Текст книги "Девять девяностых"

Автор книги: Анна Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Пал Тиныч выключил мобильник, подумал – и выбросил его в окно. Мобильник мягко упал в сугроб, наверняка не разбился – второй этаж. Бросить телефон легче, чем человека.

Когда Диана спрашивала, почему он не бросит Риту, если между ними давно уже не осталось ничего даже приблизительно похожего на любовь, Пал Тиныч отговаривался какими-то общими фразами. Правды Диана не поняла бы. Рита – при всей ее резкости, холодности, нетерпимости – была самым беззащитным человеком из всех людей в его жизни. За эту беззащитность, эту беспомощность мужчины обычно и отдают всё, что у них есть, – они за нее даже умирают. Она ценнее красоты, важнее ума, соблазнительнее денег.

Пал Тиныч никогда не бросит Риту.

И не спасет от заговорщиков ни одного ребенка.

Ни одного!

Он вышел из школы в полной темноте, и охранник посмотрел с интересом – видимо, все уже знали, что это последний рабочий день историка.

Пустая парковка, днем забитая дорогими машинами, тишина в школьном дворе, под фонарем – каток, царство Махалыча.

И вдруг кто-то налетел на Пал Тиныча из-за угла и ударил его головой в живот – не сильно, но чувствительно. Учитель не сразу, но понял – это Вася МакАров попытался обнять его и сказать этим объятием то, чего нельзя произнести словами.

– Не плачь, Вася, ну что ты! – мягко, как сыну, сказал он. – Ты и так всё знаешь, о чем я рассказывал.

Он говорил это, но понимал, что Вася плачет не о том, что Полтиныч не успел открыть ему какие-то тайные знания. Он плакал потому, что его ровесники их не знали и теперь уже не узнают.

Дети всегда остаются детьми – но это, конечно, слабое утешение.

Пал Тиныч довел Васю до дома, благо жили Макаровы всего в двух кварталах – а вот, например, Карпова возили в лицей через весь город. На прощанье мальчишка, как большой щенок, опять уткнулся головой, на сей раз в бок.

– Я вас никогда больше не увижу, – сказал он, всхлипывая.

Пал Тиныч дождался, пока Вася зайдет в подъезд. В окнах светились украшенные елки, и учитель вспомнил прошлогодний школьный праздник – роль Деда Мороза должен был исполнять папа Крюковых, директор завода, краснолицый богатырь. К сожалению, папа переусердствовал с разогревом, и пришлось выпускать на сцену семейного водителя – он был худой и маленький, шуба висела на нем, как на заборе, но в остальном он справился на ура.

Как хорошо, что приехал Артем с невестой – ее зовут Ян, «ласточка».

Пал Тиныч шел домой и думал, что сегодня он навсегда перестал быть учителем – и в утешение ему останется только теория заговора.

А возле казино дорогу ему перебежала черная кошка.

Умный мальчик

Последняя неделя августа, остаток лета – словно кусок торта, единственный на блюде. На клумбе бесновались петунии, их мыльный аромат проникал в палату даже через закрытое окно.

Вместе с криком «Нина!» в окно постучали. Нина выглянула – увидела подругу и ее заплаканную дочку Милану. Детей сейчас называют мебельными именами. Нина сразу решила, что ее мальчика будут звать по-человечески.

– Поздравляем! – закричала подруга, и на нее тут же шикнули из соседней палаты, где родились близнецы. Подруга медленно, как в боевике, развернулась к шикающему окну, но тут у нее, к счастью, зазвонило в сумке. И Милана канючила, тянула ноющую ноту. Дыхание у девочки – на зависть любой солистке.

– Заткнись, – рявкнула подруга и тут же захихикала в трубку: – Беллочка, привет, это я не тебе!

– Маш, может, позже зайдете? – спросила Нина. Подруга жила в двух шагах от роддома и, не прекращая слушать Беллочку, кивнула. (Близнецовая мама даже не поняла, как ей сегодня повезло.)

Над колыбелькой нависла нянечка – та, что дежурила позавчера. Голова у нее была трехцветная, как у счастливой кошки, – крашеные рыжие, собственные черные и седые волосы торчат из-под чепчика.

А сын такой маленький – его можно взять одной рукой, как котенка. Нянечка умело перепеленала мальчика и неумело похвалила:

– Ничего такой. Но надо неврологу показать, обязательно. А как назвать, решила?

– Александр.

Невролога посоветовала Маша. Опытная матерёшка, – это она сама про себя так; Нина не стала бы. Она ко всем была с изначальным почтением, даже если не за что. А вот матерёшка считала, что день потерян, если не удалось поставить на место официанта или дерзкую продавщицу. Обнаглели потому что все. Нина сколько раз краснела за нее – не пересчитать. Правда, с врачами подруга минимальный политес все-таки соблюдала. Невролог Лариса Лавровна сказала, что придет на следующий день после того, как Нину с ребенком выпишут из роддома.

Мальчик лежал в убогой больничной колыбельке, красивый и строгий, до смешного похожий на своего отца. Нина где-то слышала, что все новорожденные похожи на своих отцов – проделки природы или высший промысел, чтобы пробудить родительские чувства даже у тех, кто на них не способен.

Если так, то промысел, по мнению Нины, был не самый продуманный. Люди никогда не видят себя со стороны – и не понимают сходства. Лишь только она пришла в себя тем утром – отец мальчика получил сообщение на пейджер, и ответил… вечером. Поздравляет с новорожденным и желает счастья.

Хорошо хоть не любви и успехов в работе.

Отец мальчика живет в Киеве. «Младенец» по-украински – «немовля». Не говорящий то есть, а не просто маленький. Нине очень нравился украинский язык – красивый, мудрый, ласковый. И Киев ей тоже полюбился сразу – она хоть сейчас могла вызвать под веками любую видовую открытку. Хоть Андреевский спуск, хоть аллею в Ботаническом саду, хоть печального Владимира на горке. И обязательно – квартиру на улице Коминтерна, ныне – Симона Петлюры.

Выписывали в полдень, мама приехала в служебной машине, с розами и конфетами для «сестричек». Подруга Маша – у нее сегодня был макияж как на фаюмском портрете – с Миланой, Роланом и Глафирой притащили кучу воздушных шаров и плюшевого зайца размером с мотороллер. Крохотный пакетик с Александром Нина отдала маме – после разрывов нельзя было садиться, пришлось полулежать на заднем сиденье.

В машине властно пахло мамиными духами: аромат с кашляющим именем – тубероза. Александр было заплакал, но лишь машина тронулась – уснул.

«Неужели я всегда теперь буду чувствовать себя такой беззащитной?» – думала Нина, пока водитель посматривал на нее в зеркало, а мама молчала, держа кулек с внуком наперевес, как автомат. Или гитару. Клумбы с петуниями тянулись вдоль дороги – белые, лиловые, розовые цветы. Посреди лиловых вылез один незапланированно-белый, но его не вырвали – уж очень был красив.

Да, при водителе мама молчала, но дома, положив спящего мальчика в кресло – как коробку с туфлями, высказала всё, что придумала в последние дни:

– С твоим образованием, с твоей красотой… Нина, я думала о тебе лучше! Ты, ты… просто как девка деревенская!

– А что плохого в деревенской девке? – удивилась Нина. – Я бы еще поняла, если бы ты сказала «гулящая».

– С твоим-то умом! – причитала мама. – Где ум, Нина? Где он?

А Нине вдруг стало весело:

– «Нет мозгов у тети Вали – очевидно, их украли!»

Мама хлопнула дверью, потом рамой на лестничной клетке. Курит. А ведь столько лет держалась.

– Вот он, мой ум, – шепнула Нина, заглядывая в кроватку. – Ты будешь самым умным, правда?

Невролог Лариса Лавровна пришла ровно в семь, как обещала. У нее было круглое розовое лицо, всё в черных родинках – будто его случайно обрызгали тушью. И голос оказался очень громким.

– Почему вы на меня кричите? – удивилась Нина.

Лариса Лавровна тоже в ответ удивилась:

– Я не кричу! Просто у меня, мамочка, такой голос.

Она развернула Александра, малыш смотрел испуганно куда-то в сторону, поджал к животику тоненькие синие ножки.

Как будто Нина достала из себя сердце и показывала его, голое и мокрое, чужому человеку.

– Мальчик хороший, – услышала она, как из телевизора, голос врача. – Маша наговорила невесть что, а он у вас очень приличный ребенок. Он у вас, мамочка, будет учиться на одни пятерки. Другие дети будут у него списывать, вот увидите. Отличник будет! Медалист!

Она туго запеленала Александра и вручила его Нине, как букет цветов.

– Это очень умный мальчик. Я столько детей в день вижу – я знаю. Я у них всё вижу по глазам.

На прощание Лариса Лавровна посоветовала придумать малышу какое-нибудь домашнее имя.

– Сейчас волна идет – сплошные Александры. Надо отличаться.

Нина придумала – Шур. Три первые буквы фамилии его отца, который остался на мысленных видовых открытках, в Ботаническом саду, на Андреевском спуске и на улице Симона Петлюры, бывшая Коминтерна.

У него были необыкновенные руки – невесомые, легкие и ласковые, точно у карманника. Нина, кажется, и увидела вначале эти руки – они гладили кошку, в гостях. Гости были случайные, скучные. Нина сама не помнила, как туда забрела. А он сидел в кресле и гладил кошку – будто рисовал у нее на мордочке дополнительную шерсть.

Кошка умирала от блаженства.

Потом он пошел провожать Нину, а через месяц она прилетела к нему в Киев. На то время, что жена и дочка проведут в Крыму. Тиха украинская ночь… И Нина тоже умирала от блаженства – но не умерла, а даже привезла с собой в родной город еще одну жизнь.

– И что, Лавровна так и сказала – умный? – не поверила Маша. – Она всех ругает, а потом назначает по сорок уколов и сто массажей. А у тебя, значит, умный?

– Извини, – устыдилась Нина.

Мама тоже не приняла новость всерьез.

– Ум, Нина, проявляется во многом и по-разному. Я не пытаюсь принизить авторитет доктора, но она как-то уж очень разбрасывается прогнозами.

Шур рос спокойным мальчиком. Нина иногда даже забывала о том, что он спит в соседней комнате. Правда, через полгода после своего рождения он вдруг резко перестал спать вообще.

Маша, как опытная матерёшка, советовала бабку-травницу. Мама привела специалиста-профессора, очень важного и совершенно бесполезного – Нине показалось, что живых детей профессор не видел уже долгие годы. Сама она к тому времени уже с ног падала – спать удавалось по несколько минут в день, короткими порциями. Так спал сам Шур. Он никогда не кричал, не сердился – просто не мог уснуть. Возился в кроватке, перебирал ручками погремушки. Сидеть и ползать начал вовремя, развитие соответствует возрасту, писали в больничных карточках. Но сна – не было.

И тогда Нина решила взять няню. Кроме того, чтобы выспаться, она хотела еще и как можно скорее выйти на работу, пока воспоминания о ценной сотруднице не выветрились из головы начальника. Вот только няня – не котенок бездомный. Так просто не возьмешь. У Маши был печальный опыт, она не советовала чужих рук, но у Маши была еще и свекровь Зинаида Зиновьевна, которую матерёшка за глаза называла Зинатуллой. Зинатулла была безжалостно аккуратной – однажды за пыльное перекати-поле под кроватью Маша получила от нее полноценный нагоняй, хотя зачем заглядывать под кровать в квартире сына, никто не объяснил. Свекровь всю жизнь проработала поваром в школьной столовой и поэтому пересаливала пищу – привыкла к большим объемам. Зато пекла такие булочки – меньше пяти не съешь, честное слово! И дети ее всегда слушались. С такой Зинатуллой можно и без няни.

А мама Нины привозила ей раз в неделю сумки с провизией, и всё. Не могла она смириться, что ее Нина, ее отличница, «ум школы», как выразилась однажды завучиха, так бездарно распорядилась собой.

– На что ты тратишь лучшие годы своей жизни? – мама так страдала, что выражаться могла исключительно проверенными фразами.

В детстве Нине все девчонки завидовали. Форменное платье у нее было плиссированное. Воротнички и манжеты – из кружева ручной работы. А фартук школьный шили на заказ, в ателье. Мама всё это помнила. Сколько сил вложено в эту девочку. Сколько любви. Сколько слез – сама ведь от многого отказалась, чтобы ее вырастить, одна, без помощи. Карьера заколосилась позже, когда ничего уже не надо и не хочется.

А Нина, дура, свернула с магистрали ровно в том же месте, что и мать.

В мае, точно к празднику Победы, Шур пошел. Не ковылял, как другие детки, заваливаясь, а сразу уверенно и четко пересек комнату.

На прогулке ему теперь не хотелось сидеть в коляске, и Нина ходила за ним, склонившись, как актер-кукловод. Иногда Шур, впрочем, милостиво соглашался порыться совочком в песочнице. Нина тут же спешила на скамейку – вот и сейчас поспешно села рядом с двумя женщинами. Они были маминых лет – но у мамы ботокс, тренажерка, Париж. А эти честно ничего не делали, чтобы казаться моложе. Странно, но Нина чувствовала к таким женщинам симпатию, а не осуждала их за лень, как сделала бы мама.

На той, что справа, – заношенная, но еще недавно модная, несомненно, девичья одежда. Трикотажик, звезды из стразов. У подруги – сумочка, тоже явно переданная маме щедрой дочкиной рукой.

Говорили женщины про знаменитый местный торт.

– Я не повезу, наверное, Галя. Торт как торт. Но если в подарок? Как думаешь?

– Он испортится, – буркнула Галя. – Ночь в дороге. И сейчас еще сколько просидим, до поезда.

– А я сразу энтеролу куплю, – засмеялась та, что справа. – Или вот что – я его сначала сама укушу, похожу часа два, а потом уже ребятам дам.

– Вы можете у меня торт оставить, в холодильнике. Я рядом живу, – предложила Нина. Хмурая Галя разгладила пайетки на курточке и промолчала. А та, что справа, удивилась: ой, а в городе так бывает?

Ее звали Оксана Емельяновна. И всю дорогу до дома Шур ехал у Оксаны Емельяновны на руках. Более того, он заснулу нее на руках, и за тортом в магазин бегала Галя.

Оксана Емельяновна и Галя жили в маленьком городе на севере Урала. О таких городах в столицах стараются не думать – как не думают, например, о смерти. Как отгораживаются от дурных новостей: не думаешь – и нет их.

Правда, смерть потом всё равно придет – вопрос только в том, какая. И новости хорошими не станут. И маленький город на севере Урала, спившийся до самого фундамента, – он тоже существует, пусть и никому не интересен.

Оксана Емельяновна вырастила дочь и сына, но потеряла мужа и работу. В город она приезжала редко – для нее Екатеринбург был как Париж для мамы, поняла Нина. Съездить в «Икею» на бесплатном автобусе, пощупать ткани и поругать швы в каком-нибудь магазине, съесть гамбургер в «Макдоналдсе». И купить домой торт, внукам.

– Ты с ума сошла! – возмущалась мама. Тема ума по-прежнему оставалась актуальной. – Как можно взять няню неизвестно откуда, без рекомендаций!

Нина ее не слушала. И Машу тоже. Всё это было неважно – главное, Шур теперь спал ночью и еще днем – дважды по два часа.

Няню решено было оставить, даже когда Шур пошел в детский сад – мама заплатила вступительный взнос, которого хватило бы на скромный автомобиль. Зато Шур потом автоматически попадал в лучшую городскую школу.

Нина давно вернулась на работу, даже в аспирантуре восстановилась. Жизнь выровнялась, стала понятной, приятно предсказуемой.

Правда, мальчика в детском саду не хвалили.

– Вы не собираетесь забрать Сашу в мае, Нина Николаевна? – спросила однажды воспитательница. – Он не играет с ребятами, всё время с книжкой сидит. На прогулке один ходит. В праздниках не участвует.

Слава Богу, подумала Нина, я и сама в этих праздниках не могу участвовать, даже в качестве зрителя. Всё фальшивое, в цирке и то больше правды.

Вслух она, конечно, ничего такого не сказала.

А дома спросила сына:

– Шур, ты выучил стихи для праздника?

– Выучил, – сказал умный мальчик. – Но это очень некрасивые стихи. Их явно не Пушкин писал.

На празднике, куда они всё же явились – еще и бабушка пришла, в шелковом платье, и Оксана Емельяновна, гордая за мальчика, – Шур отказался выходить в центр зала.

– Я здесь прочитаю, сидя, – заявил он. – Не обещаю, что вам это понравится.

И снисходительно отбарабанил четыре строчки, скрестив руки на груди.

Чужие мамы оглядывались на Нину – смотрели кто с сочувствием, кто с осуждением.

Оксана Емельяновна громко аплодировала.

Друзей у мальчика не было.

– Они все тупые, – говорил он про своих одногруппников, а потом и одноклассников.

– Все не могут быть тупыми, – спорила Нина, но Шур усмехался:

– Конечно, могут. Ты просто никогда не училась в нашей школе.

Летом после первого класса Нина решила свозить мальчика в Киев. После того поздравления восьмилетней давности не было никаких вестей.

Отель заказали на улице Коминтерна. Весь отель – несколько комнат на третьем этаже крепкого старинного дома; одну из них и сняла Нина. На стене висела плохая гравюра, вид Андреевского спуска. До квартиры, где зачали Шура, – три минуты неспешным шагом по направлению к вокзалу.

– У тебя что-то связано с этим городом, – заметил Шур. Он сидел в углу комнаты, в кресле. В руках – очередная книжка, Нина боялась посмотреть, какая.

– Ваш мальчик столько читает! – восхищались другие мамы. Как всем нецелованным в смысле культуры людям, ребенок с книжкой был для них символом наивысшей степени школьного развития. Хотя на самом деле это был просто ребенок с книжкой.

Они много гуляли, ходили теми же маршрутами, что и девять тощих лет назад. Владимир всё так же смотрел на Днепр. Андреевский спуск заполонили торговцы с сувенирами – туристов прогоняли сквозь них, как сквозь строй. А отца мальчика встретить не довелось – Нине, конечно, мерещилось повсюду знакомое лицо, бежал по спине горячий страх. Еще подумает, что она специально приехала. Но не случилось. И если бы Нина читала про свою жизнь в книжке, она расстроилась бы в этом месте и погрешила на писателя. А что толку? Жизнь тем и отличается от книжки, что многие сюжеты так и остаются в ней – невостребованные, выцветшие, и пожаловаться некому. И не на кого.

Перед отъездом они отправились в Пирогово, был Медовый Спас. Черные и белые коровы лежали на траве, как шахматные фигуры в проигранной партии. На прилавке высилась гора мертвых пчел.

– Подмор, – объяснил продавец. – На них можно настоечку сделать, лекарство.

Очень грустно было Нине в этой поездке. Она чувствовала себя такой же мертвой, как эти пчелы, – но из нее даже настоечки не сделаешь.

– Мама, – спросил мальчик, – ты тоже думаешь, что каждая душа – христианка?

Продавец подмора дернул плечом. К далеким деревянным мельницам уходили нарядная невеста с женихом, фотографом и почему-то с чемоданом.

В воздухе пахло честным шашлыком.

– Я думаю, каждая душа – язычница, – сказала Нина.

– Да, – сказал мальчик. – Люди поэтому и ставят такие огромные памятники, как Родина-Мать, – они для них как древние языческие идолы.

– Почему тебе это интересно?

Шур улыбнулся:

– А это может быть неинтересно?

В родном городе их ждала наскучавшаяся Оксана Емельяновна. И мама Нины их тоже ждала – ей вдруг захотелось устроить праздник в честь дня рождения мальчика. Такой, чтобы не стыдно было. Катание на лимузине, полеты в аэротрубе, снятый на вечер детский театр. Артисты будут играть для гостей, разумеется. Торт, фонарики с желаниями – их надо будет поджечь и выпустить в небо.

– И я, в белом плаще с кровавым подбоем, – сказал мальчик. – Отмените это, бабушка. Не сходите с ума.

Он был с ней на «вы», как и полагается обращаться к бабушке хорошо воспитанному украинскому мальчику. Но при этом сторонился. Не просил ни денег, ни дорогих подарков.

– Странный у вас мальчик, – говорили Нине.

Классу к пятому Шур стал заметно хуже учиться, но читал еще больше, чем в началке, – записался в три библиотеки и все карманные деньги тратил на книги. Компьютер, подозревала Нина, он знал постольку-поскольку.

А еще у мальчика появился друг.

– Придут сегодня вместе, – волновалась, рассказывая новость, Оксана Емельяновна. Она с утра жарила-парила, будто к столу ожидаются не два тощих школьника, а десять мужиков с рабочей смены.

Нина, впрочем, тоже волновалась. И даже бабушка решила заглянуть по такому случаю.

Наконец удар двух портфелей оземь в прихожей – будто мешки с камнями таскают, ворчала Оксана Емельяновна, эх, школа! И в комнате, на глазах трех женщин, появляется такой же невозмутимый, как всегда, Шур, а с ним мальчик – красивый, и этой красотой неприятный. Бывают такие лица – всё в них гармонично и ладно, но хочется не восхищаться этой красотой, а забыть ее поскорее.

Может, дело было в карих глазах – они отсканировали Нину уверенно, как взрослые. Но она не позволила этой мысли укорениться – это ребенок! В гости пришел!

– Мишка интеллектом не блещет, – аттестовал гостя Шур. – Зато в компьютерах разбирается, папа у него айтишник.

Слово «папа» Шур выделил устным курсивом, от которого у Нины поплыло в голове.

От еды мальчики отказались, Оксана Емельяновна едва не плакала. Бабушка тоже чувствовала себя «необслуженной» – она ехала через весь город, привезла фрукты, конфеты, и что ей теперь, с нянькой чаи гонять? Шур и Мишка закрылись в детской, оттуда доносились деловитые пощелкивания и утробный вой старого процессора.

Когда оскорбленная бабушка уже почти закрыла за собой дверь, в коридоре появился Шур.

– Бабушка, может, подбросите Мишку до метро? И еще, вы недавно спрашивали, что я хочу на день рожденья. Так вот, мне нужен нормальный комп. А не эти дрова.

Учеба, кажется, наладилась, но теперь сын всё свободное время проводил у компьютера. Ему никто не звонил, на вопросы о Мишке он не отвечал, морщился. Книги использовал только для того, чтобы проявить свое недовольство: когда Оксана Емельяновна или Нина позволяли себе сделать мальчику замечание, он единственным, верным движением – так деревенские косят траву – сшибал книги с полки.

В конце шестого класса Нину вызвали в школу.

На столе у директрисы, похожей на мертвую пчелу, лежали несколько листов под скрепкой. Напротив Нины грызла кожу вокруг ногтей классная руководительница. И еще в кабинете присутствовал педагог по информатике, как он сам себя обозначил.

– Ваш сын, – сказала пчела, – виртуальными средствами оскорбил своего преподавателя.

Нина ахнула, развернулась лицом к информатику.

– Не туда смотрите! – взвизгнула классная. – Он сделал про меня игру, покажите ей, Полина Борисовна!

Директриса протянула Нине распечатанные листы. Подробное описание игры. Нужно попасть мячом в сладко улыбающееся лицо классной, явно взятое из какого-то коллективного снимка. Вместо мяча можно использовать помидор, грязную тряпку или тухлое яйцо.

Классная вдруг схватилась за горло, будто сдерживая рвоту – на самом деле, конечно же, плач. «Всю себя отдаю детям», – вдруг некстати вспомнилась Нине неизвестно откуда взятая фраза.

– Я не могу, простите.

Выбежала из кабинета. Молодая хорошенькая женщина.

– Не знаю, что нам с вами делать, – сказала Полина Борисовна. – На первый раз надо простить, конечно. Но Саше придется извиниться перед Ольгой Ивановной. Чем она ему не угодила – уж и не знаю!

Педагог по информатике на прощание похлопал Нину по плечу – как ей показалось, одобрительно:

– Я все-таки поражаюсь, какой он у вас умный!

Нина пришла домой неживая, как будто ее били по лицу грязными тряпками и бросали в нее тухлые яйца – до страшного реальные. А дома ее ждала еще одна новость. Оксана Емельяновна сидела в кухне и плакала.

– Ниночка, ты знаешь, я тебя люблю как дочку. Но я больше не могу. Ты ни при чем, это Шурик. Он стал очень грубым. Он смеется, как я говорю, что делаю. Он… жалуется, что от меня плохо пахнет.

Нина смотрела на эту большую, полную сил женщину и хотела только одного – удержать ее рядом.

– Какая ему нянька, – продолжала Оксана Емельяновна, аккуратно укладывая вещи на дно маленького, будто игрушечного чемодана, – такой жених вырос! Сегодня послал меня на три буквы. Вот я и поеду, домой поеду, Нина. Прости, дочка!

Нина плакала вместе с ней, совала деньги, Оксана Емельяновна страстно отпихивала их, они обнимались – и в конце концов одна уехала, а вторая осталась лбом к окну встречать новую жизнь.

Шур пришел через час.

– Уехала?

– Как ты мог? – крикнула Нина. – Она тебя вырастила!

– Она дура, – спокойно сказал Шур. – Полное отсутствие мозговой активности.

– А что ты в школе вытворяешь? Меня сегодня вызывали к директору!

– Насчет игры, что ли? Ольга Ивановна тоже дура. Идиотка от рождения плюс расстройство психики.

– Зато у тебя психика устойчивая! Почему ты считаешь себя лучше всех, на каком основании? Кто дал тебе право судить людей?

Шур подошел к матери близко, нарушив всякую дистанцию – словно они жили в стране, где так принято.

– Если бы ты знала, как мне осточертело это право, – сказал мальчик. – Я отдал бы всё, чтобы стать таким, как другие.

К девятому классу он опять учился на одни пятерки. Особенно налегал на английский язык. Нина слышала, как во сне Шур разговаривает по-английски – и вспоминала рассказ Куприна про японского шпиона.

А за полгода до окончания школы мальчик объявил, что уходит жить к любимому человеку. Любимым оказался молодой режиссер в белом шарфике – на вид лет сорок. На самом деле тридцать, просто себя не берег.

– Он гений, – объяснил Шур.

– Это преступление, кошмар! Я на него в суд подам!

– Успокойся, мама, конечно же, не подашь. И в школу буду ходить – от Олега добираться быстрее.

С ним было бесполезно спорить. Нина, отчаявшись, написала его отцу в Киев, на старый адрес. Пусть поможет хотя бы советом! Но не было ни совета, ни ответа. Рассказала Маше и маме. Машка сочувствовала, но слегка злорадствовала – ее дети, пусть и не такие умные, зато к мужикам в шестнадцать лет не переезжают. Милана уже давно жила в мебельной столице мира – Милане. Ролан оканчивал архитектурный. Глафира училась в одиннадцатом классе, выиграла областной конкурс бальных танцев.

Мама с виду совсем не переживала, но сразу после разговора вызвала машину и куда-то уехала. А на другой день сын уже был дома.

– Бабушка неглупа, – сообщил он.

– А я?

– А ты моя мама. Тебе можно быть любой.

Нина хотела сказать ему в ответ то же самое, но не смогла. А сын смотрел куда-то в сторону, думал свое. Такой большой мальчик, плечи широкие – рук не хватит обнять.

Бабушка согласилась оплатить учебу в Англии – и сразу после выпускных Шур улетел в Лондон. Провожать его приехал талантливый режиссер – зарёванный, как маленькая девочка. Утирал глаза белым шарфом.

Нина и ее мама ехали из аэропорта домой – водитель, который вез их семнадцать лет назад из роддома, поглядывал в зеркало.

«Неужели я всегда теперь буду чувствовать себя такой одинокой?» – думала Нина.

А мама вдруг обняла ее и прижала к себе, как будто хотела отпечататься в ней навсегда.

В Кембридже Шур освоился сразу, ему дали прозвище «Русский гений». Маша, услышав об этом от гордой Нины, расстроилась. Она теперь была увлечена сразу и православием, и эзотерикой всех сортов. Сразу после крещенского купания звала к себе астролога, а после исповеди отправлялась к хиромантке. Она не видела в этом ничего странного и верила во всеобщую неслучайность. А Нина всё чаще думала о том, что вокруг – сплошная случайность. Зачем она, ее жизнь?

В конце мая, возвращаясь с работы через парк, Нина встретила врача Ларису Лавровну – она постарела, но была вполне узнаваема.

– А, помню вас, мамочка! Как мальчик?

– Студент, учится в Кембридже.

– Ну, молодец, мамочка! Я же вам говорила – это будет очень умный мальчик!

На громкий голос Ларисы Лавровны досадливо обернулась пара на скамейке – Нина глянула на них и обомлела. Ее любимый из Киева сидел в двух шагах и вытирал юной девушке уголки глаз – чистил их, как будто кошке. Нину он не узнал, и она, кивнув врачу, пошла прочь.

В песочнице сидел сосредоточенный малыш и ковырял песок лопаткой.

И целое лето, да что там – вся жизнь была впереди, как нетронутый торт в коробке.