Текст книги "Встретимся на балу-с"

Автор книги: Ангелина Яги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Старый сюртук, карета, начало бала

Комната освещалась только тремя свечами, стоявшими на настольном канделябре из старой меди, повидавшей не одно стихотворение, не один рассказ и не один детектив. Писатель пренебрегает ужасно тесным корсетом, который ему был совсем не по нраву. Он не понимает, зачем стеснять себя этим элементом одежды, лишь бы выглядеть выше и более напыщенно. На голое тело надевает он белоснежную накрахмаленную рубашку. Сверху нее идет черный жилет с золотыми пуговицами – подарок отца, сам бы он не потратил на эту… показуху ни цента. Писатель не забывает о бутоньерке, прикрепляя небольшую связку искусственных нежно-розовых и белых цветов на лацкан изумрудного сюртука. Он продевает каждую пуговку на одеянии в отверстие: последовательно, четко, привычно. Уже который бал. Как обычно: с семи вечера до трех-четырех ночи.

За верхней частью наряда идут кремового цвета суконные штаны, в которые он аккуратно заправляет рубашку. Писатель поправляет жилетку, фалду сюртука и проглаживает рукой рукава на сгибах. Застегивает запонки и надевает белоснежные перчатки. Единственный элемент одежды, который ему нравится и надобность которого он понимает. Служанка, приведенная отцом в помощь эмансипированному чаду, поправляет воротник рубашки и дрожащими, уже не молодыми руками выравнивает скривившуюся бутоньерку. Женщина хотела было помочь графу надеть гольфы и черные налакированные ботинки, как мужчина дотронулся до нее своей большой рукой, давая знать, что это лишнее. Она оглядывает барина с головы до ног: прекрасен… почти идеален. Осталось одно – уложить волосы. Женщина достала из ящика стола круглую приплюснутую коробочку. Новенькая, блестящая упаковка. Она сперва распустила хвостик волнистых грязных волос, причесала его непослушные волосы. Затем макнула гребешок в белую вязкую мазь.

– Помада из китового спермацета, мистер Миллер. Лишь пару недель назад привезена с китобойца «Эссекс», милорд. – приговаривала тихо женщина, втирая гребешком мазь в волосы мужчины. – Уверена, даже несмотря на ваше пренебрежение корсетом и парадным камзолом, вы будете неотразимы на балу, сэр.

– Оставь, Вирджиния. Ты знаешь, что я ухожу туда только потому, что отец за меня ответил на приглашение графа Шмидта. – Макс шептал, чтобы их не услышали. Он знал: у стен есть уши.

– Не гневайтесь, милорд, но ваш отец прав. На свете полно прекрасных дам, почему же вы до сих пор одиноки? – ее голос звучал мягко, по-родному, тепло.

– Все девушки высшего света легкомысленны и просто глупы. Они не могут поддержать ни одну тему, не касающуюся сплетен о других личностях. Их кругозор настолько узок, что остается только надеяться, что им хватит ума, чтобы не разговаривать со мной о литературе. – тяжело выдохнул мужчина, сгорбившись на своем месте, когда гувернантка закончила с прихорашиванием беспорядка на голове молодого графа.

– Милорд, следите за осанкой. Что о вас поду-

– Вирджиния, – вдруг громко начал Джонатан, – мне без разницы, что обо мне подумают. Я иду туда отсидеть время до трех ночи, и все.

– Как скажете, мистер Миллер, но… – она тяжело вздохнула, – если вы не приведете домой невесту, за вас это сделает ваш отец. Я лишь забочусь о вас, милорд, – женщина положила руку ему на плечо.

Увидел бы Миллер старший, как его сын позволяет гувернантке обращаться с ним… Заставил бы вернуться обратно под родительское крыло для перевоспитания в истинного графа – преемника гордой известной фамилии Миллер. Макс же посмотрел на Вирджинию и улыбнулся, убирая ее дрожащую сухую руку с плеча. Он не дался напудрить лицо и поспешил к рабочему столу, на котором спал енот Карл. Несмотря на протесты гувернантки, Джонатан все же взял с собой книгу в черной обложке, два гусиных пера и чернильницу с запасным чернилами в специальной склянке. Он сложил все принадлежности в кожаную коричневую сумку через плечо, повернулся к Вирджинии, чтобы она в последний раз оглядела его, и поспешил удалиться: карета уже подана, и кучер попросил дворецкого передать информацию о готовности графу. Гувернантка поправила бирюзовую ленту в хвостике волос графа и отошла назад, открывая ему проход к двери. Миллер потрепал любимца по макушке и все же вышел за дверь, не захлопывая ее, чтобы Вирджиния и Карл могли проводить его.

Когда граф сел в тройку и дверь захлопнулась, привычная гримаса безразличия вернулась на его лицо. Из прилизанных волос выбилась одна прядка, спадая на переносицу. Она не мешалась, потому Джонатан решил не обращать на нее внимание. Очередной бал… Как объяснить отцу, что Макса пригласили на него не из-за прекрасных девушек, с которыми он мог бы там познакомиться, а из-за его принадлежности к творческим личностям, переводчикам и писателям? Бал в честь торгового соглашения с Японской детективной организацией. Преступность в Европе возросла – полиция не справляется. Потенциал Миллера еще не раскрыт: никто не видит в нем умелого детектива – только первоклассного писателя. И то отец крайне недоволен популярностью сына: не в той области он стал знаменит. Ему бы пойти в судьи… или чиновники… Но никак не быть каким-то голодранцем, вынужденным строчить произведения, чтобы хотя бы проживать под крышей.

Но Макс так не думал. Он обретет всемирную популярность и никогда не будет волноваться насчет наличия денег. Впрочем, он и так не беспокоится об этом… Писатель неприхотлив и основные средства уходят на содержание прислуги. Отец его не понимает: как его сын может небрежно относиться к внешнему виду, ходя в одном и том же сюртуке больше полугода! или не надевая тот же корсет под рубашку для придания изысканности его и без того величественному и крепкому стану. А Джонатану же скучно: нет достойного противника в игре разума. Нет друга, с которым можно было бы обсудить величие ума и проблемы – действительного стоящие обсуждения! – в обществе. Поэтому Миллер вынужден целыми днями писать детективы и обычные приключенческие романы – забыться, растянуть время, получить удовольствие и успокоиться от внешних забот сына известного графа…

Он откинулся на мягкую спинку, обитую шкурой какого-то животного. Отец, когда дарил карету на совершеннолетие, сказал, что она очень дорога и таких моделей очень мало, но… Максу неинтересно и это. Какое ему дело до того, какое животное убили, чтобы он мог в не нужном ему комфорте доехать на не нужный ему бал? Совершенно никакого. Молодой писатель тяжело выдохнул, сгорбившись. Видела бы его сейчас Вирджиния… Эта бедная женщина с самого детства мужчины пыталась привить ему простейшие правила этикета: прямая посадка, корсет, перчатки и все прочее, но… Зачем соблюдать это все наедине с собой или самыми близкими? Это же просто показуха для высших чиновников и титулованных дворян… Но гувернантка была непреклонна.

Только Джонатан успел погрузиться в глубокую думу, как кучер остановил резко повозку. Послышалась ругань мужчины, управлявшего лошадьми, ржание коней и… другой язык?! Миллер высунул голову из окна, задернутого бархатной бордовой тканью, и огляделся по сторонам. К карете повернул голову убегающий парнишка – ну лет шестнадцать-восемнадцать, точно не больше! – улыбнулся, извинившись еще раз на другом языке, и поспешил в противоположном направлении. Он отличался от других жителей этого городка… Макс его раньше не видел… Да и внешность не европейская. Да это же один из японских послов из той организации! Но куда он так спешит? В прохладную осеннюю погоду да без камзола – в одной даже не накрахмаленной рубашке и синей жилетке с редкими узорами, прошитыми золотой нитью, – за час до начала бала у милорда Шмидта? Миллер думал, что все японцы жутко пунктуальны, серьезны и чопорны, а тут… Тут этот нарушитель порядка, скуки и серости…

Карета тронулась, а Джонатан вновь облокотился спиной о спинку кресла. Он стал думать об этом парнишке: растрепанные, неаккуратно стриженные – видно, даже самостоятельно – волосы, наверняка жесткие и колючие; радужки и разреза глаз он не увидел, потому что глаза были зажмурены; маленький рост и худощавое телосложение – типичная, по представлению Макса, внешность японца. Впервые он видит иностранца… а уж тем более из такой закрытой и не самой гостеприимной страны как Япония…

Но вот до подъезда огромного здания, принадлежащего графу Шмидта, остались считанные сотни метров. Весь строгий и отрешенный настрой Миллера пропал – на его место пришла нервозность, страх, неприязнь к большому скоплению людей и желание скрыться. Он тяжело выдохнул, сгибаясь еще сильнее и полностью теряя всю осанку. Вновь вернулись мысли об отце: почему он так печется о статусе и семейном положении сына? зачем ему жена, ведь ему всего двадцать восемь; да, эти дамы… благоухают ароматами прекрасных цветов Голландии, но не смогут даже рассказать о ней чего-нибудь дельного или показать ее на карте… нет, уж точно не такой видит женщину рядом с собой Макс.

Единственным плюсом в бале именно в доме милорда Шмидта Джонатан видит его прекрасную горничную Люси Тернер. Юная леди прекрасна, любознательна и добродушна – прекрасный собеседник во время уединения писателя за границами залы, полной придворных дам и интеллигентов. Конечно, манеры в общении и поведении с вышестоящими людьми у нее плохо развиты и еще по-детски сформированы, но именно это простодушие и легкость в общении и нравится Миллеру.

Макс даже думал… Нет, это непростительные мысли… Она же просто прислуга… Отец бы никогда не разрешил их союза. Да и Джонатан видит, что юная леди холодна к нему. Нет, конечно, друг она прекрасный: и поддержит, и подзатыльник даст, когда надо, и раскритикует в пух и прах новый рассказ. Но Миллер чувствует, что не интересует ее. Да и в своих чувствах он не разобрался до конца: любовь это или просто симпатия; или же его так замучили наставления отца и Вирджинии… Сложно это – чувства… Особенно – когда ни разу в жизни не любил. Но сейчас мужчине нужно бороться с желанием развернуть карету к дому или спрятаться в комнатушке Люси от всех этих любопытных глаз.

Он оглядывал уже знатно потрепанный временем сюртук. Золотые нити, которыми были обшиты рукава, оборки лацкана и края карманов, блистали в сумраке, царившем за пределами кареты и внутри нее. Вирджиния обрызгала бутоньерку каким-то дорогим одеколоном, и от них исходил настоящий запах цветов. Кажется, французская лаванда и сирень. Любит же она придавать изыска везде, где можно и нельзя. Голова жутко чесалась из-за этой спермацетовой помады, втертой в волосы, но Макс знает: если Вирджиния увидит, что он что-то сделал с прической, ему несдобровать. От всего так и несет дороговизной, фальшью, показухой… Джонатану не нравится это все. Если бы не отец, он бы ни за что не ходил бы на такие светские мероприятия, не одевался бы по последней моде, не придерживался всех манер этикета и прочего. Но… перечить отцу он не может, потому приходиться играть обычного человека – светского интеллигента, созданного для балов, мазурки, камзолов и помады.

Карета остановилась, и маленький худощавый лакей подбежал к двери, которую граф собирался уже открывать сам – не любит Миллер и эту услужливость, которая, вроде как, дана ему для помощи с рождения в дворянском роду. Мужчина поблагодарил лакея и пошел к подъезду, где его уже встречал дворецкий, отвечавший за список приглашенных. В огромном саду стояли многочисленные фигурные деревья, изображающие разных животных, вазы и просто с ровно стриженными кронами. Где-то вдалеке слышался шум фонтанчика – того самого, величественного фонтана с фигурой Зельды, вырезанной из золота, – а впереди Макс видел огни свечей на подвесных канделябрах. Рядом с ними висели и фиолетовые, лиловые, розовые, белоснежные бутоны прекрасных гелиотропов в подвесных горшочках. Весь дом по периметру был украшен прекрасными разнообразными цветами, но те, что встречали гостей, были лучшими. Джонатан уже привык к этой обстановке. Сперва она угнетала его, доводила до красных щек и абсолютного смущения вперемешку с ощущением ничтожности. Но затем он привык. Граф Шмидт известен тем, что он безмерно богат и дает огромное количество балов – даже больше самого короля! – ну, а главным и одним из самых желанных гостей в его доме считается известный во всей Европе писатель-детектив Макс Джонатан Миллер.

Его отец тоже всегда приглашен на эти церемонии, потому что Миллер-старший – известный судья. Не позвать Джонатана Миллера на прием – равно что лишиться хоть королевского титула. Именно на балах и званых ужинах отец и сын пересекаются чаще всего. Макс не особо любит выходить за границы дома в обычные дни, а Джонатану-старшему просто не хватает времени на поездки в другую часть города, к сыну. Но на балах они не проводят уж сильно много времени вдвоем: Миллер-младший старается скрыться от отца, чтобы он не заставлял подходить знакомится к каждой встречной девушке с глубоким декольте, выходящим за все рамки приличия.

Макс уже не осматривает помещения: ему знаком каждый канделябр, каждая картина, каждый усатый мужчина на ней, полностью помещающийся в рамку лишь до первого подбородка. Джонатан придерживал поближе к себе кожаную сумку, смотря на красный ковер, лежащий на белоснежном паркете с изображением герба семьи Шмидтов. Он знает: сейчас зайдет в огромную залу с гигантской хрустальной люстрой, свисающей с высоченного потолка, персидскими коврами с замысловатыми узорами на нем, богатым на разнообразные угощения и напитки столом; поприветствует всех приглашенных, графа Фрэнсиса; познакомится через отцовских знакомых с их дочерьми или племянницами; пообещает девушкам а-ля сухое выдержанное вино несколько танцев и сядет наконец на стул у стены с шелковыми обоями, привезенными из Китая лишь пару месяцев назад. И правда: все идет по уже давно известной Миллеру схеме.

Все поприветствовали хозяина вечера, вышедшего в ослепительном костюме цвета слоновой кости и черных лакированных ботинках. Блондинистые волосы были замазаны помадой на левый бок и сверкали от огня свечей на настенных канделябрах. Его инкрустированная алмазами трость из белого мрамора и с золотой рукояткой – только она одна уже говорила о безмерных богатствах этого мужчины. Шмидт вышел на середину залы, стал в позу императора, собиравшегося провозгласить наследника престола, и начал благодарить всех за их приход. После этого последовала небольшая выжидающая тишина: Фрэнсис ждал момента, чтобы провозгласить почетных гостей из таинственной азиатской страны. Он развел руки в сторону и диктаторским громким басом объявил: «Вооруженное детективное агентство из Японии!». Огромная белоснежная дверь отворилась, и в приглушенном свете показались очертания трех фигур.

Полонез для послов

Миллер поправил фрак, отчего фалда колыхнулась и чуть не коснулась его ног: ему было трепетно ожидать появления этого мальчонки из Японии, чтобы поближе его разглядеть и, может, познакомиться. Дверь открылась, и в тени, отбрасываемой светом многочисленных настенных канделябров, стали заметны три фигуры. Они одновременно сделали шаг навстречу свету. Перед приглашенным переводчиком, знатью и прочими оказались двое мужчин и девушка. Брюнетка в классическом женском кимоно и мужчина слева от того, кто шел впереди, были примерно одного возраста, чего не сказать о том, кто шел впереди них: ему явно было лет под пятьдесят. Классические гэта, выкрашенные в фиолетовый, которые носила японка, звонко стучали по дорогому паркету на протяжении всего их пути до середины залы.

Все трое были одеты в классические кимоно: на девушке оно было нежно-фиолетового – почти фиалкового – цвета; на ногах под белыми классическим таби на ее ногах были те самые фиолетовые гэта, а кимоно – обвязано темно-фиолетовой оби. На мужчине посередине было такое же классическое кимоно, но оно уже было в других тонах: само одеяние в темно-зеленых тонах, оби было просто черным и более тонким, чем у девушки; на ногах были надеты бежевые дзори. Блондин слева же был одет в серо-голубое кимоно, обвязанное темно-серым оби. На ногах у него, как и у девушки, были гэта, но больше в классическом стиле – не покрашены.

Они шли медленной величественной походкой к графу Шмидту. Девушка слегка прикрыла глаза, а на лице виднелась снисходительная улыбка. Мужчины же оба были серьезны и строги; они оба разглядывали окружавшую их обстановку, тщательно изучая каждые ранее не виданные детали европейского интерьера. Все в округе стали перешептываться насчет катаны, привязанной оби к кимоно одного из мужчин, но, раз Фрэнсис пропустил его даже с оружием… значит, действительно важный гость сейчас идет к ним. Фукудзава оглядывал все своим ледяным взглядом исподлобья, приглядываясь к каждому приглашенному, точно вокруг – одни враги. Все трое были очень разными: как во внешнем виде, так и в некоей ауре, сопровождавшей их. Если Юкичи был насторожен, холоден и отстранен, то Ёсано же была весела, бодра и радостна, что она присутствует сейчас здесь; Куникида оставался отстраненным, холодным. Он был похож по поведению на беловолосого, но все же казался сдержаннее наставника.

Каждый взгляд был устремлен на них: необычная внешность, цвет кожи, простота и одновременно грация в одеянии, – все это так завораживало и привлекало к себе внимание, что делать что-то другое, пока иноземцы идут к графу Шмидту, было невозможно. Наверное, Макс тоже на какое-то мгновение заворожился гостями, но потом он вспомнил, что их должно быть четверо. Где же тот мальчишка? Может, он не собирается приходить? Или у него другое задание? Джонатану безумно интересно, где же этот брюнет, ведь… что-то в нем есть. Может, его заинтриговали вечно зажмуренные глаза, не желающие смотреть на этот грязный порочный мир. Может, беспечная ухмылка, как бы говорящая «я уверен во всем, что делаю». Да, он уверен, что этот мальчишка может быть зазнайкой, ведь кто еще смог бы себе позволить так вести себя в другой стране, перебегать в неположенном месте прямо на дороге у дорогой кареты и одеваться просто так… так… вульгарно и своевольно!

Миллер тяжело выдохнул, разочарованно слегка сгорбившись. Рядом с ним стоял правая рука Фрэнсиса, и он обратил внимание на поведение молодого переводчика. Достав изо рта трубку и пустив сизый дым в сторону, мужчина слегка повернулся к писателю, привлекая его внимание на себя. От этого Макс резко выпрямился, вспомнив все наставления и тяжелые вздохи Вирджинии.

– Вы разочарованы в приезжих гостях, мистер Миллер? – поинтересовался Томпсон, начав шептать своим мягким басом. – Или вы ожидали увидеть кого-то другого?

Как обычно проницательно! Джереми Томпсон всегда интересовал Джонатана своей тонкостью чувствования людей. Любое лишнее движение, вздох и любая деталь одежды не оставалась незамеченной от глаза церемониймейстера. И в этот раз разочарование Миллера не прошло мимо этого необычайного мужчины. Шатен откашлялся в белую шелковую перчатку и повернулся правым боком к старику.

– Я не могу разочароваться в гостях из другой страны: новый взгляд на мир, новая культура. Не посчитайте странным, Джереми, но мне это не безразлично. – он тяжело вздохнул. – Но вы как всегда правы. По пути до салона милорда Шмидта я встретил иностранца, и, как мне показалось, он именно из этой японской организации. Но, по всей вероятности, я совершил опрометчивую ошибку. – писатель покачал головой из стороны в сторону. – Все же мне еще учиться и учиться…

Старик оглядел гостей еще раз и глухо хмыкнул, потирая седовласую бороду.

– Может, вы и правы, мистер Миллер. В зависимости от того, как он был одет. Видите, молодые люди и их наставник в классическом японском одеянии. Хотя, смею полагать, вы не так наивны, как половина присутствующих здесь, и вы поняли бы, что это иностранец, даже если бы на нем был самый модный европейский сюртук. – он повернул голову в сторону собеседника. – Я ведь прав, Макс?

– Да, Джереми, вы правы как никогда. Я встретил парнишку лет восемнадцати. На нем был лишь синий камзол – можете себе только представить, даже без сюртука в такую погоду! – и не накрахмаленная рубашка, даже не заправленная в штаны. Не могу представить, чтобы японец, заботящийся о мнении других, вдруг смог бы показаться на улице так вульгарно одетым, по критериям современной моды. – Миллер поправил жабо и одернул лацкан, точно ему было жарко. Он стал шептать, чтобы теперь их точно никто не услышал. – Думаю, это меня и заинтересовало в нем.

В ответ Томпсон лишь усмехнулся, отчего добротное – самое что ни на есть купеческое – брюхо его тряхнулось и так же резко опустилось. Обычно старик появляется на мероприятиях только к их середине или даже ближе к концу, но сегодня у них впервые такие важные персоны, и потому пропустить их появление было бы просто греховно! Седовласый понял, зачем писатель понизил голос, когда стал говорить об «интересе»; церемониймейстер понял даже раньше самого Макса о том, что этот мальчишка затронул не просто интерес, как к человеку из другой страны… Сражен наповал весь Джонатан – пришла первая влюбленность, судьба которой или перерасти в любовь, или покрыться мраком навсегда. Джереми кашлянул в кулак, привлекая внимание Миллера.

– Мне нужно удалиться, мистер Миллер. – он поклонился почетному гостю. – Еще не все дела находятся под моим контролем.

– Да, конечно, Мистер Томпсон. – граф поклонился в ответ. – Надеюсь на скорейшее ваше возвращение, дорогой друг.

Старик еще раз достопочтенно поклонился приятелю и удалился с разрешения графа Шмидта, заметившего взгляд помощника на себе, вверх по лестнице. Он прошел по запасному пути специально для прислуги и скрылся в темноте лестниц, которые закрывали свет свечей в канделябрах. Седовласый спешной походкой пошел по коридору, по которому недавно шли гости, и, схватив одной рукой другую руку за спиной, задумчиво смотрел вдаль, усмехаясь положению, в котором оказался его давний знакомый. Подойдя к стражникам, стоящим у парадной, Джереми Томпсон попросил их об одном одолжении. Внимательно выслушав приказ церемониймейстера, мужчины синхронно кивнули головой и стукнули концами копий по мраморной белой плитке, которой был устелен вход и лестница, ведущая к нему. Старик почтительно поклонился им и отправился в другие комнаты для проверки выполнения порученных им ранее заданий.

В это же самое время, увидев, что Джонатан освободился, Фрэнсис не упустил возможности и подозвал к себе главного переводчика, чтобы он поприветствовал японских представителей от лица всей страны, а именно – от дома Шмидтов. Миллер статно выпрямился, поправил темно-зеленый сюртук и направился к центру залы уверенным шагом; но вот до его светлой головы дошло, что он находится посреди многолюдной залы совершенно один.

Тогда уверенный шаг перестал быть таким прямым и твердым. Походка сменилась на быстрое перебирание ногами, чтобы побыстрее добраться до графа. Вот Макс уже стоял рядом с блондином, прижимая к груди коричневую сумку через плечо, чтобы хоть так чувствовать себя более защищенно. Он поклонился достопочтенным гостям и поприветствовал их на японском. Сперва ответил Фукудзава, медленно и глубоко поклонившись графу Миллеру. Буквально спустя пару секунд – точно синхронно – повторили эти же движения и Куникида с Ёсано.

Все трое выпрямились, и Юкичи начал говорить: – Мы с превеликой честью ответили на ваше приглашение, Фицджеральд-сан. – только он закончил первое предложение, как Фрэнсис повернулся к Джонатану и попросил перевести. Шатен не стал медлить и исполнил приказ, попутно уточняя, что «-сан» в Японии приравнивается к любому из высоких чинов в Европе, поэтому посол и не использует слов «Граф» и «Милорд». – Мои работники Куникида Доппо-сан, – он и Макс указали на блондина слева от седовласого, – и Ёсано Акико-сенсей, – Джонатан добавил, что «-сенсей» используется для обозначения учителей, но в случае с девушкой – лекаря. – С нами приехал и мой главный ученик. Он-то и будет расследовать это дело. – сердце Миллера забилось, и он стал запинаться, переводя слова наставника.

– Рампо Эдогава-кун. – Фукудзава поклонился. – Правда, приношу свои извинения, он не очень пунктуален. Уверен, совсем скоро он появится в вашем… салоне, верно? – спросил, обращаясь к Максу, Юкичи. Получив утвердительный кивок, он попросил писателя перевести его слова.

Джонатан всегда жутко краснеет и еле держит себя в руках, когда дело касается публичных выступлений перед гостями графа Шмидта, ведь… столько глаз смотрят прямиком на тебя одного… все хотят осудить, ждут, когда ты оступишься, запнешься, совершишь какую глупость… и все, чтобы потом сделать предметом насмешки и бурных обсуждений в обществе. Но этот случай отличается от других своим смущающим обстоятельством… И это обстоятельство очень сильно опаздывает на прием в салоне графа Шмидта.

Фрэнсис в ответ поприветствовал гостей и дал приказ к началу бала. В это самое время церемониймейстер Томпсон наблюдал за происходящим с балкона верхнего этажа, где находилась спальня господина. Ему поручено было предупредить всех слуг о начале торжества, чтобы они не смели попадаться на глаза высокопоставленным гостям, а в это самое время служанка Люси прибирала в покоях господина и госпожи Шмидтов.

Джереми относится к девочке как к собственной внучке и все время следит за тем, чтобы она не показывала свой характер и не самую лучшую образованность на глазах у милорда и его гостей. Конечно, он обучает ее этикету и поведению, так же, как и Миллер, но простые корни девчушки все же дают о себе знать. Также Томпсон защищает ее от надоедливого и вечно всем недовольного дворецкого Эдгара. Конечно, мужчина добродушен, весел и легок на подъем, но отношения со служанкой у него не заладились: они все время устраивают перипетии, касающиеся исполнения обязанностей, поведения и прочего, что, по мнению Блэка, нарушает Тернер.

А в зале же уже послышались звуки полонеза. Граф и приглашенные присели возле несущей колонны, наблюдая за начинающимся балом. Рядом с ними сел и переводчик Макс, который отказался принимать участие в открывающем танце из-за отсутствия спутницы на него. Он переводил слова Фрэнсиса, добавлял свои, задавал вопросы с разрешения Фукудзавы. Он бы безумно желал расспросить седовласого об этом мальчонке-ученике, которого он видел ранее, но посчитал, что это было бы неуважением к послу. Тогда он лишь перевел приглашение милорда к началу бала и объяснил, что сейчас будет.

Послышалось длительное начало озорного полонеза. Сперва были величественные трубы, за ними последовали шаловливые флейты, подогревавшие интерес пришедших к начинающемуся танцу. Они как бы зазывали: «вставайте, поднимайтесь, начинается грандиозный бал!» За детским развлечением духовых последовали гордые скрипки, приглашавшие к началу движения, к началу танца! Со стороны входа одна за другой стали выходить пары параллель друг за другом. Десять пар, по пять с одной стороны, начали двигаться плавно под безупречную музыку мастеров, которых пригласил граф Фрэнсис.

Через каждые три шага мужчины выставляли левую ногу сильнее вперед, утверждая ритм танца. Они держали за руку своих спутниц в красивых платьях нежных оттенков с глубочайшими декольте по современной моде. Гигантские шлейфы тянулись за ними, а шелковая легкая ткань плавно двигалась по специальной ткани, которой прошивали верхний слой дополнительного кринолина из китового уса. Несмотря на объемы конструкций, они весили ничтожно мало, отчего не сковывали грациозные и плавные движение прекрасных дам.

Дойдя до середины залы, девушки выставили левые руки в сторону, чтобы все видели их белоснежные шелковые или лайковые перчатки. Дамы сделали круг вокруг своих кавалеров и поменялись с ними местами так, чтобы мужчины оказались внутри образовавшейся линии пар. Шаг в сторону, движение у мужчин ногой в сторону и обратно к левой ноге. Девушки и молодые люди выставили левые ноги в сторону, подняв руки, которыми они держались, вверх и отставив свободные ладони в сторону. Круг вокруг молодых людей и наконец перемена партнерами. Девушки отпускают руки своих молодых людей и семимильными шагами отступают назад, таким образом дамы, стоявшие спереди, оказались позади. Их молодые люди же делали то же самое бравыми уверенными шагами назад. Дамы подскочили влево, повернувшись немного в сторону от кавалеров, а мужчины сделали выпад на правую ногу, повернувшись к соседней линии: мужчины с правой колонны смотрели на людей слева от них, а мужчины слева – направо. Дамы вприпрыжку отходят еще немного в сторону, а мужчины поворачиваются в их сторону, когда девушки делают плавный круг…

Послы из Японии со скрытым интересом наблюдали за происходящим представлением, которое они ранее не видывали. Джонатан-старший наблюдал за своим сыном, в это же самое время танцуя с женой в одной из этих пар. А молодой граф же поглядывал на входную, ожидая, когда же гигантские золотые двери отворятся, и оттуда появится низкая, черная, растрепанная голова озорного японца. Но вот затянувшиеся двадцать минут танца подходят к концу, пары становятся напротив графа Шмидта и приглашенных, поклоняясь им и расходясь в стороны. Начинается промежуточная игра оркестра, во время которой желающие могут танцевать, а оставшиеся – просто поговорить или перекусить.

– Не могли бы вы, многоуважаемый Фукудзава, показать традиционные танцы Вашей страны? Уверен, милорд Куникида и уважаемая лекарь Ёсано были бы не против стать частью нашего грандиозного бала, не так ли? – Макс перевел его слова, ожидая ответа Юкичи.

– Только если мои подчиненные не будут против. – мужчина провел рукой от Доппо до Акико, которые лишь медленно кивнули головами в знак согласия.

 Они встали и медленной чинной походкой прошли к середине залы. Куникида попросил у флейтиста инструмент и, кивнув головой в сторону напарницы, начал плавную таинственную мелодию, которая заворожила всех присутствующих. Гости просто не знали, что их заинтересовало больше: мастерство мужчины, грациозность флейты или удивительные движения молодого врача. Но только девушка хотела начать движения, достав веер, как двери в залу отворились, и с шумом показался низкий парень восточной внешности.