Текст книги "Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”"

Автор книги: Анджей Заневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Я двинулся в путь. Ночью, спрятавшись среди наваленных кучей мешков с сахаром, я проник на корабль. Помню легкое покачивание платформы и скрип цепей, поднимавших её вверх.

Трюм, в который я попал, был весь заполнен мешками с сахаром, а соседний завален мешками с зерном. Пока я исследовал помещение за помещением, неподалеку от кухни меня неожиданно застал врасплох огромный кот. Он подобрался ко мне сзади, когда я расчесывал свою шерсть, и я вдруг увидел прямо за спиной широко распахнутые, сверкающие глаза.

Я фыркнул, занял оборонительную позицию и изогнулся, как будто перед прыжком, опираясь всем телом на хвост и задние лапы.

Кот посмотрел на мою взъерошенную шерсть, потом спокойно уселся напротив меня, послюнил лапу и начал умываться.

Я воспользовался моментом и сбежал. Лишь потом я убедился, что этот кот никогда не охотился на крыс и никогда не вступал с ними в драки. Зажравшийся, толстый, в солнечные дни он неподвижно лежал, развалившись прямо посреди палубы, и не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Я видел, как чайки садились ему на спину, решив, видимо, что это просто мертвый предмет. И лишь тогда он поднимал голову, выгибал спину, а потом снова укладывался спать.

Привыкшие к его присутствию корабельные крысы расхаживали вокруг него, приближались, обнюхивали голову, лапы, хвост. И ни на одну из них он ни разу не бросился, не поцарапал и не укусил.

Я видел это, но никак не мог поверить и за все время своего пребывания на корабле так ни разу и не подошел близко к коту, постоянно ожидая какого-то подвоха.

Первое знакомство с морем произошло ночью. До сих пор я видел лишь мелкие прибрежные волны. Теперь качка усилилась и удары воды по корпусу корабля стали более ощутимы.

Вскоре загудел мотор, корабль задрожал, затрясся. Здесь, в трюме, вибрация чувствуется особенно сильно – от неё расшатываются нервы, к ней невозможно привыкнуть, и из-за неё я довольно долго страдал от бессонницы.

Ведущие наверх люки плотно задраены, и в трюмах царит почти полная темнота.

Я оказался в таком месте, которое просто невозможно покинуть.

С ограниченной территорией корабля я познакомился ещё перед отплытием. Но тогда я в любой момент мог бежать, даже если бы мне для этого пришлось прыгнуть в воду и вплавь добираться до берега.

Я попал в плывущее неведомо куда замкнутое пространство, окруженное враждебной, беснующейся стихией.

Больше всего меня раздражает почти постоянная качка, которая лишает аппетита, вызывает тошноту. Качка иногда становится настолько сильной, что ящики и мешки в трюмах начинают перемещаться с места на место. Я чуть не оказался раздавленным между сорвавшимися с места ящиками, которые с треском сшиблись друг с другом прямо на том месте, где я только что дремал. Я отскочил в последний момент, предупрежденный об опасности скрипом досок об пол. Ящики расплющили лишь кончик моего хвоста – после этого он опух и посинел.

Отправляясь в путешествие, я не рассчитывал на то, что мне придется провести столько времени в огромной железной коробке. До сих пор я не знал, что такое ожидание и нетерпение, а теперь, напуганный и злой, ошалело мечусь по всему кораблю, мечтая ступить на твердую землю – землю, которая не качается, не вибрирует, не гудит.

Море успокаивается – качка стихает и становится вполне сносной. И вдруг снова перемена погоды. Корабль накреняется, стальные стены трещат под напором ударяющей в них водяной массы. Кажется, что судно вот-вот рассыплется. В трюмах становится очень душно, воздух сильно наэлектризован. Шерсть встает дыбом, вызывая неприятный зуд во всем теле, а с вибриссов при любом прикосновении к полу и к ящикам сыплются мелкие искорки. Сорвавшиеся с мест ящики и мешки ездят по полу во всех направлениях, катаются, опрокидываются.

Большая часть ошеломленных, перепуганных крыс прячется в самых труднодоступных уголках – в трубах и вентиляционных штреках, рядом со шпангоутами и ближе к килю, в стенных нишах, среди тяжелых, неподвижно закрепленных грузов. Твердый пол под лапками дает хотя бы временное ощущение безопасности, хоть какой-то шанс на выживание.

Со всех сторон доносятся треск, скрип, вой ветра, глухие удары волн. Крысы не выдерживают напряжения, они покидают свои укрытия в поисках более тихих, более спокойных мест. Но таких мест просто нет. Сила инерции кидает их под движущиеся по полу ящики.

На расползающихся в стороны лапках безвольно, как неодушевленные предметы, ползут крысы по дну трюма. Они с трудом добираются до тех мест, которые кажутся им хотя бы относительно безопасными,– до щелей между наполненными сахаром мешками. Неожиданно лопается трос, и мешки падают прямо на ползущего под ними самца, буквально размазав его по полу.

Буря продолжается. Я устал, и эта усталость становится все сильнее и сильнее. Я погружаюсь в полусонное состояние, и лишь особенно сильные удары по корпусу корабля время от времени будят меня. Сознание того, что бежать некуда, что во всех судовых помещениях происходит то же самое, лишает меня способности двигаться и заставляет крепче прижиматься к твердой поверхности вентиляционного канала. Надо ждать.

Я просыпаюсь. Буря все ещё продолжается, но последствия качки меня больше не мучают. Организм приспосабливается быстро. Возвращается чувство равновесия, и мне уже не страшны неожиданные толчки и крен палубы под ногами. Слух уже привык к рокоту волн, к ударам и к скрипу стальной обшивки. Даже передвижение среди переворачивающихся и беспорядочно движущихся то туда, то сюда мешков, ящиков и бочек уже кажется не таким сложным, все становится настолько привычным, как будто я с самых первых дней жизни лавирую между постоянно угрожающими мне ожившими предметами. Буря заканчивается, люди спускаются в трюм и связывают лопнувшие тросы, закрепляют сорвавшиеся с мест ящики, уносят разорванные мешки.

Я привыкаю к постоянной качке, я просто перестаю её замечать, считая теперь нормальным состоянием то, что ещё недавно так пугало. Даже вибрация винта и вой вентиляторов, с шумом загоняющих воздух в трубы, уже не производят на меня никакого впечатления.

Я все время жду момента, когда судно пристанет к берегу. Может быть, именно поэтому я так часто выхожу по ночам на палубу и, устроившись между бухтами свернутого каната и якорными цепями, вслушиваюсь в шум моря и свист ветра.

Скоро это случится, я уже предчувствую этот момент. Я сбегу на берег по швартовочному канату или по трапу, и начнутся новые странствия – вперед, куда глаза глядят. Зачем все это? В поисках пропитания? Но ведь на корабле полно еды. Еды хватало и в покинутых мною городах. Часто её было больше, чем я мог съесть, чем могли съесть все жившие там крысы. Я беспокойно бегаю по холодному полу трюма. Жажда странствий охватывает меня все сильнее и сильнее.

Корабль стоит у самого входа в порт. Ночью я выхожу на палубу и с бухты свернутого каната вижу огни на берегу. Дующий с суши ветер приносит с собой волнующие запахи огня, дыма, пепла, пыли. Я знаю эти запахи. Я очень хорошо помню их.

Беспокойство, неуверенность… Из чужого города долетают отзвуки взрывов, детонации разрывающихся снарядов, выстрелов. Только ближайшие к берегу постройки выглядят безопасными, неподвижными, темными, вымершими.

Эта близость к порту приводит всех корабельных крыс в состояние крайнего возбуждения. Но корабль больше не плывет, он стоит на месте, неподалеку от причала. Моторы больше не работают, качка прекратилась.

После долгого ожидания корабль наконец пристает к берегу. Во всех трюмах слышен треск деревянных болванок, вставленных между высоким каменным причалом и бортами судна. Наступает ночь.

Я выхожу на темную палубу. Под шлюпками пробираюсь в сторону трапа. Но трап опущен лишь наполовину.

Не обращая внимания на опасности, я прыгаю вниз.

Обстановка в городе стала совершенно невыносимой. Рвутся снаряды, горят дома, дым заполняет подвалы. Запах гари забивает все остальные запахи.

Над окруженным горящими городскими районами портом висят тучи дыма, летают куски недогоревшей бумаги и сажа.

Поход по близлежащим домам и складам едва не заканчивается для меня трагедией. Разорвавшийся поблизости снаряд на какое-то время полностью оглушает меня. Полуживой, я лежу на боку, в совершенно неестественном положении – взрывной волной меня отбросило под разбитую витрину магазина. Появляется человек и хватает меня за хвост. Я изворачиваюсь и кусаю его за палец.

По глазам и движениям его обтянутых кожей челюстей я вижу, что он голоден и хочет меня съесть. Я – его последний шанс, шанс выжить. Качаясь из стороны в сторону, он бежит за мной по улице, но быстро отстает.

Я хочу вернуться на корабль – это единственная моя цель, единственное желание. До сих пор я не встречал здесь крыс, нет ни собак, ни кошек – их всех съели изголодавшиеся, израненные люди.

Меня охватывает ужас: ведь если корабль уплывет без меня, мне конец. Я навсегда останусь в этом ужасном городе, среди рвущихся снарядов, пустых портовых складов и голодных людей, охотящихся на крыс.

Я бегу в порт, откуда дует пропитанный гарью ветер. В ноздрях стоит запах дыма и гниющих под завалами трупов.

На открытом пространстве, у стены я вижу людей. Они стоят друг против друга: одни – под самой стеной, на солнце, со связанными руками и черными повязками на глазах, другие – посреди площади, с поднятыми автоматами. Раздается треск. Люди убивают людей. Они уходят, оставив трупы в пыли. Мгновенно слетаются тучи огромных синих мух.

Меня мучает жажда, и я осторожно приближаюсь к ручейку текущей по площади крови. Пью. На противоположном конце площади из выщербленного под стеной отверстия вылезает старая крыса с темно-оливковой шерстью на брюхе. Это самка. Она беспокойно осматривается вокруг и бежит к лежащим под стеной трупам. Начинает рвать зубами кожу, вырывает свежее, пропитанное кровью мясо. За стеной раздается шум. На площадь сыплются щепки, камни, куски кирпича и штукатурки. Самка поспешно отступает обратно в нору.

Я убегаю. Я возвращаюсь в порт. Ветер стих. Я долго плутаю по безлюдным улочкам, стараясь не попасть под летящие отовсюду водосточные трубы и куски стен. На одной из улиц, внутри не догоревшего ещё автомобиля я вижу наполовину обугленного человека, который смотрит прямо на меня остекленевшим взглядом. Неподалеку опять начинается канонада.

До порта я добираюсь уже в сумерках. Мой корабль все ещё стоит у причала. Я с ужасом замечаю, что поднятый трап находится слишком высоко и мне не удастся допрыгнуть до него. Меня охватывает отчаяние. Я мечусь по причалу вдоль корабля в поисках хоть какой-то дороги, хоть какого-то пути наверх. Есть! Тяжелые швартовочные тросы соединяют высокие, темнеющие на фоне неба борта со вбитыми в берег гранитными тумбами.

Тросы то натягиваются, то провисают, тихонько скрипя. Это волны тщетно пытаются сдвинуть корабль с места, отпихнуть его от берега.

Я взбираюсь на гранитную тумбу и оттуда прыгаю прямо на трос, который несколько толще в диаметре, чем мое тело. Я обвиваю хвостом трос и, стараясь не потерять равновесие, продвигаюсь вперед и слегка вверх. Подо мной поблескивает черная поверхность воды. Слышен плеск выпрыгивающих вверх рыб, которые ловят низко летающих над поверхностью насекомых. Если я упаду, то неминуемо утону или буду съеден хищными рыбами.

Трос дрожит, и его подергивания становятся все более ощутимы. Я вцепляюсь коготками в спирально закрученные волокна и всем брюхом прижимаюсь ко все более круто уходящему вверх тросу.

Я ровно на полпути. Именно здесь подергивания каната наиболее опасны, а его натяжение и провисание чувствуются сильнее всего. В какое-то мгновение мне вдруг кажется, что я вот-вот потеряю равновесие и полечу вниз.

Я продвигаюсь вперед медленно, тем более что теперь трос идет уже почти отвесно вверх.

На палубе слышится шум голосов.

Черный силуэт корабля все приближается и приближается по мере моего продвижения вверх, и наконец он закрывает весь горизонт перед моими глазами.

Я ползу вверх, помогая себе хвостом и зубами, обхватываю трос лапками, не обращая внимания на то, что стальные иголки калечат мне брюхо. Я уже близок к цели. Рядом пролетает ночная птица. Некоторое время она кружит прямо надо мной. Я застываю неподвижно. Сейчас я для неё – легкая, беспомощная добыча. Птица улетает. Я напрягаю все мышцы. Мои коготки скользят по металлической поверхности. Еще чуть-чуть, и моя мордочка уже касается холодной поверхности борта корабля. Толстый кот, развалившийся на палубе, равнодушно мяукает.

Теплым погожим вечером я снова схожу на берег, воспользовавшись опущенным трапом.

Стрельба прекратилась, в городе темно и тихо, как будто люди совсем покинули его. Но это иллюзия – люди прячутся, они здесь, я чувствую их присутствие. Огромная сияющая луна освещает мертвые улицы.

На этот раз я направляюсь в другую сторону и стараюсь получше запомнить все вокруг, чтобы легче было вернуться обратно на корабль. Несколько раз я встречаю людей. Они тихо крадутся в темноте вдоль стен домов. В этом мраке они не могут меня увидеть.

В окнах за тяжелыми шторами горит тусклый свет.

Я сворачиваю в узкую улочку – проход между серыми стенами. Здесь, в подворотне, свет сильнее пробивается сквозь занавески: Я протискиваюсь в дом. На устланном ковром полу сидит, сжавшись в комочек, человек. Над ним клетка из деревянных прутьев, а в ней большая птица – отощавшая курица. Рядом с клеткой стоят глиняные кувшины. Человек что-то монотонно бормочет, мурлычет, раскачивается из стороны в сторону. Я пробираюсь дальше вдоль стены, стараясь держаться в тени.

Влезаю на шкаф, на самый верх. Лишь отсюда я замечаю, что курица сидит на яйцах. И, наверное, именно поэтому человек запер её в клетке. Если бы я только мог добраться до нее…

Я пытаюсь спрыгнуть на полку под клеткой. Проснувшаяся курица чувствует мое присутствие. Она нервно кудахчет, высовывая голову между прутьями. Человек встает и поднимает вверх лампу. Курица кричит, вытягивая свой клюв как можно дальше в мою сторону, и задевает стоящий рядом кувшин. Глиняный сосуд качается, кренится, падает.

Я удираю. Уже на улице слышу приглушенный звон разбивающегося кувшина.

Я возвращаюсь в порт, обследуя по дороге пустые дома, разрушенные склады, горы пустых бочек, взбираюсь на высокие кучи мешков с окаменевшим цементом, кружу по темным набережным.

Меня учуяла собака. Она гонится за мной. Я прячусь под лежащей неподалеку лодкой. Съедаю высохшую рыбину, оставшуюся от недавнего улова. Собака бегает вокруг лодки, сует свой нос, пытается протиснуться под нее, но ничего не выходит. Она садится рядом, поднимает голову и протяжно воет на висящую прямо над лодкой луну.

Я в западне. Собака знает, что я попытаюсь выбраться, и ждет этого момента. В конце концов, устав, она кладет морду между лапами и делает вид, что спит.

Я бегаю кругами по моей ограниченной территории и пускаю в разных местах струю – резкий запах моей мочи должен убедить собаку в том, что я все ещё тут, внизу. А я тем временем выскальзываю из-под прикрытия с противоположной стороны.

Я бегу в сторону корабля – быстрее, пока меня ещё никто не преследует. Слышу сзади тявканье: собака бродит вокруг лодки, совершенно не сомневаясь, что я до сих пор сижу под ней.

Еще мгновение, и я увижу огромный, возвышающийся над берегом силуэт корабля.

Да, вот оно – то место. Я подбегаю к каменной тумбе, помеченной моими экскрементами. Но где же швартовы? Где толстые узлы? Я поднимаю голову, вытягиваю шею, ищу знакомые темные контуры. Бегу по причалу в ту сторону, где всегда был трап. Но трапа нет. Лишь мелкие волны бьются о берег. Чуть дальше – ещё одна помеченная мною тумба. Петля швартовочного каната исчезла и отсюда.

Я возвращаюсь. Обегаю кругом весь причал. Ищу. Корабля нет. Небо потихоньку светлеет. Я слышу шум просыпающегося города, голоса птиц и людей. Там я не смогу спрятаться. Но я не могу остаться и здесь, на открытом со всех сторон причале.

Я быстро нахожу стоящий неподалеку другой корабль и по спущенному трапу пробираюсь наверх.

Ни в одном городе я не мог задержаться надолго. Я убегал отовсюду.

Вся моя жизнь была бегством. Бегством от других крыс, ненавидевших меня за другой запах, за то, что я чужой, за то, что появился на их территории. Я бежал в надежде, что приближаюсь к тому месту, откуда начались мои скитания, к тому городу, где жила моя семья, где ни одна крыса не бросится на меня, не учует во мне чужака.

Я перемещался с места на место в багажных отсеках, мешках, ящиках, коробках, в картошке, в зерне, в сене, среди фруктов, рулонов тканей и бумаги, на маленьких и больших судах, поездах – на всем, что двигалось, ехало, плыло и где при этом можно было найти укромное, безопасное местечко.

Я бежал от крыс, бежал от людей, бежал от самого себя, бежал в поисках завораживающих звуков флейты. Вперед, вперед – в панике, в страхе, с истрепанными нервами – вперед и дальше, вперед и дальше. И все же не везде враждебность крыс к чужакам была постоянна и не все крысы относились ко мне одинаково. Нападали на меня преимущественно самцы, реже – самки, к тому же они никогда не делали этого в период течки, когда нуждались в самце.

В некоторых городах крысы гонялись за мной стаями, погони продолжались долго и на большой территории. В своем ожесточении, ярости и ненависти они даже не обращали внимания на грозящие им опасности – на людей, птиц, змей, машины.

Я был чужой крысой – самым ненавистным для них врагом.

В других местах оседлые крысы просто отгоняли меня от своих гнезд в подвалах и сточных каналах и от мест своей кормежки, но спокойно позволяли находиться на некотором расстоянии от них.

Иной раз бывало и так, что крысы не нападали сразу, сначала шли на сближение. Это чаще всего происходило во время еды – на помойке, в амбаре или на складе. Крысы как будто сначала не замечали моего присутствия.

Я спокойно ел, не подозревая, что через какое-то мгновение их настроение неожиданно изменится. Ко мне приближается молодой самец. Он подходит совсем близко, своими вибриссами касается моих вибриссов. Втягивает в ноздри запах моей шерсти, обходит меня вокруг, и, когда я уже почти уверен, что сейчас он отойдет в сторону, он вдруг ощетинивается, подскакивает, резко машет хвостом и издает короткий резкий писк. Он пытается укусить меня за хвост. Настроение окружающих нас крыс меняется: растревоженные, разъяренные, они тут же бросаются на меня.

Огненный, жгучий солнечный шар. Я ненавижу этот свет, этот слепящий блеск, эти бьющие в глаза, всепроникающие лучи.

Свет пробивается сквозь полузакрытые веки, сквозь кожу, ввинчивается в мозг. Я чувствую, как он переполняет меня, обволакивает, лишает сил.

Я боюсь света. Я создан для жизни во тьме, в сумраке, в ночи.

Я осматриваюсь вокруг, пытаюсь найти сам себя в лишенном полутонов и полутеней мире света – ярком, цветущем, шумном, крикливом.

Нет, здесь для меня нет места. Здесь я не мог бы существовать, не мог бы жить, охотиться, нет… Свет преследовал бы меня всюду, выставлял на всеобщее обозрение, убивал… Каждый блеск, каждый лучик, каждое ясное, яркое пятно – как будто один из преследователей, участник огромной облавы, которая пытается настичь меня, обнаружить, поглотить.

Свет – это опасность, это ужас, это смерть.

Я весь дрожу – открытый, голый, беззащитный, один на один со своим страхом, на грани истерики. Я ослеплен, разбит, я ничего не соображаю. Меня окружает слепящий барьер света – препятствие, через которое нельзя перескочить, которое нельзя перегрызть. Оно окружает меня со всех сторон, как обжигающий купол – как будто меня накрыли раскаленным абажуром.

Я никогда ещё не видел столько света, столько такого света! Я даже не подозревал, что такой свет существует.

Сквозь сузившиеся зрачки мой мозг воспринимает контуры ближайших ко мне предметов. Раскаленный, размякший асфальт и валяющиеся кругом гниющие остатки фруктов, рыбьи головы, куски обгоревшего полотна, посеревшие обрывки газет, пыль, грязь, горячий ветер.

Я потею, шерсть становится мокрой – я вот-вот совсем расплавлюсь под этим солнцем.

Блохи кусаются все более остервенело, они присасываются ко мне, втискиваются в поры, как будто хотят спрятаться под кожей, внутри меня. Они все перебираются со спины ко мне на брюхо – блохи, которых я забрал с собой из холодного северного города.

Вдалеке виднеется высокая бетонная стена с колючей проволокой наверху. Над этой серой плоскостью склоняются странные чужие деревья – высокие, без ветвей, увенчанные огромной короной похожих на перья листьев. Я должен добраться туда, чтобы остаться в живых

Я двигаюсь в сторону стены – иду вдоль огромных жестяных ящиков, которые совершенно не защищают меня от лучей стоящего прямо в зените солнца. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание взглянуть вверх, прямо в середину этого лучащегося шара. Я поднимаю голову и стою, ошеломленный ясным простором неба.

Высоко надо мной парит хищная птица – один из тех опасных хищников, которые охотятся на все, что движется.

В поле моего зрения появляется край солнечного диска – раскаленный, разрушительный, причиняющий боль. Я тут же отвожу взгляд и гляжу на испаряющиеся прямо на глазах пятна масла на бетонной поверхности погрузочной платформы.

Солнце впилось мне глубоко в зрачки, оставило в мозгу свои пульсирующие отблески, и скачущие перед глазами круги мешают видеть окружающий пейзаж.

Я боюсь солнца, боюсь света, боюсь пространства, боюсь ветра, боюсь птиц.

Жизнь на поверхности – это страх, это опасность. Жить по-настоящему можно лишь внизу, в глубине – в земле, в подвалах и погребах, в каналах и складах, в сети канализационных труб,– там, где царит постоянная, неизменная, стабильная атмосфера.

Добраться, добраться бы до тихих, погруженных во мрак и серость, затхлых подземных лабиринтов – быстрее, как можно быстрее! Вернуться, отыскать родной город. Танцующие перед глазами круги постепенно тускнеют и исчезают. Стена уже близко. Я вскарабкиваюсь вверх по шершавой жести контейнера и перепрыгиваю через цементный водосточный желоб, стараясь не зацепиться за завитки колючей проволоки. Соскальзываю вниз, на другую сторону между стенками из фанеры и волнистого металла.