за двадцать лет друг к другу привыкли. А ведь женились немолодыми уже людьми.

– Вы прекрасная пара, – сказала Майя. – Но почему ты…

– И вы с Куртом будете прекрасная пара, – снова перебила ее мама. – Уж поверь мне, я тебя знаю, а его и знать нечего, с одного взгляда все понятно. И была бы ты рядом с нами, чего лучше!

– Курт в Трире живет, – напомнила Майя.

– Может и в Кельн переехать. Специальность у него такая, что везде работу найдет.

– Ты и про специальность выяснила!

– Конечно. Майка, ты уже в том возрасте, когда выбора между сердцем и разумом быть не должно.

– То есть?

– То есть сердце уже вперед не убегает. Вдвоем в жизни лучше, чем одной, – сказала мама, помолчав. – Так ради чего же делать себе хуже?

– Мам, ты так говоришь, как будто он зовет меня замуж, – поморщилась Майя. – Об этом даже речи не было.

– Конечно, не было. Не идиот же он, чтобы в первый вечер тебя замуж звать. Познакомитесь поближе, присмотритесь друг к другу. Я о том, что если у тебя будет цель, то она осуществится.

«Вот уж цель великая, выйти замуж за Курта», – подумала Майя.

Но произносить это вслух не стала и даже устыдилась своей мысли. Снобизм отвратителен, и нет никаких причин считать жизнь с Куртом каким-то суррогатом жизни. Совсем наоборот, это ее нынешняя жизнь суррогат, невозможно не понимать.

– Я лягу, ма, – сказала Майя, вставая. – Пойдем же завтра в Бетховенский парк гулять? Ну и поболтаем.

– А ужинать?

– Мы поужинали в ресторане. Рейн очень красивый, – зачем-то добавила она.

– Я и говорю: лучше тебе жить поближе к нам.

Майя засмеялась, наклонилась, чмокнула маму в макушку и пошла в свою светелку.

«В общем-то мама права, – думала она, снимая с кровати серебристое покрывало. – Ничто рациональное меня в Москве не удерживает. Это даже не родной город, в конце концов, я туда в восемнадцать лет приехала. И не сказать, что была там счастлива».

Да, именно в Москве она поняла, что счастье – материя ей совершенно неизвестная. Она любила все трепетное, зыбкое, неуловимое, но, наверное, составляющая зыбкости и особенно неуловимости в понятии счастья была для нее слишком велика.

Майя выключила свет и легла. Обычно она читала перед сном, но сегодня не хотелось. Мысли теснились в голове, следовало разобраться с ними, а не прятаться от них за книжными образами.

«Да, странное, странное совпадение, сближение, – думала она. – За очень короткое время – двое очень схожих мужчин. И происходило все очень похоже: концерт-балет, и оба только что были в Вашингтоне, и даже то, что с обоими мы гуляли у реки… Прямо не по себе становится! Должно же все это что-нибудь значить? Или не должно?»

Странным казалось ей и то, что при таком сходстве обстоятельств она совсем не ощущает внутреннего сходства между собственным состоянием в те вечера, когда она была с Арсением, и сегодняшним вечером с Куртом.

«Ни в одного из них я не влюбилась с первого взгляда. И со второго не влюбилась тоже. Второй взгляд с Куртом еще не было возможности проверить, но это и без проверки понятно. И почему же тогда я думаю о них настолько по-разному? То есть совершенно они отдельные в моем сознании, вот я представляю их сейчас одного за другим, и они разные, а причину я не понимаю…»

Но еще прежде, чем мысль приняла у нее в голове отчетливую форму, Майя поняла эту причину со всей ясностью, на которую была способна. С физической ясностью, да, именно с физической.

Причина была очень проста, но – вот какой ключик! – надо было именно представить обоих поочередно, чтобы это стало для Майи очевидным.

Курт был безразличен ее телу – ничто не откликалось на него. А Арсений… При одной лишь мысли о нем, при попытке воспроизвести в памяти его облик Майю пронзило желание такое острое, что закружилась голова. Оно именно ударило в голову, заставило щеки вспыхнуть и тут же растеклось по всему телу, закружилось бурунами в горле, в груди, между ног… Майя так давно не испытывала ничего подобного, что уже была уверена, это осталось в прошлом, в хотя и не слишком далеком, но все-таки в ушедшем времени ее жизни.

«Потому я и легла с ним в постель в первый же вечер! – подумала она в смятении, в пронзительном своем желании. – Меня к нему просто тянет, как… Да как кошку, как корову, как любую самку тянет к самцу! И… И что же, это, выходит, единственное, на что я способна?»

Ничего ужасного не было в том, что ее физически тянет к мужчине. Ничего ужасного не было бы в этом, если бы это не вводило, не вгоняло ее в ту же самую сферу, в которой она оказывалась каждый раз, когда в ее жизни появлялось или хотя бы начинало брезжить что-то похожее на любовь. Да что там на любовь! Даже обычная симпатия к ней начиналась у мужчин именно с этого, и ладно бы только начиналась – этим она у них и заканчивалась. Не сказать, что часто, но… Но каждый раз. Каждый раз без исключений.

Так было в девятом классе, когда она влюбилась в Бориса, а он при любой встрече норовил затащить ее на чердак своего дома, вызывая у нее горестное недоумение – вот это, значит, и все, чего он хочет?

И в университете так было – однокурсник Игорь Корецкий пригласил ее в гости в общежитие, а когда она пришла, полная каких-то волнующих и радостных предчувствий, то выяснилось, что он просто хочет с ней переспать, причем сегодня же, сейчас же, поскорее, потому что завтра вернется с каникул сосед по комнате, и нечего тянуть, чего тут непонятного? И…

И с Антоном. С Антоном было точно так же, и то разочарование было настолько болезненным, что пережить подобное снова Майя не хотела. Да просто не пережила бы она этого снова.