Текст книги "Трудно быть ангелом"

Автор книги: Анна Шехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Инкина ясность

Каждое мое утро начинается со слов: «Я – красивая, уверенная в себе и счастливая женщина». Я написала их на большом листе бумаги, украшенном цветными кляксами моих любимых цветов – оранжевого, желтого, песочного, салатного. Лист я прилепила на зеркало в ванной: когда смотрю на свое отражение, надпись оказывается как раз над моим лбом.

Я написала и другие столь же позитивные фразы и развесила их на цветных листах бумаги по всей нашей квартирке. Костя подсмеивался над этим, но не возражал. Только спросил:

– Зачем же уверенной в себе и счастливой женщине так упорно убеждать себя в том, что она уверенна и счастлива?

Я отшутилась, что это не инструмент для убеждения, а лишь напоминание на тот случай, когда счастливая женщина встает в шесть утра.

Но дело не в ранних подъемах, хотя, конечно, они мало способствуют счастью для совят вроде меня.

Это очень странная весна, дурманящая мою голову хуже шампанского.

Я работаю пять дней в неделю, как большинство добропорядочных граждан. Иными словами, как всякий, кто любит козырять своим благополучием, словно это – главная карта в колоде.

Мое время проходит на фоне одного-единственного выраженного и перманентного желания – я постоянно хочу спать. Я отвыкла ложиться раньше двух: пока Костя играет в очередной мегапроект или переписывается с друзьями, оккупировав наш общий компьютер, я вяжу на кухне, сидя на подоконнике и глядя в темноту. Там, недалеко от нашего дома, гигантским спящим удавом лежит Москва-река. Вокруг – россыпь мелких огней, словно кто-то расшил ночь бисером.

Я сижу и напеваю старую песню геологов, которую мне пела мама вместо колыбельной в детстве: «Ночи платье белое облаками вышито…» Во мне эта строчка всегда отзывалась как звон колокольчика. «Ночи платье белое» – я не могла понять этого образа, и каждое слово веяло волшебством.

Нынешние ночи не вышиты, а оторочены облаками – как плотным слоем меха, скрывшего от нас настоящую весну.

Потом, когда полночь уже позади, вместе с первым ознобом от одиночества приходит Костя. Он широко улыбается – так, что кухонная лампочка может при желании сэкономить свои киловатты, а мы и не заметим, что потемнело. Костя всегда приходит не один, а с идеей.

– Я тут подумал… – говорит он.

Я откладываю вязанье и жду, пока он расскажет. У Кости всегда миллион идей и желаний. Поэтому он мало ценит и те и другие. Он отбрасывает их, как только на пути к воплощению попадается хотя бы мельчайший камешек. Это не я, которая с упорством крокодила может часами лежать в засаде и ждать своего часа. Костя не любит ждать.

Именно поэтому, даже не посоветовавшись со мной, он вчера договорился со знакомыми о покупке яхты.

– Как я и говорил, мечты – сбываются! – Костя с ликующим видом подходит к подоконнику. – И для этого совсем не надо прикладывать столько усилий, сколько прикладываешь ты. Все гораздо проще!

– Тебе ее подарили? – спрашиваю я, подозревая худшее. А таким подозрениям всегда свойственно сбываться.

– Почти, – говорит он, ероша мои волосы. – Мне ее продают, но значительно дешевле, чем она могла бы стоить на свободном рынке.

– Насколько дешевле?

– Процентов на тридцать. – Он пожимает плечами.

– И сколько же это будет стоить?

– Ты что, не веришь? – хмурится Костя.

– Верю… Но, послушай, это же яхта, а не фотоаппарат! Она в любом случае стоит огромных денег – даже со скидкой.

– Вот в этом твоя вечная ошибка. – Он кривится. – За мечту не торгуются!

Разговор продолжается в том же духе, и наконец минут через десять я узнаю подробности. Яхту ему предложили за пятьсот тысяч рублей. Это действительно недорого для нормального парусника. Если бы не один нюанс – у Кости нет этих денег.

Я начинаю кричать, швыряться мотками шерсти. И уютный вечер, расшитый огнями, тает как кусок масла на раскаленной сковороде моей ярости. Я обвиняю Костю, что он не посоветовался со мной, что я работаю днями напролет и почти не танцую. Я заявляю, что не собираюсь днями моей жизни оплачивать его мечту.

– А кто виноват в том, что ты так живешь? – злится он в ответ. – Ты сама выбрала нелюбимую работу!

– Но надо на что-то жить!

– И прожили бы! И танцы ты забросила сама!

– Потому, что ты не хочешь ходить со мной на джемы!

– Да, не хочу! Но моя жизнь – это моя жизнь. Я делаю с ней то, что мне хочется. И ты вольна также поступать со своей! Если бы тебе по-настоящему хотелось танцевать, ты бы это делала, невзирая ни на что. Мое нежелание – только предлог для твоей собственной лени!

Ночь уходит, как и моя надежда получить от любимого человека хоть малейшую похвалу, хотя бы небольшое одобрение. Мои дни и силы, мое желание жить уходят только на то, чтобы обеспечить нам худо-бедно еду и крышу над головой. Он презирает такой подход к жизни. Он рвется к мечте, не замечая стен, которые я за него пробиваю своей головой.

Я хожу по квартире и срываю листы бумаги, на которых написана самая большая ложь в моей жизни. Я – неуверенная в себе и несчастливая женщина. Хотя у меня есть все, что я пожелала.

Хитрая, коварная тетрадь… И почему в нее нельзя написать просто: «Хочу быть счастливой»?

– А чего ты хочешь, Инопланетянка непутевая? – спрашиваю я сама себя в зеркало.

И отвечаю: «Любви».

– Но любовь есть. Костя любит тебя, как бы вы ни ссорились. И через пять минут он придет мириться, и будет ворошить твои волосы, и виновато смотреть в глаза, и целовать твои пальцы. У тебя есть любовь. У тебя есть работа. У тебя даже появилось некоторое подобие уверенности в себе с тех пор, как ты обнаружила, что в состоянии себя обеспечить. Чего же тебе надо для счастья, дорогая?

Я так и не ответила тогда на этот вопрос.

Золотая тетрадь хорошо прочистила мне мозги. Я не знаю – и это единственное, что я знаю о своем счастье.

Апрельская встреча клуба

Апрельская встреча клуба ознаменовалась цветущим багульником, стоящим в вазе в Асиной гостиной. Розовые мелкие цветы нежно пахли, и любому, оказавшемуся здесь, становилось очевидно – весна все-таки добралась до нас. Несмотря на слякоть и выцветшее за зиму небо.

Анечка показывала фотографии с последней фотоохоты в городских джунглях. К этому развлечению ее опять-таки приохотил дядя Слава.

Суть охоты была проста: гулять по улицам с камерой наизготовку и выслеживать подходящие объекты. Впрочем, в эту группу попадал любой зазевавшийся прохожий.

– Город снимать легко, – рассказывала Анечка, любовно поглаживая камеру, с которой теперь не расставалась, – гораздо сложнее иметь дело с живыми людьми: ловить выражения лиц, взгляды, жесты, о которых они, возможно, сами не догадываются. Камера часто может рассказать о нас больше, чем мы знаем.

– Или наоборот – подтасовать факты, – усмехнулась Ася. – Камера может быть как беспристрастным судьей, так и ловким мошенником, который выдает желаемое за действительное.

– Ловкость рук – и никакого мошенничества! – усмехнулась Анечка.

Мы смотрели как завороженные, и перед нами открывался новый мир – миг замершего мгновения. Словно некий волшебник сказал «стоп!», и на секунду – как это бывает в фильмах – все замерло. Люди стали статуями, и вместе с ними застыли в воздухе их надежды, ожидания, сомнения, радость встречи, нетерпеливые ожидания, суетливый взгляд на часы, насмешливая полуулыбка, скучающий зевок.

Мы разглядывали эту секунду, ставшую вечностью, и меня накрывало забытое чувство новизны и удивления: когда словно открываешь мир заново и удивляешься тому, сколь многое не знал о нем. Раньше я всегда искала это ощущение в новом опыте, свежих знаниях, покорении очередных горизонтов. Но оказалось, что достаточно новым взглядом посмотреть на старые вещи.

Благодаря Анечке в моем сознании наконец проступила очевидная истина: новизна – в каждом мгновении, когда мы встречаемся с жизнью. Не пробегаем мимо, не скользим сквозь нее, а именно встречаемся – ладонь к ладони, как с давним другом, которого давно не видели. Смотрим ему в глаза, прикасаемся и обнаруживаем в его взгляде целый мир, которого не замечали раньше.

Каждый день эти люди мелькают мимо нас, как секунды. И где же в этом мельтешении увидеть и разглядеть алый шарф под воротником, смешные бледные веснушки на носу влюбленной девочки, мечтательную улыбку… Тот, кто умеет видеть эти мелочи, не станет называть людей «масса» и «толпа». Да, они бывают толпой – истеричной опасной массой, которая останавливает танки и ломает режимы, стоит в очередях и строит финансовые пирамиды из своих тел. Но если дан вот этот взгляд, взгляд художника, в толпе всегда можно различить людей.

– Анечка, да у тебя талант! – Инопланетянка подняла восторженный взгляд на нашу гурию.

– Более того, – подхватила я, – я всегда считала, что нет большего счастья, чем обладать взглядом художника. А у тебя он есть. Взгляд, которым ты видишь больше, чем мы все, вместе взятые.

– Да ну вас! – Анечка совсем смутилась. – Это даже не работы, а так – практика, эксперименты…

– Меня пробирает, когда я думаю, что собой будут представлять твои полноценные работы! – Инка покачала головой и причмокнула.

Ася еще раз пролистала последние кадры.

– Почему бы тебе не попробовать зарабатывать фотографией? – задала она неожиданно практичный вопрос.

– Да ты что?! – Анечка отмахнулась. – Об этом даже смешно думать.

– А ты подумай, даже если смешно. Смех – он вообще полезен для здоровья, – хмыкнула Ася.

– Таких желающих, как я, – пруд пруди!

– Да, только одни желающие остаются любителями, а другие – устраивают персональные фотовыставки. Как ты думаешь, почему?

– Потому что вторые были талантливее…

– А может, они просто меньше боялись ошибок?

Анечка неуверенно пожала плечами. Я решила поддержать Асину инициативу и подкинула нашей юристке еще одну мысль:

– Мне кажется, будет больше толку, если ты начнешь предлагать свои услуги в качестве фотографа.

Анечка пообещала на досуге переоценить свои шансы, и мы перешли к следующим пунктам повестки. А именно ко мне с Инопланетянкой. К началу апреля мы обе с ней пришли к тому просветлению ума, которое выражается фразой: «Не знаю, чего хочу, и это единственное, что я сейчас знаю».

– Я все время жду знака свыше, – призналась я. – Думаю, если быть достаточно терпеливой, то в один прекрасный момент озарение само свалится на голову, как яблоко Ньютона.

– Ты забываешь, что такое яблоко было одно-единственное в истории, – заметила Анечка. – А вот кирпичи падают на головы куда чаще.

– И Ньютон не просто сидел под яблоней в ожидании озарения, – подхватила Ася. – В тот счастливый момент он как раз усердно думал!

– Этот процесс последнее время мне мало помогает, – безрадостно отозвалась я. – Чем больше думаю, тем больше хочется разбить голову о стену.

– Пора менять тактику, – согласилась Инопланетянка. – Я вот тоже только и делаю, что думаю. В итоге – не выводов, ни либидо.

– А что ты думаешь?

Этот вопрос Анечка задала зря, поскольку если Инопланетянка бралась формулировать свои мысли, то делала это весьма обстоятельно. Она не просто озвучивала свои мысли, но и описывала весь путь, по которому они пришли в ее голову. Впрочем, в этот раз раздумья Инки не отличались разнообразием – характерная черта несчастливой женщины. Стержнем всех мыслей был тот же хирургический вопрос, что мучил каждую из нас: а нужен ли мне тот мужчина, с которым я живу?

Мы были странным клубом. Наши мужчины не бросали нас. Даже Тим – при всей страстности его увлечения – ни разу не заикнулся о разрыве. Нас не предали, не обманули, не бросили. О том, что у нас было в наличии, другие женщины могли бы исписать целую страницу в Золотой тетради. И все-таки ни одна из нас не чувствовала себя счастливой.

Если бы Господь советовался со мной, назначая статус грехам, то первым я бы поставила «небытие».

Губить жизнь? Знаете ли вы, никогда не носившие бодхисатву в пустом кармане, никогда не собиравшие пепел с перекрестков, знаете ли, что значат эти слова?

Не погуби. А не это ли делаете вы – те, кто даже в апокалипсис заводит будильник? Те, кто говорит «да», когда хочется спать, и говорит «нет», когда хочется плакать?

Знаете ли вы, никогда не искавшие свою голову по всем придорожным канавам, что такое «не пожелай чужого»? А чего же вы еще желаете, когда вся ваша жизнь чужая до последней нитки? Вы собрали ее по крохам из чужих карманов. Не бойтесь, терять вам нечего.

Знаете ли вы, никогда не выбиравшие из страстей наивысшую, что значит «воздержание»?

Это знает только тот, кто умеет желать.

…Душа-еретичка плачет, похороненная заживо под грудой условностей, сожженная неутоленным желанием…

Кем бы мы ни были – христианами, буддистами или якобы агностиками, – наша душа всегда еретичка, ибо всегда жаждет больше, чем мы ее позволяем.

Хотеть иного – проклятие человека, который все еще жив.

Впрочем, не так много людей из тех, кого я знаю, могут уверенно сказать про себя, что они – счастливы. Им достаточно того, что они удовлетворены.Но мы хотели большего. Не той стабильной удовлетворенности, которой можно успокоить родителей и вызывать зависть у разведенных подруг. Мы хотели счастья – яркого, ослепительного, как детская радость. Нам не давал покоя требовательный внутренний голос, который упрямо твердил: «Не то! Опять не то!» – в ответ на наши попытки подсунуть ему подделку вместо истинного вдохновения.

В словах Инопланетянки, которые лились из нее потоком, я узнавала свои попытки успокоить растревоженную душу.

– Неужели деньги стоят того, чтобы из-за них рушить отношения? – говорила она. – Разве деньги – это вообще ценность?

А мне слышалось: «Разве отношения с другой женщиной – повод для того, чтобы все разрушить? Разве любовь и терпение не помогут нам пройти этот период? Разве это не тот мужчина, с которым я проживу всю жизнь? Я же срослась с ним так, что без крови не оторвешь».

– Разве это не тот мужчина, который мне предназначен? – спрашивала вслух Инопланетянка. – Мы же с ним как одно целое!

Ася делала вид, что не замечает наших вопросительных взглядов. Настоящие феи не дают подсказок.

На этот раз Золотая тетрадь надолго задерживалась в руках каждой из нас.

– Похоже, вы стали бояться своих собственных желаний, – заметила Ася.

– Забоишься тут, – буркнула Анечка. – Они ведь сбываются!

Она наконец созрела для того, чтобы пожелать развода. Но хотела развестись так, чтобы сохранить с мужем теплые отношения – без обид и драмы.

– Он не заслужил такого, – тихо призналась она.

Еще Анечка все-таки прислушалась к Асе и пожелала, чтобы фотография начала приносить ей деньги.

– Я, конечно, понимаю, что это почти нереальное желание, но от юриспруденции во всех видах уже тошнит.

Инопланетянка хотела ощутить уверенность в себе.

– Мне кажется, что остальное приложится.

Еще она хотела снова танцевать.

– Я тут обнаружила, что за месяцы жизни с Костей мы с ним ни разу не танцевали. А какая радость жизни без танца?

У меня все было просто. Я жаждала понять – чего же хочу на самом деле?

– Понимаю, что ждать знака свыше куда более бессмысленно, чем вытирать пыль на полированном столике. Но, боюсь, я не способна сейчас сама принять решение – жить с Тимом или нет. Пусть жизнь сама подведет меня к этому решению.

– Я бы советовала уточнить методы, – заметила Ася. – А то, смотри, жизнь не особо церемонится, когда мы просим ее о просветлении.

– Мне все равно! – Я пожала плечами. – Главное – результат.

Знак

Очень долгое время я жила с убеждением, что в кабинет психотерапевта идут люди той же категории, что и в церковь.

Они не глупее, чем я, но отличаются тем, что для решения проблем им требуется указующий дорогу авторитетный перст. Да, инфантильному от природы человеку необходим импульс извне: нужно, чтобы кто-то отвесил ему тот самый чудотворный пинок, который запустит механизм рефлексии.

Если же вашей силы воли хватает, чтобы вставать каждый день в семь утра без рабочей необходимости, то вы вполне способны выправить извивы своей психики самостоятельно.

Потому, записав по настоянию Аси телефон психолога, звонить ему я не стала.

И, как всегда, моя мудрая подруга оказалась права, сказав мне как-то: «Забавно, но чаще всего неприятие профессиональной психологической помощи декларируют те люди, которые больше всего в ней нуждаются».

Для того чтобы сдвинуть меня с позиции «я сама», понадобилось еще два ключевых события.

В том апреле поговорка «ломать – не строить» стала мне понятна до желудочных колик.

Раньше, во времена идеалистической юности, сталкиваясь с разводами, я часто ощущала глубокую неестественность происходящего. Я смотрела на мужчину и женщину, которые некоторое время назад настолько нуждались друг в друге, что решили жить вместе, и не могла взять в толк – что же случилось? Что привело к такой чудовищной метаморфозе их чувств: от любви и страсти – к обидам и озлоблению на грани ненависти? Я слышала эти жуткие истории разводов с почти кровопролитными ссорами из-за детей и имущества, взаимные обвинения и шлейф оскорблений. Разумеется, не все разводы, случавшиеся на моей памяти, были именно таковы. Но слишком часто отношения рвались именно так: люди, разъединяясь, поливали друг друга заочно такими потоками грязи, что меня начинало тошнить от злословия. И при этом, разумеется, каждый считал себя пострадавшей стороной, а свою половину – виновником всех своих личных бед, включая целлюлит и штраф за превышение скорости.

Слушая очередную уничижающую исповедь, я каждый раз задавалась вопросом – что же мешает людям разойтись мирно? Исчезновение любви – еще не повод для ненависти.

Всю наивность своих прошлых воззрений я поняла той весной.

После моего возвращения из Стамбула наши семейные дела пошли еще хуже. Отчасти как раз потому, что я устала сглаживать возникающие углы и по малейшему поводу вспыхивала, словно порох. Стоило ближе к двенадцати вечера зазвонить телефону – как я готова была выхватить трубку у Тима и швырнуть ее в стену. Ангельские принципы не позволяли мне осуществить это желание, но как только телефонный разговор заканчивался, раздражение вырывалось, как джинн из распечатанной бутылки.

– Тебе наплевать, что я хочу спать! Какого черта опять она звонит?! Днем не наговорились?!

– Успокойся, ну чего ты завелась? – примирительно говорил Тим. – Ты же знаешь, она всегда звонит мне по вечерам. Я и так постарался говорить кратко.

– Кратко! Целых пятнадцать минут – это кратко?! – Мой голос брал визгливо-истеричные высоты. – Ты меня попрекаешь, когда я пятки кремом мажу лишние пять минут!

– Давно уже не попрекаю…

– Еще бы! Меня это достало! Меня достали ваши разговоры! Время трепаться с ней находишь, а чтобы плинтус прибить – нет! А я тебя уже полгода прошу!

– А тебе обязательно все нужно свалить в кучу? – Тим тоже начинал заводиться. – Ты еще все мои грехи за пять лет жизни припомни! И предъяви к погашению!

– Не нравится – убирайся и живи со своей Настасьей!

Когда это вырвалось у меня в первый раз, то я сама испугалась. Испуг остудил сердце, и я тут же начала оправдываться. Кинулась Тиму на шею и, целуя лицо, сыпала жалкими словами извинений. Лепетала что-то жалкое про усталость и нервы, которые сдают не вовремя.

Но потом эта фраза выскочила еще раз. И еще. И быстро стала привычной во время любой ссоры. А ссорились мы почти каждый вечер… Я не могла понять, что со мной происходит. Взрывалась по малейшему пустяку, даже если рядом не было и духа Настасьи. Придиралась к Тиму из-за немытой посуды, из-за прослушанного слова, из-за рассеянных интонаций в его голосе.

Однажды я заметила, что уже просто ищу повод, чтобы раскричаться, и испытываю мстительный восторг, когда удается его найти. И это была я – всегда терпеливый Ангел, который за пять лет брака практически ни разу не повышал голоса? Простые разговоры уже не спасали. Мне хотелось орать, кричать, плакать и швыряться тяжелыми предметами. Но самое главное – сколько бы я это ни делала, легче не становилось. Боль в душе росла и давила тяжелым камнем, впитывающим в себя все мои жизненные соки. Мне стало тяжело двигаться и подниматься по лестницам, дыхание сбивалось уже на третьей ступеньке. Я чувствовала себя развалиной, которую каждый день старит на несколько лет. Все мои морщинки стали вдруг заметными, а лицо приобрело мертвенный оттенок.

Однажды мы поссорились, уже лежа в постели, из-за какого-то очередного пустяка. Выговаривая Тиму что-то раздраженно-едкое, я почувствовала страстное желание немедленно встать и повышвыривать в подъезд среди ночи Тимовские свитера, брюки, шляпы, диски и прочий хлам. Я была почти готова это сделать и злобно прошипела:

– Выметайся отсюда! Хоть к Настасье, хоть к черту лысому!

– А может, наоборот?! – взорвался вдруг Тим. – Почему я? Это наша общая квартира. Может, это ты выметешься, если тебе так уж невмоготу?

В первый момент обида встала поперек горла заслонкой, и я ничего не могла сказать – только лежала, глядя в его спину, и глотала воздух вперемешку со слезами. Потом меня начало понемногу отпускать, и стало очевидно, что Тим в целом прав: это наша общая квартира, и если меня что-то не устраивает – я вольна уйти в любой момент. Почему же я не ухожу, если мне настолько непереносимо быть здесь, в одной постели с ним? И действительно ли я хочу, чтобы он сейчас встал и ушел? Я попробовала представить себе это, и в груди тут же тупым сверлом зажужжала боль.

Что же я делаю?

В темноте, чувствуя тепло Тима – моего любимого мужчины, я поняла, что угодила в ту самую древнейшую ловушку, куда сваливается большинство расходящихся пар. Все мои истеричные крики, гнев и жалящие слова – не более чем накипь на толстой корке боли, которая покрывает мою душу как короста.

Злость – хорошее обезболивающее.

В тот момент я поняла, почему отношения так часто рвутся со скандалом и скрежетом зубовным. Потому что так легче. Обиженной женщине не требуется много усилий, чтобы внушить себе, что мужчина, лежащий рядом в постели, – полное дерьмо, и замуж за него она вышла не по любви, а в результате временного помутнения рассудка. И чем быстрее он уберется из ее жизни – тем лучше. Сохранить дружбу и уважение? Помилуй бог! Какая может быть дружба с монстром, который испортил полжизни, причем лучшую половину?! Самая большая дружеская услуга, которую можно предложить, – это собранный чемодан!

То же самое происходит и с сильной половиной, которая в процессе разводов зачастую проявляет истинно женскую слабость. Опорожнив стакан темного пива, он с философской горечью вопрошает приятеля, или флегматичного кота, или – за неимением живой души – холодильник (о, я встречала многих мужчин, обожающих беседовать со своими холодильниками!): «Ну как же можно быть такой стервой?! Она же меня изъела своей ревностью! И ладно хоть повод был бы! Гуд бай, бэби, и к черту!»

Так намного легче – вышвырнуть человека из своей жизни разом, вместе с запахом одеколона, утренним треском кофемолки, разбросанной косметикой на журнальном столике, стопкой книг рядом с кроватью.

Потому что иначе придется признать, что все еще любишь и страдаешь от утраты, и пытаешься удержать то, что ускользает. Придется каждый день начинать с болью, не имея никакой возможности успокоить ее. И бог знает, как долго будет болеть…

Сколько бы гадостей за этот месяц я ни сказала Тиму, моя любовь к нему не угасла, и он по-прежнему был единственным желанным для меня мужчиной. Наши отношения рушились, и спасение их с каждым днем казалось делом не более перспективным, чем латать пробоины на «Титанике».

А потом произошел еще один эпизод, который окончательно разрушил мои иллюзии насчет того, что я справлюсь с ситуацией самостоятельно.

Боль началась, когда рабочий день еще не закончился. Сначала она была слабой и больше напоминала позывы в туалет. Я три раза за час добросовестно прогулялась по коридору от офиса до уборной, но облегчение каждый раз было очень кратким.

Постепенно ощущения усиливались и все больше походили на спазмы. Когда я вышла на улицу и направилась к метро, боль стала почти нестерпимой: от усилий, требовавшихся, чтобы держать себя в руках, на моем лице выступила испарина. Хотелось свернуться в клубок и умереть тут же, под газетным киоском. Никогда раньше я не испытывала подобной физической муки, и к боли добавлялся страх. Я чувствовала подступающую панику, и в голове билась только одна мысль – добраться до дома и выпить обезболивающее.

Дорога до дома была редким кошмаром: на своей линии мне повезло сесть, но это не принесло облегчения. Боль не утихала ни в каком положении тела, одна за другой шли жуткие спазмы – словно мочевой пузырь вот-вот лопнет от напряжения.

Уже бредя по Измайловскому бульвару, я тихонечко скулила, не в силах больше сдерживаться.

Наконец, добравшись до дома, сбросив пальто прямо на пол и не разуваясь, я дрожащими руками разворошила аптечку и проглотила сразу две таблетки. Затем рухнула на кровать, чтобы переждать. Но боль не давала покоя ни на секунду, и я вертелась ужом, пытаясь найти положение, в котором станет чуть легче. Мои попытки ничего не приносили: мир сжался до размеров комка внизу живота. Я ничего не видела и не слышала, лишь крутилась на кровати, стискивала кулаками подол платья и пыталась молиться: «Господи, избави, Господи, избави, Господи, избави…»

Господь не избавлял. Видимо, для чего-то мне нужно было помучиться. Прошло почти двадцать минут с того момента, как я выпила таблетки, но боль и не думала слабеть. Тогда я потянулась к телефонной трубке и впервые в жизни набрала номер 03.

– У меня очень сильные боли внизу живота. Пожалуйста, приезжайте.

Бойкая дежурная записала мой адрес и велела ждать. Когда раздался звонок, я, скрипя зубами, поднялась и выползла в коридор.

– «Скорую» вызывали? – в квартиру из темноты подъезда шагнул рослый красавец в белом халате, похожий на Ивана-царевича из русских сказок.

Голубые глаза, идеально правильные черты лица, почти офицерская выправка. Несмотря на боль, я не могла не усмехнуться. И теперь этому красавчику я должна рассказывать о том, что у меня сейчас от боли взорвется мочевой пузырь?

Задав мне несколько вопросов и прощупав живот, голубоглазый врач явно зашел в тупик. Доза но-шпы, введенная внутримышечно, облегчения мне не принесла и озадачила его еще больше.

– Я предлагаю вам ехать в больницу, чтобы сделать более полное обследование, – наконец предложил он. – Возможно, у вас аппендицит. Или что-то по гинекологии…

– Это не похоже на боли при аппендиците, – выдавила я. – У меня болит мочевой пузырь.

– Вы так хорошо в этом разбираетесь? – Он позволил себе чуть насмешливый тон.

Сил на возражения и вопросы у меня не оставалось. Как и выбора. Оставаться дома наедине с неизвестной болью было невозможно.

Пришедший Тим тихо и встревоженно наблюдал за моими сборами. Я взяла сумочку, бросила в нее паспорт, накинула куртку. Что еще? Меня мутило от боли, и я не могла сообразить, что мне может еще понадобиться.

– Я поеду с тобой, – сказал Тим, подавая мне плащ.

Я заплакала, уцепившись за его руку.

Всю дорогу до больницы мы сидели друг напротив друга, и Тим крепко держал мою руку в своей. А я – в те моменты, когда спазмы были чуть слабее, – думала о том, что вот это и есть судьба. Аннушкино масло, которое уже где-то разлито, хотя ты об этом еще не подозреваешь. Собираешься поехать в Кисловодск или в Турцию, пойти на работу или на свидание – а тебя на пути уже ждет масляная лужа, и все твои планы потеряют значение, и заседание литературного совета придется отменить.

Но был во всем этом и какой-то другой смысл – я чувствовала это, однако боль мешала думать.

В больнице меня посылали из одного кабинета в другой: с рентгена – на анализ крови, от гинеколога – к хирургу. Я снова плакала, потому что боль не стихала, а Тим терпеливо и ласково, так, как умеет любящий человек, держал меня за руку.

Наконец диагноз прояснился и подтвердил мои опасения: острый цистит. Меня оставили на ночь в больнице, успокоив страх парой уколов и обещанием, что боль скоро пройдет. Часам к двум ночи спазмы стали слабеть, и я смогла провалиться в зыбкий сон.

Утром я проснулась, чувствуя себя хотя и порядком измотанной, но вполне здоровой. Боль исчезла, как ночной кошмар.

Оглядевшись и придя к выводу, что вид унылых женщин в цветных халатах вряд ли будет способствовать моему выздоровлению, я отправилась в кабинет главврача и подписала отказ от лечения. И через полчаса уже была на воле – на весеннем воздухе, пропитанном духом зацветающей сирени, где ночные больничные ужасы, невыносимая боль, истерика, слезы, которые я лила в кабинете седовласого опытного гинеколога, сразу поставившего верный диагноз, – все казалось дурным сном.

К больницам я всегда испытывала чувство, среднее между паническим страхом и отвращением. Поэтому решила лечиться самостоятельно, благо Интернет под рукой, а цистит – злободневная тема на куче женских форумов.

Однако история на этом не закончилась. Несмотря на то что я пропила курс таблеток и мочегонных трав, через три недели боль вернулась.

Первые спазмы застали меня на кухне, когда я убирала посуду после ужина.

«Ох ты, черт!» – первое, что пришло мне в голову. Вторая мысль была: «Хорошо, что не так сильно, как в прошлый раз».

Но это были только первые волны, за которыми боль пошла по восходящей.

Я отправила Тима в аптеку за лекарствами, а сама улеглась в горячую ванну, которая, по слухам, приносила облегчение.

На некоторое время спазмы действительно стали чуть тише, и я задумалась.

В отличие от некоторых моих подруг я никогда не была радикальной противницей таблеток и медикаментозных методов лечения, хотя и старалась обходиться по возможности без них. Но ряд давних событий, сильно встряхнувших мою жизнь, убедил меня в том, что большинство болезней имеют психологические корни, и первопричину всегда следует искать в собственной голове. Эти убеждения подкреплял почти мистический детский ужас, который я испытывала перед белыми халатами. В детстве мне слишком часто приходилось иметь дело с врачами, и во взрослом возрасте это привело к тому, что я всячески старалась их избегать.

Еще в студенчестве мне в руки благодаря счастливому стечению обстоятельств попала книга Луизы Хей – американской женщины, излечившей себя от рака. Впоследствии я не раз пробовала лечить себя по ее методике, и некоторые из этих опытов были вполне успешными. Но так как острой необходимости не было, а также в силу природной лени я давно забросила этот метод. Хронические болезни меня давно не мучили, а приступы мигрени я предпочитала быстро снимать надежным анальгетиком.

Но повторяющийся приступ – это уже не просто проблема. Это проблема, которая грозила стать дамокловым мечом, постоянно угрожающим моей жизни.