Текст книги "Все страсти мегаполиса"

Автор книги: Анна Берсенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 10

Вид у Пети оказался бодрее, чем можно было ожидать.

Даже шерстяного платка на шее не было – Соня почему-то представляла, что он будет в платке и в вязаных домашних носках.

Впрочем, голос у него был такой же хриплый и жалобный, как по телефону.

– Как ты быстро! – сказал он, щурясь от света с лестничной площадки; в прихожей его квартиры было темно. – Я и в порядок себя привести не успел.

Ничего беспорядочного в его облике Соня не заметила. Одет он был не в пижаму, а в джинсы и теплую фланелевую рубашку. Правда, на ногах у него были белые махровые шлепанцы, выглядевшие странновато.

Наверное, Соня взглянула на них с удивлением, потому что Петя сказал:

– Отельские. Мы отовсюду такие привозим. Эти из Барселоны, кажется. Очень удобно – всем гостям хватает.

Он открыл тумбочку для обуви, выудил оттуда точно такие же шлепанцы, запечатанные в прозрачный пакет, и протянул Соне. Только после этого он догадался закрыть входную дверь. В прихожей сразу стало темно. Соня вспомнила, что видела на стене при входе бра, и на ощупь включила свет.

– Ого! – сказал Петя.

– Что? – не поняла она.

– Хорошо ориентируешься. Ну, проходи в кухню, будем чай с малиной пить.

Что Соня могла не купить малиновое варенье, он, кажется, и мысли не допускал. Ну да ведь она в самом деле его купила.

Кухня была просторная, но казалась небольшой из-за стоящей в ней мебели. Соня не сказала бы, что до сих пор ей встречалось в кухнях что-то вызывающе современное – скорее, ей в основном приходилось видеть что-нибудь устаревшее или просто старое.

Таких вещей, как здесь, она не видела никогда.

Мебель была не старая, а старинная. Разница между этими двумя понятиями, та разница, о которой Соня никогда не задумывалась, стала для нее очевидной при взгляде на все эти, в общем-то, обычные и имеющие вполне обыденное назначение предметы.

Всю стену занимал огромный буфет из черного дерева. Соня думала, такие бывают только в сказках Андерсена и в них живут тролли. Это был не буфет, а целый дом – с массивными дверями-воротами внизу, с башенкой, застекленной разноцветными витражами, наверху, с просторной балюстрадой, тянущейся вдоль всего сооружения посередине. В замки нижних дверей были вставлены витые ключи, а скважины для них были обрамлены узорчатыми медными накладками. Узорчатым был и весь буфет – его сплошь покрывала причудливая резьба.

Петя открыл верхнюю застекленную дверцу и достал две чашки. На одной из них было изображено что-то вроде нефтяной вышки, наверное, она была из Петиной фирмы.

– Садись, – напомнил он оторопевшей Соне. – Сейчас чайник согреется.

Чайник здесь тоже был необычный – не электрический, а массивный, из темного металла, такой, который ставится на плиту. И стол, к которому Соня машинально присела, тоже был массивный. Его поверхность состояла из плотно сбитых широких досок, которые были темными, казалось, не от краски, а от времени. Или, может, само дерево, из которого был сделан этот стол – наверняка лет сто назад, не меньше, – было такого благородного цвета.

Единственным предметом, который напоминал в этой кухне о том, что на дворе не восемнадцатый век, была посудомоечная машина. Да и она едва виднелась за большим деревянным сундуком с коваными петлями. Что могло храниться в подобном сундуке, оставалось только догадываться. Вернее, Соня и догадываться об этом не могла: жизнь, частью которой являлся такой сундук, была для нее совершенной загадкой.

Из необъятного буфета Петя достал две сахарницы. Обе они были сделаны из нечищеного, потемневшего серебра, обе были похожи на пузатые сундучки. Только когда Петя поднял крышки этих сундучков, Соня поняла, почему сахарниц именно две: в одну был насыпан сахар-песок, в другой лежал колотый рафинад. К песку прилагалась серебряная ложечка с витой тоненькой ручкой, к рафинаду – маленькие серебряные же щипчики.

– Только к чаю, кажется, ничего сладкого нет, – сказал Петя, выдвигая один за другим ящики буфета.

– Да, а варенье! – опомнилась Соня. – И булочки я купила. Ты с маком любишь?

– Конечно! – обрадовался он. – И с повидлом тоже. Я вообще выпечку люблю.

– А почему ты сказал, что я хорошо ориентируюсь? – спросила Соня, когда они наконец уселись за стол.

– Это же очевидно. – От горячего чая с малиной голос у Пети стал не таким хриплым, и сам он заметно повеселел. – Я, например, никогда не обратил бы внимания, где находится выключатель в незнакомом помещении. А ты сразу заметила, притом практически спиной. И вообще, знаешь… – Он замялся.

– Что? – переспросила Соня.

– Ты очень необычная в этом смысле, – словно решившись, выпалил Петя.

– В каком – в этом? – не поняла она.

– В таком, знаешь ли, сочетании внешности и возможностей. Не понятно?

– Непонятно, – кивнула Соня.

– Внешне ты являешь собою необъяснимую красоту. Утонченную и такую, я бы сказал, даже холодную. Пепел и алмаз. Смотрела такой фильм?

– Нет, – покачала головой Соня.

– Ну, неважно. Он к тебе не имеет отношения. Просто твоей внешности соответствует такое сочетание слов: пепел и алмаз. Волосы пепельные, и вообще… Какая-то отстраненность, что ли. Даже не знаешь, как это назвать! Но потом вдруг оказывается, что и называть не надо – все равно это обман.

– Что – обман? – не поняла Соня. – Пепел и алмаз?

Никогда еще Петя не изъяснялся так образно! Может, оттого его выражения казались непонятными и даже неуклюжими.

– Твоя внешность оказывается обманом. Ты вдруг начинаешь вести себя так резко, так решительно, так здраво, что эта иллюзия утонченности и отстраненности абсолютно развеивается. Ты вполне от мира сего.

– Ты вспомнил, как я тогда с качком разговаривала? – догадалась Соня. – Но я же специально так! Они же по-другому не понимают.

Ей не то чтобы хотелось оправдаться перед Петей, просто воспоминание о нахальстве, с которым она повела себя во время их знакомства, у нее самой вызывало неловкость.

– Да нет. Тогда ты сыграла роль, это я отлично понимаю. Но вообще… – задумчиво проговорил Петя. А что «вообще», не пояснил. – Пойду горло прополощу, – вдруг вспомнил он. Лицо его сразу приняло озабоченное выражение. Видно было, что отвлеченные мысли мгновенно выветрились у него из головы. – Ты пей пока чай.

Петя вышел в прихожую. Оттуда донесся шелест пакета: он искал капли для полоскания. Потом раздались его удаляющиеся шаги по коридору – наверное, пошел в ванную. Соня осталась сидеть за столом в удивлении, вызванном его словами.

«Неужели это правда? – думала она. – То есть я знала, конечно, что внешность у меня холодная. И Миша-оператор то же самое сказал. Да я же еще в детском саду всегда Снегурочку на утренниках играла! Но неужели я так… со стороны другой кажусь?»

Подумать об этом подробнее Соня не успела. Петя явился обратно в кухню. Лицо у него сияло, как начищенный медный тазик для варенья.

– Чудо! – радостно воскликнул он.

Голос звучал нормально, никакого хрипа в нем не слышалось.

– Кто? – вздрогнула Соня.

– Капли – чудо! Боль в горле проходит как по мановению волшебной палочки.

Он часто говорил такими вот необычными фразами. То есть необычными для нормального современного человека, тем более для человека его возраста. Может, сказывалась привычка к адвокатской работе, к показательно грамотной речи?

Избавившись от боли в горле, Петя сразу стал таким же, каким был всегда, – разумным человеком, который сознает важность полезных мелочей. Он зажег конфорку под чайником, чтобы заварить свежий чай, извлек из буфета закопченную медную турку и хотел было насыпать в нее молотый кофе из фольгового пакета, но потом вспомнил что-то и достал большую кофейную мельницу, потому что, объяснил он, настоящий кофе получается только из свежесмолотых зерен… В общем, он мгновенно стал привычен, как шум текущей из крана воды.

И лишь через несколько минут Соня уловила в его поведении что-то странное. Даже голос его звучал как-то не так, и это невозможно было списать на простуду: в голосе слышались торопливые, взволнованные интонации.

«Что это с ним? – удивленно подумала Соня. – Температура снова поднялась, что ли?»

И тут Петя сам развеял ее недоумение. Он вдруг обернулся от плиты, над которой держал на весу турку, давая то подняться, то опуститься кофейной пене, и – Соне показалось, что перед этим он прижмурился, – сказал:

– Соня!..

– Что? – удивленно спросила она.

Очень уж взволнованно звучал его голос.

– Соня!.. – повторил Петя. – Мы с тобой встречаемся уже почти месяц, и я… – Он замолчал. Потом вдохнул поглубже, словно собирался прыгать в воду, и продолжил: – И я считаю, наши отношения должны стать более близкими.

«Это как понимать? – изумилась Соня. – Замуж он меня зовет, что ли?»

Предположение, что Петя зовет ее замуж, показалось ей таким смешным, что она едва удержалась, чтобы не прыснуть в ладонь. Представить его в виде мужа – да ведь это из области фантастики! То есть, конечно, она никого не могла представить в виде своего мужа, да и не хотела представлять, но Петя… Ничего себе заявленьице!

– Я знаю, – наверное, все-таки поймав ее изумленный взгляд, торопливо проговорил он, – все это, конечно, должно происходить совсем не так. Вероятно, как-то более спонтанно. Но дело в том, что я…

И тут Петя повел себя так, как Соня менее всего могла от него ожидать. Он поставил турку на плиту – не на горящую конфорку, а на соседнюю – и шагнул к сидящей за столом Соне. Сделал один шаг, другой и, оказавшись рядом с нею, быстро обнял ее за плечи. От того, что Соня сидела, а он стоял, объятие получилось неловкое: Сонин нос уткнулся Пете в живот, прямо в пуговицу рубашки.

– Я тебя хочу! – выдохнул Петя.

– Как?! – вырвалось у Сони.

Все его действия являлись, конечно, образцом бестолковости. Но и ее вопрос был в точности из того же разряда.

– Как мужчина женщину, – ответил Петя.

Кажется, Сонин вопрос не показался ему глупым.

Зато она наконец опомнилась. И комичность ситуации стала для нее такой очевидной, что одно только нежелание обидеть Петю удержало ее от смеха. Да и то пришлось уткнуться ему в живот, потому что одного лишь этого нежелания все-таки было недостаточно: смех так и рвался у нее изнутри.

Наверное, Петя воспринял этот жест как ответ. Притом как ответ положительный. Он тут же обхватил ее за спину с еще большей, чем прежде, неуклюжестью и потянул вверх, как репку из грядки. Не сопротивляться же было его порыву! Соня встала.

– Я тебя очень хочу, – шепнул Петя. – А ты?

Его губы пришлись как раз к ее макушке; она едва расслышала его слова. Что ответить, Соня не знала. Она даже не предполагала, что мужчина может задать женщине такой вопрос. Ну какого ответа он ожидает? Любой прозвучит глупо. Вместе с тем объяснять Пете, что нужны не вопросы, а действия, тоже казалось ей глупым. Или грубым. В общем, бессмысленным. Потому что никакие его действия не были ей нужны.

Руки у него оказались довольно крепкие, он сомкнул их у Сони на спине, и освободиться из его объятий не представлялось возможным. Не вырываться же!

Она все-таки повела плечами, пытаясь высвободиться. Но Петя воспринял этот жест в совершенно неправильном смысле – скорее всего, подумал, что так она выражает страсть. Он сжал руки еще сильнее и, то ли качнув, то ли крутнув головой, поцеловал Соню в губы.

Поцелуй его оказался приятен. Губы у него были мягкие, но не вялые. Они пахли малиной и мятой. Соня вспомнила, что мятный листок был нарисован на пузырьке с каплями для полоскания горла. Ей показалось, что целуется Петя неумело. Но и это почему-то было приятно.

– Пойдем ко мне в комнату, а? – с трудом оторвавшись от ее губ, задыхаясь от волнения, прерывисто прошептал Петя.

Соня не знала, что ответить. Ей нравилось с ним целоваться, но хотелось ли продолжения?.. В этом она вовсе не была уверена.

Она даже вдохнула поглубже, будто надеялась, что за время вдоха-выдоха успеет разобраться в собственных желаниях. Но все получилось совсем не так, как она ожидала.

Петя вдруг напрягся, как будто услышал что-то пугающее. И сразу же Соня тоже услышала шум, донесшийся из прихожей. Это был даже не шум, а только легкий скрежет поворачивающегося в замке ключа. Но за ним последовал скрип открывающейся входной двери.

– Заходи, – послышался в прихожей женский голос. – Ну Петька, опять свет не выключил! После того как он на работу уйдет, три раза все проверяю. Хорошо, если только свет оставит, а если газ или утюг?

– Но вот сегодня же ты не проверила, – возразил мужской голос.

В отличие от женского, уверенного и громкого, он был слабый, даже какой-то дребезжащий.

– Потому что ты позвонил, и я чуть свет из дому выскочила, – сказала женщина. – Тапки вон те бери, белые.

– Покойницкие.

– Типун тебе на язык! Сейчас коньячку выпьем, сразу в норму придешь. И в кроватку, в постельку. Давно пора!

Во время этого разговора Петя напоминал соляной столп. Или нет, соляной столп он как раз не напоминал нисколько – скорее ватную игрушку. У Сони был набитый ватой медвежонок, с которым еще мама играла в детстве. И ее, маленькую, ужасно сердило, что этого медвежонка невозможно было ни поставить, ни даже посадить, прислонив к бортику песочницы: ноги у него подкашивались, да и весь он был такой мягкий, что сразу валился на бок.

Петя, правда, на бок не валился, но ноги у него подкосились, это точно. И руки мгновенно обмякли. Он выпустил Соню из объятий и опустился на табуретку у стола.

В прихожей зашаркали тапки. Дверь кухни, до сих пор лишь неплотно прикрытая, распахнулась широко, и на пороге показались двое.

Первой была женщина. Она была так похожа на свой голос, что голос словно был ее портретом – простым, набросанным резкими мазками, но совершенно точным портретом. Она была высокая, не полная, но широкая в кости. И черты лица – глаза, нос, губы – были у нее такие же, как и фигура: все выглядело крупным, четко очерченным, все поэтому сразу бросалось в глаза и запоминалось тоже сразу и накрепко.

Бывают люди, которые, обладая вполне приятной внешностью, словно бы стесняются себя, стараются себя не выпячивать. Эта женщина нисколько себя не стеснялась, хотя назвать ее красивой или приятной едва ли пришло бы кому-нибудь в голову. Она несла себя как-то даже вызывающе, и в каждом ее движении чувствовался такой напор, которому невозможно было, да и не хотелось противостоять. На вид ей было за пятьдесят, значит, это не был уже напор естественной энергии молодости. Этот напор говорил об энергии характера, о той его составляющей, которую приходится поддерживать в себе сознательным усилием, и чем дальше в возраст, тем все более настойчивым и направленным усилием.

Делать такое усилие эта женщина, сразу видно, умела. Но, войдя в кухню, она его сделать не смогла – остолбенела на пороге, кажется, в растерянности. Мужчина, пришедший с нею, маячил у нее за плечом, как бледное пятно. Впечатление пятна усиливалось еще и тем, что голова у него была лысая, и лысина напоминала намазанный маслом блин.

Молчание длилось просто бесконечно. Петя сидел на табуретке и с отвисшей челюстью смотрел на вошедших. Соня стояла рядом с ним и не знала, что сказать. Да и никто, кажется, не знал, что сказать.

– Петя?.. – наконец выговорила женщина. Она опомнилась первой. – Ты почему не на работе?

– За… При… Приболел… – хрипло произнес Петя. – Горло…

– Алла, может быть, я лучше пойду? – пискнул мужчина за спиной у женщины.

Его слова прозвучали так смущенно, словно он вошел в квартиру голым или, того хуже, догола разделся прямо на пороге.

В ответ на эти слова женщина сразу встрепенулась, совершенно сбросив с себя оцепенение.

– Почему это ты пойдешь? – не оборачиваясь на своего спутника, сказала она.

– Но ты же говорила, в кровать… А здесь же… – пробормотал он.

Тут наконец пришел в себя и Петя.

– Мама! – воскликнул он, вставая. – То есть как же…

Соня была уверена, что в ответ на его возмущенный и от возмущения недоговоренный вопрос женщина ответит что-нибудь резкое, решительное, вроде: «А вот так же!» Но она повела себя совершенно неожиданно.

Она побледнела, потом покраснела, потом побледнела снова, теперь уже чуть не до синевы. В глазах ее мелькнуло смущение, потом смятение… Потом глаза ее заметались, остановились на Соне, и она произнесла каким-то скомканным тоном:

– Но вот же… Но ты же сам…

– Я просто заболел. Поэтому не пошел на работу. Исключительно поэтому!

Резким был тон не у нее, а у Пети. Это показалось Соне неожиданным. Непонятно, правда, почему она решила, что эта женщина должна говорить резко. Но от Пети она такого тона не слышала никогда, это точно.

Женщина снова бросила на Соню быстрый взгляд, глаза их встретились… Соня уловила в ее глазах какой-то мгновенный умоляющий промельк.

И тут же все происходящее сделалось для нее ясным, как на ладони!

– Мама!.. – повторил Петя теперь уже не возмущенным, а растерянным тоном. – То есть ты, конечно, имеешь полное право… Я вовсе не…

Соня переводила взгляд с Пети на его маму и обратно. Несмотря на Петино бормотание о полном мамином праве, несмотря даже на слова его мамы о кроватке, в которую «давно пора», она видела, что та вовсе не собиралась тайком от сына провести время в постели с мужчиной. Может, только потому, что слишком уж не подходил на роль ее партнера вот этот лысый блинчик с писклявым голоском, – но это было для Сони очевидно. И, несмотря на теперешнее смятение этой женщины, так же очевидно было и то, что, пожелай она привести в квартиру мужчину, она уж точно не стала бы этого стесняться. И смятение ее происходило теперь только от недоразумения, от нелепости, от несоответствия между ее намерениями и восприятием этих намерений сыном, а вовсе не оттого, что ее застукали с мужиком.

Все это мелькнуло у Сони в голове мгновенно. И, не успев еще даже понять, что именно мелькнуло, она положила руку Пете на плечо и сказала:

– Петь, ты же булочки так и не вынул. Они в пакете, принеси. А я пока кофе доварю.

Наверное, ее слова, в общем-то совершенно незначительные, оказались той кружкой холодной воды, которая залила только-только разгоравшийся, но угрожавший сделаться губительным пожар.

Все сразу оживились так, словно только этих слов и ждали.

– А браунис? – воскликнула Петина мама. – Петька, есть же браунис.

– Да? – Петя даже не спросил, а выдохнул это с таким облегчением, как будто вынырнул из омута, в котором уже уверен был, что утонет. – А я не нашел.

– Что значит не нашел? Можно подумать, он спрятан!

Она открыла среднюю дверцу буфета – Соня прекрасно помнила, что Петя уже открывал эту дверцу, когда искал что-нибудь сладкое к чаю, – и достала прямоугольное фаянсовое блюдо с высокими бортиками, обведенными синим ободком. В этом обрамлении помещался темно-коричневый пирог с блестящей корочкой.

– Вот же он, браунис, – повторила Петина мама, выставляя блюдо на стол. И, обращаясь к Соне, объяснила: – Вершина американского кулинарного искусства. Меня в Париже приятельница научила печь, американка. Во Франции сто лет живет, уж, казалось бы, могла заткнуться со своим браунисом, при французских-то десертах умопомрачительных. Там ведь без сладкого обедать не садятся. Но нет, до сих пор перед всеми гостями этим браунисом хвастается. – Все это она рассказывала, нарезая браунис маленькими ромбами. – Ну, и то сказать, удачный пирог. Сам печется, у плиты стоять не надо, не то что «Наполеон» какой-нибудь – убьешься, пока все коржи выпечешь.

– Что-то я не помню, когда ты «Наполеон» пекла, – улыбнулся Петя.

– Ты тогда еще маленький был, – ничуть не смутилась его мама. – А я молодая и глупая, тратила жизнь на всякую ерунду. Вы кофе обещали, – напомнила она Соне. – Петька, так где все-таки булочки? Алла Андреевна, – между делом представилась она. – Мама этого охламона. А это Хлодвиг, – кивнула она на своего спутника, который наконец переступил порог кухни.

– Кто-о?! – Соне не удалось сдержать изумления.

– Хлодвиг Маркович Дунский. – Алла Андреевна довольно усмехнулась. Видимо, это имя всегда производило должный эффект. – Сокращенно Холя. Что поделаешь, его родители были людьми с фантазией. А вас как зовут? – поинтересовалась она.

Трудно было теперь и представить, что пять минут назад в ее голосе звучала растерянность, а в глазах мелькало какое-то жалкое выражение. Тон у нее теперь был насмешливый и бесцеремонный, а во взгляде заметна была лишь уверенность в себе, притом, сразу понятно, уверенность привычная.

– Соня Гамаюнова, – сказала Соня.

– Прилично, – небрежно заметила Алла Андреевна. – Готов кофе? Ну, садитесь. Погодите, что это за чашки Петька выставил? Вечно натащит с работы всякой дряни.

Она открыла на этот раз верхнюю, витражную часть буфета, достала оттуда фарфоровые чашки такой невозможной старинной красоты, что при взгляде на них представлялся императорский прием, и расставила на столе. Она расставляла эти чашки, рядом с которыми страшновато было дышать, не то чтобы небрежно, но с бестрепетной привычкой в каждом движении.

– Аллочка, тебе не кажется, что уже пора позвонить врачу? – спросил Хлодвиг, как только все уселись наконец за стол. – Вдруг Катеньке опять стало плохо?

– Катька в клинике, там без тебя разберутся, – отрезала Алла Андреевна. – Это его болонка, – объяснила она Соне. – Ни свет ни заря ее пробрал понос. Холя почему-то решил, что она сдыхает, и, вместо того чтобы вызвать ветеринара, вызвал меня. Так что я с шести утра подтирала задницу дрыщущей собачонке.

– Мама! – возмутился Петя. – Дай нормально поесть!

– А что особенного? – пожала плечами та. – Такая же органика, как, например, браунис.

Петя поперхнулся и положил свой кусок пирога обратно на блюдечко.

– Кстати, – вспомнил Хлодвиг, – Аллочка, ты ведь привезла меня, чтобы угостить коньяком. Выпью и в самом деле поеду домой спать. В кроватку, в постельку! Я страшно устал от волнений. Все-таки Катя мое единственное близкое существо, – объяснил он, тоже почему-то Соне.

Петя принес темную бутылку с французской надписью на этикетке, перелил коньяк в маленький хрустальный графин и уже оттуда разлил по рюмкам, украшенным морозным узором.

– За здоровье Кати! – провозгласил он.

Выпив, Хлодвиг обмяк на стуле и стал засыпать прямо за столом.

– Пожалуй, Холя, домой ты не поедешь, – сказала Алла Андреевна. – Везти тебя Петька не может – выпил, за руль нельзя. А в метро ты заснешь и будешь до вечера кружить по кольцу. Так что отправляйся в Петькину комнату и укладывайся на диване.

– А… – произнес было Петя.

– Что? – Алла Андреевна бросила на него быстрый испытующий взгляд.

– Нет, ничего…

Петя тоже бросил быстрый взгляд, но не на маму, а на Соню и сразу же отвел глаза.

Хлодвиг Маркович удалился.

– Так что все-таки с твоим здоровьем? – спросила Алла Андреевна сына. – Ты врача вызывал?

– Нет. Соня принесла мне капли для полоскания, и горло прошло.

– Но у вас ведь в конторе, кажется, нельзя без больничного?

– Один день можно.

– Что ж, спасибо Соне, пришедшей тебе на помощь, – пожала плечами Алла Андреевна. И немедленно поинтересовалась: – А вы, Соня, чем вообще занимаетесь?

– Играю в массовке.

– Странное занятие, – усмехнулась Алла Андреевна. – Ну да мы и не такую экзотику видали. А живете далеко?

– Рядом в переулке. В общежитии.

– А-а, знаю, какого-то самозваного университета. И на кого же вы в этом заведении учитесь?

– Я не учусь, – сквозь зубы процедила Соня. – Просто комнату в общаге снимаю.

– Понятно. А на работу вам отсюда далеко? Вы каждый день работаете?

– Сегодня выходная, – ответила Соня.

Она так рассердилась, что с трудом выговаривала слова. Ее выводил из себя тон Аллы Андреевны, вдруг ставший великосветски холодным, а еще больше она злилась на себя – зачем отвечает на эти бесцеремонные вопросы? В Петину сторону она вообще не смотрела: его молчание раздражало ее даже больше, чем расспросы его мамаши.

– Конечно, в таком случае вы можете не торопиться, – сказала Алла Андреевна. – А вот мне пора на работу.

Соня поднялась из-за стола.

– Я на маникюр записана, – сказала она. – Через полчаса. До свиданья.

И, не оглядываясь ни на Петю, ни на Аллу Андреевну, вышла из кухни.

– Петя, проводи гостью до двери, в прихожей темно, – услышала она.

Нетрудно было догадаться, что проводы дальше, чем до прихожей, не рекомендуются.

– Спасибо, я сама, – бросила Соня вышедшему вслед за ней Пете.

– Соня… – пробормотал он.

– Пока.

Не глядя на него, она открыла дверь. Замок был замысловатый, но Соня каким-то загадочным образом легко разбиралась в любых замках. Когда она была маленькая, отец, смеясь, дразнил ее за это Сонькой Золотой Ручкой.

Она вышла на лестницу и закрыла за собой дверь. Петя остался в квартире.