Текст книги "Преемник"

Автор книги: Анна Архипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– А я хотела тебя кофе угостить, а ты угостился сам. – Накидывая полотенце на голое тело, еле прикрывая грудь, чуть хрипло уже почти сонно, за спиной появилась Жанна.

– Угу. – Не обернулся.

Обошла со спины, протянув за собой запах сладкого из ванной комнаты. Она размазывала крем на руках и лице. Медленно, с привкусом наслаждения встречая пасмурное утро, налила в чашку кофе и поставила ее недалеко от себя. Встав на цыпочки, уселась на пустой подоконник, и облокотилась спиной на холодное запотевшее стекло. На плите по привычке уже кипела вода в кастрюле.

– Одеться не хочешь?

Табурет подо мной качнулся.

– Ножка расшаталась. – Вспомнил, что давно хотел прикрутить.

– Мог сделать уже.

– Не хочется.

– Вот и я одеваться не-хо-чу. – Резко ответила она.

Повернулся к ней. Она медленно, по-кошачьи подняла худую ногу на подоконник и поджала под себя, села сверху.

– Выпадешь.

Окна в доме были, как и стены, уверенности в том, что они не вылетят вместе с рамами не было. Двухэтажное здание, в котором мы жили больше походил на ветхое жилье неперселенцев. Деревянные хрупкие рамы на окнах продувались ветрами со всех сторон, тонкий, потертый ламинат уже вздыбился на полу от влаги, которая стекала по трубам и с потолка весной. Весь дом, как будто стонал и просил беззвучно, глазами застрелить его в голову, как дикий подбитый звереныш. Тонкие вафельные стены от удара проваливались в соседнюю комнату. Один скандал и моя злость порывом руки могла оказаться через стену. Ржавая сантехника, запах мышей с чердака. Все эти условия, как будто толкали к выживанию, проверяли на прочность.

В доме было два подъезда по четыре квартиры. Мы жили с северной и самой продуваемой стороны. Окна выходили в сторону порта. Но, несмотря на все неудобства и неприязнь мы любили эту квартиру, хотя не уверен, что это было взаимно. Такие квартиры, как будто оставляют после себя паларойдные фотографии в сердце. Память о двух тридцатиметровых комнатах, о самой уютной, хоть и самой маленькой кухне, о скрипе пола в прихожей, о запотевших стеклах, о потрепанных временем занавесках и о разговорах за ужином под звуки радиоприемника.

– Поймаешь. – Не отвела от меня черных слегка припудренных цветочной пыльцой глаз. Провела тонкими пальцами по свисающей ноге, распределяя крем вдоль голени.

Она, как булгаковская Марго была невидима и свободна. Еще пару движений и она бы точно полетела из окна, но не для полета над Москвой, а чтобы попасть в травм пункт Утуру. Соседи снизу вряд ли бы это перенесли спокойно. Придумали бы легенду, что во время очередной ссоры за закрытыми дверями в квартире номер 7 случился приступ семейного насилия, в результате чего супруга научилась летать. Соседки снизу получили бы особое наслаждение от происходящего. Никто не мог переносить Жанну хладнокровно, со спокойными сдержанными эмоциями на лицах. Если бы была возможность и люди знающие ее могли опустить все рамки приличия, то по ее приходу в комнаты все вставали и уходили. Навсегда. Я обожал ее за способность создать атмосферу войны вокруг.

Дома она была другой. Для меня ее взбалмошный характер был всего лишь постоянным поиском, и в этом своем поиске она была прекрасной. Даже сейчас закинув ногу на подоконник, чтобы я мог видеть ее обнаженную, не делало ее поведение вульгарным и вызывающим. Хотелось силой взять ее на этом подоконнике, но после глотка отвратительного кофе желание прошло.

– Нам надо поговорить. – Поджала губы и посмотрела в сторону.

«Что-то тревожит» – подумал я.

– Ты хочешь говорить утром? Сегодня?– ответил.

– Прямо сейчас хочу. – Опустила обе ноги с подоконника и встала ровно по стойке, скрестив руки на груди.

– Сегодня 14 сентября.

– Мне плевать какой сегодня день. Я устала.

Молчал. Ждал, когда продолжит. Вливал в глотку омерзительный кофе. Она закрыла в кухню дверь, включила радиоприемник, заиграло что-то из «Человека амфибии», Петров кажется, написал. Она продолжила.

– Мне 38 лет. Я красивая женщина. Я не хочу жить на этом сраном острове. Мне здесь холодно.

– Ударь по раме, окно открыто.

Она обернулась, стукнула по раме кулаком.

– Мне вот здесь холодно.

Положила ладонь на солнечное сплетение.

– Ничем не могу помочь. У тебя начинается истерика.

– Я уже три года здесь и ничего не происходит. Никакой динамики. Никакого развития. Может все это специально придумано, чтобы отвлечь наше внимание?

– Может.

– Я хочу не в тишине жить, а чтобы утром птицы за окном пели, солнце в глаза светило, чтобы зайчики по потолку бегали, дети кричали под окнами.

– Соседских мало?

Казалось, близнецов никто не собирался вести в сад. Они уже начинали кричать в голос, и плевать им было, что часы показывали семь утра. Жанна схватила со столешницы половник и ударила со всего размаху по батареи.

– Я своих детей хочу!

– Смотри, притихли.

Близнецы, и правда, затихли, но ненадолго. Минуты на три хватило.

– Ты вообще мечтаешь хоть о чем-нибудь? – Уже хлюпала носом она.

– Конечно. Я же человек. Каждый человек о чем-то мечтает.

Я врал. Я давно уже ни о чем не мечтал и ничего не хотел. Внутри меня закипала вода, как та, что стояла в кастрюлях на плите.

– Я чувствовать хочу сердцем.

– Жан! – Я встал с табурета и собирался идти в ванную, пока она не остыла. Из меня по каплям на ладошках выходил пар, который сдерживал в кулаках. – Послушай. Тебе просто надо выдохнуть, у тебя были не простые выходные. Начинается новая неделя. Скоро вообще весна. Надо смотреть вперед, позитивнее.

«Кому бы говорить» – подумал, но смолчал. У нее случались всплески, к ним я давно уже привык. Ей надо было просто прийти в себя.

– Ты меня не хочешь? – Она сбросила с тела полотенце и подошла ко мне вплотную. Я глубоко вдохнул, продолжая держать влагу в руках. Дотянулась губами до шеи и слегка коснулась горячим воздухом.

– Щекотно. – Отстранился от нее.

– Да что, блин, с тобой не так! – крикнула она разъяренная, – Я тут голая перед тобой стою, ноги раздвигаю, а тебе щекотно?

Отвернулся, открыл дверь в кухню.

– Замолчи. – Бросил вслед и вышел.

Я заведомо знал, чем это все может закончится. Она долго будет тереться об меня своим идеальным телом. Я смогу возбудиться до состояния «больше не могу терпеть» и она устроит скандал. Придется взять ее силой, склонив у подоконника закрыв рот рукой, чтобы молчала. Она будет кусать пальцы, вырываться, а потом сдастся. Я опоздаю на работу. Пару дней будет ходить спокойная после, а я злиться, что не совладал с собой.

Именно поэтому я пошел в ванную, закрылся на замок, чтобы не ворвалась, и вытерев с пола всю воду, которую она после себя оставила, смог умыться.

– Да что мне сделать, чтобы ты меня хотел?! – кричала она в дверь.

– Спать иди. Устала.

– Тварь ты, Андрей!

– Перепутала.

– Да пошел ты в жопу! Просто я сейчас уйти не могу, полгода! Полгода и я свалю с этого сраного острова.

Дверь в ее комнату захлопнулась со страшной силой, это означало, что резко наступил штиль. Я тут же вышел из ванной, накинул наспех одежду и выбежал из квартиры, чтобы не провоцировать цунами. Она хлюпала носом. Ненавижу, когда женщины плачут. Всем сердцем. Ведь это их оружие, которое помогает обезвредить противников и заставляет его поднять белый флаг. Когда женщины плачут – это уродливо. Красные глаза, растертый нос, волосы прилипают к щекам. А если причиной этих слез я, то тогда вынужденно бросаю оружие на землю и просто выхожу их этой игры в войну проигравшим.

Только спустившись на первый этаж, смог выдохнуть. Женщину надо оставлять с ее слезами одну. Им всегда нужно время, чтобы обесточиться. И так каждый раз я сбегал, как дезертир из нашей квартиры, чтобы не оставаться с этим монстром один на один. Подобные сцены она устраивала не часто, только когда силы заканчивались, и надо было на ком-то отработать новый словесный удар. Но каждый раз подобные спектакли игрались неожиданно. Я даже билеты не успевал на них купить, как меня сажали в первый ряд партера и заставляли принимать участие в этом иммерсивном действии. Это вам не Богомолов. Здесь все происходило быстро.

Как не закрытый гештальт были для меня слезы моей, как казалось тогда, первой любви Насти. Она плакала, а я не знал, что делать. Я и сейчас спустя годы понятия не имею, какую помощь оказывать, когда женщина рыдает. Рыдает, как будто оплакивает самого дорогого человека на свете, а она просто рассталась с парнем-подонком или потеряла солнечные очки. Спустя годы я понял, что чувствовала она тогда – отчаяние и пустоту, которую не заполнить и не излить слезами.

В последнее время я все чаще стал думать о том – существует ли возможность прожить всю жизнь с отвращением к происходящему? Трансформируется отвращение в пустоту, ну чтобы совсем без чувств жить? Это ли не смерть? Каждый человек сам решает, когда заканчивается его жизнь. Моя закончилась пять лет назад, когда я приехал на этот остров.

Барабанило со всех сторон. Оборонятся было бессмысленно. Как будто под конвоем дождя я шел в сторону «Скалы». Волнорезы разрывали волны на части, а ветер, словно играясь старался сделать их сильнее и выше. Не с первого раза, но если разбежаться получалось.

Все эти пять лет на острове я мечтал хоть с кем-то поговорить по душам. Ну, вот так по простому. Рассказать, о чем я думаю, когда смотрю на белое пасмурное небо или что мне хочется оставить в прошлом навсегда. Я хотел делиться тем, что «накипело». Но то что кипело внутри невозможно было выливать извне. Я такой возможности не имел.

Наверное, от невозможности говорить и случается эта тотальная пустота. Но, что я знал о других? Может быть, у тех бородатых мужиков, которые идут на завод внутри, между сердцем и разумом такая бездна, в которую бросаешь монетку и не слышишь, когда она ударяется о дно. Дна нет. И может быть, им не помогает разговор по душам и алкоголь давно не заменяет внутренний антисептик. Женщинам легче, они могут устраивать истерики и спектакли на публику. Думаю, что из этого эмоционального голода им проще выбираться, они внутри сильнее. Мужчине быть импульсивным – стыдно. Так говорили родители, друзья, общество, в конце концов так решило. Лучше быть пустым, чем живым.

Отец стремился воспитать во мне «нормального мужика». Как все. Как у дядь Васи с Красногвардейской, пацаны – и в спецназе служили и бизнес открыли. А то что одного потом в 90-ых посадили за организацию ОПГ, а второго в бане с тёлками расстреляли это папа не учел. Но надо отдать ему должное сильнее всего он хотел, чтобы я был просто счастливым человеком. А добьюсь успеха или не добьюсь его мало это волновало. «Не в деньгах счастье» – говорил он, пока мама не слышит. Успешным я так и не стал, собственно, как и счастливым тоже. Может быть, в мире существовал третий вариант оставаться в гармонии с собой, но этот третий вариант оказался не таким популярным.

По пути к «Скале», перед серпантином стоял синтоистский храм. На обочине дороги небольшой восточный домик – немногое, что осталось от пленных японцев. По большим праздникам здесь собирались все оставшиеся на острове японские ветераны и их дети. Собирались они всегда общиной, проводили факельные шествия и костюмированные парады. В финале вечера всегда был салют. На национальные японские праздники деньги выделял лично Кирилл Семенович Мацумуро – глава правительства Вэнсокго архипелага. Посыл его был следующий – только когда мы сможем убедить богов острова, что мы с ними заодно, вот тогда и сможем жить спокойно. Казалось ему, что бог воды все видит, бог земли все чувствует, бог воздуха все слышит и если они довольны, то жить можно спокойно, и ни одна катастрофа не страшна архипелагу.

Храм Мацумуро восстанавливал лично. Тем самым ему казалось, что духи помогут защитить завод по производству страшнейших орудий по защите страны. И вот тут получается – либо молиться, либо воевать. Мирно жить – это не про людей.

Отметился у Джуны Ювашевны и пошел в сторону вагонеток. Очередь была не большой. Войдя в скалу можно было спрятаться от дождя. Вокруг курили.

– Духи! – Похлопал по плечу Трынов.

Я резко обернулся, хотя его приближение не стало для меня неожиданным, я слышал.

– Чего? – не разобрал и поэтому переспросил.

– Духи хотят, чтобы мы закончили этот самолет. Осталось ерунда, а дождь по ходу на неделю затянется. Отложат испытания. Не станут.

– Но если хотят духи, то может…

– Если хочет Мацумуро. Что с тобой? – почувствовал он мой невроз.

– Слабость. Заболеваю, наверное.

– Острый грипп по островам ходит, Варя говорит. Какой-то рыбак из Вэна привез. Сколько можно нас травить? Они там опыты проводят свои, а мы дохнем как тараканы?! – негодовал, но без злости Трынов.

– Опыты? – Засмеялся я.

– А что ты не знаешь? Варя говорит по телевизору говорят, что американцы нас отравить хотят. И вообще на Вэне штаб секретной службы, думаешь, почему все болезни идут от них? Потому что опыты над людьми проводят. Уколы вкалывают, чипы в голову вставляют.

«Вот это фантазия» – подумал я, но промолчал.

– Не знал. Это по телевизору показывали?

– В «Фактуре» писали, что «Состав 17» – это самые дикие люди, которые безжалостны ко всему живому.

– Так и писали?

– Да, Варька сказала так.

Трынов был единственным с кем мне удалось подружиться на острове. Нас связала «Скала», авиационное топливо и мое горе. Он не умел поддерживать словами, но всегда помогал действиями. Это было ценное качество в людях, которое я уважал. Но, скорее всего, если бы мы встретились на материке, то дружба наша не сложилась. Мы были разные. Разные взгляды на жизнь, на общество, на семью и работу. Разный образ жизни и уровень мышления. Он, как местный житель островов остался в том советском прошлом, которое смастерило его из того что было. Иногда я чувствовал, что море внутри него пенится и его корабль желает вырваться наружу, но волны извне уже давно обрели такую мощь, что топили его корабли еще на берегу. Все-таки идиотом был тот, кто пытался уровнять людей. От осинки не родятся апельсинки. И если поэт не умеет закручивать болты – это не значит, что он руконепригодный, а это значит, что просто он этого не умеет и возможно даже не научится. Ровно, как и сантехник, который попытается написать поэму дактилем или амфибрахием. Безусловно, есть люди «комбо», которые и гайку закрутить и стихословие создать, но гений приходит в человека не с годами, а с рождением. И редко.

Мы сели по вагонеткам и состав тронулся. По темному, сырому тоннелю сначала медленно вниз, а потом резко вверх, как по серпантину. С непривычки, новеньких не редко укачивало. По бокам с правой стороны висели, как гирлянды лампы на веревке, чтобы освещать путь. По левую руку был обрыв огороженный железными ставнями. За мои годы работы не было, но «старички» поговаривали, что раньше, когда не было ставень, вагонетки переворачивались и люди разбивались улетая в пропасть. Их тела никто не доставал.

Вагонетка прибывала в центр четвертого корпуса и ехала обратно. Пять комплексов занимали почти две тысячи гектар под землей и для того, чтобы ускорить передвижение, в «складском» надо было взять мопед и доехать до нужного цеха.

В «токарском» всегда было жарко, поэтому через пару лет им разрешили прорубить в скале окно. Но она не всегда спасала от душного сжатого воздуха и запаха жженного металла. Дальше проезжая линию окончательной сборки и объезжая пластиковый забор обнесенный вокруг лабораторий экспериментального комплекса попадаешь в тоннель, который разделял лаборантов и ТЗК. Не доезжая пятого комплекса – попадаешь в длинный широкий темный коридор, который освещался только, когда самолет проезжал в заправочный комплекс. Ровно посередине этого коридора по правую руку был заезд, там мы в Трыновым оставляли мопеды, шли в раздевалку, надевали защитную экипировку с эмблемой флага страны и дальше ногами передвигались до своего цеха.

Первые пару месяцев работы в «Скале» дорога от центра до ТЗК казалась бесконечной. Какое-то время даже отказывался от обедов, потому что путь до столовой занимал двадцать минут, находилась она за инженерским комплексом. Дорога утомляла больше, чем работа. Но скоро привык и стал вникать во все запрещающие и разрешающие знаки встречающиеся на пути. Логистика была выстроена таким образом, что соблюдая все ограничения со скоростью 30 километров в час ты доезжал от одного конца завода в другого за двадцать минут. Дорога в пути в час обеденного перерыва не входила. Это я узнал позже.

И когда я понял всю схему работы «Скалы», в голове сложился пазл всей системности и всех действий каждого сотрудника завода. До меня дошло каким образом рассчитано время, чтобы каждые два года на свет появлялся новый ТУ -180. Конструктором завода был некий Клим Белоусов. Молодой инженер-разработчик и архитектор. В конце 80-ых годов попал в поле зрение советских спецслужб. Белоусов был слишком свободным, чтобы жить в Советском Союзе. Он собрал штат конструкторов и вместе с ними продумал работу будущего завода таким образом, что при сдачи не должно было остаться ни одной лишней детали, которую нужно будет утилизировать. Они продумали логистику передвижения таким образом, чтобы каждый корпус был автономен от других и пребывая в который ты не ехал в соседний, чтобы завершить работу. Нет – все четко. Здесь придумали, здесь собрали, здесь сдали. После того, как шахта была готова, Клим и его команда поставили срок постройки завода – 4 года. Они рассчитали все с учетом запаса времени на всё: вплоть до природных форс-мажоров, смены правительства и даже на случай войны. Но, как это и бывает, Белоусова слушать никто не стал и сроки сдачи объекта сократили до минимума – 2 года, отстранив от работы вольного конструктора. Клим не расстроился и в 2000 году покинул страну. Поселился в США, где развернул работу инженерно-конструкторского бюро и решительно отказался от страны – взяв американское гражданство.

Завод построили в 2002 году. Соблюдены были все схемы и чертежи продуманные конструкторами, но, в силу нехватки времени некоторые блоки строились в ночь до сдачи объекта. Поэтому, иногда можно было столкнуться с недочетами в виде проваленного конструктива, который от греха подальше залатали какой-нибудь дешевой обшивкой. Или, например, в заправочном комплексе отсутствовала часть под ремонтные работы в случае аварии. Просто не было пяти квадратных метров. На вопрос – а где площадь? Подрядчики ответили – не было прописано в договоре. Но, отменив ремонтную площадь строители оборудовали курилку. Неудобно ведь выезжать из «Скалы» обратным путем.

В общем, иногда мне казалась, хорошо, что Клим Белоусов никогда не сможет побывать на объекте, в который он вложил столько сил.

Если подняться по железной лестнице на уровень второго этажа и ввести пароль, то можно выйти на площадку закрытую козырьком с видом на Охотское море. Этот запасной выход спасал еще от постоянно жары в комплексе летом. Минус – спину постоянно продувал сквозняк. Плюс – в помещении не было запаха дыма. Я не курил. Не сложилось. Но еще все знали, что больше всего на свете табачный дым не переносит Левон Кириллович.

Директором «Скалы» был сын главы правительства Вэнского архипелага – Левон Кириллович Мацумуро. Так как территория была автономной, то и острова отдавать в Сахалинские владения никто не желал. С 1991 по 2000 года на архипелаге господствовала корейская мафия, которая опытным путем истребляла японских чиновников, чтобы завладеть территорией полностью. Но в нулевых, когда менялись властные структуры в центральной России, в тот же момент сменился и исполняющий обязанности главы архипелага. Спустя три месяца вся корейская мафия была изгнана с островов, лишь в тайной полиции оставался корейский военный сотрудник Чи Ше, который вот уже 12 лет работал на Россию. Полноценным повелителем островов Мацумуро стал 9 сентября 2000 года. Этот день принято считать Днем Островов.

Мацумуро – был потомком первых поселенцев. Мама Кирилла Семенович была русской, из аристократов. Ее привезли в 50-ые годы из Ленинграда, а отец из пленных японцев пожелавших остаться на островах, а не возвращаться на родину. Как говорит сам Кирилл Семенович, отец его был великим полководцем. Исторических подтверждений этого факта нет. До 16 лет Кирилл Семенович прожил на острове, и сменив имя в паспорте на Кэтсу Мацумуро уехал в Токио к дальним родственника отца. В Токийском университете получил юридическое образование на факультете права и управления, после вернулся на Утуру. В конце 70– ых прошел обучение в Ленинградском государственном университете им. Жданова и с того момента верил в безусловность своего успеха.

Карьеру строил стремительно. В 1988 году Кирилл Семенович становится первым советником главы Сахалинской области, в 1994 году попадает в Федеральный резерв кадров. В 2000 году занимает пост руководителя архипелага. С того времени народных выборов на острове не было. Не было и конкурентных игроков с кем можно было побороться за регион. Так считал он. Получалось скорее по-другому – конкуренция была, но внутри региона, жители острова про этих людей узнавать не успевали.

На архипелаге была специально создана и специально заверена президентским аппаратом своя собственная конституция. В нее вносились поправки каждые четыре года, потом срок правления увеличился, и поправки стали появляться реже. В этой конституции было прописано, что на должность главы Вэнского архипелага может вступить тот, кого лично назначит президент страны. В случае форс-мажора, несвоевременной кончины действующего главы правления – на пост вступает заместитель главы правительства. Устраивать бунты и перевороты люди острова давно не желали. Они помнили те времена, когда были в рабстве у островов, потом когда их зажимала корейская мафия. Денег не было, купить ничего не могли, запасов продовольствия на островах было катастрофически мало. Спасало рыболовство. И только когда пришел Мацумуро и дал им спокойную жизнь со средним достатком, люди выдохнули. Они почувствовали, что под ногами появилась земля и не нужно теперь ловить рыбу, чтобы выживать. Смирение – второе имя всех жителей островов. Этими людьми можно было управлять не подключая тайных полиций, средств массовой информации или духовенство. Девиз островитян был простой – «Хочешь жить хорошо – научись принимать все с благодарностью».

В демократичной стране, где-то среди двух морей существовала монархия. Не скажу, что меня это удивляло, но было в этой системе, что-то утопическое. Вполне себе здоровое общество без прививок либерализма.

Помимо того, что Кириллу Семеновичу принадлежали острова, как назначенному руководителю. Он беспокоясь о будущем, скупал акции больших предприятий на островах. Жизнь вне островов он не представлял. Ему принадлежали крупные торговые точки на Куру и Вэне, грузовые поставки с Большой Земли тоже были под его контролем. Но самой большой удачей он считал «Скалу», которая на 48% принадлежала ему, а точнее его сыну.

И все это он делал не для того, чтобы обеспечить себе безбедную старость на юге Японии, а для того, чтобы стать президентом России. Каждый раз делая шаг по карьерной лестнице вверх он думал, что вот здесь и можно остановиться, но каждый раз находил все новые и новые пути. Осталась одна ступень, и она вела в 2024 год. Он грезил инаугурацией и масштабными поправками в конституции. Целью своего правления Мацумуро ставил – навести порядок в стране. Единственное, что лично ему мешало быть первым лицом государства – его фамилия и происхождение. Но также он знал, что в любой документ нашей страны можно легко внести поправки.

У Кирилла Семеновича был не менее амбициозный сын Левон. Левон Кириллович девятнадцать лет руководил «Скалой». И не сказать, что он был безмерно рад этой должности, но и вне этой должности себя уже не представлял.

Кабинет директора находился на втором этаже центрального корпуса. Если войти в комнату попадаешь в секретариат, которым заправляла 22 летняя невестка главного бухгалтера Лилечка. А за крепкой деревянной дверью располагался сам Левон. Огромное, панорамное окно с видом на Японское море открывалось как раз напротив его рабочего стола. Зеленые ковры с толстым ворсом расстелены по полу, как островки.

Рядом с кабинетом Мацумуро по правую руку был офис главного бухгалтера Ляли Викторовны. Старая еврейская женщина с хитрыми ржавыми глазками-пуговками, с землистого цвета кожи рук и с вызывающе громким смехом. На работе она появлялась не часта. Она давно уже вышла на пенсию и все свободное время проводила во Владивостоке прилетая на острова только для дел особой важности. Ее Кирилл Семенович привез из Владивостока заведовать финансовыми делами. По левую руку от кабинета директора находился центр управления полетами.

Выходя из трех комнат, в самом центре возвышалась площадка протяженностью в три метра. Она ограждалась металлическим низким забором, который позволял видеть человека выступающего с этой трибуны. У края стоял микрофон для мотивирующих речей на общих собраниях, для публичной порки и для вызова сотрудников в кабинет.

Если смотреть с первого этажа на возвышенность, которая предназначалась для выступлений Левона Кирилловича, то вид с нее был примерно, как на выступлении Гитлера на X съезде НСДАП в Нюрнберге. Устрашающе. Речь Мацумуро была не самым захватывающим и приятным зрелищем. Помимо того, что директор не владел ораторскими способностями и словарный запас был его не велик, он еще и обладал рядом дефектов речи. Левон Кириллович имел очень быстрый разговорный темп, что не всегда позволяло уследить за ходом его мысли. Иногда, когда речь набирала скорость разгона, как на магистрали, то в щелки между двумя передними зубами попадал воздух и получался свист. Но свистел он только когда нервничал. А так как в кармане у Левона Кирилловича всегда было успокоительное, то с нервами ему удавалось справляться.

Все 730 дней минус выходные, пока самолет находился на сборке мы с Трыновым знали, чем себя занять. Чистить канистры, сварить бак, пробить засоры в шлангах, проконтролировать давление в цистернах с авиакеросином Т– 8B. Но конечно день, когда мы заправляли ТУ-180, был для нас особенным днем. Каждый запуск мы делили, кто-то брал на себя работу заправщика, а кто-то контролировал заправку из кабины. Интереснее конечно было находится внутри самолета, но если ты брал на себя обязанность заправлять, то плюс к твоей зарплате капало финансовое вознаграждение. Считалось, что это опасная работа. После запуска ТУ-180 почти полгода находился на базе. Военные продолжали его совершенствовать, поэтому эти полгода мы работали с утра до ночи в напряженном графике.

Последний месяц мы готовились к запуску нового бомбардировщика. В 2013 году, когда на Донбассе начались военные действия «Скалу» обязали выпускать по два самолета в два года. То есть параллельно шла подготовка двух «Орланов». В 2015 были выпущены два ТУ-180, следующая партия вышла в 2017 и на этой неделе мы запускали первый ТУ-180 2019 года. Из-за того, что объем работы увеличился, а рабочей силы не прибавилось производители просто не успевали к срокам произвести два самолета. Запуск второго бомбардировщика отложили на несколько месяцев.

За каждый выпущенный самолет все сотрудники завода получали премию в размере двух заработных плат, поэтому запуска каждого бомбардировщика все ждали с особым трепетом.

– В пятницу мимо почты шел. – Замялся Трынов, прокатывая очередную канистру к стене. – С Жанной все хорошо?

– Живее всех живых. – Не хотел о ней вслух. Утреннего представления вполне хватило.

– Не, у вас с ней хорошо?

– Да все нормально. Простудилась. Меня по ходу заразила.

Шмыгнул носом, чтобы быть честным.

– Я просто.

– Что-то случилось?

«Его что-то тревожит» – подумал я.

– Да, ладно. Нормально все.

«Она была не одна» – подумал я.

На столбе зазвонил дежурный телефон. Обычно он звонил при авариях, а аварии на производстве случались крайне редко или для личной встречи с руководителем. В этот раз так и было, звонила Лилечка.

– Илья, тебя Левон Кириллович вызывает.

– Иду.

Понятия не имел, что хотел от меня директор завода, но просто так он не желал видеть людей. Он вообще к людям относился с осторожностью. Так получилось, что у нас с ним сложились «свои» отношения и ненависти к себе я не чувствовал, хотя скорее всего она была. Я сел на мопед и через двадцать минут оказался в центральном, четвертом. Поднялся на второй этаж, прошел к Лилечке, тут же постучал в тяжелую деревянную дверь.

– Злой? – спросил я шепотом секретаршу.

– Не знаю. – Дернула она плечами.

– Хотя, что я, это его привычное состояние.

– Тссс. Тут везде, – показала она по сторонам на камеры и прослушки. – Левон Кириллович, к вам Томчук, как и просили. – Сказала она по громкой телефонной связи.

– Пусть проходит! – рявкнул директор.

Я снял обувь у входа в кабинет и в носках прошел по ворсистым коврам к столу за которым сидел начальник. В комнате было тихо, только шелест бумаги, которую медленно, как будто специально действуя на нервы, рвал Левон. Этот звук рвал барабанные перепонки изнутри на части.

– Вызывали?

– Вызывал.

Жестом показал, чтобы сел. Сел. Он медленно, нехотя поднял и без того узкие, еще и заплывшие от бессонницы глаза.

– Ты мне скажи, Томчук, вот какую вещь. Мы же с тобой ровесники, да?

– Ну, типа того, плюс-минус.

– Вот я девятнадцать лет пытаюсь делать, что-то для этой страны, для этого народа. Хотя вы и не мой народ.

Он встал и пошел в сторону окна. А за ним чайки из стороны в сторону летали не по доброй воле, а по воле ветра. Японское, разливалось до волнорезов.

– А что ты сделал для этой страны?

Задумался.

– Ну, я помогаю вашему заводу беспрерывно функционировать. Например.

Он встал у окна, я обернулся.

– Знаешь, сколько никчемных людей работает в «Скале»?

– В процентном соотношении или вас интересует точное количество?

– Хм. – Ответ его явно удовлетворил. – Я о том, что ты умный мужик, а до сих пор моешь канистры.

– Это не главная моя задача на этом заводе. Я еще контролирую давление в датчиках, заливаю топливо в самолеты. Работы много, я не жалуюсь.

Соврал. Работы было не много. Я ее ненавидел.

– Нравится?

– Ну, это же работа.

– Правильно, Томчук! Главное исполнять свой долг и тогда может жизнь во всей стране наладится. А то видишь, что на материке происходит, все жалуются, только и жалуются, а если бы работали, а не бездельничали, то времени на это безобразие не было. Все рвутся в правители, а в головах пусто у них, Томчук.

Он резко обернулся.

– Закрой глаза! – Дал команду.

«Опасность» – подумал я, но команду исполнил.