Текст книги "Шняга"

Автор книги: Ангелина Злобина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

2.

Дождь поливал реку, в поднявшейся воде камыш и кусты ивняка возле Шняги казались редкими и низкорослыми. Егоров курил и выдыхал дым на улицу. Славка, привалившись плечом к обводу двери, грыз семечки и сплёвывал шелуху в кулак. Гена Шевлягин прохаживался поблизости, время от времени останавливался и произносил язвительные фразы.

– А в новостях про нас – ни слова, вот ведь странно! – восклицал он. – Тут локальный катаклизм, а все радиостанции об этом молчат. Всюду сушь, по всему миру! У одних болота пересохли, у других лес горит. В Америке жара аномальная, в Европе тоже. В Англии только прохладно… но и там без осадков. Между прочим, тувинские шаманы, – Шевлягин многозначительно поднял указательный палец, – специальный ритуал проводили, вызывали дождь.

– Ну и как там сейчас погода в Туве? – после долгой паузы скучным голосом спросил Егоров.

Шевлягин остановился, задумавшись о чём-то своём, и быстро ответил:

– Двадцать семь – двадцать девять, переменная облачность, осадков не ожидается.

Егоров усмехнулся:

– Тоже мне, шаманы!

– Надо искать способы связи с миром, – серьёзно сказал Шевлягин.

– А на кой он тебе, этот мир? – спросил Славка-матрос. – Плохо тебе живётся? Хлеб каждый день свежий, колбасы Корбут наделает, сколько хочешь, самогон фирменный. Остальное в огороде растёт и в хлеву мычит. Чего тебе ещё? Погода у нас, правда, не очень. Но не всегда же она такая будет?

– Митяй! – обернувшись, во всю глотку заорал Славка-матрос. По коридору пронеслось хоровое эхо.

Из темноты появился Корбут и встал подбоченившись, будто загораживая собственным телом путь к семейному хранилищу.

– Мить, а ну-ка, скажи, плохо нам живётся?

– Нормально.

– Вот! А я что говорю?

– Только пацанам в сентябре в школу.

– Это проблема…, – неохотно согласился Славка.

Шевлягин, не обращая никакого внимания на их диалог, задумчиво продолжил:

– Я уже думал про сплав по реке.

Славка недобро хмыкнул.

– Давай-давай, сплавщик! До Чугунова брода доплывёшь, а там увязнешь, как топор из села Кукуева.

– А если берегом?

– Каким берегом?! Ты там был? Берегом он пойдёт… Там глубина реки знаешь какая? – Славка резанул ребром ладони по щиколотке, обтянутой клоунским полосатым носком. – Во! Дно – сплошной ил, а по обоим берегам трясина.

– А ты-то чего там делал? – обернувшись к матросу, спросил Егоров.

– Да задремал в лодке. Унесло.

– Выпимши, небось, был?

– Не «небось», а был…

Шевлягин отчаянно выпалил:

– Да ети ж вашу мать! Бутылку с письмом, что ли, в реку кинуть?!

Егоров вяло одобрил:

– Кидай. Когда-нибудь археологи найдут.

– Вот жизнь! – Шевлягин взмахнул руками, и в коридоре стало светло, – помрёшь тут и никакой помощи не дождешься!

– Гена, если помрёшь – даже не сомневайся! – и обмоем, и закопаем, и помянем, как положено, – заверил Егоров. – Окажем тебе последнюю помощь.

– Это успеется! – Шевлягин раздраженно отмахнулся, и свет погас.

– Я, между прочим, письмо в газету отправил, – чуть поостыв, добавил он.

Славка пожал плечами.

– Толку-то.

– Ещё до дождя, – уточнил Шевлягин.

– Люся! – снова громогласно проорал Славка, «Люся!» – позвало эхо мужским хором,

– когда письма из ящика вынимают?

– По четвергам обычно, – ответил Егоров вместо Люси, – только вот сегодня, например, тоже четверг…

– А дождь начался в пятницу! – запальчиво выкрикнул Шевлягин, – и значит, письмо в редакции давно уже получили! Не может их не заинтересовать информация про такой объект, как Шняга, не-мо-жет! В таких случаях снаряжают экспедицию, начинают исследования…

На самом деле, Шевлягин не помнил, в какой именно день начался дождь, но ему отчаянно хотелось возмутить застоявшееся унылое равнодушие, заставить всех поверить, что возможен другой ход событий, и что есть на это причины, хоть и не для всех пока очевидные. Шевлягин и сам не заметил, как в пылу доказательств, не особенно убедительных даже для него самого, он зачем-то называл Славку – боровом, Корбута – куркулём, а Егорова упрекнул в пессимизме и высокомерии самого опасного и зловредного типа. Обличая и негодуя, оняростно размахивал руками, и свет в коридоре мигал, как на корабле, терпящем бедствие. Плечи Славки-матроса развернулись, мускулы напряглись, Шевлягин умолк на полуслове, зажмурился и пригнулся, но огромный кулак, намеренно промахнувшись, врезался в стену.

– Идём, краевед! – рявкнул Славка. Он накинул капюшон, шагнул через комингс и быстро сбежал по трапу.

Егоров и Шевлягин, секунду помедлив, поспешили за Славкой. Корбут выглянул наружу и посмотрел на три исчезающие за дождём фигуры. Закинув руку за спину, он почесал спину над лопаткой, зевнул и пошёл к своему отсеку.

На Загрячихе дорога превратилась в песчаный размыв с продолговатыми лужами. По мосту в сторону Перцовой бежал широкий поток. Славка пересёк затопленную площадь, сорвал со стены магазина почтовый ящик и с размаху грохнул им о бетонную ступень. Ящик распался, вмиг превратившись в жестяной лом со следами голубой краски и ржавчины. Из его нутра во все стороны брызнула вода и ошмётки размокшей бумаги. На ступеньку вывалился комок слипшихся писем.

Шевлягин и Егоров подошли и остановились, молча глядя на то, что осталось от знакомого с детства предмета, оказавшегося на удивление непрочным.

Шевлягин наклонился, отклеил от бумажного кома сырой конверт и глухо сказал:

– Оно.

С остальных открыток и писем смыло все надписи, и только на двух адрес читался более-менее отчётливо: «Москва, улица Академика Королёва 12 …»

* * *

Поэт Селиванов спал в круглом зале Шняги у подножия Венеры. Уже трое суток он не появлялся дома, отнёс последнее стихотворное послание на Перцовую и ушёл отсыпаться под берег. Ираида заглянула к нему, когда заходила к Люсе за хлебом, но будить мужа не стала, ушла молча.

Селиванову снилось, что он спит в своей постели, что в ногах у него дремлет кот, а рядом с кроватью на табуретке стоит литровая банка с помидорным рассолом, мутноватым от специй и мякоти. В сон вмешивались неприятные посторонние голоса, надо было немедленно проснуться, чтобы успеть залить пряной, сладковато-солёной жидкостью тлеющее нутро, и понять, при чём здесь Славка-матрос и Гена Шевлягин.

Селиванов открыл глаза, сел, и тут же выпал из уютного обставленного похмельного сна в полутёмное помещение с гулким эхом и безрукой алебастровой женщиной. Банки с рассолом рядом, конечно, не было.

– Здорово, поэт! – приближаясь, зычно крикнул Славка. Он остановился рядом с Селивановым и шлёпнул об пол мокрыми письмами, – вот тебе твоя корреспонденция. Не дошла до адресата, ввиду происходящего природного катаклизма.

Егоров с Шевлягиным тоже подошли и встали рядом.

Селиванов, смутно чуя неладное, дрожащими руками надорвал конверт и вынул из него размокший край бумажного листа. Остальное тоже вынималось фрагментами, на слипшихся клочках бумаги виднелись буквы.

– Василий, ты особенно не расстраивайся, – сказал Шевлягин, – письма твои восстановятся. Я так понял, ей – он поднял палец и небрежно нарисовал в воздухе кольцо, имея в виду Шнягу – всё равно, что чинить.

– Не скажи! – возразил Егоров, – Это она поначалу, не умеючи, и овцу из воротника клонировала, и спирт из самогона изгоняла напрочь. Сейчас-то уже понимает!

– Тогда с Васькиными стихами ничего не получится, – Гена высокомерно пожал плечами, – энергию надо расходовать разумно.

– Слушай, краевед, – с упрёком начал Егоров, – ты… это…

– Я вспомнил, – сказал Селиванов.

Он обвёл всех спокойным, ясным взглядом и повторил:

– Я вспомнил.

3.

Похолодало, запахло зимой. Возле статуи в воздухе появилось прозрачное синеватое пятно, в нём шёл снег, тёмные старые ели стояли вдоль стены какого-то здания с освещенными окнами. Свет фар всех ослепил и погас. Посреди зала остановился внушительных размеров чёрный автомобиль, из него вышел человек в широкой куртке и лохматой меховой шапке, он извлёк из багажника сумку и направился к зданию.

– Это кто?!– потрясённо спросил Шевлягин.

Селиванов заговорил медленно и сосредоточенно:

– Это космонавт Жеребёнков. Он недавно вернулся из поездки по Африке. В сумке у него новогодние подарки для знакомых из Центра Управления Полётами.

На стенах зала возникли изображения – резные деревянные маски, статуэтки, амулеты. Картинки поплыли по кругу.

Народу в зале прибавилось, пришли внуки хромого Тимохи, сыновья Корбутов и Зайцевых, за ними явилась Таисия и Митя Корбут. Вошёл ещё кто-то и сел на пол в стороне от всех. Дверь задвинулась, но опять отъехала в сторону, впустила ещё двоих или троих и задвинулась снова.

Синеватое пятно продолжало показывать зимний вечер и снегопад. К побелевшей машине вернулся мужчина в широкой куртке, он бросил в багажник лёгкую, очевидно опустевшую, сумку, сел за руль и уехал. Некоторое время светились окна незнакомого здания, и шёл снег, потом изображение стало бледнеть и постепенно исчезло.

– Жеребёнков поздравил всех знакомых с наступающим новым годом и отправился на рыбалку. На Таймыр. А с Таймыра он собирался лететь на Чукотку, – пояснил Селиванов.

Обычно нелюдимый и застенчивый до заикания, поэт теперь выглядел серьёзным, немного отстранённым, а говорил вдумчиво и на удивление складно.

– Через час после отъезда Жеребёнкова Центр Управления Полётами стал недоступен для всех способов связи. Из здания никто не выходил.

– А почему, дядь Вась? – поинтересовался старший сын Корбутов.

– Почему? – Селиванов задумался, вспоминая причину возникновения этих странных обстоятельств, и огляделся. По стенам зала снизу-вверх ручейками побежали голубые жуки, похожие на божьих коровок.

– Космонавт Жеребёнков не знал, что в одном из его сувениров приехало из Африки гнездо опасных насекомых – бураго. Это божьи коровки бирюзового цвета с восемью точками на надкрылках. Они парализуют свою жертву, выбрызгивая особое вещество, не имеющее сильного запаха. Небольшие животные и насекомые от него обездвиживаются и даже умирают, а человек впадает в летаргический сон.

– А чего же они Жеребёнкова самого не усыпили, эти бураго? – возмущённо спросил средний Корбут.

– Прививки для этого существуют, – важно сказал Шевлягин, – перед поездками в экзотические страны люди обычно делают прививки.

Вася продолжал:

– Жеребёнков сам разнёс по всему зданию подарки, заражённые жучками. А распылённый ядбураго, попав в вентиляцию, проник даже в те помещения, куда Жеребёнков не заходил. Воздух в Центре Управления Полётами стал снотворным. Уснули все – операторы, связисты, баллистики, медики… Даже охрана уснула. А на орбите в это время работал международный экипаж.

В зале стало совсем темно, сквозь мрак стали проступать блестящие точки, складываясь в знакомый рисунок созвездий. Постепенно между ними в чёрной глубине раскрылись другие, обычно невидимые скопления мелких звезд. Млечный путь протянулся наискосок длинным зарубцевавшимся шрамом, пепельно-серым, с багровым разводом с краю. Пол под ногами исчез и все почувствовали невесомость и медленное движение.

– Меня тошнит, – глухо сказала Люся.

– Ну погоди, интересно же, – укоризненно забубнил в ответ Славка-матрос.

Из открытой двери в зал проник свет, в проёме темнели силуэты неприкаянных пильщиков.

– Ребята, ну-ка, давайте или туда, или сюда! – заворчала на них старуха Иванникова, – нечего тут отсвечивать!

Пильщики вошли, проём закрылся, снова стало темно и звёздно.

– Вась, ну чего? – крикнул Славка-матрос, – давай, крути дальше!

Селиванов негромко откашлялся и снова заговорил:

– Связь экипажа с Землёй прервалась. На орбитальной станции находились два наших космонавта – Востоков и Восходов. Третий космонавт был французским. Его звали…

Селиванов замешкался, и публика начала вполголоса подсказывать:

– Жан?

– Поль!

– Наполеон!

– Нет-нет… сейчас… как его…

По стенам зала, наслаиваясь друг на друга, поплыли изображения разноцветно светящихся новогодних ёлок, праздничных столов с салатами и закусками, возник почему-то Люсин магазин и винная полка, украшенная провисшей мохнатой гирляндой.

– Фамилия его была Оливье, – уверенно заявил Вася.

Люся недоверчиво фыркнула и решила съязвить:

– А имя – Жюльен!

– Да, – спокойно сказал Вася, – так его и звали – Жюльен Оливье.

– Чего-то мы про такого космонавта не слыхали, – подал голос Егоров.

– Вась, – перебил его Корбут, – а к чему вот это вот всё сейчас было – ёлки-палки-новый год?

– К тому, что космонавты должны были приземлиться в конце декабря. А праздновать новый год они собирались дома с семьями. Наши тут, а Жюльен у себя во Франции. Время шло, космонавты летали один виток за другим, ждали команды из Центра Управления Полётами, но Центр молчал.

Прошли сутки, потом другие. Связь так и не восстановилась, и космонавты решили приземляться самостоятельно. Траекторию просчитали, пролетели ещё виток, чтоб собраться с духом и пошли на снижение.

Из-за алебастровой Венеры поднялся огромный синий полукруг, покрытый белыми облачными разводами и зелёными пятнами островов. Полыхнул в крошечном море солнечный блик, скользнул вверх, зацепив извилистое речное русло. Зелёный остров стал стремительно приближаться, вырастая до континентальных размеров.

– Меня тошнит, – упрямо повторила Люся.

– Вася, давай короче! – крикнул Славка-матрос, – сели они, или как?

– Нормально они сели, – заверил Вася. – Спускаемый аппарат упал в тайге, в болотистой местности. Грунт там мягкий… Зима стояла аномально тёплая, ниже минус двенадцати температура даже ночью не опускалась. Мороза космонавты особо и не опасались – амуниция при них была надёжная: комбинезоны, куртки, ботинки, всё специально разработано для таких ситуаций. Оружие имелось – это на случай нападения диких зверей. Продовольствия дней на пять-шесть точно хватило бы. Только вот связь так и не наладилась. Решили они развести костёр, во-первых, для того, чтобы подать знак поисковикам, а во-вторых – темнело быстро, а с костром всё-таки веселее.

На стенах зала возникли ели, тёмные наверху, а снизу освещённые пляшущим тёплым светом. Потянуло дымом. Позади статуи Венеры замелькали языки пламени, в небо и в зал полетели искры. Три человека подтаскивали к костру сухие стволы и хворост, рубили сучья и бросали их в огонь.

Справа от них, на длинной ровной проплешине с тонкими деревцами, растущими вкривь и вкось, лежал округлый предмет, похожий на завалившийся на бок огромный бидон с раскрытой крышкой. В мигающем свете костра предмет казался то ржавым, то угольно-чёрным. Рядом с ним протянулось на снегу большое красно-белое полотнище, вздыбленное двумя-тремя поломанными ёлками.

– Вон он! – громким шёпотом вскрикнул кто-то из пацанов.

– Это чего, спускаемый аппарат?

– Да!

– Тихо вы!

Костёр сильно разгорелся, пламя взметнулось, ярко осветив людей и всю поляну. Вдруг справа что-то затрещало, будто рушился деревянный дом. Все обернулись. Там, где раньше лежал на снегу огромный бидон с откинутой крышкой, теперь зияла чёрная дыра. Из дыры виднелся край парашюта, похожий на красно-белый полосатый хвост. Под землёй что-то глухо стукнуло, зашипело, и парашют соскользнул внутрь. Из ямы взметнулось облако пара и пыли.

Загряжцы ахнули.

Изображение исчезло, в зале стало светлее. Поэт Селиванов, зажмурив глаза, стоял возле Венеры и держался одной рукой за цоколь.

– Кто-нибудь, воды принесите! – Крикнула Наталья Ивановна и бросилась к Селиванову. Тот медленно сел на пол, покорно подставил лоб под незнакомую маленькую ладонь и подал руку запястьем кверху.

– Ему бы не воды, а чего покрепче, – усмехнувшись, сказал Митя Корбут, – а то он первый день как приземлился, не оклемался ещё.

– Помолчите, а? – брезгливо сказала Наталья Ивановна и снова стала считать Васин пульс.

Таисия принесла кружку с квасом и поставила на пол.

– Всё, на сегодня хватит! – обернувшись ко всем собравшимся, объявил Корбут, и загряжцы, вполголоса обсуждая удивительное представление, потянулись к дверям, одни влево, другие вправо.

К Наталье Ивановне подошёл Шевлягин.

– А я вас узнал! – Игриво сказал он, – Это же вы мне в больнице уколы делали? Я в вашем отделении лежал.

– Да-да, припоминаю, – женщина безразлично посмотрела на него, – седьмая палата, пневмония… левосторонняя, кажется?

– Точно!– бодро подтвердил Шевлягин. Он ещё немного постоял рядом, но никаких знаков внимания не дождался и пошёл к выходу.

Наталья Ивановна отпустила Васину руку.

– Голова не болит? – спросила она.

– Нет, – сказал Вася. Он взял кружку с квасом и осторожно поднёс к губам. Пена на поверхности мелко дрожала. Наталья Ивановна деликатно отвела взгляд.

Дверь отъехала в сторону, и в зал вошёл улыбающийся Юрочка в мокрой плащ-палатке. В руках у него была охапка клевера.

– Эй, где ты там? – негромко позвал он и кинул охапку на пол. В зале сразу запахло росистым лугом, сумеречной летней прохладой.

Из тьмы выбежала овца. Она опустила морду, понюхала клевер и начала есть, аккуратно собирая губами травинки.

Юрочка, глядя на неё, засмеялся – «животное…» – и, обернувшись к Васе и Наталье Ивановне, сказал:

– Там борщ. Горячий. Таська Боркут сварила. Будете?

Вася растерянно улыбнулся и пожал плечами. Наталья Ивановна согласно махнула рукой.

– Давай! Это ему сейчас в самый раз.

Юрочка принёс котелок и две ложки.

Борщ оказался не таким уж горячим, но необыкновенно вкусным, тёмно-бордовым, густым. Сварен он был на домашней свиной тушёнке, томлёной в печи до полного развара, и приправлен чесноком и свежим укропом.

Наталья Ивановна хотела отказаться, но, почуяв аппетитный запах, не выдержала, взяла ложку и начала есть. Они с Васей переглядывались и поочерёдно черпали из котелка, это было странно и весело. Вася ожил, его нервная сосредоточенность исчезла, лицо разгладилось, порозовело. Он радостно вздыхал и говорил:

– Хорош борщец…

– Ага, отличный просто, – торопливо соглашалась Наталья Ивановна.

Заметив на полу отсыревшие письма, она спросила:

– Это ваши?

Вася кивнул.

– А что там? – продолжала любопытствовать Наталья Ивановна.

– Там… примерно то же, что я сейчас рассказывал. – Вася замялся, – только в стихах.

– Правда? Как интересно!

– Да это плохие стихи. Ну их…

Наталья Ивановна отложила ложку, сказала сидящему неподалёку Юрочке «спасибо большое, очень вкусно!» и опять обратилась к Селиванову:

– А почему вы именно на телевидение письма отправляли?

Вася удивился:

– А куда их отправлять? Я больше ни одного адреса не знаю, а этот с детства помню.

– Ой, и правда! Я его тоже с детства помню. Мы с вами, наверное, ровесники. Вы местный?

– Нет, я сюда приехал после армии, на работу устроился, женился…

– Понятно. А что это за история про космонавтов, откуда вы всё это знаете?

– Откуда? – Вася отложил ложку, вытер ладонью губы и на всякий случай огляделся, но никакой подсказки на стенах зала не возникло.

– Да просто знаю и всё! – сказал он.

– Иной раз забуду, совсем не думаю об этом, долго могу не вспоминать, может месяц, а может и полгода, а оно вдруг как накроет, будто кто сказать хочет: что ж ты молчишь, сволочь?! Ведь людей спасать надо!

Наталья Ивановна, слушая Васю, всё время одобрительно кивала, улыбалась, и вдруг отстранилась и взглянула недоверчиво, искоса.

– Погодите… Каких людей? – осторожно уточнила она.

– Как «каких»? – удивился Вася и серьёзно пояснил: – Космонавтов.

4.

Весь следующий день Загряжская ребятня, надев куртки с капюшонами и резиновые сапоги, искала в лопухах под горой голубых жучков бураго. Попадались всё больше красные жуки-пожарники, зелёные клопы-вонючки и белёсые ночные бабочки с отсыревшими крыльями. Средний Корбут обнаружил божью коровку горчичного цвета, но таких и раньше многие видели. Она легко подчинилась заклинанию «божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба» и побежала по мизинцу среднего Корбута вверх, а на словах «чёрного и белого только не горелого» ― раздвинула крошечные скорлупки надкрылок и улетела, что тоже было довольно обыкновенно.

Взрослое население Загряжья обсуждало всевозможные причины провала грунта в месте приземления капсулы летательного аппарата и строило версии спасения космонавтов. Время от времени кто-нибудь порывался подробно расспросить обо всём поэта Селиванова, но тот спал, и разбудить его ни у кого не хватало духу.

Гена Шевлягин в этих разговорах не участвовал. Верный своему изыскательскому призванию, он бродил по закоулкам Шняги с фотоаппаратом и снимал всё, что могло бы убедить даже самый скептический ум в том, что в маленьком, залитом дождями селе, свершается нечто необыкновенное.

* * *

Жена поэта, Ираида Семёновна, пришла в торговый отсек за продуктами, но до покупок дело дошло не сразу. Сначала она выслушала от соседок новости и направилась к мужу в центральный зал.

Селиванов лежал, распластавшись у подножия Венеры, как подстреленный часовой.

Ираида Семёновна постояла рядом, посмотрела на его серьёзное лицо, на вольно раскинутые руки и задравшуюся рубашку, на лежащие рядом конверты, надписанные знакомым почерком. Заметила она и чисто вымытый пустой котелок и две чужих ложки.

Опустив на пол сумку, Ираида Семёновна достала из неё банку с ещё горячими голубцами и поставила возле котелка. Затем сняла плащ, стянула через голову вязаный джемпер, свернула его и подсунула мужу под голову.

Снова надев плащ, Ираида застегнула его все пуговицы, завязала пояс и вернулась к Люсе в торговый отсек. Под пытливыми взглядами соседок она подошла к прилавку и сказала:

–Дай-ка мне подсолнечного масла и кило крупной соли.

– А… хлеб? ― отчего-то растерявшись, спросила Люся.

Ираида величаво кивнула.

– Давай пару батонов, ― сказала она, ― чтоб каждый день не ходить.

* * *

Вечером в центральный зал Шняги первыми пришли Загряжские дети и уселись поближе к статуе и к поэту Селиванову, вдумчиво доедающему голубцы. Пришла Таисия Корбут, принесла своим пацанам покрывало с дивана, чтобы те не сидели на голом полу. Явилась бригада пильщиков с семечками и пивом. Старуха Иванникова принесла из собственного отсека венский стул и водрузилась на него, важно сложив руки под животом. Оглядев всех собравшихся, она крикнула Юрочке, чтобы тот положил мокрые тряпки у дверей, а то натопчут, ему же потом убирать. Подумав немного и недовольно оглядев всё собрание, она заворчала на пильщиков, чтобы те не плевали шелуху на пол. Пильщики в ответ пригрозили, что вынесут Иванникову из зала вместе с её помойной мебелью, если вредная старуха будет мешать людям отдыхать и непринужденно общаться.

Славка-матрос устроился в центре зала полулёжа, Люся села рядом с ним, красиво уложив ноги и аккуратно прикрыв юбкой колени. Егоров и Анна Васильевна принесли раскладные рыболовные стулья и сели позади пильщиков. Последним пришёл Шевлягин и встал у стены отдельно от всех.

– Ну чего, Васёк, письма твои восстановились? ― громко спросил Славка.

– Восстановились, ― без особой радости доложил поэт, ― только они не мои.

– Здорово-поживай! А чьи же они?

– Не знаю, ― честно признался Селиванов.

– А про что пишут-то? – крикнул кто-то из пильщиков.

Селиванов достал из конверта несколько фотографий, разложил их перед собой на полу, как гадальные карты и печально вздохнул.

– Про космонавтов…

На стенах возникли портреты трёх бритых наголо мужчин в серых робах, каждый – в фас и в профиль на фоне вертикальной линейки.

Один ― круглолицый, курносый, с наглым водянистым взглядом.

Другой ― испуганный, кадыкастый, болезненно-тощий.

Третий ― смуглый, носатый, с недобрыми, глубоко посаженными глазами.

В зале возникло неловкое молчание, даже пильщики перестали трещать семечками. Наконец, тишину нарушила Люся:

– Ну и кто из них француз? ― спросила она.

– Да, похоже, что никто, ― ответил Егоров. – Это какая-то шпана уголовная. Славка, ты как думаешь?

– А чего сразу «Славка»? – возмутилась Люся, ― как про уголовку, так сразу Славка!

– Так у матроса опыта побольше, чем у нас, он знает! ― резонно заметил кто-то. Послышался смех, Люся порывисто обернулась, чтобы разглядеть остряка. Славка тоже обернулся.

Селиванов, наконец, собрался с мыслями и продолжил:

– Вот этот мордатый, ― он показал на фото слева, – Бармацкий, осужден за разбой, статья 162, часть первая. Тот, что в центре, мелкий ― это Малеев, статья 161, часть третья – грабеж. А вот этот, чернявый, – Бабаев, статья 162, часть вторая – разбойное нападение с применением холодного оружия.

Эти трое совершили побег из исправительной колонии. Их преследовала караульная группа с кинологом и собакой, но в ту ночь была сильная метель и собака потеряла след.

Четверо суток Бармацкий, Малеев и Бабаев продвигались к железной дороге, спали под еловым валежником. Питались сначала сухарями и воблой, потом есть стало нечего, разве что клюкву из-под снега.

Увидев за деревьями костёр, они подумали, что там стоянка охотников. Отправили Малеева посмотреть, что и как. Малеев сбегал, вернулся и рассказал, что видел на поляне трёх мужиков, но при них ни ружей, ни лыж, ни собак. Экипировка у всех троих одинаковая, и, по всему видно, что добротная и дорогая. Штаны, куртки, шапки – всё яркое, как у спортсменов. Вооружены чем-то вроде обрезов.

У зеков созрел план: избавиться от лагерных шмоток и продолжить свой путь в другой одежде – так и теплее и безопасней. Поэтому решено было взять у «спортсменов» экипировку аккуратно, без лишних дыр и подозрительных пятен. Договорились напасть по условному сигналу, подошли к поляне и затаились.

В зале снова послышался треск горящих сучьев, на алебастровом теле Венеры, на лицах загряжцев и на стволах елей замелькали отблески пламени. Космонавты сидели у костра и о чём-то спорили. Время от времени они устало замолкали и смотрели в огонь, а потом кто-нибудь снова задавал вопрос и разговор продолжался.

– Слева Востоков, командир корабля, – пояснил Селиванов, указывая на почти одинаковые фигуры в оранжевых комбинезонах и куртках.

– Тот, что ближе к нам, это Восходов, бортинженер. А справа Оливье, космонавт-исследователь.

Где-то рядом заскрипело дерево, и тут же из темноты выступил бледный, изможденный человек в тонком свитере с высоко засученным левым рукавом и в ватных штанах.

– Мужики, не стреляйте, – заныл он, держась рукой за плечо, – мужики, я руку сломал, не стреляйте…

Космонавты поднялись.

– Ты кто такой? – спросил Командир.

Тут же за спиной у него мелькнула тень, тёмная рука обхватила шею, и под челюсть ткнулось что-то блестящее.

– Спокойно, спортсмен, – сквозь зубы сказал Бармацкий, и громко скомандовал остальным:

– Стволы на снег! Пять шагов назад!

Малеев шустро собрал оружие, кинул один пистолет Бабаеву, возникшему возле француза, другой отдал Бармацкому.

– Одежду снять, всё на снег! На снег всё! – надрывно кричал Малеев и, по обезьяньи пригнувшись, метался по поляне.

– Мы выполняем задание, нас уже ищут… – с сильным акцентом сказал Оливье.

– Молчи, спортсмен, – прервал его Бабаев, – вот сюда всё клади.

Он вынул из кучи заготовленных дров крепкий прямой обрубок, слегка подкинул его и коротко, сильно ударил француза по голове. Тот упал в снег.

Звуки стали наслаиваться друг на друга, что-то звенело, то приближаясь, то удаляясь, вновь заскрипело старое дерево и стало тихо. С тёмного неба медленно опускались белые хлопья. Между стволами елей бесшумно пролетела сова. На поляне, возле разорённого, остывшего кострища лежали на истоптанном снегу три человека. Вокруг темнели раскиданные вещи: телогрейки, ватные штаны и шапки-ушанки.

Раздался негодующий детский голос:

– Чего, космонавтов убили?!

– Нет, не убили, – заверил Селиванов, ― оглушили и ограбили, а костёр разобрали и угли закидали снегом.

Зеки решили так: если спортсмены оклемаются, на морозе им придётся надеть лагерную одежду. Огня у них нет и разжечь его теперь нечем. Долго они не продержатся. Тут и зверьё подтянется на мертвечинку. А когда погибших обнаружат, то по одежде определят, что это беглые из зоны. Поэтому убивать смысла нет.

– А космонавтов спасут? ― спросила Люся. ― Ведь и правда холодно, а они в маечках и в трениках, бедные, ― она поёжилась и обняла себя за плечи, будто вышла на мороз в тонком халате, ― ужас какой!

– Это, скорее всего, термобельё, ― предположил Шевлягин. Без верхней одежды особо в нём не согреешься, конечно, но лучше, чем ничего.

– Не нравится мне это, ― проворчала старуха Иванникова, ― расстройство одно. Вась! Для чего хоть ты всё это показываешь-то? Людям только нервы поднимаешь!