Текст книги "Чем звезды обязаны ночи"

Автор книги: Анн-Гаэль Юон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

15

Я была готова к тому, что придется нелегко, но все же не до такой степени. Прошло уже две недели, и никакого прогресса. Не считая моей растущей неприязни к Пейо. Я все перепробовала, чтобы вынудить его уйти. Но чем больше я стараюсь выставить его за дверь, тем крепче он вцепляется в работу. Почему? Понятия не имею. Он врезал замок в дверь своей комнаты. И, как если бы существовало негласное правило, что шеф-повара нельзя извлекать из койки раньше двух часов дня, редкие клиенты, желающие пообедать, приходят попозже и безропотно едят то, что он ставит перед ними на стол.

Мэтр Муано старается приободрить меня по телефону:

– Держитесь, Элизабет! Рано или поздно он уступит, я убежден.

Хотелось бы ему верить.

Внутри у меня все кипит. Я стараюсь сохранять спокойствие, занявшись новым интерьером ресторана. С согласия патрона я решила превратить «У Жермены» в заведение с высококачественной кухней и современным дизайном. Модерн, но не авангард. Строго, но элегантно. Гастрономический ресторан для новой клиентуры, не обязательно местной и куда более взыскательной. Осень уже не за горами. Главное, обустроить большой зал – бывшую столовую, от которой, если не считать нагроможденных у стены столов, осталось одно название. Именно здесь будет проходить ужин в честь открытия, задуманный мсье Эчегойеном.

В ресторанном деле оформление не менее важно, чем меню. Царящая атмосфера способствует созданию настроения, которое значит, пожалуй, намного больше, чем гастрономические ожидания. Я провела исследование: лучшие заведения этих мест располагаются на побережье, и наиболее популярные похожи на типичные калифорнийские закусочные. Но нам требуется класс. Ресторан «на все времена», в сдержанном стиле. Мой выбор остановился на двенадцати круглых столах с лакированными ножками и современных креслах из орехового дерева от модного дизайнера. Декор – белые скатерти и салфетки из египетского хлопка. Маленькие вазочки из муранского стекла. Изысканная посуда. Шик и строгость. Что касается меню, я вдохновлялась тем, которое разработала для своего ресторана в Париже. Упростила одни блюда, удалила другие.

Я хозяйничаю на кухне в отсутствие Пейо. Мы практически не пересекаемся – он продолжает меня игнорировать. Не проявляя агрессивности, конечно: он достаточно хитер, чтобы не нападать открыто. Для него я не существую. Вот так просто.

Когда у него хорошее настроение, он выходит из своей комнаты часов в десять и сразу уносится куда-то на мотоцикле или пропадает на своем огороде, откуда возвращается весь в земле, зато с горой свежих овощей. Понаблюдав за ним, я пришла к выводу, что от души он стряпает ночами и только ради себя любимого. Посетители же пусть довольствуются тремя дежурными блюдами, следующими друг за другом в неизменном порядке, что, кажется, никого не смущает. Понедельник – улитки. Вторник – гамбургеры. Среда – ачоа. И с четверга все по новой. Творческий подход к кулинарии он приберегает исключительно для себя. А оставшуюся часть дня курит, пьет и спит.

Чтобы немного усмирить приступы гнева, накатывающие на меня всякий раз, когда мы встречаемся, я заставляю себя вспоминать о контракте. Я считаю дни до торжественного ужина, продолжая связывать омаров попарно, чтобы их хвосты оставались прямыми в процессе готовки. Сдвиги в работе есть, но конца и края пока не видно. Нам нужны клиенты. А главное, нам нужна помощь. Профессионалы и в зале, и у плиты.

Я разослала объявления во все кулинарные и ресторанные школы по всем крупным окрестным городам. Связалась с кое-какими парижскими знакомыми, которые еще не вычеркнули меня из списка контактов, а заодно осознала, как мало таковых осталось. Но все впустую. Ни единой кандидатуры. Такое ощущение, что этот ресторан проклят и вся округа сговорилась его игнорировать.

Но я не отступаю. Я упрямая. Неутомимая. Одинокая. Я выкладываюсь, наводя порядок в зале, перекрашивая стены, полируя дерево, натирая плитку дегтярным мылом. И нахожу в этих хлопотах неожиданное утешение.

Предприниматели, к которым я обращаюсь, все как один заняты выше головы. Я подозреваю, что тут дело и в моем статусе «чужака». Баски подозрительны. Путем долгих уговоров мне удается пригласить маляра. Интерьер дома преображается. Я вешаю шторы – длинные отрезы гранатового бархата, согревающие зал. Расставляю по углам торшеры, меняю люстры и развешиваю по стенам картины – абстрактные полотна, придающие обстановке особый шик.

Утром, когда приезжает грузовик с новой мебелью, Пейо не соизволил спуститься и помочь мне. Ну и плевать, справляюсь сама. Сжимая зубы, когда подступает отчаяние.

Сегодня, когда Медведь наконец выползает из своей берлоги, зал не узнать. Я терпеливо дожидаюсь, сидя в кресле. Как он отреагирует? Заранее предвкушаю эффект. Ловлю каждый звук. Весь ритуал его пробуждения я уже знаю наизусть. Тяжелые шаги на лестнице. Шарканье стоптанных башмаков по полу. Бесформенный силуэт в коридоре. Который внезапно застывает.

Молчание.

Я не могу удержаться:

– Ну как? Тебе нравится?

Ноль реакции. С непроницаемым видом он обводит зал взглядом. И уходит на кухню готовить себе кофе.

В обычный день я бы не обратила на это внимания. Но сегодня берет верх желание то ли сцепиться врукопашную, то ли закрепить за собой победу, и я иду следом.

– Кто-то должен наконец встать у плиты! – бросаю я. – Никаких гамбургеров и улиток, переходим на высший уровень.

Я протягиваю ему несколько тщательно скрепленных листочков. Там все детально описано, и ингредиенты, и рецепты. Я даже нарисовала, каким вижу оформление тарелок. Ясно. Эффектно. Четко.

Он вскидывает брови, не отрываясь от кофеварки, куда засыпает молотый кофе.

– Возьми! – настаиваю я, помахивая листками.

Машина включается с дьявольским шумом. Возвышаясь неподвижной скалой в аромате кофе, Пейо по-прежнему меня не замечает.

Роми в шелковом халатике, обшитом перьями, курит с насмешливым видом, облокотившись на стол. Она следит за происходящим так же увлеченно, как за телесериалами, которые смаковала по воскресеньям за закрытыми ставнями.

Медленным движением Пейо берется за свой журнал и обмакивает губы в дымящуюся жидкость. Потом поднимает голову.

– Мне это ни к чему.

Роми прыскает.

– Что значит «ни к чему»? – выговариваю я, стараясь сохранить спокойствие. – Мы открываемся через восемь недель, не мешало бы подготовиться.

Он протягивает вялую руку и пробегает глазами меню, прежде чем положить его на стол.

– В моем ресторане я предпочитаю другую кухню.

– В твоем ресторане?

В груди у меня поднимается волна ярости. Необоримая. Я встаю. Смотрю ему в глаза.

– А теперь слушай меня хорошенько. Одно дело – игнорировать меня. Оставить на мне все хозяйство, всю работу, все то, что позволит ресторану процветать и чем ты не имеешь мужества заниматься. Ты раздражен, обманут в ожиданиях, твое мужское эго задето, все это мне знакомо и привычно, я перетерплю. Но вот кухню тебе лучше взять на себя. Правила поменялись, нравится тебе это или нет. Поэтому будь так любезен, напяль свой фартук и приступим к работе.

Он смотрит на меня. И разражается хохотом, идущим из самой глубины груди. Издевательским, высокомерным смехом того, кому все по барабану.

– А кого ты собираешься приглашать в свой ресторан, перед кем расстилать твои новенькие отглаженные белые скатерти, а? Перед парижанами? Журналистами? Ах нет, прости, я забыл, журналистов больше не интересует твоя кухня, их теперь интересуют твои срывы и скандалы, верно? Кстати, я тоже имею право быть свидетелем? «Уф! Когда Элизабет Клермон выходит из себя, тут только держись!»

Роми застывает. Ее сигарета повисает в воздухе. Только тонкие перья вокруг запястий мягко колеблются, теряясь в завитках дыма.

– Ну ты и…

– И кто же? А сама ты кто, а? Со своим надутым видом, аккуратно сколотыми рецептиками и овощами в вакуумной упаковке? Ты так и не поняла, что от тебя шарахаются как от чумы?

У меня перехватывает дыхание.

– От меня? Это от меня шарахаются как от чумы? Да чья бы корова мычала! И это говорит затворник, беседующий только с бутылкой в надежде, что жена все-таки вернется, да мне просто…

– Что ты об этом знаешь? – орет он с внезапно исказившимся от гнева лицом. – Ничего ты обо мне не знаешь! Ничего не знаешь об этих местах, о здешних жителях, об их обычаях. Ты приехала, чтобы брать. Отдавать тебе нечего. Только посмотри на эти свои рецепты! И это называется «кухня»? Втирай кому-нибудь другому! Кроме как доставать меня с утра до вечера своими расчетами, бюджетами, планерками, что ты такого сделала, а? Лично мне никому ничего доказывать не нужно. А вот тебе, как я наслышан, нужно позарез. Так что отцепись от меня!

И он выходит из кухни, не дав мне времени ответить.

В ярости я оборачиваюсь, ища одобрения Роми. Она исчезла. Я хватаю кастрюлю со стойки. И изо всех сил бросаю ее через всю кухню. На стене остается красный след. Кровавый.

Бальтазар

Разумеется, я вернулся. Больше того, я примчался.

Я получил ее записку, в которой было всего несколько строк: мол, ей меня не хватает и мы должны отпраздновать наше воссоединение. Под празднованием она подразумевала шампанское, избранных гостей, скачущих зебр и развеселых циркачей, ведь у маркизы никогда не было недостатка ни в новых идеях, ни в друзьях, и казалось, будто каждый новый прием превосходит предыдущий. Итак, получив записку, я сначала решил было ею пренебречь. Она об этом так и не узнала. Моя решимость испарилась, стоило мне увидеть округлое и нежное «Р», которым она небрежно подписалась.

Глупый наивный Малой, коим я был, все же умудрился состроить сердитую гримасу, когда мы остались наедине. Она рассмеялась.

– Что с тобой? Злая муха укусила?

Я храбро встал на защиту своих интересов: неужели я не стою большего, чем это навязанное мне ожидание, да за кого она меня держит? Я для нее что, просто игрушка? И, кстати, где она была все последние дни?

Роми замерла. Значит, я приезжал на виллу без ее разрешения? Ее взгляд переменился. В нем мелькнул страх. Неужели я произвел на нее такое сильное впечатление? Я, со своими худосочными ногами, мятой шляпой и подтяжками? Роми не любила, чтобы публику пускали за кулисы. Ведь пропадала вся магия. После этой, самой первой нашей ссоры ее настроение омрачилось. Я что-то испортил. Или же, вполне возможно, наша история была изначально обречена, как скажу я себе позже, через долгие годы, стоя в одиночестве на одной из улочек Монмартра в глубокой ночи.

В тот вечер мы, конечно же, помирились. Волшебная атмосфера летнего вечера, живой оркестр, шампанское, доносящийся снизу смех, проникающий в окно и забирающийся к нам под одеяло – все это взяло верх над размолвкой. Мы танцевали допоздна, а потом ждали, когда займется рассвет, развалившись в алых бархатных креслах. На экране великая Элизабет Тейлор. Роми питала к ней особую слабость и раньше всех прочих заявила, что Тейлор станет суперзвездой. В то время актриса играла девушек на выданье в фильмах вроде «Отец невесты» производства студии Metro-Goldwyn-Mayer. Мы были без ума от музыкальных комедий. Особенно Роми. Я с готовностью принимал ее выбор. Она столько всего знала, у нее был идеальный вкус. Последнее слово часто оставалось за ней. Рядом с Роми я, до предела самоуверенный мальчишка, чувствовал себя совершенно беспомощным.

Фильм ее разочаровал. Роль влюбленной простушки вывела Роми из себя. Почему женщин вечно используют в таких банальных амплуа? Элизабет Тейлор достойна большего. А что до официального брака, Роми заявила, что сама в жизни на это не пойдет.

Я был согласен на все, внутренне оплакивая разбитую мечту о нашей свадьбе и образе Роми, протягивающей мне руку на паперти церкви Молеона. Когда много лет спустя я узнаю, что она стала невестой, меня это очень заденет. Значит, что-то во мне так и не смогло ее убедить. В чем? В том, что меня можно любить? Что можно позволить мне помочь ей? Мне не хватило бы целой жизни, чтобы стать тем, за кого она вышла бы замуж.

16

– Я могу войти?

Хрупкий силуэт проскальзывает ко мне в комнату. Матроска, черная юбка-брюки, жемчужное колье, карминовые губы. Роза. Короткая стрижка очень шла ее тонким чертам, придавая ей сходство с Одри Хепберн в «Римских каникулах». Как у нее получается выглядеть всегда столь элегантно? Раскованный шик без видимых усилий, женственность, избегающая проторенных дорожек. Стиль, присущий ей одной.

– «Элегантность – это красота, которая никогда не увядает», – говорю я ей, цитируя актрису, чью изящную красоту очень ценила Роми.

Роза краснеет. Молоденькая испанка, какой она осталась в душе, никогда не считала себя красавицей. Очаровательная стыдливость, заставляющая ее опускать глаза всякий раз, когда ей делают комплимент. Однако Роза не просто красива, она пышет живостью и духовностью. Она сохранила интуицию и деловую хватку, благодаря которым с ней до сих пор советуются новые владельцы когда-то основанной ею мастерской по пошиву эспадрилий. Она высказывает свое мнение с удивительной скромностью. И ее слушают. Всегда. Советы Розы да Фаго – это истина в последней инстанции.

Пожилая дама бросает взгляд на мой стол, заваленный записками, листками бумаги и папками. Все это раскидано и на кровати. Настоящий кавардак.

– Тебя ждать к ужину? – спрашивает она.

Я качаю головой.

– Может, завтра. У меня много работы.

Роза колеблется. Потом решается:

– Лиз, я не собираюсь читать тебе мораль…

Она улыбается с некоторым смущением. Сидящий у нее на коленях Свинг не сводит с меня глаз, как всегда внимательно прислушиваясь к разговору. Сегодня на голове у зверька красная шляпка, что делает его похожим на артиста цирка. Как он оказался здесь?

– Пусть времена изменились, – продолжает Роза, – но мне кажется, что мы с тобой слеплены из одного теста. Мы из тех, кто душой и телом отдается работе. Даже забывая о себе.

Я ничего не говорю. Я слишком ее уважаю. Но часы тикают, а мне еще столько всего нужно сделать.

– У меня и в мыслях нет советовать тебе притормозить и немного расслабиться, – продолжает Роза. – Я верю, что работа – это благо. Ничто великое не достигается без усилий, и я никогда не питала симпатии к лентяям. «Удача помогает иногда, а труд всегда». Не знаю, кто это сказал, но это был достойный человек, – немного лукаво добавляет она.

Потом садится на кровать. Свинг пользуется случаем, чтобы стащить мою ручку, и начинает что-то чиркать на одной из папок. Я пытаюсь отогнать его, но слишком поздно – озорник сбегает вместе с моими бумагами. Роза не обращает на это внимания, поглощенная своей речью:

– Тебе потребовалось много мужества, чтобы пуститься в эту авантюру, Лиз. Единственный совет, который я позволю себе дать, а ты уж делай с ним что хочешь: не отвергай мою помощь. В своей жизни я ничего не добивалась без усилий. Но при этом в одиночку у меня ничего бы не вышло.

Я наклоняю голову. Вежливо. Куда могла деться обезьянка?

Заметив, что мои мысли где-то витают, Роза подмигивает и направляется к выходу из комнаты, пожелав мне доброй ночи. Мне неловко, я не хотела показаться грубой.

– А где…

– Он побежал туда, – прерывает меня она, махнув рукой куда-то в глубь дома.

– Роза!

Она оборачивается. Хрупкая фигурка в длинном коридоре. Большие темные глаза. Она улыбается.

– Прости меня, – говорю я.

Я подхожу к ней и обнимаю. Очень осторожно. Чтобы ненароком не сделать ей больно. Так мы замираем, стоим не шевелясь. Ее тонкие волосы касаются моей щеки. Мы словно погружаемся в волну тепла. Молчание как ласка.

Она берет меня за руку и тихонько говорит:

– Главное, чтобы в этом был смысл. Смысл, моя Лиз, это та дорога, что ведет к счастью.

Я пытаюсь что-то добавить, но ничего не приходит в голову, и она исчезает за поворотом лестницы.

17

Я продолжаю стоять неподвижно, по-прежнему ощущая ее присутствие. Чувствую себя согретой изнутри. Меня словно подлатали.

Внизу бьют часы. Я вздрагиваю. Куда же забралась обезьянка? Я медленно иду по коридору. Из приоткрытой двери до меня доносится смех.

– Берегись… – слышу я притворно страшный голос Гвен.

Я подхожу ближе. Лежа на кровати, Нин, такая же бледная, как ее ночная распашонка, улыбается до ушей.

– Я фея-щекотунья! – шутливо рычит ее мама, щекоча ей живот, шею и ножки.

Малышка разражается смехом, стараясь увернуться от настигающих ее пальцев. О, эти дивные звуки! В смехе детей есть нечто, взывающее к нежности и смирению, как напоминание о чем-то безмерно великом. И заставляет нас верить: что бы ни случилось, все будет хорошо.

– Привет, – бросаю я.

Глядя на эту парочку, можно подумать, что Гвен – сестра Нин. И только пелена, которой изредка подергиваются ее глаза, намекает на ту тяжесть ответственности, что она несет. Неделю назад мать и дочь обосновались у Розы. С тех пор стычки с Пейо и работа с утра до ночи не позволяли мне часто с ними видеться.

– Как дела? – спрашиваю я, внезапно чувствуя стыд за то, что не поинтересовалась раньше.

Крошечные ступни Нин торчат из-под ночной рубашки. Это меня так трогает.

– Посмотри, как мы замечательно устроились! – радуется Гвен, указывая на узкую, но уютную комнату. – Нам здесь хорошо, верно, мой птенчик?

Нин кивает с восторженной улыбкой. Ее глаза блестят, как два светлячка, пусть под ними и залегли тени. Я рассматриваю комнату. Раздвижная кровать. Приоткрытый шкаф, внутри три детских платьица. А на подушке дракон, который никого не боится.

– А как ты? Как у тебя дела? – спрашивает Гвен с искренней заинтересованностью.

Она смотрит мне в глаза. Много ли людей задают этот вопрос, действительно ожидая рассказа? Я смущаюсь, пытаясь уйти от ответа. Мне всегда было неловко говорить о себе. Страх кого-то озаботить, побеспокоить, уж не знаю.

– Как здоровье Нин? – поспешно спрашиваю я.

– Сегодня утром мы были у доктора Мели, – отвечает Гвен, мягко поглаживая волосы малышки. – Все образуется.

Говоря это, она тайком от ребенка бросает на меня тревожный взгляд и медленно качает головой.

Я замираю. В горле встает ком. Большой, плотный. Слов у меня нет. Глядя на эти два столь уязвимых существа, я чувствую себя совершенно беспомощной. И вспоминаю, что сказала мне Гвен в первый день: «Злая фея склонилась над ее колыбелью». Нин эфемерна, как бабочка. Чувствую желание проклясть всю вселенную. Что это за мир, где приговаривают к смерти маленьких девочек?

По затылку пробегает холодок. А ты, Лиз, кто ты в этой бескрайней пустоте? Я вижу себя со стороны, посреди комнаты, посреди полей. Одинокую. Дерущуюся за меню какого-то несчастного ресторана, как муха бьется об окно. Для кого? Для чего? Такое чувство, что я разминулась с самой собой. И неожиданно этот бег в никуда кажется мне пустой суетой. Неуместной. Рассыпающейся, стоит только попытаться ее ощупать. Прямо перед собой я вижу нечто иное. Например, тревожное лицо матери или звонкий смех ребенка, которому вскоре предстоит угаснуть.

Вдруг, появившись ниоткуда, на кровать вспрыгивает Свинг. Но в его лапках нет никаких бумаг. Он придвигается к Нин и залезает под одеяло. Наклоняет головку, выжидая, пока она устроится поудобнее. Потом с деликатностью, которой я раньше за ним не замечала, прижимается к ее шее. Нин глубоко вздыхает. Умиротворение.

– Спокойной ночи, – лепечет девочка, уже на пороге сна.

– Спокойной ночи, – выдыхаю я со сжавшимся сердцем.

В мягком свете ночника вижу глаза Гвен. В их синеве тревога, нежность, печаль. И надежда. Хрупкий огонек во тьме, который дает ей силы держаться.

В обволакивающей тишине этой комнаты, прислушиваясь к спокойному дыханию малышки, я обещаю себе сделать все, что в моих силах, чтобы помочь им. Я пока не знаю как, но обязательно придумаю.

Бальтазар

– Я беременна, – выложила она безо всяких предисловий, когда после полудня мы нежились в постели. День тоже лениво потягивался. Я дремал в теплом уюте одеяла. Но тут сразу распахнул глаза. Она пристально смотрела на меня, подстерегая первую реакцию.

Сначала я решил, что плохо расслышал.

Роми вытянулась, приподняв свои маленькие груди.

– Я беременна! – сияя, повторила она.

Я недоверчиво протер глаза. Она отодвинулась. Нахмурилась.

– Ты не рад?

Мне недавно стукнуло двадцать. Для меня это было слишком абстрактно. Единственное, чего я желал, это счастья для нее. И потому ответил:

– Ну что ты! Конечно, рад!

И поцеловал ее.

Знай я, что произойдет дальше, ответил бы я так же? Да. Несмотря ни на что. Несмотря на нее.

Следующие часы превратились в один эйфорический монолог. Роми было не остановить. Ей не терпелось взять младенца на руки, поцеловать, обласкать, избаловать, открыть ему мир, а главное – мир кино. А его крошечные ручки! А восхитительные маленькие ножки! Крепко обняв ее, я слушал. А если будет мальчик? Я уже представлял себе, как подарю ему плащ волшебника и научу своим лучшим фокусам. В четыре годика он уже сможет развлекать своих маленьких друзей!

– Я так и вижу ее брюнеткой с аметистовыми глазами, – мечтала Роми, лежа под расписным небом на огромной кровати.

Изысканная лепнина обрамляла синий потолок, на котором умелая рука изобразила птиц. Над нашими головами порхали переливающиеся разными цветами попугаи – синие, красные, желтые длиннохвостые ара, волнистые попугайчики с крепкими клювами. Положив ладонь ей на живот, я улыбался. Вдруг она выпрямилась, словно ужаленная осой.

– Никто не должен знать.

– Не должен знать чего? – недоуменно спросил я.

– Про нас. Про ребенка. Про все…

Про себя я не мог не заметить, что маркиза, Люпен и даже Марсель наверняка что-то заподозрили. Конечно, не про ребенка – живот Роми оставался плоским как горизонт – но про нас с ней. Вот уже почти два месяца, как я появляюсь тут чуть ли не ежедневно, протягивая охраннику свою карточку. Тогда кого она имела в виду? Мать, о которой она пару раз обмолвилась, говоря о своем детстве?

– Когда ты представишь меня своей семье? – спросил я, внезапно обеспокоенный тем, какой оборот принимает дело.

Раньше Роми утверждала, что и думать не желает о замужестве, но эта новость должна все изменить. Без сомнения, с ребенком расклад совсем иной, верно?

Она встала. Оделась, ни разу не взглянув на меня.

– Роми?

– Каким ты бываешь узколобым! При чем тут моя семья? Я разве спрашивала тебя о твоей?

– Нет, но вполне могла бы. Кстати, я…

– Тебе нужно их одобрение? Я для тебя недостаточно хороша?

Ее зеленые глаза внезапно потемнели. Надвигалась гроза. А я уже знал, что нужно избегать этого всеми силами, успокоить ее как можно раньше, пока гроза не превратилась в бурю.

Я подошел к ней. Сжал в объятьях. За окном в огромном парке суетились садовники, развешивая на деревья фонарики. Готовился очередной прием.

– Мне так не терпится! Если бы ты знал! – проговорила она, снова впав в эйфорию.

Ее энтузиазм был заразителен. В конце концов, у нас впереди было еще несколько месяцев, прежде чем ребенок появится на свет. Достаточно времени, чтобы приподнять завесу над сумеречными тайнами моей красавицы, а ей – чтобы с ними справиться.

С этого дня Роми с головой погрузилась в шитье приданого ребенку. Распашонки, носочки и ползунки – она строчила и вязала без устали. Вышивала простынки, слюнявчики и пеленки, забросив пение и послеполуденные концерты с Люпеном за роялем. Даже к кино она поостыла. Все ее мысли и время были поглощены малышом. Барометр ее настроения застыл на отметке «ясно», я никогда еще не видел ее такой счастливой. Я решил отложить разговоры о женитьбе. Но один вопрос все же не давал мне покоя. Не один – с десяток. Где мы будем жить? И на какие деньги?

Эти мысли лишали меня сна. Мне было неловко, я не осмеливался заговорить об этом ни с братом, ни с матерью. Без сомнения, они скажут мне о нелепости ситуации. Я ничего не знал об этой девушке. Как давно мы знакомы, пару месяцев? Да, два месяца! Мы слишком молоды, чтобы обзаводиться ребенком. Когда мы собираемся пожениться? Что мы думаем делать дальше?

Я пытался бодриться, пока ехал на нашем «рено» по аллее, обсаженной столетними деревьями. Журчание фонтанов действовало успокаивающе, как и шелк ухоженных лужаек, пышность приемов и благожелательность улыбки, с которой меня встречала маркиза. Кем бы ни приходилась эта женщина Роми, она не даст нам пропасть. Наверняка в этом и была причина того, что будущая мама ни о чем не беспокоилась. Мир не таит в себе угроз, когда у тебя есть дворецкий, шофер и столь богатая покровительница.

Я топил свои тревоги в джине и сигаретном дыму за игорными столами в подпольных казино. Брат, обрадованный, что мы снова вместе, повсюду сопровождал меня. Мы опять вытащили на свет Божий свои костюмы с широкими рукавами. А также размяли наши ловкие пальцы и обновили шулерские приемчики. Я выиграю деньги. И отложу их. Чтобы подготовиться к рождению ребенка. Это и означает стать отцом, говорил я себе. Взять на себя ответственность. И разбогатеть.

А потому каждый вечер в прокуренных салонах мы с Жо делали ставки, удваивали и повышали их. Подстегиваемые адреналином, подкрепленные алкоголем. Шпана, парочка мелких шулеров, надеющихся составить себе состояние за счет перемигиваний и почесываний носа.

Когда наступила осень, моя учеба превратилась в далекое надоедливое воспоминание. Родители ни о чем не подозревали. И действительно, я исчезал на весь день и возвращался только вечером. Мы с братом вносили свою лепту в текущие расходы матери. А вот отец со мной не разговаривал. Я иногда замечал его в окне, возвращаясь ранним утром. Темный размытый силуэт. Вид согнутой фигуры бедного обесчещенного старика разрывал мне сердце. Меня не покидал стыд. На моем столе терпеливо ждал блокнот на проволочных спиральках. Уже с записями, которые я туда время от времени вносил, пока не смирился с очевидностью: я не мог написать статью о маркизе, не предав ту, которую любил.

После полудня я каждый день отправлялся на виллу. Счастливый, как никогда в жизни. Все это казалось чистым волшебством. Бабье лето, ласкающее золотистые поля. Великолепие окрестных пейзажей. Величественные Пиренеи. Темная зелень лесов, сменяющаяся синевой океана. Я приносил какой-нибудь пустячок, деревянную погремушку, миниатюрный берет, шерстяной плед. Роми встречала меня такими поцелуями и ласками, какими никогда еще меня не одаривала. Мы были красивы. Мы были молоды. Мы были влюблены.

А потом в один прекрасный день Роми снова запела.