Текст книги "Побудь здесь еще немного"

Автор книги: Анна Андронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В туалете (куда Милочка в полном смущении попросилась) висел огромный плакат с голой грудастой красоткой в недвусмысленной позе. Милочка не могла здесь находиться, у нее горели щеки.

Макс появлялся в больнице почти каждый день. Она ничего не могла с ним поделать, но никому не рассказывала о нем. Просто совершенно раскисала в его присутствии. Как только на стоянке перед приемным покоем появлялась его огромная черная «Ауди», у Милочки слабели ноги. Стоило ей только выглянуть в окно и увидеть эту злополучную машину, все. Появлялся беспричинный смех, болтливость. Сердце колотилось с бешеной скоростью. Хотелось подойти к зеркалу и что-нибудь подправить в прическе или расстегнуть пуговку на блузке…

Потому что он был очень мужчина. Самый мужской мужчина в Милочкиной жизни. Похожий на цыгана. Кудрявый, темноволосый, кареглазый. Не стриженный, всегда небритый, на голову выше Милочки, с сигаретой в зубах, с татуировкой на запястье. Хам. «Не тот человек». У него было давно забытое высшее образование в техническом институте, а на момент знакомства с Милочкой – какое-то заочное финансовое. Почему-то это Милочку очень грело. Вроде он не крючник, а все-таки человек «ее круга». Когда Милочка встречалась с ним, ей хотелось, чтобы он поскорее ушел, не смотрел на нее, ничего не говорил. Хотелось попасть домой, успокоиться, отдышаться, унять дрожь в коленях. К Диме, в привычный спокойный мир, где все рассчитано, и отмеряно, и давно известно…

Дни, когда черная машина не стояла у больницы, были теперь худшими в Милочкиной жизни.

Макс не приставал к ней, не пытался поцеловать, обнять, вообще не трогал. Смотрел, наклонив голову, и зрачки у него были вертикальными, как у кота. Так странно, но Милочка почти не помнила Димины глаза. Глаза как глаза. Серые, обрамленные светлыми ресницами. Дима никогда не смотрел на Милочку просто так. Он всегда что-то говорил: «Надо лечь пораньше. Всегда ставь машину на „ручник“ на стоянке. Спокойной ночи, дорогая». Макс же, наоборот, молчал и слушал, а Милочка рассказывала. Что в этом месяце у нее целых два дежурства, а больная у окошка в женской палате совершенно не снижает давление. Как чуть не пропустила у больной тромбоз, не позвонила вовремя хирургам, и заведующая теперь смотрит на нее косо. Как трудно набрать нужное количество анализов для приличной статистики. А Макс в перерыве между смешками, хохотом и закуриванием сигарет вдруг серьезно спрашивал: «А что такое тромбоз? Ну, расскажи, что там у тебя еще происходит?» «Тебе что же, интересно?» «He-а, мне нравится, как у тебя голос звучит!» Опять смех, Милочка вся красная. Что же с ним было поделать?

Милочка забросила диссертацию, она сама не знала почему. Ей разонравились сухие плоские цифры, хотелось живого, настоящего. Погладить кота, погулять по улицам. Она садилась в свою Ласточку и после работы каталась по шоссе за городом. И никогда не подозревала раньше, что будет так гонять. Экстремально. И проезжать на желтый свет. Дима бы ее не одобрил, он всегда соблюдал ту скорость, которая была указана на знаке, тормозил задолго до светофора, экономил бензин. Милочка больше не хотела экономить. Ни бензин, ни чувства. Ей хотелось, чтобы Макс к ней пристал. Чтобы он ее обнял, прижал лицом к пропахшему табаком свитеру. Она купила в ларьке диск с гонками и установила на свой компьютер. Затягивает.

Милочка надела юбку с разрезом, тонкую кофточку, туфли на каблуках, распустила волосы. «У нас у доктора одного день рождения». Дима одобрил: «Тебе идет. Не замерзнешь в колготках?» На работе Милочка тоже сказала, что собирается на день рождения. А Макс не приехал. Машины не было в десять, не было в двенадцать. Милочка сидела за столом в ординаторской, и все смотрела в окно, и никуда не шла. В полпервого она заколола волосы заколкой и поплелась в палаты. Очень хотелось плакать.

А тут еще дед этот новенький. Смотрит и смотрит на нее который день, другие больные уже смеяться стали. Большой инфаркт. «У вас, Людмила Валерьевна, бабушку как зовут? Нет, не Савельеву, а другую?» Оказалось, что он знал ее бабушку, мамину маму, Марью Иванну. Странный такой старик. Как там его имя-отчество? Ага, Шапиро Александр Михайлович. Полный, грузный, белоснежно-седой, тяжелые руки в веснушках дрожат на простыне (выше рук Милочка глаз не поднимает), дышит тяжело. «Давайте послушаю?» «А не могли бы вы, Людмила Валерьевна, мне подушку еще одну выгадать у кастелянши, а то сестер я прошу, прошу…»

Милочка удивилась, но пошла и подушку принесла. Помогла старику устроиться поудобнее. В легких хрипы, Милочка машинально добавляет в лист назначений мочегонные. Давление нормальное. «Ваша бабушка ведь в водном институте преподавала? Вот и я тоже. Меня и сейчас многие бывшие студенты помнят. Мы много лет очень близко дружили…» «Она умерла давно, я была еще маленькая…» (Вдруг это его расстроит?) «Я знаю. Машенька была замечательный человек, замечательный. Вы так на нее похожи, особенно сегодня, вы так причесались…» Ну вот, так и знала! У него дрожал голос. Тут Милочка подняла голову и неожиданно встретилась с Шапиро глазами. Боже! Кажется, он плакал! У него были голубые выцветшие глаза, в уголках которых действительно сверкали слезы. Скорбные, мудрые глаза. Машенька… Милочка улыбалась вымученной улыбкой. Она не знала, что сказать, совершенно не знала. При ней никогда никто не плакал. Она никого не утешала, тем более таких старых людей. В полном замешательстве она осмотрела остальных больных, которые наблюдали всю сцену с нескрываемым интересом, и сбежала из палаты.

На пороге ординаторской стоял Макс. «Ва-а-у!!! Это ты? Милка, у тебя есть колготки?! Расстегни халат!» Милочка послушно расстегнула. «О-о-о, нет, какая юбка! Я не знал, что у тебя есть юбка! Милка, это надо отметить, кончай работу, поехали в какой-нибудь ресторан, давай!» Тут ему конечно позвонили, а она как под гипнозом побежала дописывать истории. На рабочем столе печально пылились пробирки с сывороткой.

Поехали на его машине. Макс совершенно не смотрел на дорогу, а Милочка старалась незаметно натянуть юбку на колени. Глаз поднять она не могла. Они с Димой изредка ходили в рестораны. В выходной день или на праздник. Милочка наряжалась, неизменно получала комплимент, что прекрасно выглядит. Заказывали салатики, мясо с гарниром, красное вино, минеральную воду. Возвращались на автобусе. Если Диме на следующий день надо было в первую смену на работу, он провожал ее до квартиры и уезжал домой спать. Так было правильно. Если ему надо было во вторую смену – оставался, и они молча занимались сексом в ее комнате на разложенной тахте. Утром Милочка варила ему овсянку, его присутствие у них в квартире никого не стесняло. Им ужасно повезло друг с другом. Повезло, что все так складывается. Или складывалось…

Макс, наверное, никогда не ел овсянки. Он заказал в ресторане кучу всяких маленьких закусок, необыкновенные отбивные, мороженое, мартини, водку, кофе, все одновременно! Зрачки у него стали огромными, поэтому глаза казались совсем черными. Милочка много выпила, точнее, она выпила не очень много, но напитки были крепкие. «Я тебя до дома не довезу, пьянчужка!» Он смотрел на нее и смотрел. Милочка никогда так не волновалась, даже на вступительных экзаменах. Она болтала без умолку! Рассказала про свои успехи в компьютерных гонках, про непонятного старика Шапиро, про заброшенные пробирки… Макс все смотрел, что-то машинально отправляя в рот. Его телефон не звонил, видимо, был отключен. Прервал на полуслове: «Тебе надо сделать вот так», – он протянул руки и расстегнул ей заколку на затылке. А потом запустил пальцы в ее волосы и немного их растрепал, взлохматил. «Вот так!» Потом он подержал ее за плечи, провел руками по ее рукам от локтей до кончиков пальцев. «Так совсем хорошо!» У Милочки в горле застрял кусочек банана, ей казалось, что она сейчас задохнется, но не от банана, а от другого.

От желания. Она чувствовала желание Макса через ресторанный столик, тарелки с едой, через одежду. Она сама догадалась, что это такое. Настоящая жизнь подхватила Милочку и понесла вперед. На выходе она споткнулась, и Макс опять поддержал ее за плечи. Развернул к себе. Прижал (свитер у него действительно пропах куревом) и поцеловал. Еще, еще, потом отбросил резко: «Черт!» Схватил за локоть, засунул в машину, поехали. Она даже не спросила, почему он садится за руль пьяным.

У себя в подъезде Милочка села на лестницу и долго сидела, приходя в себя. Это был ее момент истины. Макс поцеловал ее! Она ощутила желание не менее сильное, чем он. Никогда в ее жизни еще такого не было! Дома родители смотрели телевизор и ничего про Милочку не знали. Дима завтра работал в первую смену, поэтому спал у себя дома. Милочка первый раз была рада, что его нет. Она сразу легла в постель, но долго не могла заснуть – голова кружилась. Родителей бы сейчас кондрашка хватила, если бы они узнали, как их дочь провела вечер! У Милочки не было сил думать о Максе, надо было как-то отвлечься, поэтому она стала думать о старике Шапиро и о бабушке.

Ее-то Милочка совсем не помнила. Бабушка была вдовой (дедушка умер вскоре после войны), преподавала, сильно болела. Умерла, когда внучке было лет пять. По профессии она была инженер-гидротехник. Что-то она даже проектировала важное для страны, какое-то сооружение. Милочка об этом писала в школьном сочинении «Моя семья». Троечники написали о родителях. Хорошисты и отличники написали о родителях и еще о ком-нибудь, Милочка написала о родителях и всех бабушках и дедушках подробно, с краткой исторической справкой. Но сейчас не помнила.

А ведь мама что-то ей рассказывала. Что-то неприятное, чужое для их семьи! Дедушка так и не выздоровел от военных ран. Мама, родившаяся в пятьдесят пятом, кстати, бабушке было уже почти сорок лет, провела детство в коммунальной квартире. Жили они бедно, у мамы на фотографиях какие-то неказистые пальтишки, мальчиковые ботинки.

Это все для Милочки, как рассказы Алексина, как старые фильмы. Тяжелая жизнь, простая еда, очередь в туалет. Мама вспоминала неохотно, да и Милочке было не особо интересно. Что она помнила? Какую-то серую одежду – юбку или платье, костяные пуговки на кофте, бабушка Маша качает Милочку на качелях во дворе. Или – зеленая дачная лужайка, Милочка катает куколку в коляске, а баба Маша рядом на лавочке чистит вишню. Темный сок течет по длинным пальцам, руки у бабушки худые, в густом переплетении сиреневых вен. Опять двор, только зима, у бабушки черная шуба из искусственного меха, фиолетовый шарф. Все, больше ничего не вспомнить! А надо бы спросить, неудобно. Вдруг этот старик опять надумает что-нибудь рассказать? Или будет расспрашивать.

На следующий день Милочка все-таки влезла в свои любимые джинсы и свитер. Хорошенького помаленьку. Ей вполне хватало того ощущения счастья, с которым она проснулась. Как будто что-то очень хорошее ждало ее сегодня. Что?

Милочка приехала на работу раньше всех, выплеснула в раковину пробирки, навела порядок на своем и так идеальном столе, полила цветы. Первый раз в жизни предстоящий обход не вызывал у нее отвращения. Первым делом она отправилась в мужскую палату. Прорепетировала, как спросит про подушку у вчерашнего старика, как бишь его отчество, ага – Михайлович. Кардиограмма у него ужасная, прогноз плохой. Сколько ему лет? Ага – восемьдесят два, много. «Здравствуйте!»

Оказалось, ему сегодня получше, и все из-за второй подушки, было спать легче, просто отлично спать. Иван Иванович еще и форточку открыл. Милочка опять подняла глаза и с большим для себя удивлением увидела и Иван Иваныча (гипертония слева у окна), и форточку, и разные другие вещи. Привычно подсела на краешек кровати, развернула тонометр. «Сколько же вам было лет, когда Машенька умерла? Совсем маленькая… Она всю жизнь болела, но терпела. Нагрузка у нее как у преподавателя была большая, ей ведь надо было семью кормить. Муж у нее, ваш дедушка, сами знаете, полным был инвалидом, ничего не мог. Контуженный, его иногда дома невозможно было оставить! У нас к Машеньке весь коллектив относился с пониманием. Подменяли, отпускали. Она как солнышко у нас была, всегда веселая, приветливая, стеснялась своего горя. Столько мужества надо было, чтобы так себя вести! На многих бы хватило!»

Милочка растерялась, ответила как-то по-детски: «Мне мама ничего не рассказывала…» Стрелка тонометра застучала на цифре двести. Давление высокое. Час от часу не легче! Вот у Иван Иваныча сегодня вполне прилично. Милочка быстро закончила обход, заторопилась. «Вы знаете, Людмила Валерьевна, я до дочки никак не могу дозвониться, все карточки уже извел! Может, вы попробуете с вашего телефона? Меня-то к вам в ординаторскую не пускают!» Это кто? Нестабильная стенокардия. Как же он ходит из автомата звонить? Там три лестницы вверх! «Вы почему мне раньше не сказали? Вам же ходить нельзя! Давайте телефон!» «Так вы раньше и не разговаривали», – протягивает листок с телефоном. «Я Степанков Ю. В.» Милочка смеется, Ю. В. это как? Юрий Васильевич.

А дочь как зовут?

До этой дочки Милочка дозвонилась сразу. Сообщила, что отец в больнице, ну и по состоянию. Дочка плакала. Взрослая уже, наверное, женщина. Интересно, мама плакала, когда бабушка умерла? А дед? Мама вообще о своем отце ничего не рассказывала. Милочка вернулась в мужскую палату, легко. В коридоре чей-то чужой больной прокомментировал: «Вот это спинка, вот это походка, прямо балетные! Девушка, а девушка!» Вечно ее принимали за медсестру или практикантку! Милочка решила, что с завтрашнего дня будет на работе ходить на каблуках.

Макс в этот день в больницу заехал не надолго, у него были дела. Опять хохотал, непрерывно говорил по телефону, быстро уехал. Ну вот! Все правильно. Это он просто вчера выпил и поэтому полез целоваться! Может, и не помнит сегодня. Так ей и надо! Позвонил на мобильный Дима, спросил, как у нее планы на вечер. Она его не узнала. Кто? Нет, на вечер планов не было.

Сходили с Димой в кино, фильм дурацкий. Милочка от тоски рассказала Диме про больных, про то, что мир тесен, что Шапиро был знаком с ее бабушкой, а теперь у нее лечится. Надо же, как жизнь повернулась. Дима же считал это закономерным, потому что у них город довольно маленький и все друг с другом знакомы. Это было сказано таким тоном! Милочка на мгновение заподозрила, что кто-то из Диминых знакомых видел ее в ресторане с Максом. Хотя у Димы мало знакомых, в основном пациенты. А друзей – еще меньше. Всего, наверное, двое. Он учился с ними в одной группе, а теперь они вместе ходят в бассейн.

Так смешно, просто это у нее все время в голове Макс и его поцелуи, и кажется, что все об этом думают. Дима обеспокоен тем, что Милочка стала фамильярничать с больными. «Пойми, надо держать дистанцию! Сегодня один попросит позвонить, завтра другой попросит съездить, потом третий скажет, что знаком с твоей бабушкой, с дедушкой. Ты только лечишь! Никаких нервов не хватит всех больных принять близко к сердцу!» Золотые слова! Раньше Милочка соглашалась, точнее, она за это пряталась, так было удобнее, проще. Теперь же ей захотелось от теоретической жизни перейти к практической. Оказалось, что ее палаты населены людьми, а те симптомы, которые легко складываются в голове в диагнозы, принадлежат этим людям. Милочке стало с ними интересно, а с Димой – почему-то нет.

В его жизни все понятно и ему самому, и любому знакомому с ним человеку. Он совершает ровное поступательное движение вперед. Избавился от хаоса при помощи правил, и следует им всегда. Спать ложиться надо до двенадцати, переходить улицу на зеленый свет, заработать денег и жениться, завести ребенка. Обязательно одного, чтобы полностью обеспечить его материально и морально. Надо тщательно пережевывать пищу, осенью и весной всегда брать с собой зонтик. При встрече целовать невесту в щеку.

Жизнь в теплице собственного изобретения и исполнения. Ему в ней очень спокойно и комфортно. Комфортно – это его слово! Милочка же до недавнего времени тоже жила в теплице, заботливо построенной ее родителями и бабушкой. Но ей там стало неуютно. Уютно – это ее слово. Все ей теперь кажется искусственным, надуманным, даже то, что она раньше считала «настоящей жизнью», и то – сказка. Как у Лема в «Футорологическом конгрессе» – реальность все глубже и глубже. Только у Лема она ужасна, а у Милочки – наоборот. Там Макс, Максов кот, кошачье блюдце прямо на столе – «настоящее мужчинское блюдце». Там бабушка Маша и ее жизнь, затерянная во времени, дочь Иван Иваныча. Страсть. Любовь. Смерть. Все настоящее. Жаль, что к Диме это не относится. Жаль?

Каждый день Милочка ходит в обе свои палаты. Можно сказать, что с удовольствием. В женской палате нашлось много интересного. Может ли развод стать причиной климакса, а климакс – причиной развода. Невестка – ведьма, невестка – почти дочь. Восемь кошек на две пенсии. Алкаш сын, все пропивает, пока мать в больнице. Между оконных рам селедка под шубой и холодная курица в баночках. У мужиков не соскучишься. Анекдоты не для ушей лечащего доктора. Инфаркт на второй кровати справа (Василий Палыч) уже выписался. К «Ю. В…» регулярно приходит дочь – толстая пожилая тетенька, водит его по коридору, расширяет режим. Иногда ни с того ни с сего плачет. При всех! Милочка водит старика Шапиро, вместо пробирок. Кардиограммы у него получше, но одышка сильная, поэтому у них с Милочкой график индивидуальный – медленно до топчана в конце коридора, там отдых, потом обратно. Милочка поддерживает под руки, измеряет давление. Шапиро исхудал, но все равно очень тяжелый и неуклюжий. Его шатает. На нем голубая рубаха (откуда-то взялось слово «исподняя»), полосатые штаны от пижамы. Он небрит и страшен.

На заросшем осунувшемся лице сияют голубые насмешливые глаза. Милочка ходит к нему, как на свидания. Он рассказывает ей о бабушке.

Только Макс делся куда-то, исчез, не приезжает в больницу. И спросить не у кого. Наверное, работает теперь в другом месте, там нашел кого-нибудь еще в ресторан водить. Не Милочку. Где он?

Мама о бабушке Маше говорит неохотно. Вообще ее почему-то очень взволновала ситуация с этим стариком. «Фамилию такую не помню. Шапиро? Мать бы мне не раз бы назвала, если бы они дружили. В гости к нам никто не ходил, некуда было. А что тебя так интересует? Мне тяжело вспоминать о матери. Я ее слишком рано лишилась. И отца». Фотографии должны быть в тумбочке под новыми альбомами. Мама всегда такая ласковая, готовая поговорить, помочь – отказала.

О чем они говорили всю Милочкину жизнь? Только о хорошем. А это, значит, плохое.

Милочка полезла в тумбочку. Достала фотографии. Их не очень много. Несколько совсем старых, коричневого цвета. Какие-то люди, мужчины и женщины с детьми на коленях, в два ряда. Ангельского вида девочка в белом платье с кружевами, а на обороте подпись: «Алешенька, два года и три месяца». И почерк такой острый, тонкий, кажется, тронь – зазвенит, все чернилами. «Танечка на даче». «Все Молчановы». Милочка никого не знает. «Маруся». Это бабушка или нет? Вот уже более узнаваемые черты. Кто сказал, что она похожа на бабушку? Другая фотография сильно подкрашена и подретуширована. Очень красивая молодая женщина вполоборота. Прическа довоенной моды, на прямой пробор, и два валика над висками. Тонкие брови приподняты, взгляд веселый. Какой это год? Мужчина в военной форме. Не дед, потому что вот он дед, с ней вместе на свадебной фотографии. Широколицый, с тонкими губами. Милочке не понравился.

Более поздние фотографии все одинаковые. На документы – маленькие карточки или официальные, застывшие, но улыбка или полуулыбка присутствует на всех.

«Мужественная женщина была Машенька. Досталось ей».

Что же ей досталось? Потеряла родителей, братьев и сестер. Выучилась сама, где только ни работала. Где только – подробностей Шапиро не знал. Вышла замуж, его профессия неизвестна. Молодой тогда Шапиро познакомился с бабушкой уже после войны, в институте, где они преподавали оба. Александр Михайлович такой деликатный, видно, что все время обдумывает, как сказать и что. Милочка поняла, что дед сидел. Был в лагере, но потом, видимо, его выпустили воевать. Там он получил ранения и контузию. Шапиро его никогда не видел. Деда звали… Да, у мамы отчество Павловна. Значит, Павел. У него что-то было с позвоночником, с ногами, с головой. Какие-то страшные приступы, головные боли. Он пил, работать не мог, был на инвалидности. «Мне ведь она ничего не рассказывала, не жаловалась. Это женщины наши одна здесь проговорится, другая там. Машенька все старалась держаться. Говорила, что, мол, если до жалоб съеду, жалости начну просить – не выдержу. Вот я вас, Людмила Валерьевна, каждый день вижу, как вы к нам приходите, улыбаетесь… Как будто она. И глаза так же опускала».

Милочка пыталась себе представить такую жизнь и не могла. Зачем же бабушка жила с этим человеком? Больным, нахлебником, который пил, буянил, видимо, бил ее. «Мы писали на кафедре коллективное письмо, чтобы ей выделили отдельное жилье. Что-то там не получилось. Если бы у меня не семья… Машенька могла счастье любому хорошему человеку составить. Никого у нее не было, только муж этот, страшный человек… Ваша мама родилась – все у нее изменилось. Если бы не моя семья…» Мама Милочки отца не помнила, он умер сразу после ее рождения. «Ей очень тяжело было за мужем ухаживать беременной. Но и тогда она не жаловалась. Мы ей приданое собирали для ребеночка. Денег-то было – кот наплакал… Очень тяжело, но она решила. Бог дал ей, решилась. Молюсь, говорит, только, чтобы девочка была, помогать мне будет, я уже старая…» Опять плачет. «Какая старая, она такая всегда была красавица… Не позволила мне, не хотела рушить семью. У меня двое было, жена – после туберкулеза…»

Макс позвонил из Москвы. Он в Москве. Откуда телефон узнал? «Дурак, забыл тебе ключ оставить. Кот-то голодный! Я его в подвал выгнал, бандита. Может, сходишь, глянешь там вокруг? Будь другом! Ну все, приеду скоро!» Трубку бросил. Когда приедет? Бедный кот.

Что едят коты? Милочка решила, что Чак ест сырое мясо. Было восемь вечера. Мясо нашлось в морозильнике. Уже в дверях ее застал Димин звонок. Пришлось честно сказать, что попросили покормить кота уехавшие люди. «Люди. Попросили». Уже поздно. Конечно, это неразумный поступок. Ехать не далеко. Она еле сдерживалась, чтобы не бросить трубку, как будто ее ждал Макс.

Мужественная бабушка Маша родила при муже-инвалиде, никогда не жаловалась. Мужественная Милочка искала в чужом дворе чужого кота. Любимого кота любимого человека. Кот вышел из подвала на пронзительные призывы Милочки. Молча сожрал мясо и сразу ушел, в руки не дался. Бандит.

Последующие две недели Милочка регулярно ездила к подвалу кормить Чака. Старик Шапиро шел на поправку. Милочка долго созванивалась из дома с его сыном, живущим в другом городе, чтобы кто-то забрал папу домой. «О-хо-хо! Буду опять один». Дети заняты, у них своя жизнь. Дочь тоже не здесь живет, жена умерла давно. «Хоть вы, Людмила Валерьевна, меня не забудьте. Может, зайдете когда-нибудь? У меня фотографий много. И Машенькины есть. Я вижу, что вам интересно!»

По ночам Милочка лежала без сна и безуспешно пыталась проанализировать. Старый сценарий, новый. Ее будущее, чужое прошлое. Бабушка выходит замуж в тридцать каком-то году. Любила ли она тогда своего мужа? Наверное, любила. Но жизнь переломана, его забирают. Война, она одна, совершенно одинокая. Что она делала в войну, не известно. Работала. Как потом она узнала, что мужа выпустили? Как они встретились? Или это было уже после войны? Куда он вернулся инвалидом? И почему бабушка приняла его, такого калеку, хотя была еще молодая, красивая и замечательная во всех отношениях женщина? Она постоянно работает, надеется на получение квартиры. Муж буянит или бьется в приступах. Вдруг – счастье, она ждет ребенка…

Стоп. Как можно себе это представить? По описаниям Шапиро, он просто был монстр. Соседи прибегали, чтобы помочь его связать, когда он напивался. У него не работали ноги. Как же он… Как же они… «Если бы не семья. И потом, она запретила ей помогать, поверьте, Людмила Валерьевна, я мечтал, я хотел, я до сих пор не могу себе простить!»

Ну, предположим, родила. Родила маму. Дальше – ясно.

Ничего не ясно! А другая бабушка? У нее-то был муж? Она – успешная, умная, даже мудрая, талантливая. Где дед Савельев? «Мы расстались по обоюдному согласию». Бабушка писала статьи, диссертации и учебники для студентов. Маленький папа сидел с няньками. Дед – легочный хирург, пропадал на дежурствах. Ничего не получилось.

Папа и мама учились в одном классе, но поженились только после института. Почему? Папа иногда ездил на дачу совсем один. Дежурил. Сейчас Милочка часто застает их за тем, что они молча смотрят телевизор по вечерам. Разговоры на кухне – все реже. Папа занимался серьезно полостной хирургией, желудками, онкологией. Потом перешел на сосуды. Диссертация у него по сонным артериям. Теперь вот дергает вены у богатых дам, колет склерозирующие растворы. Зарабатывает деньги. Чтобы мама купила шубку, Милочка купила свою Ласточку и новые джинсики. Бедный папа? Интересно, они с мамой?.. В спальне у них всегда тихо, как ни прислушивайся. Милочка попыталась представить отца с другой женщиной. Или маму?

Боже мой, до каких мыслей она докатилась! Где же ее настоящий сценарий? Дима?

Дима ласковый, внимательный, основательный. И скучный. Милочке скучно. Дима ложится спать так, как будто они уже десять лет женаты. Разговаривает так, как будто они прожили вместе двадцать лет. Он заботится о ней и, кажется, знает все наперед. Дима никогда не спрашивал, хочет ли Милочка за него замуж. Это всегда было частью его несокрушимого плана. Милочка выйдет за него. Родит маленькую серьезную девочку.

Или маленького серьезного мальчика. Допишет диссертацию. Снимет халат и стетоскоп. Сядет за компьютер, поедет в Германию. Вместе с Димой они будут копить деньги на частный стоматологический кабинет. Приучать маленького мальчика или девочку мыть руки перед едой и есть с хлебом. А Макс будет пить пиво в компании кота и говорить по телефону.

Дима вчера… Ей надо сказать ему. Он плотно закрывает дверь, выключает свет. Целует Милочку. Дальше все известно. «Ты в душ? Обязательно, дорогая! Нам надо тщательно предохраняться, беременность должна быть желанной и наступить вовремя. Спокойной ночи, дорогая!» Как будто это он должен предохраняться или беременеть. И желательно вовремя! Он всегда одевает Милочку в ночную рубашку, ему не нравится быть голым. Наверное, это комплекс с точки зрения психологии.

Милочка готова поспорить, что женщины Макса ходят по его квартире голышом. И он тоже. Без комплексов. Дима никогда не повесил бы в туалете такую картинку! Живая Милочка ничуть не хуже любой картинки!

Милочка встает, зажигает свет, открывает шкаф. Зеркало в дверке шкафа. Рядом висят брюки и блузки, приглашают Милочку нарядиться. «Ты красива». Милочка знает. Она снимает ночную рубашку, стоит перед зеркалом, опустив руки. Длинные ноги, круглая попка. Талия тонкая, а грудь довольно большая. Милочка прикладывает ладони – и тяжелая. Длинная шея. Глаза блестят в электрическом свете. Она вполне составит конкуренцию той девице на плакате. «Просто будь собой!» Дима не сможет оценить, он никогда не скажет «Ва-а-у, ну-ка сними халат!» Не скажет. Милочка засыпает и видит цветные сны.

Старик Шапиро выписывается, вся палата горюет, некому будет их смешить и развлекать. Кардиограмма все еще не очень, но что тут требовать! Огромный инфаркт, огромный! Милочка беседует с сыном. Сын Шапиро ни капельки не похож на отца.

Тощий зануда. Деньги совал, Милочка рассердилась, чуть не расплакалась. Сам Александр Михалыч страшно нервничает, торопится собрать вещи, со всеми проститься.

Он подарил Милочке бабушкину фотографию. Такая уже у нее есть – та, где лицо сильно подретушировано. Бабушка Маша хотела, чтобы ее помнили красивой и веселой, а не усталой и больной. На обороте написано знакомым острым почерком: «Помни Марию» и дата – год рождения Милочкиной мамы. Это на память, он теперь не проживет долго. Милочка бурно возражает. Еще чашка, старинная, из синего-синего фарфора. Кобальтовая чашка. С золотым ободком, завернута в газету двадцатилетней давности. Бабушка из нее пила. Милочка представляет себе квартиру со старинной мебелью, круглый стол, бордовая скатерть с кистями, низкий абажур, буфет. Молодой Александр Михалыч достает из буфета кобальтовые чашки в честь гостьи. Где только при этом его семья? Помни Марию! «Давайте, Людмила Валерьевна, на посошок до пальмы дойдем!» Они идут до пальмы, которая в конце коридора. Старик уже в пиджаке, побрит, воротник рубашки свободно болтается на исхудавшей шее. Шаг у него тверже, увереннее, но он крепко держит Милочку за руку. Теперь она убеждена, что это ее дед.

В субботу придет Дима. Милочка скажет ему, что не выйдет за него замуж. Все будут в шоке! Милочка ни за что не уйдет из отделения. Она передаст все свои пробирки второму аспиранту, у него неудачная тема, а Милочкину тему выбирала вся семья во главе с бабушкой-профессором. Милочка будет каждый день входить в палаты и разговаривать с больными, нет ничего на свете интереснее живых людей. Она будет пить кофе из синей чашки с золотым ободком и старую газету тоже ни за что не выбросит.

В субботу она поговорит с Димой… А в пятницу вернулся Макс. «Скорей, я дома еще не был! Поехали! Успел только колбасы купить в ларьке! Кот меня возненавидел, наверное». На кухне у стены батарея пивных бутылок. В раковине – турка с кофейной гущей. На подоконнике – мисочка «для настоящих мужиков». Под столом – кроссовки сорок пятого размера. Милочка вынула из сумки кобальтовую чашку с блюдцем. Поставила на стол. Стащила через голову свитер. «Я дома». Макс и кот смотрели на нее и улыбались. Оба.

В каждой женщине есть изюминка, в Милочке – сплошной виноград. Свежий, веселый, живой. Такой разный. Хотя мама ее осуждает, папа удивлен, бабушка вне себя. Но они привыкнут к переменам, и все непременно скоро наладится. Дима разочарован, разочаровался в Милочке. Он так и сказал. Это тоже скоро пройдет, главное, чтобы не иссякли правила. Умер во сне старый Шапиро. Милочка так и не решилась навестить его. Наверное, она просто боялась услышать, что он ей не дед? Чак скинул со стола кобальтовую чашку и разбил. Осталось блюдце, его убрали в шкаф. Милочка работает на старом месте обычным врачом, а из аспирантуры ушла. Она беременна от Макса, он убрал из комнаты автомобильные колеса, чтобы было, куда поставить кроватку. А еще он бросает курить, но это уже начало новой истории…