Текст книги "Завидное чувство Веры Стениной"

Автор книги: Анна Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Ванька мирно спал, пуская слюни на газету с чайнвордом. Вера успела умилиться на бегу, после чего горло ей обжёг ледяной воздух Плотинки. Помчалась налево, к тем камням, по которым они с Юлькой и Бакулиной лазали вместе в третьем классе. На улице Воеводина хлопали дверцы машин и переговаривались мужские голоса. Милиция.

– Уф, – сказал ближайший камень голосом всё того же любопытчика. – Отлично бегаете, Варвара!

Они почти не видели друг друга, и в этом была бы своя прелесть, если б не свирепый холод, спустившийся на город этой ночью.

– Я домой, – сказала Вера. – Спасибо, что составили компанию.

– А я не тороплюсь, – отозвался невидимка.

Тут Вера побежала опять – мимо плотины, вверх по лестнице к Водонапорной башне, и – направо, по Пушкина, к Малышева. Нож она бросила по дороге в какую-то урну. Невидимка не отставал, Вера слышала его топот сзади и чувствовала себя школьницей на физкультуре, где её вновь обогнали все, включая толстую Бакулину.

Кашляя так, что можно было запросто выплюнуть лёгкие, Стенина вылетела, наконец, к троллейбусной остановке, где как раз готовился закрыть двери родной номер семь. Последний на маршруте и совершенно пустой, не считая, конечно, водителя. Вера вскочила на ступеньку – сзади её подсадила чужая рука.

Транспортное знакомство, опять.

– У вас есть абонементы? – церемонно спросил невидимка.

– Проездной, – прохрипела Вера.

Она села на «кондукторское» место, прижала сумку к груди. На спутника своего старалась не смотреть. Как от него отвязаться и надо ли?

Стенина вдруг поняла, что совсем его не боится – вот просто ни капельки!

– Как вас зовут-то? – спросил невидимка.

– Вера.

– Вервера! – развеселился он.

Троллейбус промчался через весь город и остановился на Белореченской, рядом с универсамом – хлопнул дверьми с каким-то вызовом. Вера вышла, не сомневаясь в том, что невидимка идёт следом.

– А вас как зовут? – спросила не оборачиваясь.

– Павел Тимофеевич Сарматов.

Это прозвучало так степенно, по-купечески, что Вера от души расхохоталась.

– А у меня-то что смешного? – обиделся Сарматов.

– Купец… – стонала от смеха Стенина. – Купец первой гильдии!

Теперь они оба смеялись как пьяные – с бабьими взвизгиваниями, слезами и стонами. Вера, всю свою жизнь презиравшая таких вот любителей поржать во весь голос, хохотала гиеной – и мышь внутри тряслась, как при аварийной посадке. Сарматов, тот уже просто рыдал от смеха и вытирал слёзы шарфиком – белым, в соответствии с прошедшей модой.

При свете фонаря, когда успокоились, Вере удалось наконец рассмотреть его лицо – оно было без пяти минут красивым, и в нём точно не было ничего купеческого.

Опомнилась Стенина, когда они почти что дошли до её дома – а ведь по плану, актуальному ещё час назад, Вера собиралась припрятать картину там, где её точно не станут искать, – в бывшей квартире Лидии Робертовны. Эту квартиру на Бажова свекровь давным-давно как бы продала, но новые хозяева внезапно уехали за границу и не подавали о себе вестей. Они заплатили ровно половину суммы, и пока суд да дело, за квартирой приглядывала Вера. Честно сказать, она надеялась, что свекровь оставит жилплощадь единственной внучке, но Лидии Робертовне столь банальное решение, судя по всему, просто не пришло в голову.

Вера намеревалась укрыть «Девушку в берете» на антресолях, среди старых пластинок в конвертах и ещё какой-то пыльной чепухи подходящего формата – сама бы она переночевала на диванчике и утром – на работу, как на праздник. У неё были припасены свежая блузка, бельё, колготки, и зубная щётка с пастой, и даже молочко для снятия макияжа. Неудачное ограбление и этот Сарматов с его шуточками сбили Веру и с толку, и с пути. Домой было нельзя – по легенде она же ночует у Юльки, а у мамы чуткий сон.

– Чёрт! – сказала Стенина, замерзшая к тому времени уже действительно до чёртиков. – Я перепутала, мне нужно совсем в другое место.

Они вернулись на Белореченскую, и Вера встала у дороги одна – так легче было поймать машину, на девушек извозчики реагировали молниеносно. Тут же клюнула едва живая от холода старая «Волга». Сарматов вышел из-за фонаря, занял переднее сиденье, и они помчались на Бажова. Город стоял тихий и робкий, присыпанный мелкой снежной пудрой аккуратно, словно большой пирог.

У Веры внутри всё приятно болело – так бывает от искреннего смеха. Она и сейчас хихикала, глядя, как тревожно смотрит на неё в зеркало пожилой водитель.

– Тут направо, – скомандовала Вера, и водитель послушно развернулся. – Вот здесь, спасибо, сколько с нас?

Сарматов платить не спешил, но Веру это не покоробило – она в отличие от Копипасты вовсе не считала, что мужчина должен нести финансовую ответственность за всех женщин в округе. Расплатилась, и «Волга» уехала.

– Спасибо, что проводили, – сказала Вера.

– Не за что. А я разве не приглашён в гости?

– Боюсь, что нет.

– У вас там малина, да? Воровская сходка и делёж награбленного?

– Слушайте, Павел Тимофеевич Сарматов, я вас не знаю, вы меня – тоже. Спасибо, конечно, что не сдали меня милиции, но должны же вы в свои тридцать с лишним лет понимать, что я не могу пустить домой человека, с которым познакомилась час назад!

– Спасибо за тридцать с лишним, – Сарматов поклонился так низко, что с головы упала шапка. – Мне всего лишь двадцать восемь.

– И тем не менее. Даже если вы покажете паспорт, всё равно ответ «нет».

– Хотя бы телефон оставьте, Верверочка.

– Лучше я ваш запишу, – упёрлась Стенина.

Сарматов долго копался в кармане тулупа и в конце концов выкопал оттуда шариковую ручку, сине-белую, точно у школьника. На холоде ручка, понятное дело, писать не спешила – Сарматов долго и страшно дышал на неё раскрытым ртом, как дракон.

– На чём?

Вера подала руку, и он написал на ней шесть цифр телефонного номера – такого лёгкого, что можно было запомнить. Давить на кожу Сарматову пришлось сильно, потому что ручка работала плохо, но Вере было не больно, а всего лишь чувствительно, как выражалась мама, характеризуя уж и не вспомнить какую физиологию.

– Обязательно позвоните мне завтра. Правда, это телефон соседей – попро́сите передать информацию для Сарматова.

Вера терпеть не могла людей, которые в отсутствие своих телефонов дают всем подряд соседские. Но вслух ничего не сказала и даже улыбнулась.

Сарматов дождался, пока Вера зайдёт в подъезд (чужой, разумеется), и пошёл со двора, то и дело оглядываясь. Вера минут двадцать согревалась, положив руки на батарею – и только потом решилась перебежать в нужный подъезд. Во дворе было тихо, и снег под ногами приятно скрипел.

Она проспала до семи утра, а потом позвонила домой. Трубку схватила бодрая Лара:

– Мама, я вчера на улице видела ряженых и медведя!

– Как интересно! – зевнула Стенина.

– Вот только это не настоящий медведь! У него во рту было человеческое лицо.

Глава шестнадцатая

Ну и картина в самом деле, вся какая-то текучая, водянистая, расплывающаяся, нервного человека такая и с ума свести может.

Герман Мелвилл

Серёжа дёрнул за ручку дверцу машины – проверил, сработал ли замок. Он, безусловно, сработал, но доктор всё равно зачем-то обошёл машину кругом и подёргал ещё и за другую ручку. Возможно, это был какой-то ритуал. Из окна подъезда Серёжа вновь попытался взглянуть на свой автомобиль – хотя стекло замёрзло и ничего за ним видно не было.

– Вы прямо как молодая мать, – не удержалась Вера. – Впервые отпустила ребёнка во двор…

– Ну да, ну да, – засмеялся Серёжа, – сам знаю, это глупо, но я не люблю оставлять Тамарочку одну, без присмотра.

Кот Песня и машина Тамарочка? Вера зашла вслед за Серёжей в лифт, который поднимался здесь только со второго этажа. От Серёжи пахло, как от крупной дворняги, попавшей под дождь.

Возле двери с чеканным номером «29» доктор начал искать ключи в карманах, яростно чертыхаясь и заливаясь краской. С той стороны двери истошно орало невидимое чудище – кот Песня, нелюбимый Верой заочно.

– Песенка! Потерпи немного! – приговаривал Серёжа, вставляя в дверь ключи.

Наконец темницы рухнули – и Вера увидела перед собой самое страшное кошачье существо, какое только мог создать человек в процессе усовершенствования природы.

Песня был голым и морщинистым, с глазами инопланетянина и хвостом крысы – словом, полный прискорбный набор внешних признаков. Вера не знала, что сказать: кот был ей неприятен, хозяин – пугал, но ей нужно срочно попасть в Кольцово, где вот уже три с лишним часа рыдает Евгения. И самый близкий на данный момент путь в аэропорт начинался для Веры отсюда – с улицы Тверитина. Так что обижать Песню, в общем, не следовало. Кот жаждал корма, Серёжа – восхищения.

– Какой… необычный, – Стенина выдавила из себя самое мягкое из всех определений, которые пришли ей на ум при виде Песни.

– Да, он особенный, – просиял Серёжа. – Снимайте вашу куртку, проходите в комнату. Сейчас, Верочка, я поставлю чайник…

– Ой нет, пожалуйста, без чайников, – запротестовала Вера (и ещё без «Верочек» бы, добавила она про себя). – Мне нужно в порт, я вам говорила.

– Понимаете, Верочка, я сутки был на дежурстве и очень хочу есть. Это всего лишь минута, – укоризненно сказал Серёжа. Он, судя по всему, принадлежал к той малознакомой Вере людской породе, что всегда добивается своего усиленным нытьём и долгой осадой. Сначала – котика покормить, потом – самому поесть. Потом, наверное, спать ляжет, и мне предложит рядом прикорнуть, – решила опытная Стенина. Кот Песня алчно ел корм, Серёжа набирал из кулера воду в чайник. Квартира, как успела заметить Вера, была чисто прибранной, но выглядела при этом странно. Как будто бы её аккуратно перенесли из советского прошлого – не растеряв по пути ни единой детали. Из коридора была видна стенка с хрусталём, в нише – телевизор, покрытый ажурным пологом. Забор переплётов Толстого и Чехова. Часы с маятником, на стене – ковёр. Диван-кровать со встроенными полками. И даже чеканка на стене – «Алые паруса». Самым современным в квартире доктора был кот – такие сейчас в моде. Вот и Лара недавно попросила купить ей лысого котёнка, но они сторговались на новом телефоне.

– Верочка, вы куда это? – Серёжа выскочил из кухни в красном фартуке с зелёной аппликацией. Тоже откуда-то из минувших времён.

– Мне правда пора, Серёжа. Извините.

– Это вы меня извините. Сейчас заверну нам с собой бутерброды. Любите сыр?

Он что-то жевал, и Вера вдруг поняла, что тоже голодна. Она уже давно не ела – при своей-то привычке ходить к холодильнику без всякого повода! Глядя, с каким аппетитом рыжий поедает чёрный хлеб с сыром, Вера подумала, что Евгения сможет подождать ещё чуть-чуть. Пять минут ничего не решают.

Ликующий Серёжа повесил на крючок Верину куртку и вернулся в кухню. Вера же зашла в ванную и убедилась там, во-первых, в несомненном Серёжином одиночестве, которое подтвердила сиротливая зубная щётка, похожая на ёрш для мытья посуды, а, во-вторых, в том, что время в этом доме остановилось повсюду. В ванной стояла стиральная машина «Малютка», на зеркале сохранилась пожелтевшая переводная картинка, а пол был выстлан метлахской плиткой.

В гостиной Вера забралась с ногами на диван – к ней тут же пришёл кот Песня, долго гнездился вокруг, потом прижался к её ногам и уснул, тяжело, не по-кошачьи вздохнув. На ощупь он оказался совершенно как голый человек с высокой температурой – это было и противно, и приятно разом.

…Вера не любила ночевать в квартире на Бажова – здесь водилось слишком много призраков. Но в это утро она прислушалась к себе – и поняла, что, кажется, снова счастлива. Точно так же она обычно понимала, что, кажется, заболела.

Посмотрела в окно – там рассветало с трудом и неохотой, как будто чёрную тушь разводили в воде. И день, хоть и настанет, всё равно будет не настоящим днём. Солнце, как лампа дневного освещения, и фонари кажутся особенно жёлтыми на этом белом свету. На белом свете.

Стенина приняла душ и долго смотрела на себя в зеркало без привычного отвращения. Вполне себе женщина. И не только себе, если потребуется.

Мышь затаилась, но Вера чувствовала – она здесь. Выжидает. Судя по всему, на зависть действовал единственный в мире яд – Верино счастье, очень редкое вещество. Но сегодня Вера, пожалуй, могла бы присыпать своё домашнее животное двумя чайными ложками этого лекарства.

В кухонном пенале (Лару очень смешило это слово применительно к шкафу) Вера обнаружила полбанки растворимого кофе, который сама же сюда однажды и принесла, а под окном в кладовке чью-то давнюю заначку – пластиковый пакет с ценной валютой ранних девяностых – сигаретами. Они были уже, конечно, ни на что не годны – высохшие, просроченные и вдвойне теперь гадкие «Магна», «Бонд», «Конгресс», «Салем», но Вера была почему-то рада находке. Мало что так точно сохраняется в памяти, как дизайн сигаретных пачек нашей юности.

Уходя, Вера тщательно закрыла дверь на два замка, подергала её за ручку, а потом зачем-то снова открыла замки и прошлась по всем комнатам. Тихо, пусто, на столе – выцветшие пачки сигарет, которые так уже никто и не выкурит. Почему-то ей не хотелось отсюда уходить, словно бы тут хранился обнаруженный вчера источник счастья.

Как же ей повезло, что ограбление не состоялось! О чём она вообще думала?

Полностью рассвело, когда Стенина добралась до музея – вышла остановкой раньше, чтобы повторить ночной маршрут. Мороз как будто бы тоже ещё не полностью проснулся и лютовал не в полную силу. В такую погоду, вспомнила Вера слова Геры, только и делать, что спать.

Гера, Гера… Мальчик с именем самой завистливой античной богини, любимый мужчина и Ларин отец (а я – Ларина-мать, «корсет, альбом, княжну Алину…» некстати пришло в голову Вере, всюду, где надо и не надо, играющей словами). Теперь, спустя годы, она каждый день вспоминала его, каждый вечер перед сном пыталась говорить с ним – и сама же себе отвечала. Как Лара, когда играла с Барбией – говорила и за неё, и за себя. Гера никогда не снился Стениной, и на могилу к нему она приезжала дважды в год – в день рождения и смерти. А вот мама, которая при жизни относилась к будто бы зятю сдержанно, смирилась с ним, как с неизлечимой болезнью, бывала там значительно чаще. Сажала на могиле какие-то цветы, что очень неохотно цвели в урочный час, брала с собой Лару и давала ей маленький веник – прибираться в «папином домике».

– Никто больше не ходит, – жаловалась старшая Стенина. – Все забыли. Даже мать забыла, ну как так, Веруня?

Однажды, поддавшись настроению, Вера поехала на кладбище без повода. Купила две хризантемы, которые уже выглядели увядшими – «такой сорт», пожала плечами продавщица. На розы не хватило денег. Вера шла по дорожкам кладбища, к ней отовсюду сбегались местные собаки, привычные к тому, что их здесь все подкармливают. У Стениной не было с собой ни колбасы, ни косточки, поэтому разочарованные собаки – хвосты улитками – оставили их с Герой наедине.

Вера думала, вдруг она сможет расслышать его голос – как слышала голоса и звуки картин, но ничего не получилось. Был тихий день, начало августа, деревья вокруг шумели зрелой малахитовой листвой, и только одно из них – тополь, который ненавидела старшая Стенина, потому что с него по весне слетали жёлтые липкие почки, не отмоешь, с камня-то! – только одно это дерево уже объявило вдруг, как войну, свою личную осень. Оно покрылось янтарными листьями, и часть из них уже лежала на сером камне ярким ковром. Мама тут же вымела бы дерзкие листья, но Вере они показались такими красивыми, что она решила принять эту маленькую осень в качестве подарка от тополя. Посидела на скамеечке у соседней богатой могилы – кто-то из бандитов, памятник в полный рост, ограда из чугунного литья. И скамеечка тоже чугунная, вся в цветах и стеблях, уральский ар-деко. Вера сидела сгорбившись и вслух, торопливо, как у постели больного, перечисляла достижения – свои и Ларины.

– Она совсем не похожа ни на тебя, ни на меня, – рассказывала Гере Стенина. – Особенная девочка. Ты не думай, что я без тебя счастлива – мне только вначале так казалось. Кстати, я теперь работаю в музее, представляешь?

Гера не ответил. Вера выкурила подряд две сигареты, уложила хризантемы поверх жёлтых листьев и ушла. Маме о своём походе рассказать забыла, и через неделю та встретила её ликованием:

– Веруня, у Геры кто-то был! Я сегодня ездила убраться и нашла цветы.

– Хризантемы?

– А ты как знаешь?.. Это ты, что ли? – Мама выглядела такой разочарованной, что Вера её пожалела и вместе с тем – разозлилась. Какое ей дело, ходит кто-то к Гере или не ходит? Люди быстро забывают тех, кто умер.

Вот, например, у Бакулиной недавно умерла мать – скоротечный рак. «У неё, кстати, был знак зодиака – Рак», – сказала Бакулина по телефону, когда звонила отметиться – что приехала, но будет в городе только два дня, так что они не увидятся («хватит с тебя и звонка», перевела Вера). Потом выяснилось, что мать умерла уже давно и похоронили её, не дожидаясь Бакулиной, которая считала, что на похороны даже самых близких людей ходить не надо, потому что это отнимает жизненную энергию. И на кладбищах делать нечего – она вот в Париже старается обходить стороной Пер-Лашез и Пасси.

– Больная, – сказала Юлька, обычно сдержанная в оценках поведения парижской подружки. В Екатеринбург Бакулина приезжала разбираться с наследством. Это, по всей видимости, энергию дарило.

…Снег сегодня был таким, что глазам тяжело смотреть, – больнично-белым. Да, снова вспомнила Вера, в такую погоду только и делать, что спать. Музей выглядел так же, как вчера, – не было видно ни ограждений, ни розыскных плакатов с Вериной физиономией. Стенина выдохнула остатки страха, бродившие в ней со вчерашней ночи, расправила плечи и вошла.

Первый же человек, которого она увидела в музее, бросился ей на шею и зарыдал, не размышляя о собственном весе и его соотношении с весом тогда ещё вполне стройной Веры Стениной. Та едва устояла на месте, машинально вцепившись в рыдающего человека – как седок в мотоциклиста.

Человеком, который рыдал, была кассирша, мать злосчастного Ваньки. Вокруг волновалось небольшое, но при этом плотное море «стульчаков» под руководством Клары Михайловны. «Я просто решаю здесь некоторые вопросы», – вспомнилось Вере.

– Ой, вы же ещё не знаете, Вера Викторовна, – причитала кассирша, не выпуская Стенину из объятий. – Ваньку в милицию забрали, обвиняют в преступной халатности!

Вера ощутила себя роботом, заведённым на автоматическое похлопывание по спине и «ну, ну», которое следовало повторять с аккуратным интервалом. От кассирши пахло чем-то сладким, вроде пенок с клубничного варенья.

В дверях служебного входа появилась директриса – в длинной шубе из нутрии, с лицом тоже очень длинным, а в тот день ещё и дополнительно вытянувшимся. Кассирша в ту же секунду ловко отклеилась от Веры и помчалась к директрисе, упав ей на грудь.

Вера превратилась из робота в саму себя и собралась было просочиться наверх, в свои залы – но тут же передумала. Сейчас нужно быть со всеми вместе. Тем более Клара Михайловна начала рассказывать – явно не в первый раз – о том, что случилось в музее ночью. Бестолковый Ванька уснул, не закрыв двери, и в здание проникли хулиганы. Стащить ничего не успели, потому что сработала сигнализация на выставке Вадима Ф.

– Спасибо ему большое нужно написать от лица всего музея! Он просто нас спас!

– Ведь могли бы и павильон, – ахнула Марья Степановна.

Этого Ваньку, продолжала Клара Михайловна, игнорируя скорбь кассирши, надо гнать отсюда в три шеи – с ним такое уже не в первый раз. «Стульчаки» кивали, и бессовестная Вера – со всеми вместе. Она догадалась, что никто ещё не видел испорченную картину.

– Сегодня в музее выходной по уважительным причинам, – объявила директриса. – Но для вас, коллеги, это ничего не значит. Милиция просила всех быть на месте, особенно тех, кто работал вчера вечером.

Вера, как все, ужасалась, прикладывала ладони ко рту и осуждающе морщила лоб – в общем, вела себя как образцовая единица античного хора, она же волк в овечьей шкуре. Шкура давила во всех местах и жала под мышками – кто бы мог подумать, что тайна будет так сильно рваться наружу? Стенина попыталась вызвать у себя жалость к невинно пострадавшему Ваньке, но ничего не вышло – охранник из него был никудышный и Верин проступок всего лишь приблизил трагический финал его карьеры. Мимо проплыла кассирша с термосом в руке, и Вера похолодела – а что, если остатки компота отправят на экспертизу? Что за фантазии, одёрнула она сама себя, мы же не в кабельном американском фильме. Как будто в ответ на этот вопрос кассирша проследовала обратно с тщательно вымытым и прополосканным термосом.

Новость, так взволновавшая всех с утра, к обеду начала скисать. Обещанные милиционеры давно прибыли, но наглухо застряли в первом же зале, разглядывая каслинский павильон и записывая показания свидетелей. Вера дожидалась очереди в выставочных залах – там было тихо, картины Вадима молчали, разобидевшись.

Она не сразу решилась зайти в третий зал. Ходила кругами, вздыхала, обнимала себя за плечи, как Наполеон. Наполеон-то бы на её месте не струсил! В конце концов – ох, уж этот вечный конец концов, когда же ты настанешь? – Стенина вошла в дальнюю комнату, зажмурившись, как впечатлительная личность на фильме ужасов. Девушка в берете, увидев Веру, затрепетала, словно рыбка в сетях – слава богу, живая! Надрезанный угол холста торчал из рамы так, что его легко заметил бы даже самый ненаблюдательный человек. Вера хотела вправить угол под раму, но вовремя вспомнила про отпечатки пальцев.

И тут её вызвали в соседний зал на допрос. Милиционеры притомились – тот, кто был младшим по званию и старшим по возрасту, просто изнемогал в этом музее, чьи работницы неприятно напомнили ему всех его школьных учителей разом. Веру следователи встретили подобранными животами и чем-то похожим на улыбки. Она подробно ответила на все вопросы. Да, была на месте. Нет, ничего подозрительного не видела. Да, ушла в обычное время. Нет, понятия не имеет, как такое могло произойти.

После Стениной вызвали искусствоведшу – её, юную-хорошенькую, следователи не отпускали особенно долго. Мышь вяло зашевелилась внутри Веры, но решила не завидовать банальному триумфу молодости и красоты. Искусствоведша к тому же имела что сказать – по просьбе директрисы она только что осмотрела весь музей и не обнаружила никаких недостач.

– А как же картина в третьем зале? – спросила Стенина. – Её пытались вырезать из рамы.

– Почему вы нам об этом не сообщили? – нахмурился старший по званию и младший по возрасту следователь.

– Так вы не спрашивали, – сказала Вера.

Вместе с ней, искусствоведшей и неизбежной Евдокией Карловной, которая цеплялась ко всем, как репей к штанам, следователи перешли в третий зал. Вера ругала себя, что не смогла промолчать – желание поставить на место ленивую девчонку-искусствоведа победило здравый смысл и чувство самосохранения.

– Работа любителя, – заявил младший-старший. Он так близко подошёл к картине, что девушка в берете закрыла лицо руками от страха.

– Сам вижу, – огрызнулся старший-младший. – Спугнули, видать. Художнику-то сообщили?

– Все работы застрахованы, – вмешалась искусствоведша, мысленно желавшая Вере Стениной провалиться, сдохнуть и растолстеть. Можно всё сразу.

– Ну, в общем, ясно, – подытожил старший-младший. – Налицо попытка украсть произведение искусства, но раз она не удалась, а произведение искусства застраховано… Кто-то из вас желает написать заявление? Или мы сразу – в дирекцию?

Желающие написать заявление никак себя не проявили.

– А эта, на картине, на вас похожа, – заметил младший-старший, выходя из зала. И Вера поняла, почему он – старший по званию.

Следователи торопились: прошлой ночью рядом с «Космосом» застрелили кого-то из криминальных авторитетов. Директриса проводила милицейских до выхода, а Вера пошла в приёмную, где было пусто – да здравствует день разброда и шатаний. Глянула на левую руку, где ещё можно было различить чернильные цифры. Первые две – 5 и 3, значит, живёт Сарматов где-то в районе вокзала, об этом она подумала ещё вчера. Но позвонила не ему – Джону. Тот ответил, как Вере показалось, раздражённым голосом – так говорят люди, только что закончившие неприятный разговор и ещё от него не остывшие.

– А, это ты, – смягчился Джон. – Как себя поживаешь?

Была у него такая присказка – в первый раз она даже казалась забавной, но Джон ею чересчур злоупотреблял, как, кстати, и водкою в последнее время.

– Нормально я себя поживаю, – сказала Вера. – Слушай, откуда эта цитата: «Варвара, положи нож!»?

– «Мелкий бес» Сологуба. Неужели не помнишь?

Сологуб, к несчастью, прошёл мимо Веры и её образования – она вдруг увидела перед собой целый полк непрочитанных сочинителей. Буду догонять и читать по одному, решила она про себя.

– Спасибо, Джон. Скажи Юльке, я вечером зайду.

– Лучше сама скажи.

– Вы что, поссорились? – спросила Вера, но Джон уже повесил трубку.

Вера выглянула в коридор – там никого не было. Директриса ушла домой, да и остальные понемногу расходились. Секретарь пошла пить чай с Евдокией Карловной и Марьей Степановной. Искусствоведша закрылась в своём кабинетике с местным представителем Вадима, срочно приехавшим оценивать ущерб.

Стенина вернулась к телефону, покрутила на пальце витой шнур – он напомнил ей что-то давнее, счастливое. Да, Гера… Если бы она не стала вспоминать сегодня Геру, то сохранила бы утреннее счастье надолго, а теперь ей требовалось новая доза. Она набрала цифру «пять», потом – «три» и оставшиеся четыре цифры. Гудки в трубке звучали так гулко, будто кто-то играл на кларнете. Вера насчитала пять кларнетных гудков, потом бросила трубку на рычаги. Глупости всё это. Надо ехать домой, Лара ждёт и мама. Лара смешная – надо же, лицо ряженого артиста медведь держит во рту, как яблоко! Рассказать Юльке с Джоном – они оценят. А этот Сарматов… Ещё неизвестно, что за тип. Вдруг донесёт на Веру или станет её шантажировать?

На лестнице Стенину поймала искусствоведша. Бисерный пот над губой – как бородавки.

– Хорошая новость, Вера Викторовна, лично для вас. Связались с Вадимом Гавриловичем, и он отказался от всяческих претензий. Сказал, ему даже лестно, что его работу пытались украсть и что если бы лично он воровал в нашем музее, то взял бы «Головку» Грёза.

– А почему эта новость хорошая лично для меня? – Вера сфокусировалась на первой фразе, хотя острота про Грёза ей понравилась.

– Ну, вы же так волновались за ту картину! – ядовито сказала искусствоведша.

Домой Стенина ехала, как в романсе – душа была полна неясным для самой каким-то новым… всё-таки счастьем! Она повторяла в уме шесть цифр телефона, как будто это был пароль от сейфа, где оно, это счастье, хранится. Не обязательно звонить Сарматову сегодня – главное, не забыть номер.

Лара бросилась на шею, чуть не придушив маму от радости. Ручки у неё всегда были крепкие, не отодрать. С кухни уютно пахло блинчиками. Бормотал, временами вскрикивая, телевизор.

Как хорошо, что я дома, а не в тюрьме, подумала Стенина.

Тем же вечером, как выяснилось впоследствии, милиция отпустила без вины виноватого Ваньку. Мать-кассирша довольно легко устроила его охранником в новый коммерческий банк, с помпой открытый на улице Гагарина.