Текст книги "Месть из прошлого"

Автор книги: Анна Барт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4. Марина Мнишек

Я, конечно, рассказала Муру историю своего пребывания в Лос-Анджелесе вкратце. О многом умолчав…

Прожив с Елизаветой Ксаверьевной под одной крышей почти три года в роли помощницы-сиделки, я помогала ей, чем могла.

По просьбе родственников эксгумацию тела старушки не проводили, и это понятно. Ни у кого не вызвала удивление смерть дамы на девяносто седьмом году жизни. Вызванный утром врач неотложки безапелляционно заявил, что дама умерла во сне от остановки сердца.

В вопросах медицины я полный профан, но даже мне показалось очень странным, что смерть настигла Елизавету Ксаверьевну так неожиданно. Конечно, она находилась в весьма почтенном возрасте, однако лечащий доктор никаких тревожных предупреждений в последний вечерний визит не сделал. Наоборот, он заметил, что пожилая дама чувствует себя совсем неплохо и также удивился ее кончине.

Я прекрасно помнила наш последний вечер с Елизаветой Ксаверьевной. После ухода эскулапа я дала ей все необходимые лекарства, и мы душевно проболтали до поздней ночи.

Старую даму часто посещала бессоница, но в ту свою последнюю ночь она отказалась от снотворного и рассказала удивительную историю, после которой я впервые задумалась о многих исторических событиях и взглянула на портрет Марины Мнишек, столь любимый Елизаветой Ксаверьевной, совсем другими глазами…

За окном ярко светило солнце, а в комнате было прохладно и тихо. Я залезла на диван с ногами, накрылась пледом и задумчиво уставилась на портрет. Девушка на нем так же задумчиво взирала на меня из глубины прошедших четырех столетий.

Польская пани Марианна Юрьевна Мнишек. Русская царица Марина. Жена известного авантюриста Гришки Отрепьева или Лжедмитрия I. После его гибели – то ли сожительница, то ли жена Лжедмитрия II, Тушинского вора, как прозвали того в народе. Потеряв обоих Лжедмитриев, взяла в любовники и защитники атамана Заруцкого, который тоже сложил буйну голову за призрачное право называться московским царем. А может, только за то, что влюбился без памяти в прелестную полячку?

Елизавета Ксаверьевна держала портрет Марины у себя в спальне и не разрешала никому перевешивать его в другую комнату. Она часто и подолгу внимательно, печально разглядывала портрет, словно пытаясь отгадать какую-то загадку, тяжело вздыхала и даже плакала.

Я вылезла из-под теплого пледа и подошла поближе к Марине. Высокомерный взгляд, длинные стрельчатые брови, миндалевидные глаза, надменно изогнутые неулыбчивые губы… В целом, девушка выглядела очень симпатичной, даже длинноватый нос не портил ее, но уж очень заносчивой.

Марина была изображена на фоне сумрачного Успенского собора Кремля, в западном платье и венце. Ее наряд странно напоминал одеяние французской королевы Екатерины Медичи. Высокий гофрированный воротник скрывал шею до самого подбородка, а на гладко причесанной темной гордой головке – расходящийся звездными лучами вверх – алмазный венец.

Хотя ничего удивительного. В те времена Польша являлась одной из провинций Франции и, кажется, средний сын Екатерины Медичи был выбран королем польским, но не процарствовал там и месяц.

Он сбежал в благословенную любимую Францию из варварской Польши, один, без свиты, верхом на коне, темной ночью, перелезши незаметно через дворцовые стены. «Лучше – последний крестьянин в королевстве Французском, чем король в Речи Посполитой», – объявил наследник своей изумленной мамаше по приезду.

– О чем так глубоко задумалась, детка? – услышала я голос Елизаветы Ксаверьевны.

Воспоминания перенесли меня в прошлое.

– В школе на уроках истории нам говорили, – задумчиво сказала я тогда, – что честолюбивая Марина Мнишек была готова на все ради царского венца и поэтому согласилась на венчание с беглым монахом Гришкой Отрепьевым, который уверял всех, что он-де младший сын Ивана Грозного – царевич Дмитрий. Дескать, когда Дмитрию было семь, или около того, лет, царь Борис Годунов приказал его убить. Но подосланные царем убийцы зарезали совсем другого ребенка, а царевича спасли слуги.

Долгие годы Дмитрий прятался под чужой фамилией – Отрепьев, – а потом объявился в Польше и сделал предложение богатому поляку – пану Мнишеку. «Мне нужна военная и денежная поддержка, чтобы отвоевать московский трон, – будто бы потребовал он, – а за помощь возьму в жены твою дочь Марину и сделаю ее московской царицей».

Пан Мнишек поверил бродяге и дал согласие на брак. Марина тоже радостно согласилась в надежде стать царицей Московии.

– В шестнадцатом веке – так же задумчиво продолжала я. – девочек благородных кровей готовили для аристократов из той же «стаи». Ее семья в Польше занимала не последнее место в списке особо приближенных к польскому королю фамилий! Аристократы соблюдали чистоту крови потомков.

А здесь что же получается? Замуж за беглого монаха без имени-племени? С благословения родовитого отца? Глядя на ее портрет в учебнике истории, мне не верилось, что девушка с таким выражением лица будет скакать из постели в постель каких-то авантюристов – бедных, неродовитых – ради призрачной надежды стать когда-нибудь московской царицей.

– Да не было никаких авантюристов, Лизочка, – печально отозвалась старая дама. – Был один законный наследник русского престола, царевич Дмитрий I, за которого пани Марианна Мнишек и вышла замуж и стала после коронации царицей Мариной. От мужа она родила единственного сына – царевича Ивана Дмитриевича. Не было никакого Лжедмитрия II… Как и не было никакого убийства царевича Дмитрия, когда тот был ребенком.

Я в изумлении уставилась на пожилую даму.

– Но зачем же тогда историки говорят нам о другом?

– Историки, – злобно фыркнула Елизавета Ксаверьевна несколько раз подряд из темноты комнаты. – Один написал, другой подхватил, третий опять все наврал. А что писали историки-большевики о кровавом перевороте 1917 года? Революция трудящихся! Свобода! Низложение узурпаторов! А был-то просто-напросто насильственный бандитский переворот шайкой пьяниц, шизофреников и наркоманов…

Знаешь, детка, что такое революция? Я расскажу тебе, я видела ее собственными глазами. Это хаос и забвение своих корней. Пустота. Что свирепая орда хана Батыя по сравнению с теми, кто пришел к власти 1917 году?! Так называемые освободители рабочих от имперского гнета, не зная русского языка и культуры, громили православные святые церкви да убивали русских людей. Вот и вся история!

– История, – гневно продолжала старая дама и пренебрежительно взмахнула маленькой сухой ручкой, – может быть продажной девкой. Кто в силе и при деньгах да власти, под того она и прогнется!

Щеки Елизаветы Ксаверьевны разгорелись жарким румянцем, в голосе слышалась нескрываемая ненависть. Я даже немного испугалась такой неистовой реакции на мои слова.

– Марина была законнойженой русского царя Дмитрия Ивановича, – продолжала так же страстно старушка, – и венчанной царицей. Это уж потом, начиная с правления государя Михаила Романова в 1613 году, ее историю стали переписывать…

– Да зачем?

– Была причина, деточка моя, была. И веская причина…

Елизавета Ксаверьевна надолго замолчала.

– Какая причина? – робко решилась я прервать затянувшееся молчание спустя некоторое время.

– Подлое, грязное убийство последнего русского императора Николая II бандой нищих проходимцев тоже связано с историей «Лжедмитрия» и Марины, – печально прошептала она.

Я раскрыла рот.

– Каким же образом?

Опять воцарилась тишина. Елизавета Ксаверьевна долго вздыхала и ворочалась на подушках. Я терпеливо ждала ответа на свой вопрос.

– Император Николай II знал из подлинных источников, что его предки, бояре Романовы, банально узурпировали власть в 1613 году.

Да, триста лет назад окрепшая фамилия Романовых рвалась к престолу. А чем начинается любой дворцовый переворот? Убийством наследника. Вот и царя Дмитрия Ивановича постигла та же участь. Лжедмитрия, как объявили десятилетия спустя переписанные и исправленные ими рукописи… И малолетнего сына его – царевича Ивана Дмитриевича – тоже убили. Повесили в Москве у Серпуховских ворот. Мальчику было четыре годика…

– Какой ужас, – прошептала я. – Зачем же ребенка убивать?

Старая дама невесело усмехнулась.

– Оставлять наследника живым? Дети имеют тенденцию вырастать, Лизочка, и вырастать очень быстро. И что бы началось? Вторая смута?

Марина тяжело пережила убийство мужа, она безумно любила его, а вот узнав о смерти сына… повредилась в уме… И будто бы открылось ей в безумии видение… о другом преступлении – убийстве больного ребенка через триста лет…

Знаешь, Лиза, что в письмах Николая II нашли записи о вине семьи Романовых? Последний государь из династии Романовых знал и жена его, мученица-царица Александра, знала, что всю семью их… убьют. Наказание за давнее преступление… Кара…

Я во все глаза смотрела на Елизавету Ксаверьевну. Нет, ничего такого никогда и ни от кого я не слышала.

– Все возвращается на круги своя, – бормотала старая дама, прикладывая платочек к заплаканным глазам, – один невинный ребенок страдает и умирает за амбиции семьи, а спустя три столетия другого больного мальчика расстреливают в грязном подвале пьяные представители новой династии. И какая разница, как эта династия себя называет, так же, как и неважно, кто сел на трон – русский царь или советский вождь. По сути, слова здесь неважны…

– Так значит, не было никакого Лжедмитрия?

– Не было, Лизонька…

Я подала старушке воды и погладила успокаивающе по руке.

– Вам надо заснуть, успокоиться. Вы слишком взволнованы разговором, Елизавета Ксаверьевна, доктору это не понравится, – начала я, но старая дама только крепче сжала мою руку горячими пальцами.

– Ты знаешь, Лизочка, мой отец увлекался собирательством старинных книг? – спросила старушка, не слушая меня. – Однажды он пришел в сильном волнении и рассказал Алексею, сыну наших знакомых, что нашел удивительный документ.

Я была влюблена в Алексея с детских лет, и когда он приезжал к нам, следовала за ним тенью. Ах, Лизочка, тот день навсегда остался в памяти, хотя прошли десятилетия…

…Елизавета Ксаверьевна выпила воды, я помогла ей устроиться поудобнее на подушках и превратилась в слух.

* * *

Как запомнила Елизавета Ксаверьевна, в последний мирный 1916 год выдалась очень ранняя Пасха.

Ночи были по-зимнему холодны, но днем радостная капель стучала по крыше, и снег на тротуарах съеживался и становился ноздревато-черным. Папа Лизы еще упорно не вылезал из шубы, но, приходя домой, уже вносил с собой запах не снега и мороза, а весеннего свежего ветра.

В тот день обед остывал, папа запаздывал, мама сердилась. Наконец в прихожей прозвенел нетерпеливый звонок.

– Машенька! – закричал отец с порога маме, вваливаясь в прихожую как большой лохматый медведь. – Девочки! Маша, Лиза, бегите сюда скорее! Посмотрите, кого я привел!

Лиза выбежала из столовой вместе с мамой: прислуга помогала снимать башлык и шинель высокому военному.

Не веря от счастья своим глазам, Лиза увидела улыбающееся лицо Алексея. Мама уже обнимала его, крестила и смеялась сквозь слезы, папа кричал, что Алексей получил неожиданное разрешение на отпуск, а Лиза поняла только одно: Алексей был – слава Богу! – легко ранен, отозван с фронта на несколько недель, а это означало, что Пасхальные праздники проведет с ними.

В столовую вошли все вместе. Алексей немного прихрамывал после ранения.

– А ты не форси, не форси, зачем палку отставил? – сердился на него папа.

– Не хочу выглядеть хромым старцем Тимуром перед дамами, Николай Николаевич, – смущенно улыбался Алексей. – Ба, Лиза, да вы стали совсем взрослой, – галантный полупоклон всем присутствующим и легкий поцелуй руки. – Мадемуазель, вы сегодня прелестны, очаровательны!

– Алексей имеет в виду, что в последний раз ты не была ни прелестна, ни очаровательна, – колючая кузина открыто строила глазки Алексею, а Лизе хотелось укусить противную Юльку.

Он ей так нравился, просто ужасно! И форма была ему к лицу, и ежик коротко подстриженных волос, и чуть заметные морщинки около глаз. Георгиевский крест вспыхивал каждый раз, когда его владелец наклонялся вперед. Алексей улыбался неуловимым движением губ, внимательно слушая дам, которые засыпали его нетерпеливыми вопросами, но иногда посматривал на Лизу. И когда его быстрый взгляд встречался с Лизиным, девушка начинала тоже непроизвольно улыбаться, заливаясь волной жаркого румянца.

– Я казалась себе неотесанной дурочкой. Маленькой, глупой, неизящной, – шептала мне Елизавета Ксаверьевна в сумерках комнаты, слезы катились по ее щекам, и она быстро и нетерпеливо смахивала их. – За его улыбку я могла бы, не раздумывая, отдать жизнь.

После затянувшегося обеда, когда радостно-взволнованные дамы наконец-то расположились за низеньким столиком с чашечками кофе и отпустили Алексея, папа потащил его в кабинет. Лиза решительно отобрала поднос со стаканами чая у горничной и направилась вслед за ними.

К ночи похолодало, поднялся ветер. Папа закрыл окно, достал толстый кожаный портфель и вынул из него какие-то бумаги, книгу. Алексей присел к массивному столу и углубился в чтение. Слышался только шорох переворачиваемых листов да легкое постукивание молоточков отопления.

– Вы, что же, Ксаверий Николаевич, всерьез считаете, что это подлинный документ? – услышала Лиза негромкий и слегка удивленный голос Алексея немного спустя.

– Несомненно, друг мой, – отозвался папа.

Лизе очень хотелось взглянуть на документ, который читал Алексей, но, боясь, что папа попросит ее уйти, почти не дыша сидела в огромном кресле у окна.

– Что вы собираетесь делать? – тихо спросил Алексей.

– Меня всегда, как человека влюбленного в русскую историю и хорошо разбирающегося в ней, интересовало несколько моментов, объяснения которых я не совсем понимаю, – не отвечая на вопрос, папа погладил бархат тяжелых портьер, а потом легко прошелся по комнате, размахивая руками. – Первое. Почему предполагаемому отцу Дмитрия, царю Ивану IV Грозному, церковь дала разрешение на семь браков? Случай единственный и уникальный в истории русского православия, не так ли?

– Православия, но не мировой истории, – осторожно заметил Алексей. – Если вспомнить Генриха VIII Английского, то у него тоже было семь жен.

– Тот факт можно легко объяснить, друг мой. Генрих несколько раз переходил из католичества в лютеранство и обратно. Брак, заключенный по католическим канонам, не признавался протестантами, а лютеранский союз считался недействительным католиками. Но Иван-то IV веру не менял!

– Не менял, – задумчиво повторил Алексей.

– А разрешение венчаться семь раз тем не менее получил. Имена царских жен можно найти в любом учебнике. С Анастасией Романовной царь бракосочетался в 1546 году, в 1562-м – с Марией Темрюковной, через год с Марфой Сабуровой, в 1571 м с Анной Колтовской, в 1573 м с Марией Долгорукой. Затем историки упоминают Анну Васильчикову, Василису Мелентьеву, Наталью Коростову и, наконец, Марию Нагую. – Тут папа приостановился, недовольно прищурился и, особенным голосом выделяя имена, медленно закончил:

– Получается, что Мария Нагая, по официальной версии, мать Дмитрия, вообще приходилась царю девятой женой. То есть по законам православия – сожительницей. А что сие означает?

– Что ее сын претендовать на русский престол никак не мог, – закончил за папу Алексей.

– Правильно. Русская православная церковь во все времена и всем желавшим вступить в брак разрешала и разрешает – заметь, до сегодняшнего дня! – только ТРИ венчания по жизни. Не бывает исключений – ни для крестьянина, ни для царя. Седьмая-девятая-или-какая-там-жена считается обыкновенной сожительницей, и ее дети не могут претендовать на трон. Ни при каких условиях и положении! Да что там недействительный брак, Алеша! – продолжал воодушевленно папа. – Кто из священников стал бы венчать в девятый раз? И не просто кого-то, а державного русского царя?..

Алексей задумчиво закурил и помахал рукой, разгоняя дым. Папа перестал шагать по комнате и выжидательно уставился на него.

– Вы хотите сказать, Николай Николаевич, что пан Мнишек не дал бы своей дочери Марианне разрешение выходить замуж за сына девятой сожительницы царя, – начал медленно Алексей…

И папа быстрой скороговоркой закончил вместо него:

– Потому что никто и никогда бы не воспринял его всерьез как претендента на русский престол ни в России, ни в Европе. Ребенок, рожденный вне церковного брака, претендующий на трон? Бред!

– А пан Мнишек все же дал разрешение…

– Дал. Почему? Ни в одной из исторических работ я так и не нашел внятного ответа. Из-за амбиций получить Псковскую область? Желания угодить папе римскому и протолкнуть католицизм в Московию? Что за чушь! Пожертвовал дочерью человеку, у которого не было ни малейшего шанса удержаться на престоле?

– Вот поэтому-то Дмитрия и объявили самозванцем, Николай Николаевич.

– А-а-а, самозванцем… А как ты, Алешенька, объяснишь тот факт, что все – ближние бояре, мать, войско – все, кто бы ни встречался с Лжедмитрием I, а затем с Лжедмитрием II, признавали в обоих мужчинах законного наследника? А потом и в атамане Заруцком, то есть в Лжедмитрии под номером три?

Алексей неуверенно пожал плечами:

– Преследовали собственную выгоду или боялись за жизнь?

– Возможно, – легко согласился папа. – А армия? Которая тоже признала в трех самозванцах царя? Во время военных действий в руках так называемого Лжедмитрия I находились восемнадцать русских городов! Население восемнадцати городов признало в проходимце царя? Тоже из-за выгоды? Какой же?

Алексей промолчал.

Лиза знала, что как только папа сядет на своего любимого конька – древнюю русскую историю – его не остановить. Воспитанность Алексея не позволяла ему прервать разошедшегося Николая Николаевича. Подобный разговор мог затянуться до полуночи, что случалось не раз, но Лизе было все равно. Лишь бы сидеть в уютном кресле, видеть в полумраке кабинета склоненную к столу худощавую фигуру Алеши и мечтать, мечтать…

– Давай призовем на помощь элементарную логику, – понемногу раздражаясь, продолжал папа. – Согласен, можно подговорить, убедить, уговорить, подкупить, наконец, нескольких человек, особо приближенных к Кремлю. Но не целую же армию! Да, можно было договориться с высшей боярской верхушкой, но с населением 18 городов и десятком тысяч воинов?

Прямо-таки удивительно. Буквально все, кто видели царевича, признавали в нем наследника Ивана Грозного. Даже собственная мать, царица Мария Нагая. Потом уж начали поговаривать, что, дескать, нет, не признала, что ее заставили… Но позволь… Почему свидетельства тех очевидцев, которые говорят, что она признала в царевиче сына – ложны, а тех, кто говорит, что не признала – правильны?

– Судя по всему, «беглый монах» или «Лжедмитрий» обладал немереными гипнотическими способностями. Ему бы только в политиках ходить! – «Лжедмитрий» папа произнес непередаваемо ядовитым тоном и начал загибать пальцы. – Лихо уговорил польского короля Сигизмунда дать ему денег на вторжение в Россию – раз. Пана Мнишека – отдать замуж дочь – два. Очаровал девушку «княжеских кровей» да так, что она, забыв обо всем на свете, стала женой довенчания того на царство – три. Убедил многотысячную русскую армию сражаться на его стороне – четыре. И, заодно уж, заставил поверить опальную вдову-царицу в то, что он-де и есть ее сын! Прямо граф Калиостро, а не средневековый русский царевич!

Алеша негромко засмеялся и потянулся за стаканом чая.

– И вправду смешно, – папа тоже весело рассмеялся и уселся напротив Алексея. – Знаешь, что мне больше всего нравится в объяснениях историков? То, что когда какой-то персонаж ведет себя не так как следует, по мнению этих самых историков, когда поступки персонажа не укладываются в придуманную ими же теорию, его тут же объявляют ненормальным!

– Ну, Николай Николаевич, будьте же справедливы… Кого это историки объявили ненормальными?

– Мальчик мой, – всплеснул руками папа и опять выскочил из кресла. – Да во времена смуты действовала целая армия безумных людей! Да что там «смутные времена»! Начиналось все с Ивана Грозного. Оказывается, Иван Грозный был шизофреником. Отсюда тяга к бесконечным женитьбам. Больному на голову царю церковь дала разрешение венчаться семь или десять раз – восхитительно! Кстати, тут у меня возникает вопрос. На каких основаниях можно ставить диагноз четыре столетия спустя? А Марина? Ладно, вышла замуж не известно за кого. Но зачем ей понадобилось иметь от безродного проходимца сына? Которого никогда и ни при каких условиях не повенчают на царство? Все ради тоже же призрачного трона? Очень похоже, что Марине можно поставить тот же диагноз, что и ее свекру – вялотекущая шизофрения. Итак, Иван Грозный – шизофреник, Лжедмитрий – явно психически ненормальный человек, самозванец, а вместе с ними полубезумные Заруцкий, Марина, инокиня Марфа, пан Мнишек с семьей, польский король с армией, ибо все они совершали, немыслимые с точки зрения нормальной логики, поступки. Не многовато ли сумасшедших?

Лизу стала потихоньку одолевать дрема. В полусне видела она сердито шагающего по кабинету отца и сидящего в пол-оборота Алексея. Длинная тень шевелилась на полу, доходила до книжного, упирающего в потолок, книжного шкафа, в котором Лиза любила рыться в холодные морозные вечера. Сладко пахло папиными сигаретами и кожей старого кресла.

– И все-таки, Николай Николаевич, мне трудно принять вашу версию, – услышала она сквозь вату полудремы голос Алексея.

– Это не моя историческая версия, – опять громко перебил его папа. – Вот лежит подлинный документ, где черным по белому записана правда. То, что тебе трудно принять новое прочтение истории, меня не удивляет. Когда в течение всей жизни твердят, что Дмитрий был самозванцем, поверить в другую версию практически невозможно. Так уж устроен человек.

Алексей оглянулся на кресло, где сидела Лиза, прижал палец к губам и накинул на лампу полосатый платок. Комната стала похожа на большой зеленый аквариум. Лиза зевала, прислушивалась к любимым голосам папы и Алеши и рассматривала сквозь уютный полусон разноцветные полоски на потолке.

– Николай Николаевич, что вы собираетесь делать? – понизив голос, спросил Алексей. – В такие неспокойные времена?

– Не знаю, друг мой, – тихо и очень грустно ответил папа. – Не решил пока. Но у меня к тебе есть одна просьба, Алешенька. Пожалуйста, сохрани этот документ, любым способом сохрани. И не оставь Лизочку в трудные времена.

* * *

Елизавета Ксаверьевна устала и замолчала. Часы показывали четверть пятого.

Я выключила ночник, поставила на прикроватный столик лекарство и вытерла рукой ее мокрые от слез щеки.

– А мне можно будет взглянуть на письмо? – осторожно спросила я.

– Конечно, девочка, – прошептала старушка и вложила мне в руки маленькую потертую книжицу. – Алексей исполнил просьбу папы. Он сохранил документ и спас меня.

Я посидела еще немного, подождав, пока дыхание старушки не успокоилось. Наконец она задремала.

Когда я выходила из спальни, старая дама выглядела счастливой, спокойной и больше не плакала. Ничто не предвещало смерти, а утром Елизавета Ксаверьевна не проснулась.

И вот Мур рассказал мне о своих подозрениях, что, возможно, дама умерла не своей смертью. Ее ближайшую подругу отравили, а работающего на Елизавету Ксаверьевну садовника убили вчера в отеле фешенебельного района Беверли-Хиллз.

Кстати, почему в гостинице? И каким образом, вернее, методом? Тоже отравили? Я не догадалась спросить Мура об этом, а сам он ничего не сказал. Специально или забыл?

Мне совсем не нравилось в сложившейся ситуации то, что буквально за неделю до смерти старушки завещание было переписано на мое имя – и это при наличии огромного числа родственников, алчно желавших получить наследство.

Так зачем дама изменила завещание? Из-за старинного письма, которое спас Алексей и которое Елизавета Ксаверьевна собиралась показать мне? Или чтобы элементарно насолить ждущим ее смерти родственникам?

К несчастью, я имела удовольствие несколько раз видеть наследников моей подопечной. Честно скажу, впечатление они оставили отвратное. Так что можно понять, почему Елизавета Ксаверьевна включила меня в свое завещание. Мы крепко подружились, несмотря на огромную разницу в возрасте. Мне очень нравилась пожилая дама, которая в свои почтенные годы не утратила острой памяти и язвительного нрава, хотя могла с трудом передвигаться только в инвалидном кресле.

Но вот что заставило бабушку Мура оставить в наследство мне дорогущего коня? С ней я близко знакома не была…

Все это выходило за рамки обычного – тут нельзя не согласиться с Муром, и я тревожилась все сильнее.

Опять присев на диван, я закуталась в плед и аккуратно листала желтоватые от старости страницы тонкой книжицы, которую вложила мне в руку Елизавета Ксаверьевна в ту последнюю в ее жизни ночь.

Текст на неизвестном языке украшал витиеватый орнамент из диковинных цветов и растений. На одной из страниц я увидела портрет Марины идентичный тому, который когда-то украшал стену спальни Елизаветы Ксаверьевны и перед которым сейчас задумчиво сидела я.