Текст книги "Школа в Кармартене (СИ)"

Автор книги: Анна Коростелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Потом бард спел о победах валлийского оружия, которых, как оказалось, за долгую историю Уэльса все-таки несколько было. Потом он спел «Видение Ронабви», «Кассандру, дочь Приама», «Замок Теганви в Лланросе», «Воинов Алана Виргана» – ошеломляющую балладу о неверных войсках, которые бросили своего полководца в битве, – «Монаха из Лланкарвана», «Приключения Гвиона Баха» и песнь о походе рыцарей короля Артура на Рим. Затем он спел «Трех красавиц острова Придейн» и тут же, глазом не моргнув, перешел к импровизации религиозного содержания. Великий Давид-ап-Гвиллим был очень разнообразен. Потом он, очень тепло отозвавшись об отсутствующих бардах Анейрине, Хайнине и Лливархе Хене, спел по одной песне каждого из них, склоняя голову перед их талантом, чем совершенно подкупил публику.

Под конец Давид-ап-Гвиллим спел «Отшельника из Гверн-Абби» – песню о святом Коллене, который был тут же, в зале, и робко слушал из задних рядов. Отец библиотекарь, растроганный до слез, не знал, куда деваться от смущения.

После этого разрешили заказывать песни, кто какие хочет, и лихая понеслась. Давид подтянул струны арфы и, выхватывая из гула голосов все новые и новые названия, без возражений начал исполнять заказы младшего поколения. Только однажды, когда какой-то тоненький голосок из угла попросил балладу «Рин-ап-Мэлгон», Давид провел рукой по лбу и пробормотал со вздохом: «Боже мой, она же очень слабая», – но и тут подчинился и спел то, что просили. В середине ночи Мерлин все-таки вклинился с угощением, и, ворча, что соловья баснями не кормят и что не красна изба углами, пригласил всех на ужин. Непонятно было, как он успел уставить весь этот стол карпами в сметане, жареными лебедями и орехами в меду, напечь столько пирогов и при этом не взмокнуть, учитывая то, что в тот день он дал хлебопечкам выходной и, следовательно, хлопотал один.

В разгаре второй части вечера Давид-ап-Гвиллим прервался, опустился на одно колено и попросил у всех снисхождения. Это была прелюдия к выступлению его учеников. Учеников оказалось двое, и оба стоили своего учителя. Давид встал и поднял левую руку, накидка же его была такого покроя, что рукав ниспадал до земли. Из-за левого рукава Давида появилась девушка, которая спела «Вергилия-чародея» – вещь, редко исполняющуюся и тем более интересную, что прославленный Вергилий в ней выступал вовсе не как заезженный поэт-классик, а как средневековый алхимик и прорицатель. Профессор Орбилий развеселился: видно, и ему классик-Вергилий поднадоел. Потом из-за правого рукава барда возник второй ученик, лет пятнадцати, голос которого был как будто создан для церковного хора, но этим божественным голосом он исполнил пародию на валлийские исторические баллады – «Оллух и Килвен», ужасно смешную и местами, увы, неприличную. Все хохотали.

Ллевелис выбежал на середину, чтобы надеть девушке на голову венок, но за рукавом Давида-ап-Гвиллима ничего не оказалось.

– А… где же ваша ученица? – спросил он.

– Какая ученица? – лукаво улыбнувшись, спросил бард и сделал вид, что озабоченно заглядывает себе за спину. Тут все поняли, что никаких учеников и не было и все, что они видели и слышали только что, был опять же Давид-ап-Гвиллим, не чуждый некоторой забавной магии.

– У него такой диапазон голоса? – спросил совершенно оторопевший от всего этого Фингалл МакКольм.

– У него такое чувство юмора! – запрыгала Гвенллиан. Фингалл озабоченно искоса посмотрел на нее.

– А где же ваши настоящие ученики? – строго обратился Мерлин к Давиду-ап-Гвиллиму. – Живые, так сказать, из плоти и крови?

– А… Дело в том, – смущенно улыбнувшись, отвечал Давид-ап-Гвиллим, – что у них сейчас каникулы.

Мак Кехт внимательно посмотрел на Мерлина.

– Вы слышите? – сказал он.

Мерлин хлопнул себя по лбу.

– Вот так штука! – воскликнул он. – Запамятовал.

– Да, да, – с напором повторил Мак Кехт. – У учеников бывают каникулы. В других школах.

– Хорошо, хорошо, – заюлил Мерлин. – Мы это обсудим.

И под хрустально чистым и ясным взглядом Мак Кехта поправился:

– Ну, так и быть. Не надо на меня так смотреть. Я объявляю рождественские каникулы! Лучше поздно, чем никогда.

* * *

– Не прикидывайтесь, Змейк! Мы оба с вами знаем, откуда у Пандоры эти носки! – недобро сказал Курои, задержав Змейка посреди школьного двора. – Это ваших рук работа.

– Да будет вам известно, я не испытываю интереса к гардеробу мало знакомых мне людей, – холодно отвечал Змейк.

– Вы передали эти вещи Пандоре, чтобы подорвать престиж школы, – бросил Курои, становясь ему поперек дороги.

– Оставьте меня, – устало сказал Змейк. – Я ничего не знаю. Впрочем, надеюсь, что эти носки произведут в министерстве должный фурор, – мечтательно добавил он.

Ллевелис, который как раз очень хорошо знал, откуда у Пандоры носок Лютгарды, предпочел не вмешиваться в беседу и даже присел, чтобы его не заметили, поскольку до него только сейчас начало доходить, что его невинная шутка, кажется, обернулась какой-то бедой.

– У вас есть ко мне еще какие-то претензии? – через силу спросил Змейк.

– У всех у нас множество претензий к вам, Змейк, – взорвался Курои. – Ваше общество мало кому здесь доставляет удовольствие. Достаточно знать о том, что вы делаете из своих учеников, чтобы испытывать к вам отвращение! Кого вы из них воспитываете, Змейк! Что выходит из ваших рук!..

К удивлению Ллевелиса, обычная ироничность Змейка как будто покинула его при этих словах, и ни одна колкость не сорвалась с его губ; он вздрогнул и взглянул Курои в глаза, отчего тот отступил с дороги.

– Мои ученики, обретшие самостоятельность, более мне неподконтрольны, – сказал он довольно тихо, но Ллевелис подслушивал во все уши. – Они наследуют мой метод и затем вольны применять его в любых областях. Тем не менее, я не отрекаюсь от них и даже, если хотите знать… горжусь их успехами, – опасным тоном закончил Змейк и взглянул на небо, начинающее сыпать хлопьями метели.

– Еще бы вам отрекаться! Да вы в восторге от того, что творят эти… наследники ваших методов! – закричал Курои ему вслед.

Змейк не обернулся. Более того, он развил такую скорость, уходя, что казалось, будто временами он перестает касаться земли.

* * *

Казалось бы, Курои не сказал Змейку ничего особенного, но Ллевелис решил, что это как раз тот случай, когда sapienti sat. Впрочем, он прекрасно знал, что обладает живым воображением, поэтому не позволил себе поверить в услышанное буквально, пока заставшие ту же ссору преподавателей Морвидд и Керидвен не подтвердили, что дело серьезное и что уже можно бояться.

– Я правильно понимаю, что мы боимся за Гвидиона? – сказала Морвидд, выпутываясь из толстого свитера, так как ей сразу стало жарковато.

– Ну да.

– Это хорошо. Когда боишься не за себя, это уже гораздо нормальнее, – заметила она.

– Черт, мы должны найти какие-нибудь школьные анналы, хроники, что-нибудь подобное! И искать там все упоминания об учениках Змейка, все! Что с ними случилось, кем они стали!.. – сказала Керидвен.

– …пока Гвидиона еще можно узнать в лицо, – прибавил Ллевелис. – И никому ни слова.

Школьные хроники действительно нашлись. Исписанные то быстрым почерком хрониста Элиса-ап-Гриффида, то каллиграфическими завитушками архивариуса Хлодвига, страницы этих хроник собирались в альбомы в тяжелых деревянных переплетах, к ним подклеивались гравюры, записки, заметки, и все вместе представало в конечном счете как многоуровневое нагромождение писанины, объединенной временем возникновения.

Они набрали хроник и сели в читальном зале, спрятавшись за глобусом, чтобы их не было сразу видно от входа. Глобус был огромный и, хотя на нем явно не хватало Австралии и обеих Америк, потому что он был какой-то допотопный, в остальном он прекрасно служил делу.

– Посмотрите-ка сюда: в библиотечном зале была перестановка в тысяча пятисотом году, а раньше столы стояли не так и книжные шкафы не примыкали к той стене!

– А на башне Бранвен в седьмом веке перекрывали крышу!

– То-то она, бедняжка, переволновалась!.. А математику вел Пифагор. На лекции допускал только избранных, остальных – пинком.

– А сейчас кто ведет? Не Пифагор ли?

– Не знаю. Надо узнать. Может, и он.

– Что мы ищем? – спросила Керидвен, упоенно разглядывая затрепанную гравюру с изображением выпуска тысяча триста какого-то года.

– Все, что угодно, о личных учениках Змейка, – тут Ллевелис встал, оперся о стол и неуверенным голосом произнес сбивчивую речь. – Может оказаться, что на самом деле не ученики выбирают Змейка. А Змейк сам подбирает себе учеников. Может быть, он вообще использует школу только затем, чтобы выискивать студентов со способностями в его области. Помните, после чего Гвидион попал к Змейку в обучение? Он создал вещество. Вы помните это вещество, да? Ну вот, – Ллевелис утер пот со лба. – И-и… Гвидион уже меняется. Честно. Он был не такой. Его невозможно удивить. Его практически невозможно напугать. И когда его невозможно будет рассмешить, тогда, я думаю, все. Тут уже Змейк станет гордиться его успехами… И можно будет вбивать осиновый кол.

– Типун тебе на язык, – сказала Керидвен.

– Черт, да я же вот за Гвидиона и волнуюсь! – шепотом закричал Ллевелис.

В первый день об учениках Змейка не нашлось ничего. Зато они узнали, что в школе учился Давид-ап-Гвиллим и преподавал Авиценна.

* * *

Было время, когда архивариус Хлодвиг спал, а выбрать такое время среди бела дня было несложно. Фингалл, сын Энгуса, вошел в хранилище рукописей. Припомнив все обрывочные указания, он через час отыскал сбоку от одного из шкафов низенькую каменную дверцу, украшенную искусно вырезанными каменными драконами, с глазами, может быть, даже из рубинов, или, может, просто из цветного стекла. МакКольм бодро сунулся внутрь, но свечу внутри сразу задуло. Тогда он вернулся, взял с полки фонарь архивариуса Хлодвига и все-таки двинулся вперед. Коридор некоторое время оставался коридором, потом уперся в громадную готическую дверь, которая открывалась со скрипом. Фингалл вышел на свет и огляделся. Перед ним лежала холмистая страна с далеким и холодным бледно-голубым небом. Дальние цепи гор спали в лиловой дымке, трава была поблеклой, а вереск прибит к земле, как обычно зимой. Цепкий взгляд Фингалла быстро усмотрел вдали несколько пещер в скалах. Земля внизу была какая-то выжженная. Кругом не было ни души. От выхода из пещеры вниз сбегала тропинка, но Фингалл привык ходить по горам и ему не нужны были особые усилия, чтобы спуститься с почти отвесного склона. Фингалл сбежал со склона, по инерции пробежал еще сколько-то, остановился и подтянул гольфы. Обернувшись на склон, с которого он только что спустился, он увидел в нависающей слева слоистой стене ущелья еще одну пещеру со входом, заложенным огромным камнем. Если это было то, что он думал, необходимости идти к дальним пещерам не было. Он вскарабкался ко входу сначала по осыпи, потом по удачно расположенным природным каменным ступеням, шлепая по мелкой воде стекающего сверху ручья. Камень, закрывавший вход в пещеру, действительно был гигантский, и Фингалл вежливо провел по нему рукой. Обойдя камень слева, он увидел с другой его стороны довольно большую щель, в которую он мог пройти свободно.

Затея Фингалла состояла в том, чтобы доказать всему первому курсу, что драконы существуют. Поэтому когда он сыграл на своей волынке две из известных ему четырех мелодий и из пещеры навстречу ему высунулась гигантская чешуйчатая морда, он сначала даже обрадовался. Потом, правда, ноги сами отнесли его ярдов на сто. Вслед за ним из пещеры вылез большой дракон и потянулся. Когтями он проскреб в пыли борозды, как от плуга. Надо сказать, что Фингалл МакКольм особенно не ожидал появления дракона; он надеялся на это всей душой, но появление этой морды все равно было для него неожиданностью. Тут МакКольм внезапно вспомнил, что драконы огнедышащие. Он пустился бежать еще быстрей и пробежал с полмили. Потом он обернулся и вынул кинжал. После этого он немедленно почувствовал чью-то руку у себя на локте, а вслед за тем пальцы его разжались и кинжал выпал.

– Что вы намеревались делать, Фингалл, сын Энгуса? – спросил Зигфрид. – Тыкать этим в дракона? Дракон охраняется законом и занесен в книгу.

– В какую книгу? – спросил Фингалл, не совсем потерявший самообладание.

– В книгу жалоб, – столь же спокойно отвечал Зигфрид.

К этому времени в их сторону уже направлялись, спускаясь со склона, уменьшенные расстоянием, но имевшие от этого ничуть не менее многообещающий вид доктор Мак Кехт, Тарквиний Змейк и Курои с посохом. Посох Курои, по-видимому, слегка обжигал ему руку. Доктор Мак Кехт был не в очень хорошем настроении. Змейк выглядел, как обычно. Следом за ними спешил, поскальзываясь на осыпях, Хлодвиг Нахтфогель в ночном колпаке и парчовом шлафроке.

– Будьте добры объяснить нам, зачем вам понадобился дракон, – терпеливо сказал Зигфрид. – Вы собирались определить его вид и подвид?

– Я верил в то, что драконы существуют! – сказал МакКольм.

– Это очень хорошо, – недобро сказал Зигфрид. – Но, веря в это, вы, вероятно, верили также и в то, что драконы дышат огнем? Что на зиму они впадают в спячку? Что дракон, разбуженный зимой, очень опасен? И вы собирались привести его вслед за собой в хранилище рукописей?

– Огнедышащего дракона – в хранилище рукописей? – спросил архивариус Хлодвиг слабеющим голосом.

– Ах, да, – Зигфрид обернулся и посмотрел в глаза подбирающемуся к ним дракону. Дракон попятился. Так, шаг за шагом, Зигфрид прошел с ним весь путь назад по дороге и загнал его обратно в пещеру.

Затем он подозвал Мак Кехта.

– Я думаю, этим можно будет его снова усыпить, – сказал Мак Кехт, извлекая из складок своей одежды ампулу со снотворным.

– А вы как собираетесь?.. – спросил Зигфрид.

– Думаю, из арбалета.

– У этого дракона есть только одно уязвимое место, я сейчас вам объясню, где, – Зигфрид понизил голос. – Если вы попадете между шестой и седьмой пластинами чешуи у него на шее, пониже вон той черной полоски…

Мак Кехт кивнул и наложил стрелу с ампулой на арбалет. Стрела просвистела в воздухе, доктор Зигфрид проследил за ее полетом, дракон взвизгнул.

– Так-то, матушка Шарлотта, – Зигфрид махнул рукой, чтобы все уходили, а сам направился к пещере, чтобы получше уложить там дракона и привалить камнем вход.

– Итак, Фингалл, сын Энгуса, – бесстрастно начал Змейк, поглядывая на приближающуюся со стороны дальних холмов грозовую, а может, и снеговую тучу, – вы собирались привести в школу опаснейшее существо, чтобы поразить однокурсниц?

Нужно отметить, что Мак Кехт при этом мягко отвел в сторону Курои, сына Дайре, и занимал его какой-то незначащей беседой.

– Опаснейшее в мире? – облизывая пересохшие губы, переспросил МакКольм. Даже попав в беду, он все же не прочь был убедиться, что его влекла не какая-нибудь ерунда, а объект исследования, достойный истинного мужчины.

– Нет, в мире есть существа много опаснее, – Змейк разочаровал таким образом МакКольма и продолжил: – Если бы вы, как святая Елизавета, вели его за собой на пояске, это еще было бы простительно. Но дракон, давайте называть вещи своими именами, гнался за вами в бешенстве.

– Не говоря уже о том, – встопорщился архивариус, – что у меня в хранилище среди манускриптов есть некоторые очень древние!..

– При отсутствии должных знаний, не имея определенного плана действий, из любопытства, вы готовы были спровоцировать катастрофу такого масштаба? – Змейк смотрел на МакКольма с каким-то даже будто бы интересом.

– Я думал, может быть, унести отсюда драконью чешуйку… в доказательство, – сказал Фингалл.

– Зачем же чешуйку? Может быть, отпилить коготь? А может, сразу уж голову дракона? Редкого вида? – подпрыгивая, как мяч, возмущался архивариус.

Минут через семь преподаватели закончили пробирать дрожавшего на ветру МакКольма и спросили, все ли он понял.

– Все, – кратко сказал МакКольм, и, думая о том, что ему пора идти собирать вещи, потому что в школе его после этого не оставят, задал все-таки терзавший его вопрос: – Но как вы узнали?.. Как… почему вы все вдруг собрались сюда?

– Мы все одновременно почувствовали, что это надо пресечь, – меланхолично разъяснил Нахтфогель.

– Как? Что? То, что я дразнил дракона?

– Нет, вашу игру на волынке, – сухо отвечал Змейк. – И этот порыв нас… некоторым образом объединил.

* * *

Фингалл увязал вещи в узелок и понуро готовился покинуть школу. Он даже собирался сделать это сам, не дожидаясь никаких шагов со стороны Мерлина, чтобы не утруждать великого человека. Он сидел на полу своей опустевшей комнаты, подгребал с пола последние разрозненные предметы быта и запихивал их в узел, как вдруг к нему вошел Зигфрид Вёльсунг.

Доктор Зигфрид оглядел обстановку, присел на табурет и сказал:

– Я устранял сейчас последствия ваших необдуманных действий, Фингалл, и восстанавливал порядок. В связи с этим мне хотелось бы кое-что у вас спросить.

Шотландец виновато вздохнул.

– Как вы открыли дверь в хранилище и как отвалили камень при входе в пещеру?

Вопрос застал Фингалла врасплох.

– Не знаю. А что? – тупо спросил он.

– Дверь была заперта, камень весит тонны и тонны.

– Я… не помню. Камень… Я погладил его, обошел кругом и увидел щель. Дверь я просто толкнул, и она… это… открылась.

– Нет, не просто, – задумчиво сказал Зигфрид. – Пойдемте со мною к Финтану, МакКольм.

– К профессору Финтану? – сердце у Фингалла екнуло, потому что он не понимал, что он еще натворил. – А зачем?

– Потому что я не могу без него разрешить одно свое подозрение, – прямо отвечал Зигфрид.

Они спустились с башни, – шотландец вяло волочил за собой узел с пожитками, – прошли через двор и зашли в дом Финтана через один из его семи входов. Финтан коптил рыбу. Зигфрид весьма сжато полушепотом что-то рассказал ему. Безмятежное лицо Финтана утратило свойственное ему сходство с деревянной скульптурой и приобрело выражение некоторой озабоченности и сосредоточения.

– Скажите, пожалуйста, Фингалл, – начал он, откладывая все и принимаясь прочищать трубку. – В ваших местах… откуда вы родом… какого рода камни вас окружали?

– У нас там есть гранит, кремень, сланцы, кварц… известняки, – ошалело отвечал Фингалл.

– А не было ли какой-нибудь скалы… валуна… куда вы любили приходить в детстве, например, сидеть там? – продолжал свою мысль Финтан.

– Ну, Карриг-Айльбе, – неохотно отвечал Фингалл, полностью теряя нить происходящего.

– А Карриг-Айльбе – это… что? По составу?

– Почти чистый кремень. Немного гранита и вкраплений слюды, – буркнул Фингалл, размышляя о том, что это еще за новое издевательство.

– А… у вас не было в детстве такого, чтобы вы прикладывали руки к камню – и чувствовали его возраст?

Эти околичные вопросы наконец возмутили Фингалла.

– Ну да. А разве это не у всех так?

– О-о-о, далеко не у всех, – певуче сказал Финтан, подтаскивая клюкой одно полено поближе к устью очага. – А… скажите, Фингалл… Не было ли у вас в роду кого-нибудь, кроме вас, кто также… гм… хорошо понимал все эти вещи?

– Бабка была. Она в девяносто лет-то уж из дома не выходила, сидела и беседовала с камнями очага, – сказал Фингалл.

– А скажите мне, Фингалл, – сказал профессор, показывая Зигфриду взглядом, что он задает ключевой вопрос. – Карриг-Айльбе понимала вас?

– Да, – сказал Фингалл.

Тогда доктор Зигфрид сказал:

– Все ясно. Разрешите, профессор?

– Да-да, – сказал Финтан, отворачиваясь к очагу и начиная ковыряться в золе.

– У вас есть некоторый довольно редкий дар, МакКольм, – сказал Зигфрид, поправляя очки в тонкой золотой оправе и вглядываясь шотландцу в лицо. – Но он относится не к драконам. Это врожденное умение разговаривать с камнями. Камень при входе в пещеру Шарлотты послушался вас и отодвинулся по вашей просьбе. То же и дверь. Я принял все меры предосторожности к тому, чтобы ученики не могли открыть ее, – но она из камня, и потому она… как бы это сказать… отнеслась к вам с участием. Случай личной симпатии.

МакКольм слушал все это с широко открытым ртом.

– Э-э-э… – он покрутил головой. – По-вашему получается, что человек, когда он берет в руку камень… или там… прислоняется к скале… обычно ни в зуб не понимает, о чем они думают?

– Обычно человек намного дальше от этого понимания, чем вы, – деликатно просветил его Зигфрид.

– А как же он тогда живет?.. – обалдело спросил Фингалл.

– Это подлинная загадка, требующая ответа, – задумчиво отвечал ему доктор Зигфрид.

* * *

Просмотр школьных хроник давался не быстро. История школы открывала столько всяких тайн, что Ллевелис, Морвидд и Керидвен в конце концов стали даже удивляться, почему святой Коллен держит все это на виду, а не спрячет куда-нибудь под ключ.

Морвидд, с головой уйдя в какой-то альбом, долго копалась в нем молча и наконец ахнула.

– Смотрите, здесь описано запрещенное эхо!

– Как запрещенное? – среагировал Ллевелис.

– А, вот, то-то и оно. Оно жило в депозитарии, в Левой башне. Но это было совершенно особенное эхо. Оно повторяло не слова, а мысли. То есть когда звучали голоса, оно повторяло не то, что сказано, а то, что собеседники на самом деле думают. А в тишине не молчало, а повторяло мысли людей в комнате. Это очень редкая разновидность эха. Вообще здесь в школе много разного интересного эха, вы просто не замечали. Например, то, что у башни Невенхир, под лестницей, повторяет слова с небольшим опережением, немножко как бы забегает в будущее – повторяет то, что человек собирался, но еще не успел сказать. В Винной башне эхо, когда повторяет фразу, непременно добавит словечко от себя – «такие дела» или еще что-нибудь. Эхо под крышей башни Парадоксов, если вы обратили внимание, никогда не повторяет глупостей. Но чтобы эхо повторяло мысли!..

– Так и что с ним стало?

– Его сочли опасным. На педсовете. И ему запретили говорить. Но оно и сейчас там живет. Просто молчит.

– Ух ты! – сказал наконец Ллевелис, до которого постепенно дошло. – А нельзя его как-нибудь расколдовать? Чтобы оно снова заговорило?

– Уверенности нет, – сказала Морвидд. – Вообще-то я знаю аналогичные случаи, когда эху запрещали говорить, и теоретически знаю, как снимать этот запрет, но там и эхо было попроще. Ну, было такое эхо в замке короля Фридриха Вильгельма, которого убили. Оно повторяло его предсмертные слова, все время, снова и снова. Ну, и оно так всем надоело, что пригласили одного известного ученого, чтобы он что-нибудь с этим сделал… а это был как раз мой прапрапрапрапра… прадедушка, – зарделась Морвидд, – и он там сделал кое-что. Словом, я примерно представляю себе, как это снять. А главное, надо бы описать это эхо! У меня в дневниках такого нет.

– Главное – не это, – сурово сказал Ллевелис. – Главное, что с помощью этого эха можно примирить доктора Мак Кехта и Рианнон. Ради этого стоит постараться!..

– Как это? – ошалело спросила Керидвен, отрываясь от одного из ранних портретов Мерлина, где он еще был несколько стилизован, хотя вполне узнаваем, являлся деталью орнамента и был вписан в круг.

– Обыкновенно. Они без ума друг от друга, но никак не могут поговорить по-человечески. Рианнон каждый раз задает Мак Кехту перца, а потом идет к нему извиняться, но попадает под горячую руку, когда у Мак Кехта операция или невесть что, какой-нибудь аврал, а потом Мак Кехт идет извиняться, что был с ней резок, и получает наотмашь кочергой, или еще что-нибудь. А тут представляете, – надо только заманить их в депозитарий под каким-нибудь предлогом, предоставьте это мне… и что бы Рианнон ни говорила, эхо ее выдаст. Ну, она скажет, что ненавидит Мак Кехта, а эхо повторит, что она его любит без памяти… ну, и так далее. Отпираться будет бесполезно. Мак Кехт все поймет, обрадуется… Понимаете?

– Понимаю, – сосредоточенно сказала Морвидд. – Но нужны кое-какие травы, свечи, монеты… А проход в депозитарий – он вообще где?

– Как где? – воскликнул Ллевелис. Он провел их к дальней стене и сказал с тяжелым вздохом: – Конечно, здесь! Где раньше была моя паутина!..

…Когда троица заговорщиков выбралась из библиотеки, они наткнулись во дворе на играющих в светоч знаний.

– Загадаем на то, как завтра все пройдет? – предложила Керидвен.

Они пролезли без очереди, порылись в карманах, нашли римскую монету, сунули жрицам, и Морвидд сказала: «Хотелось бы узнать мненье богов о нашем завтрашнем предприятии». Дилан-оракул, который, как положено, не слышал, в чем дело, но которому дали пинка жрицы, возгласил: «Дело задумали вы, благословенное свыше. Много оно принесет пользы для ваших умов». Ллевелис, Керидвен и Морвидд радостно переглянулись. Обычно изречения оракула не лезли ни в какие ворота. Здесь ничего не стоило получить напутствие вроде: «Больше соленых маслин нужно иметь в рационе, и простоквашей грибы не запивает мудрец» или «Нечего спрашивать вздор, словно вы Дафнис и Хлоя; девушки в ваших летах знают, куда и чего», – а тут ответ показался им вполне разумным!

* * *

И вот, рискуя головой, они тайком отправились в депозитарий, занимавший Двойную башню, которая состояла из двух – Левой и Правой. Было это задолго до рассвета, когда все в школе еще как бы спали, хотя из кабинета Мерлина доносилось какое-то поскрипывание. Морвидд прижимала к себе охапку трав, Ллевелис и Керидвен несли свечи, подсвечники, мешочек монет и зуб археоптерикса. Клаустрофобическая винтовая лесенка с полустертыми каменными ступенями вывела их наверх, в основное помещение депозитария, где хранились редко заказываемые издания. Под потолком на цепях висела скатанная в рулон пожелтевшая карта неизвестной страны, – длиной примерно в восемь ярдов. У двери располагалось несколько томов высотой в человеческий рост. Напротив стоял объемистый сундук с наклейкой: «Дворцовая документация царя Ашурбанипала. Месопотамия. Глина. Осторожно, не кантовать!» Из этого помещения наверх уходили две лестницы – в правую и левую башню. Они поднялись по левой лестнице и попали в круглую комнату с лабиринтом из книжных шкафов в середине.

– Вот место, где живет эхо, – сказала Морвидд.

Было тихо. На всякий случай Ллевелис крикнул: «Эге-гей!»

– Брось, – сказала Морвидд. – Здесь звучат все равно мысли, а не слова. Звучали, точнее. Вот сейчас попробуем его разбудить.

Она зажгла свечи, зажгла травы, разложила предметы и попросила не вмешиваться, что бы ни происходило. Затем она воззвала к различным сущностям – к кому-то по-латыни, к кому-то по-древнееврейски.

В дверном проеме возник Кервин Квирт. Он оперся о косяк и некоторое время смотрел на все это молча.

– Вы собираетесь снять запрет с эха? – спросил он затем с участием.

Ллевелис сразу инстинктивно решил на всякий случай защитить девочек, что было глупо, так как Кервин Квирт был последним человеком, который мог бы их обидеть.

– Это моя идея, – сказал Ллевелис. – Они не виноваты.

– Я не о том. Вы пытаетесь снять запрет? – повторил Кервин Квирт, тоже начиная слегка раскачиваться в такт движениям Морвидд. – Вы действительно думаете, что здешнему эху запретили говорить? Вы припоминаете хоть один случай, чтобы вам в школе что-нибудь запретили? Профессор Мерлин всегда действует только убеждением.

– А театр? – сразу спросил Ллевелис.

– Он не запрещал, он просто вывернулся от нас и улизнул, – сказала Керидвен.

– И эхо молчит не потому, что ему запретили говорить, а потому, что его логически убедили замолчать, – продолжал Кервин Квирт. – Оно не заколдовано, если мне будет позволено так выразиться, а убеждено. Так что делать пассы руками и жечь благовония, бить в бубен и плясать в данном случае неуместно. Пойдемте отсюда.

– Но так бы хотелось его хоть разок послушать! – воскликнула Морвидд. – Ведь мне же для науки!..

– Совет преподавателей в свое время счел это эхо опасным, а в совет входят… как бы это сказать… не случайные люди, – мягко заметил голос Кервина Квирта, отдавшийся во всех уголках зала, в то время как губы самого куратора были плотно сжаты.

– Что это? Что это было? – закричал голос Ллевелиса, в то время как Ллевелис молчал.

– Эхо! – сказала Керидвен одновременно с эхом. – Это и есть эхо!

– Ну и ну! – прозвучала мысль Морвидд, и наступила тишина.

– Ну вот, эхо смилостивилось над вами, Морвидд, – с улыбкой сказал Кервин Квирт. – Слова «для науки» оказали на него магическое воздействие. А теперь марш в постель.

– Интересно, – сказал Ллевелис, когда они, вздыхая, спускались за ушедшим вперед Кервином Квиртом по узкой винтовой лестнице. – Кервин Квирт так и будет появляться сам собой каждый раз, когда мы будем заблуждаться?..

* * *

Поскольку Ллевелис и девочки довольно плохо представляли себе, с какого времени Змейк работает в школе, а также – как тома хроник располагаются по хронологии, они по случайности начали просматривать хроники с двенадцатого-тринадцатого века. Это приоткрыло некоторые завесы, но Змейк, разумеется, не упоминался там вплоть до первой четверти семнадцатого.

– Я нашла запись речи Мерлина с балкона к студентам в день святой Двинвен 1132 года, – воскликнула Керидвен. – Да, хлестко он тут…

«Если вы думаете, что долг студента – напиваться и дебоширить, так я вас разочарую. Куда я ни гляну, все и повсюду все время пьяны… Напьются – а потом спят на лекции, хоть из пушек по ним пали!.. Эта вот скверная мода, что идет из Европы, – пить вино пребольшими бочками и бренчать на лютне какие-то стишки! Это у меня-то над ухом!»

Слушайте, а эпоха вагантов-то, видно, мимо нашей школы не прошла, – фыркнула Керидвен. – Тоже, наверное, кто-то пропустил по стаканчику и сочинил какую-нибудь ахинею. Но что все всё время валялись пьяными, что-то не верится. По-моему, он сгущает краски. «Нет, я, конечно, не против разврата… покуда это касается меня самого! А не зеленой молодежи!.. Не далее как две, нет, три недели назад я встретил двух… нет, одного студента, который распевал Всепьянейшую литургию, эту похабщину! И если вот этот вот гимн пороку я услышу еще хоть один раз… Если все это будет продолжаться, то я уйду. Посыплю голову пеплом и уйду. Ну, после этого школа, естественно, закроется… Это уж само собой разумеется. Кхм».

– Смотрите! – закричал тут Ллевелис. – Мерлин ужасно возмущался, когда мы захотели устроить театр, так? – он потряс томом хроник. – А здесь сказано, что в школе раньше был студенческий театр! Только им не удалось поставить ни одной пьесы!

– Мерлин их застукал?

– Да нет же! Они были официально. Их никто не преследовал. Они спокойно репетировали. Но незадолго до постановки… что-то случилось. Вы гляньте, чего тут только нет: эскизы костюмов, декораций, тексты пьес… Матерь Божья! Я преклоняюсь перед тем, кто это написал!..

– Так и что случилось?

– Не совсем понятно. Вот, они оставили записку… Полные тексты пьес, готовые, замечания по постановке!.. С ума сойти можно… Записку… «К сожалению, наши смутные времена не позволяют нам осуществить этот замысел. Двое из участников вынуждены вернуться домой, и шаткая политическая обстановка делает невозможным сам спектакль. Мы оставляем задуманное до лучших времен. Линвел, сын Шэфре, Майрвен, дочь Лливелина, Эйлир, сын Эдерна, и так далее, подписи, 1653 год».