Текст книги "Встретимся на балу-с"

Автор книги: Ангелина Яги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Прекрасная спутница жизни

– Пустите меня сейчас же! – топая ногой, кричал на японском Эдогава, стоя у входа, перекрытого шпагами стражи. – Я приглашен на бал Шмидта-сана в качестве посла из Вооруженного Детективного Агентства, идиоты!

Конечно же, стража ни слова не понимала из тирады японца, но пускать его все равно не собиралась, потому что их главный приказ – ждать прихода посла из Японии, а не какого-то шумного и назойливого мальчонку. Джереми Томпсон распорядился тем, чтобы охранники без разговоров пустили детектива в салон, но, видно, слишком юный вид посла вызвал недоверие у стражи. Один из них послал за Блэком напарника, чтобы дворецкий решил, что же делать с надоедливым гостем. Спустя буквально пару минут они оба появились: стражник привел молодого мужчину в классическом черно-белом костюме, в белых перчатках из легкого дорогого шелка и с жабо, закрывавшим часть выреза черной жилетки.

Он закинул руки за голову и довольно улыбался тому, что ничто, кроме этого мальчонки, не портит планы Шмидта и Томпсона. Зевнув, он открыл один глаз и взглянул на иностранца. Тот показался ему вульгарно одетым: не по погоде, не празднично – совершенно обычно и заурядно. Спросив, как его зовут, Эдгар ждал ответа, но его не последовало. Тогда он наконец понял, что Рампо абсолютно не понимает по-английски, и решил применить другой способ коммуникации: он стал показывать на себя обеими руками и повторять свое имя. Затем он перевел ладони на иностранца и спросил еще раз, как его зовут. Эдогава усмехнулся, показав ряд белых зубов. Он склонил голову влево и открыл глаза, смотря на дворецкого.

– Я не так туп, как вы, Блэк-сан. – он наигранно вежливо поклонился почти в пол и выпрямился. – Меня зовут Рампо Эдогава. Я посол из Японии.

Эдгар, конечно, различил только имя японца, но и по нему он понял, что этот иностранец – один из приглашенных. Извинившись перед гостем и отдав наказания для стражи за такое обращение с почетным гостем, Блэк пропустил его внутрь и проводил до коридора, ведущего в залу. Там же его подловила Тернер, которой нужна была помощь с сервировкой ужина для почетных гостей. Она не знала, куда запропастились оставшиеся горничные, поэтому попросила дворецкого ей подсобить. Рыжий дворецкий показал ладонью на шикарные белоснежные двери, инкрустированные золотыми полосами, цепочками и позолоченными вставками, и сказал, что это как раз-таки и есть вход в церемониальную залу. Рампо почтительно поклонился ему в знак благодарности и поспешил к двери. На это Марк лишь усмехнулся и приказал Люси вести его на кухню.

Эдогава же скорой походкой приближался к дверям, широко размахивая локтями и ярко улыбаясь. Через плечо у него виднелась коричневая кожаная сумка, уже потертая от времени, но не утратившая свою надобность в глазах молодого нигилиста. Он похлопал ее слегка рукой и ухмыльнулся сам себе. Рампо ускорил шаг, понимая, что Фукудзава будет потом ругаться за позор Японии перед Европейскими высокопоставленными персонами. Он резво схватился за ручки огромной белоснежной двери и с шумом отворил ее. Перед брюнетом предстала картина воистину занятная: его друзья готовятся к представлению для европейской знати, стоя в самом центре огромной залы, пока остальные приглашенные открыто обсуждают их: от одежды до манеры поведения. Японец снова усмехнулся и прошел в залу, а стража, стоявшая рядом, закрыла за ним дверь. Эдогава бодро спустился по лестнице, быстро перебирая ногами, и так же молниеносно оказался рядом с наставником Фукудзавой, графом Шмидтом и переводчиком Миллером.

Последний не сводил глаз с подошедшего не вовремя гостя и нагло оббегал взглядом каждую складку на одежде, думая, что, раз у него зажмурены глаза, он не сможет увидеть этого нахального поведения молодого графа. Рампо поклонился Фрэнсису, Максу и Юкичи и сел на место рядом с Джонатаном. Но затем, видно, ему стало неинтересно смотреть за танцем Ёсано и Куникиды, и он решил объяснить причину своего опоздания.

– Фукудзава-са-а-ан, – шепотом протянул брюнет, поворачиваясь боком к наставнику, – извините за опоздание. Я спешил за каретой с нашими вещами, потому что какой-то идиот лакей забрал мою сумку, – он шлепнул ее рукой, – и закинул к остальным вещам.

Японец говорил это с такой детской недовольной интонацией, но при этом так серьезно, что Миллер случайно не удержался и хихикнул, прикрыв рот кулаком. Он покрылся румянцем, когда понял, как опростоволосился перед мальчонкой, дав знать, что понимает по-японски. Эдогава вопросительно хмыкнул и повернул голову в сторону писателя, недовольно зажмурив глаза вновь и нахмурившись тому, что их подслушивали. Рампо скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу, повернувшись к зале.

– Так это все же вы переводчик? – недовольно пробубнил он, – И что смешного в том, что я произнес?

– Извините, Рампо-сан, – начал шептать по-японски Макс, еще сильнее покрываясь румянцем, – просто я видел вас, когда вы спешили за каретой. Я подумал, что ошибся, когда принял вас за посла из Японии… но это оказалось действительно так.

– Так это ваш экипаж чуть не сбил меня? – по-прежнему недовольно говорил брюнет, не удосуживаясь хотя бы приоткрыть глаз. – И вообще. Могли бы не разглядывать так меня. Если вы думаете, что я не вижу, просто потому что у меня зажмурены глаза, вы безумно глупы и наивны.

– Рампо-кун. – грозно прошептал Фукудзава, отчитывая ученика за вульгарное отношение к почетному гостю. – Еще одно слово, и я попрошу Шмидта-сана с охраной увести тебя.

– Х-Хорошо, Фукудзава-сан. – пробубнил недовольно Эдогава. – И все равно эти европейцы безумно глупы. Меня не хотели пускать, потому что приняли за ребенка. Идиоты. – он буркнул себе под нос, – Теперь мне окончательно ясно, зачем они пригласили Агентство для раскрытия дела.

– Вы разве… Приношу свои извинения за такой вульгарный вопрос, Рампо-сан, но сколько вам лет? – Джонатан продолжал с интересом оббегать очертания лица, одежды и прочего на японце.

– Двадцать шесть. – прошептал в ответ брюнет. – Я действительно так похож на ребенка?

– Извините, Рампо-сан… – прошептал Миллер, отвернувшись и делая вид, что он увлечен танцем Акико. Но Эдогава не дал ему просто так сидеть, начав открыто смотреть на него через по-прежнему зажмуренные глаза, надеясь привлечь его внимание. И, конечно, у него это вышло, потому что Макс начал безумно стесняться и краснеть из-за такого количества внимания к его персоне. Шатен сразу понял, что же так пытается выудить у него детектив, поэтому он, запинаясь и покраснев, все же прошептал по-японски. – Я п-подумал, что вам… в-восемнадцать. Еще раз приношу свои глубочайшие извинения, Рампо-сан.

Вместо ответа Эдогава лишь недовольно буркнул и опустился на стуле еще ниже – почти что лег! – и начал отстранено наблюдать за танцем, который он уже не один десяток раз видел на родине. Джонатан тоже было отвернулся смотреть на не виданный ранее танец, его изящное исполнение, но тут его окликнул Фрэнсис. Граф попросил перевести ему их диалог и сказать, почему же его имя проскальзывало в речи Юкичи – да еще и в такой грозной интонации! Получив ответ, милорд глухо рассмеялся и похлопал Миллера по полечу, словно они были давними друзьями, после чего сам продолжил наблюдать за эффектным зрелищем. Но тут Макс почувствовал пристальный взгляд в их сторону. Он повернул голову вправо и увидел, что Люси и Джереми наблюдают за ними с балкона спальни Фрэнсиса, явно обсуждая поведение молодого графа перед человеком, который смог его заинтересовать. Церемониймейстер покачал головой из стороны в сторону, как бы упрекая его в некоей робости, скромности и немногословности.

Макс смотрел на него в ответ, всем видом спрашивая «что мне делать, мистер Томпсон, я не горазд на такое». Он тяжело вздохнул и понурил голову, скрестив руки на груди; но тут представление японских послов кончилось; все начали аплодировать неподражаемой красоте плавных и четких движений японки, а также незабываемой игре волшебной флейты в руках искусного мастера Доппо. Зааплодировали все, кроме брюнета из Японии, который недовольно зевнул и, закопошившись в сумке, достал оттуда маленький белый кусочек чего-то необычного. Джонатан незаметно покосился на гостя и понял, что это какая-то сладость, ведь детектив, никого не стесняясь, засунул это в рот с довольным причмокиванием. В это самое время два других посла тоже вернулись за свои места: Куникида сел, как подобает джентльмену, выпрямив спину и положив ладони на колени; Ёсано же позволила себе немного откинуться на спинку стула, расслабленно скрестив руки на груди. Трое людей из одной страны, но все они такие разные, в отличие от общества города, в котором родился и вырос Миллер. Его безумно восхищают и интересуют люди, которые сидят позади и справа от него, но насчет чего с ними разговаривать… – это великая тайна, которую пока что ему не суждено раскрыть, ведь он осведомлен о восточной культуре ничуть не больше любого из присутствующих на этом балу.

Снова послышались звуки протяжных стройных скрипок в руках профессионалов. Не успел Макс задать послам хотя бы один скромнейший вопрос, как к ним подошел Джонатан Миллер старший. Судья почтенно поклонился хозяину бала и приглашенным гостям и попросил сына отойти на разговор с ним. Молодой граф низко поклонился всем присутствующим и попросил милорда Фрэнсиса пригласить другого переводчика, ведь понимал, что этот разговор затянется надолго. Граф Шмидт утвердительно кивнул головой и махнул рукой в сторону Джонатана-младшего, разрешая ему ступить на разговор с покровителем. Жена Миллера старшего сейчас была занята юными красавицами, приглашенными на бал. Наверняка, она во всю расхваливала перед возможными невестками своего сына, давая знать, что он молод, амбициозен, богат и безумно красив. Графиня Миллер расхваливала мастерство сына к написанию прекрасных мелодичных стихотворений, не менее захватывающих романов и рассказов, которые точно очаруют любую прекрасную даму и юную мечтательницу. Она глухо хихикала, прикрывая нижнюю половину лица нежно-золотым веером, а по-прежнему роскошные груди содрогались в глубоком – хоть и не казавшемся вульгарным, в силу ее немолодого возраста, – декольте. Отец и сын наблюдали за женщиной, которую они любили: первый с не скрытой улыбкой похвалы, а второй – с грустью и сожалением, мольбой о помиловании.

Что ни бал – то полное смущение юного графа перед молодыми особами. И каждый раз, как в первый, девушки, в надежде заполнить еще одной победой свои самодельные ажурные карне, подходили к мужчине, интересуясь, не «ухватила» ли его уже какая-нибудь нимфа на следующий танец. И, получив жгучую пощечину в виде отказа, они, разозленные и полные жажды отмщения, уходили обратно, в поисках «более достойного их» кандидата. Это уже надоело родителям эмансипированного молодого графа, потому они решили, что немного помочь сыну – совершенно не греховно.

– Макс, – начав в своем обычном повелительном тоне и поклонившись, окликнул сына Джонатан, – где твой новехонький красный сюртук с росписью из золотых нитей от кутюрье, который мы с миссис Миллер подарили тебе по случаю этого бала? Что с твоей осанкой, сын? Ты опять пренебрег моими наставлениями и правилами этикета, не надев корсет? – он держался ровно, строго, но не смог сдержаться от разочарованного выдоха. – Мистер Миллер, вы же знаете, что неприемлемо ходить в одном и том же сюртуке больше трех раз. Что о вас подумают люди?

Постоянный гнет, ухудшение и без того не особо положительного состояния молодого графа… Макс привык, что из уст отца в его сторону не послышится похвала до тех пор, пока общественные устои и отрешенность людей не возьмет верх над вольнодумством писателя. Но! Джонатан не сдастся, ведь будущее именно за такими людьми, как он! Долой все эти рамки консервативных отцов! Долой глупые устои и плохое отношение к науке! Долой нормы одеяния, за которые тебя могут исключить даже из семейной книги! Джонатан-младший тяжело выдохнул и, взяв одной рукой сумку с рукописями, посмотрел на покровителя.

– Отец, зачем вы обращаетесь ко мне на «Мистер Миллер»? Мы носим одну фамилию и относимся к одному роду, разве не так? – он старался держаться строго и ровно, но дрожь в руках была все равно заметна, чего не сказать о голосе, который трепетно старался контролировать граф. – Сюртук я оставлю на особый случай, ведь этот, – он одернул начало фалды, – еще в достаточно приемлемом состоянии, чтобы показаться в нем в свет. – Миллер выставил ладонь в белой перчатке перед лицом отца, и судья смог различить волнение сына, давая ему закончить свой отпор. – Как я уже неоднократно говорил ранее, дорогой отец, правила и устои меня не интересуют. Они глупы и неразумны, потому носить корсеты, чтобы угождать вам и матушке, я не собираюсь. – он провел правой рукой от отца вправо. – Что касается общества, то мне абсолютно безразлично, что обо мне подумают эти необразованные идиоты, ведь их главная «ценность» – распространение слухов и украшение таких балов.

Теперь молодому графу оставалось ждать вердикта отца. Курок спущен, игра в русскую рулетку началась. Все же, Макса можно назвать фаталистом, ведь сейчас он именно и творит, что отпускает свою жизнь на самотек, веруя, что судьба приведет его по течению к нужному берегу. Становится заметна дрожь не только в ладонях, но и коленях графа. Выбившаяся прядка начинает дико мешаться, хочется ее поправить; перчатки становятся сильно облегающими и плотными, отчего нужно их незамедлительно сорвать, а жабо так сжало шею, что, кажется, писатель сейчас потеряет сознание от удушения. Отец во всей своей строгости посмотрел на свое чадо. Руки за спиной сжались еще крепче, и Джонатану захотелось как в детстве: схватить непослушного ребенка за ухо и оттащить в свою комнату, заставляя того молиться Богу, вымаливая все грехи, какими он провинился перед отцом и матушкой.

– Макс, – ледяным жгучим голосом начал отец, – ты винишь нас с матерью точно во всех библейских грехах! Но послушай, сын мой. Мы, увы, не молодеем, и ты должен понимать, что мы, как и любые родители, озабочены тем, чтобы наш отпрыск стал наследником нашего имения, хозяйства, работников и земель. Чтобы вы нашли свою пассию, с которой готовы были родить себе наследника нашей семейной реликвии и гордой фамилии Миллер. – он устало вздохнул, – Но Вы, Макс, видно, считаете, что сильно взрослы, чтобы принимать такие решения самостоятельно. Я не договорил, Макс. – перебил сына отец, когда тот собирался возразить.

– Но ты глубоко заблуждаешься, родной. – казалось, будто он смягчил тон, но все это были уловки судьи с двадцатилетним стажем. – Любому уважающему себя мужчине нужна девушка – юное прекрасное создание – под стать. Она ведь – и украшение дома, и первоклассный учитель для ребенка, наследника твоего же рода! Уверяю тебя, дорогой Макс, ты просто еще не был отмечен стрелой Амура. Скоро она разит тебя и твое великое сердце – я уверен в этом больше, чем в чем-либо за свою жизнь! – и тогда ты поймешь, как ошибался.

Джонатан-младший поклонился отцу и, ничего не сказав в ответ, снял с себя перчатки, протянув их покровителю. Это же просто богохульство! Миллер-старший сжал белоснежные лайковые перчатки в руках и грозно посмотрел на своего сына, который вновь поклонился отцу. Этот жест был сродни с пощечиной, с объявлением дуэли… да даже с самим плевком прямиком в лицо! Граф терпеть это не намерен, но он понимает, что выяснять семейные отношения на балу – верх некультурности. Потому он поправил черный галстук и лацкан карминово-красного сюртука, на котором виднелась позолочено-белая бутоньерка с запахом ванили. Со словами «Я вас понял, Мистер Миллер» брюнет взял ладонь сына, крепко сжав ее и насильно раскрыв, и положил ему обратно перчатки. Джонатан-старший удалился, а молодой граф, сжав перчатки, как недавно отец, поспешил уединиться на балконе.

Нигилист из Японии

Макс отворил двери, ведущие на балкон, и они чуть не ударили стены – так сильно разозлен молодой граф постоянными советами родителей и их вмешательством в его личную жизнь. Он посмотрел на лайковые перчатки, которые он продолжал крепко сжимать в руке, и спрятал их в кармане суконных брюк, лишь бы не видеть это удушающее напоминание о постоянных пререканиях с отцом. Шмидт знает не понаслышке, как устают люди на таких балах морально и эмоционально, поэтому он не скупился на небольшую приятность: теперь на балконе парадной залы стоят две белоснежные скамейки из первосортного и лучшего мрамора, который сверкал в свете канделябров, украшавших, наравне с фиалками и гелиотропами, вход и периметр балкона.

Сверкающие звездочки, которые оказались сонными мотыльками, выделывали незатейливые пируэты на своем пути к свету свечей, которые загородил собой писатель. На улице стояла осенняя прохлада, несмотря на то, что еще было только половина восьмого вечера, а на дворе – лишь начало октября. Джонатан тяжело выдохнул и оперся на перила балкона, прикрыв глаза. В глаза слепили золотые лучи солнца, которое уже заходило за горизонт, окрашивая все в округе – и в первую очередь небо – в розово-персиковый цвет. Вид на желтеющий сад заворожил писателя: опадавшая листва невинных кленов, величественных древних дубов и смиренных плакучих ив, – все это так вдохновляло, умиротворяло и давало забыться от мирских забот, что Миллер невольно облегченно выдохнул, и широкие плечи его небрежно опустились.

Макс вновь вспомнил о злостном нарушителе скуки и будничной серости. Он подумал, что… Да! Это явно неплохой сюжет для романа: молодой мужчина, вынужденный жить отрешенным от остальных из-за того, что не принимал общественных устоев – настоящий романтический герой! – влюбляется в юную прекрасную даму, так же не желающую иметь дело с высшим светом из-за его гнили и греховности. Их связывает общее возвышенное восприятие мира, но… вот незадача! юная дива холодна к молодому графу, ведь, чтобы завоевать ее сердце, не хватит одной встречи на балу Милорда – ее надо влюбить в себя геройскими поступками, романтикой и заботой. А вольнодумный Ромео же уже давно сражен наповал и оттого сделает все ради ответной любви прекрасной леди.

Определенно прекрасная идея, чтобы ее написать и издать в известной типографии! Джонатан воодушевился и почувствовал душевный подъем, отчего ему захотелось сейчас же вылить мысли и переживания на бумагу. Как же прекрасно, что Шмидт оснастил балкон этими незаменимыми скамейками! Быстрым уверенным шагом Миллер дошел до одной из них – с левой стороны от входа на балкон – и умастился поудобнее, положив сумку себе на колени. Он достал оттуда стопку желтоватых листков, чернильницу и связку из двух гусиных перьев. Налив в чернильницу немного чернил из склянки, Миллер поставил ее на подлокотник и убрал остальное обратно в сумку. Сумку же писатель использовал как подставку для рукописей; он сгорбился, напрочь забыв обо всех манерах и предупреждениях Вирджинии; и тут из-под его мастерского пера начали выходить дивные строки, которые в скором времени – вот увидит его отец! – станут настоящим шедевром мировой прозы.

Макс совсем забыл о ходе времени; о том, что он сидит на балу у графа Шмидта; о том, что его пригласили ради общения с послами из Японии. Он писал, придумывал, прикусывал зубами перо, когда не мог вспомнить необходимое слово, а в это время общественная бурная жизнь продолжала мчаться своим ходом, оставляя писателя далеко позади от своих вычурных идеалов и норм. Но вот… двери на балкон с шумом отворились, и на улицу вышел молодой человек, который недовольно и нарочито громко топал на своем пути. Он с шумом закрыл дверь и подошел, не глядя, к скамейке слева, как раз к той, на которой сидел переводчик. Юноша умастился на части скамейки слева от писателя – Джонатан занял место поближе к кроне прилегавшего к дому Шмидта клена. Миллер содрогнулся, чуть не подскочив на своем месте, ведь вошедшим мужчиной оказался не кто иной, как сам Рампо Эдогава – посол из Японии. Он закинул ногу на ногу и положил на колени коричневую кожаную сумку. Тогда Макс решил получше его разглядеть, раз его все равно не заметили. Брюнет был одет в синий камзол без рукавов с редкими узорами птиц, цветов сакуры, плавных линий, прошитых золотой нитью; долгополая коричневая в болотно-зеленую полоску юбка со складками оказалась хакама, о которой Джонатан только слышал, но ни разу не видывал в жизни; а из-под выреза камзола виднелся воротник не накрахмаленной желтоватой суконной рубашки, воротник которой расхлябанно лежал чуть ли не на плечах мужчины, потому что первые две пуговки были расстегнуты. Пояс хакама прятал полу жилетки, а подол одеяния скрывал обычные, затертые временем и неутомимой постоянной ходьбой дзори.

В сумке мужчины было видно множество отверстий, занятых под самые различные… угощения! И пастила, и конфеты, и леденцы, и чего только не было в сумке Японца! Эдогава сидел сбоку от Миллера, недовольно дожевывая кусочек белой пастилы, с которой немного сыпалась сахарная пудра. Рампо сладостно причмокивал, пережевывая это тянущееся во рту угощение, а глаза его по-прежнему были закрыты. Макс настороженно оглядывал его с ног до головы, думая, что хоть в этот раз он его не заметил уж точно! Брюнет проглотил кусочек пастилы и закинул в рот оставшуюся небольшую часть, вытянув руки перед собой и отряхнув ладони от сахарной пудры.

– Снова вы?! – недовольно проговорил японец, поворачивая голову направо. – Почему вы все время смотрите на меня, надеясь, что я не замечу этого или что я хотя бы промолчу?! – он скрестил руки на груди, – Я молчать не буду! – Эдогава повернул голову вперед, задрав нос немного выше обычного. – Вы, европейцы, ужасно глупы! Настоящие идиоты!

– И-Извините, Рампо-сан, – слегка покраснел Джонатан, поняв, что своим некультурным поведением может окончательно потерять доверие нового знакомого, – мне очень стыдно за свои действия. – писатель макнул перо в чернильницу и положил рукописи вместе с сумкой на колени, слегка кланяясь японцу и приложив одну ладонь к другой перед собой. – Примите мои глубочайшие извинения.

На извинение от брюнета не последовало реакции – лишь недовольное «хм» и еще более вздернутый к верху нос, – и Миллер понял, что надеяться на дальнейший разговор попросту бесполезно и по-детски наивно. Переводчик расстроенно выдохнул и сложил ногу на ногу, пододвигая поближе к себе сумку с рукописями на ней. Он взял перо и смахнул с него излишки чернил; сгорбился над пожелтевшими листами и стал снова писать прекрасный роман, но уже с переписанным сюжетом. Развитие отношений между персонажами оказывается сложнее, чем предполагал автор; он не думал, что прекрасная девушка настолько неприступна и принципиальна… Но Эдогава, – который до этого совершенно не интересовался действами молодого графа, – повернул голову к нему, полностью разжевав и проглотив кусочек пастилы. Он поставил обе ноги на плитку, которой был обделан балкон Милорда Фрэнсиса, и нагнулся вперед, по-прежнему смотря на Джонатана и наклонив голову немного в сторону. Такое поведение посла довело до стучащего громче каблуков степиста сердца писателя, но он сохранял уверенное спокойствие, по-прежнему плавно выводя буквы со множеством авторских петель каллиграфического почерка Джонатана. Так хотел думать Миллер, но Рампо же усмехнулся, увидев едва заметную дрожь в больших жилистых руках писателя и такую же легкую красноту на щеках мужчины.

– Что вы пишете, эмм… – задумался на мгновение, почесав затылок, японец, – Миллер-кун, верно?

– Д-Да, – шептал Макс, слегка качнув головой, – детективный роман.

– Глу-у-упо, – протянул Эдогава, выпрямившись на своем месте и запрокинув голову к небу. Он отставил руки назад и стал смотреть на розовое небо, уже плавно переходящее к фиолетовому оттенку. – Вы увлекаетесь играми разума, логикой, я прав? – Рампо даже не посмотрел в сторону писателя; даже не открыл глаз, но увидел утвердительный кивок, отчего усмехнулся вслух, – тогда это глупо вдвойне. От ваших произведений нет практической пользы. Вы не разовьете логику и дедуктивное мышление, если продолжите писать второсортные детективы, Миллер-кун. Это все бесполезно и глу-у-упо. – вновь протянул брюнет, тихо рассмеявшись.

– Глупо… Практическая польза… – повторил тихо Макс, – Я признанный европейский писатель, Рампо-сан. Я нахожусь здесь только благодаря популярности моей «посредственности».

– М? – повернул лениво голову вправо японец, – да вся литература – бесполезная посредственность. И музыка эта, и все искусство в целом. Ее нельзя применить на практике, от нее нет пользы. Важно только то, что можно потрогать и применить на деле, а остальное – просто еда для чувств. А чувства – это слабость любого человека, потому что они не дают здраво смыслить и смотреть на вещи. Поэтому все люди – дураки: они отдаются чувствам и эмоциям, полностью забывая о логике и рационализме. Но вы, по всей видимости, не из таких, Миллер-кун. – увидев разыгравшийся румянец на щеках писателя, Эдогава поспешил разъяснить свою теорию.

– Вы сидите здесь, а не на балу, а там началась… мазурка… или полонез… или что-то еще из этой ерунды. Остальные вельможи с азартом приглашают прекрасных дам – да, не скрою, юные леди в Европе прекрасны – на эти сумасбродные танцы, а вы сидите и потом пререкаетесь из-за этого с отцом.

Рука писателя невольно дрогнула и под пером осталась чернильная клякса на большую часть листа. Он покраснел еще сильнее, а дрожь в руках было не унять. Рампо видел, как он ссорился с отцом; он обратил на него свое внимание, заинтересовался им?!

– В-Вы видели наш спор с отцом, Рампо-сан? Откуда вы знаете, чт-что мы разговаривали именно об этом? – Джонатан отложил перо и рукописи в сторону, обращая все свое внимание на японца.

– А, н-ну… – задумался Эдогава, вновь поднимая взор к небу и усмехаясь, от чего на лице показалась самодовольная улыбка. – Миллер-сан смотрел на вас во время танца с… это была ваша мать? – получив утвердительный кивок в ответ, он продолжил. – Смотрел на вас крайне недовольно. Я сперва было подумал, что это из-за того, что вы не надели корсет, хотя он, полагаю, обязателен, не так ли? Но потом увидел, что на вас нет обручального кольца, а Миллер-старший вовсю смотрел на молодых девушек, стоящих возле нас и в принципе в зале. Конечно, можно было бы подумать, что он просто неверен своей жене, но, черт возьми, по нему так и видна его семейность – даже мне, человеку, отрицающему значимость чувств, с первого взгляда было понятно, как Миллер-сан любит свою жену!

– Ну, а вы, Миллер-кун, скорее всего, одного со мной возраста, отчего смею предположить, что ваш отец просто хочет наконец посидеть с внуками. Миллер-сан надеется, что вы такой же семьянин, но, я думаю, он глубоко ошибается, не так ли? – закончив свою тираду, японец повернул голову в сторону покрасневшего до кончиков ушей и багровых пятен на шее переводчика, а на лице его красовалась все та же победная ухмылка. Он приложил указательный палец к нижней губе и задумчиво посмотрел на канделябр, висевший неподалеку от них. – Конечно, можно было бы и вовсе предположить, что вы интересуетесь мужчинами, Миллер-сан, но… – Рампо оглядел его по пояс, – вы одеты слишком просто, чтобы привлекать к себе внимание даже мужчин.

– Удивительно… – смотря на посла, думал Миллер. – Я никогда не встречал таких… умных… мыслящих людей в целой Европе, Рампо-сан.

Эдогава усмехнулся, после чего залился смехом, откидываясь немного назад. Ему была явно по душе воодушевленность писателя его персоной.

– Конечно же не встречали, Миллер-кун. Я ведь – Великий детектив! Умнее меня человека просто нет!

– Н-Не сказал бы! – громче обычного ответил Макс, взяв всю волю и смелость в кулак. Ему непозволительно упускать шанс понравиться послу, потому он будет действовать, несмотря на свою стеснительность и скромность.

– Меня не хотят признавать первоклассным детективом, только потому что я предпочитаю писать романы, а не охотиться на преступников, н-но… – Джонатан потерял всякую уверенность, вновь начав говорить тихо. – Но я действительно многое могу! Ес-если бы милорд Шмидт только знал о моем таланте… Уверен, он бы отдал это дело мне!

Рампо раскрыл глаза, показав изумрудно-зеленую блестящую огнем азарта радужку. Он улыбнулся, показав все тридцать два белоснежных зуба, и протянул руку без перчатки молодому графу.

– Это вызов, Миллер-кун? – он глухо хихикнул. – Можем устроить битву умов за честь Европы и Японии. Кто победит, навсегда заберет себе титул Великого детектива и почет для страны. – Эдогава поддался еще сильнее вперед. – Вы в игре, Миллер-кун?

– Всегда буду рад сразиться с вами, Рампо-сан! – протянул руку в ответ Макс. Рука брюнета оказалась теплой и мягкой, что очень контрастировало с его вечно холодной и сухой, грубой мозолистой ладонью. Вдруг, выражение лица брюнета вновь сменилось на недовольство; он как-то по-детски надул губы и вновь зажмурил свои неповторимые нефритовые глаза, смотря на Джонатана.

– Зовите меня Рампо-кун! – он начал недовольно бубнить себе под нос. – Хотя бы вы, Миллер-кун, не будьте таким надоедливым с этими манерами.

Не успел Миллер рассмеяться – лишь глухо усмехнулся и покрылся румянцем, прикрыв глаза, – как двери аккуратно отворил церемониймейстер, прошедший на балкон к уединившимся мужчинам. Он почтенно поклонился им обоим и, прикрыв вальяжно глаза, попросил их присоединиться к торжеству, потому что переводчика ищет милорд Шмидт, а посла – его наставник. Мужчины посмотрели друг на друга: Эдогава улыбался, точно сам не зная, чему именно, а Макс же, засмущавшись своему положению, начал спешно собирать сумку с рукописями, но листочки постоянно валились из рук и один из них чуть не улетел – благо, его успел подхватить Рампо. На листке были заготовки будущего романа, и брюнет пытался прочитать его, но, вот незадача, по-английски он знал только «доброго вечера» и «до свидания». Обиженно – точно ребенок! – он цыкнул и протянул листок писателю, который смущался каждому лишнему движению как своего тела, так и Эдогавы.

Мистер Томпсон уже ждал их по другую сторону дверей, ведущих на балкон, откуда слышались звуки кадрили. Сколько времени они сидели на балконе вдвоем и беседовали по душам, словно близкие люди? Неизвестно, но Джонатан, только закрывая за собой двери, увидел, что солнце уже село, а на небе появились первые звезды.