Текст книги "Ночь: Славянско-германский медицинский трагифарс"

Автор книги: Анджей Стасюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Анджей Стасюк
Ночь

Славянско-германский медицинский трагифарс

Noc. Słowiańsko-germańska tragifarsa medyczna:  Andrzej Stasiuk (2005)

Перевод Марины Курганской

Хор

Они брали солидный тяжелый автомобиль и въезжали в магазин сквозь витрину.

Забирали золото, серебро, бриллианты и возвращались в свои полудикие города на Востоке. «Гляньте! Гляньте! Уже едут!» Так кричали девушки, которые ждали их, ждали духов, юбок с блестками и обитых кожей сидений в угнанных автомобилях.

И только потом их чуяли цепные псы, псы, стерегущие полудикие города на Востоке.

Здесь они оставляли машины открытыми посреди улиц и площадей и уходили к девушкам, в черное небытие ночи.

Но утром оживал страх. Поэтому они выскальзывали за дверь незаметно, возвращались к своим машинам и принимались колесить по улицам восточных городов. Как древние кочевники – сбившись в стаю, постоянно в движении, всегда начеку.

Стосковавшиеся по вещам бедняки – для них собственность всегда была чужой и никогда своей собственной.

Они развлекаются, сжигая бензин. Описывают круги – трусливо, не отъезжая далеко, чтобы не терять друг друга из вида. Подражают тому, что увидели в телевизионных передачах, которые доходят сюда со всех концов света, в эти их восточные города с домами, похожими на ветхие шатры.

Они привозят с Запада бриллианты, потому что ничего другого там нет. Пригоняют автомобили, потому что Востоку от Запада больше ничего не нужно.

Автомобили доживают свой век в песках Монголии.

«Мерседес» счастлив – он должен наращивать производство. «Ауди» тоже счастливо, и BMW тоже, потому что на модели Х5 ездит сын цыганского барона всей Молдавии.

Но больше всех счастлив «Мерседес», ведь остовы его машин, как чешуя, покрывают прекрасное тело Албании.

Они угоняли солидный тяжелый автомобиль и въезжали в магазин сквозь витрину.

Брали золото и серебро и возвращались в свои сонные города на Востоке.

Однажды из окна высунулся хозяин и застрелил одного из них.

Они не верили своим глазам. Ведь вещей, бриллиантов и автомобилей было столько, что те казались ничьими, брошенными, лишними, никому не нужными, почти что общими.

Потом, в темноте, сбившись в кучу и вслушиваясь в собственное дыхание, они шептали:

Смотри-ка, выстрелил…

Смотри-ка, смог убить…

Такого не забывают…

Чему их учили в школе…

Растили щенка от рождения…

А потом взяли да и убили…

И после содрали с него шкуру…

Если бы им не велели, они бы не убили…

А когда им велят, они сделают что угодно…

Они ничего не делают для души?..

Для души они слушают приказы…

А этому кто велел?..

Этот по велению долга…

Наверняка где-то было написано, что ему можно…

Или что он даже обязан…

Надо – значит, надо, куда деваться…

Такого не забывают…

Впитывают с молоком матери…

И потом это в крови до конца жизни…

Что-то теперь с нами будет?..

Куда нам теперь податься?..

Откуда взять брильянты?..

Откуда – автомобили?..

Поедем к русским…

У них нет автомобилей…

Есть, но мало, и стерегут их…

Русский убьет на месте…

От русского жди чего угодно…

Бывает, ему просто лень…

А не лень – убьет со скуки…

Или развлеченья ради…

Или скажет, чтобы шли подальше…

Он считает, что всё можно…

Что ни сделай, всё едино…

По-любому, как было, так и будет…

Получится, как всегда получалось…

Поэтому у них так мало своих автомобилей…

Поэтому краденых им нужно много…

Для них краденый лучше своего родного…

Да, свои у них ни к черту…

Ломаются с ходу…

Хотя они пытались…

Хотя передирали…

Хотя делали точно такие, только хуже…

Там ломается все – знай завози снова…

Они думают, это что-то изменит…

Да…

А вот в русского тот стрелять бы не решился…

Русских они боятся…

Больше всего на свете…

Такого не забывают…

Отдали бы им все машины…

Увидят угнанный «мерс» в Москве и рады…

Или «бумер» в Петербурге…

О-о-о, русский украл! – восклицают…

На колени встать готовы…

Если б русский им велел, сами б отдали…

Кое-кто из них хотел бы походить на русских…

Да куда им…

Русским быть трудно…

Вот они и злятся…

Им кажется, они могут все на свете…

Но как русские они быть не способны…

Это надо умудриться – хотеть быть русским…

Им кажется, что русский всё может…

Что для него нет запретов…

Так им кажется…

Ведь русские, когда к ним пришли, делали что хотели…

Такого не забывают…

Они тоже хотели бы делать что хотят, да боятся…

Русский сделает, что захочет, и они ему всегда прощают…

А как они тогда пришли к нам, только убивали…

Наших женщин они не хотели…

Стеснялись?..

Нет, удерживало чувство долга и отвращенье…

Был приказ – со скотом не совокупляться…

А вот когда русские пришли к ним, то делали с их женщинами то и это…

Сношались и убивали?..

Это же русские…

У них можно и то и это…

И стали они завидовать русским, и завидуют до сих пор, да…

Ведь такого не забывают…

Вот что шепчут они в темноте, отъехав на безопасное расстояние. Они прислушиваются к лаю собак в своих городах, и чужой страх служит им утешением. Девушки ждут их в темноте дверных проемов, но они проходят мимо, бросая на ходу: «Идите спать, курвы. Сегодня мы пьем одни за смерть убитого».

Потом выбирают темный-темный дом и берут грязную-грязную скатерть.

Ибо хотят почувствовать настоящее горе. Бросают свои машины, не выключив мотора.

Чтобы ждали их, как верные псы, и чтобы сгорал бензин, потому что и автомобили должны почувствовать горе.

Они пьют водку и запивают пивом. Пьют теплую водку и запивают прогорклым пивом.

Грызут и глотают стекло. Так они представляют себе траур, потому что не в силах поверить в смерть.

Мы не знали, что там можно сгинуть…

Почему нас не предупредили…

Незаметно, чтобы там умирали…

Ни-ни, никакой смерти…

Одна только обеспеченная жизнь…

Все начиналось от самой границы…

Даже старики смотрелись живо…

Розово-румяно…

Безмятежно…

Некоторые даже жирно…

Вокруг одни живые…

Умирают ведь только у нас…

Тогда воют собаки…

А там собаки сидят тихо…

Теперь бриллианты могут лежать себе спокойно.

И владельцы машин пусть отойдут от окон. Собственники – переведут дух.

Этой ночью ничего не случится. Пусть вся страна отдыхает.

Ей ничто не угрожает, ибо они оплакивают смерть, в которую не в силах поверить. Смерть для воров не существует.

Они ее не увидят, смерть прибудет в их город в запаянном гробу. И они станут прикладывать к нему ухо, прислушиваться, принюхиваться и стучать по серебристой крышке.

Глянь, гладкая какая…

Полированная будто…

Ничего через нее не слышно…

Будто ничего там нету…

Ничего не случилось…

Ничем не воняет…

Всё как раньше…

Блестит, как новый «мерин»[1]1
  «Мерседес» (жарг.). (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть]…

Нет, не как «мерин» —

Блестит… как у кобеля яйца…

Нет, как алюминиевое «ауди»…

Шикарные похороны…

Интересно, его положили голым?..

И целым? Его зашили потом ниткой?..

Когда «потом»?..

После того, как разрезали, чтобы проверить…

Может, он ненормальный, раз ворует…

Ну конечно, потом зашили…

Русские бы не стали…

Они и резать бы не стали – русского воровством не удивишь…

Итак, он возвращается героем. Запакованный столь надежно, что собаки не почуют смерти.

Они почуют лишь страх живых, запах холодного пота и завоют, потому что, когда человек боится, собака боится еще сильнее и припадает к стопам господина. Он возвращается пустой внутри, а значит, уже без страха. Из него вынули всё, и неизвестно, положили ли обратно. Он с Востока, так что могли и не положить. Эти, на Востоке, по-прежнему верят в гадание по внутренностям. Наверно, не положили – чтоб не потакать суевериям или чтоб нельзя было узнать судьбу. Он возвращается героем. Возвращается как святой. Не воняет. Девки останутся без дела, пока пацаны будут пить на серебряной алюминиевой крышке гроба вместо стола.

Взамен девок придут матери и бабки, ибо те ничего не боятся. Даже смерти не боятся, ведь они родились на Востоке.

Не надо ребятам туда ездить…

А куда же…

Здесь пускай ездят! Как Господь судил нам…

Здесь покатаются и сразу назад, потому что бензин на исходе…

Чистая правда… Там у них никогда не кончается…

Они ни разу не говорили, чтобы там он у них кончался…

Там его всегда хоть залейся. А сюда вернутся – сразу в баке пусто…

И приходят просить у бабки, потому как им не на что кататься…

Я не даю…

Потому что дура! Останутся – и так и будут гонять взад-вперед! Так и будут без конца занимать!

Та-а-а-а-а, для мужиков это хуже смерти…

Боже правый, ездили бы к русским…

Если б к русским ездили, как к этим, ни один бы назад не вернулся…

Я помню русских…

О, Боже… Как вчера всё было…

Пришли – курицу им давай…

Ну, мы ощипать хотели…

А они прямо в перьях сунули в кастрюлю…

Да-да! Пришлось объяснять, что надо сначала зарезать…

Что они, курицы не видали?..

Видали, да только им обратно на войну не терпелось…

Да, помню… у них на каждой руке по две пары часов было…

Это от спешки…

По восемь на каждого…

Перья всплывали наверх…

Я хотела дать им соль, но они отказались…

Сказали, времени нету, надо скорей па zapad.

Ах, эти старые добрые времена, их помнишь, как никакие другие. Жизнь делится на «до них» и «после». Кто помнит, как было, тот мудрый. Самые мудрые – женщины в черных платках и черных платьях. Они пережили мужчин, жили без них, и ничего – оказалось, не страшно. Женщина, которая видела, как закапывают ее мужа или сына, становится отчасти мужчиной. Это старо, как мир, и время над этим не властно. Женщина, способная убить курицу, меньше нуждается в мужчине и меньше боится смерти. Наверно, они носят черные платья, чтобы на них не было видно следов куриной крови.

А тех, других, помните…

Как вчера всё было…

Начищенные голенища…

Манжеты-Стрелки на брюках…

Санитария и гигиена…

Здоровались…

Перечницу им подавай…

Помню одного…

Я тоже помню!..

И я!..

Их псы отказывались брать корм…

Словно и не голодные были…

Собаки всегда голодные…

Так они что, притворялись?..

Собаки притворяться не умеют…

Они могли их выдрессировать, чтоб притворялись…

Я испугалась, когда бросила ихнему псу, а он отвернулся…

Будто больной был…

Да не был он больной, по собаке сразу видно…

Да, больных собак они не держали…

Это у русских были больные…

И они их ели?..

Такого не помню…

А что еще ты помнишь?..

Красивых мужчин в начищенных сапогах…

Один выстрелил в мою маму, но у нее раньше ноги подкосились, и остались только следы от пуль на стене, а он пошел себе…

Дурак, что ли, был – подумал: убил?..

Когда убивал, не сомневался, что убьет, вот и пошел себе…

Да, они всегда были самоуверенные…

Им в голову не приходило, что можно промахнуться… Что можно выйти в неначищенных сапогах…

Что обувь можно не чистить…

Что можно выйти в начищенных сапогах и не дойти… Поскольку нет ничего важней гигиены…

И чистоты…

Да…

Когда выпал снег и вода замерзла, они сразу грязными стали…

Стали похожи на русских…

И меньше уже убивали…

Из соображений гигиены…

Одно дело зарыть трупы летом, и совсем другое – зимой…

И у «тигров» гусеницы замерзают…

Что?..

Ах, ничего… Так тогда в утешение говорили…

И точно, когда не могли помыться, никуда уже не годились…

Да, и тогда начинали воровать кур…

От них воняло, и они начинали бояться…

Помытый был герой…

А слегка провоняет – и сразу трус…

Грязный становился слабым…

Грязный не мог даже как следует стрельнуть…

Не помывшись, не могли попасть в ребенка…

Да… Помню – еле во взрослого попадали…

Что ты еще помнишь?..

Еще двух вещей они боялись…

Каких?..

Леса и болезней…

В лес носу не совали, и в дом, где больной, не заходили…

Да, ты права, убегали…

Если надо было войти в лес, они сперва его поджигали…

Если убивали больного, то не заходя в дом…

Верили в микробов…

В леших и упырей…

Ну что ты… В них только мы верим…

Они тоже верили и сперва поджигали…

Они что, думали – леший сгорит?.. Это ж глупо…

Глупо. Но они не могли иначе. Они думали, духи горят, как мясо…

В детстве им не объяснили…

Некому было…

Они ведь думали, что всё знают…

А потом, голубушка, они стали похожи на русских…

И перец у них кончился, и соли не стало…

Да, моя милая, и курицы-то украсть не могли толком…

Гонялись, гонялись, пробовали подстрелить, но в птицу труднее попасть, чем в ребенка…

Даже жалко их было… Воды попросят, мы выносили…

Некоторые пытались квитанцию нам всучить…

Странные были времена…

Жалко их было…

Бедные, думали, что духи горят…

И соль у них кончилась…

И перец…

Аминь…

Они впитывают в себя слова матерей, как когда-то их молоко. Вместе с молоком они вобрали память, она засела у них в костях. Все прошлое, что кружит у матерей в крови, живет и в их телах как древний эпос.

Вместо того чтобы угонять машины, мы могли бы сначала съедать их собак…

Тогда бы нас не за тех приняли…

Приняли бы просто за пожирателей собак…

Тогда мы бы гребли брильянты лопатой…

А они – как и не заметили ничего…

Видели бы в нас пожирателей собак…

Собакоедов в «ауди» и «мерсах»…

Псожирателей в золотых цепурах…

Да, я входил бы в магазин и брал все самое дорогое…

А они будто и не замечают…

Они бы видели только собачатину у нас в животах…

Кто знает…

Что – кто знает?..

Кто знает, вдруг бы они даже приняли нас за русских…

Точно, за русских, которым всё можно…

Можно жрать их собак и ездить на их машинах…

А как они узнают русских?..

Они узнают русских по своему страху…

По тому, что хотели бы быть, как русские, и по тому, что никогда не будут…

Дуэт: Тело – Душа

Тесно мне тут и душно, и скучно, и глухо. Пейте за мою душу. Я хочу слышать, как стучит стакан о металлическую крышку гроба и как вы малолетку посылаете в темноту за водкой. Я хочу слышать, как вы грызете стекло и как обсуждаете девок. Утром меня закопают в землю. Я уже чувствую, как у меня растут ногти, и хочу в последний раз услышать звуки жизни. У меня сквозная дыра в теле. Через нее входит холод и остается уже навечно. А вы тут рассказываете о русских, вместо того чтобы привести девок к моему гробу и я услышал их смех. Плевать мне на русских. Я не видел лица того, кто меня убил, потому что он стрелял мне в спину. Но я не в обиде. Ведь я пришел ночью, когда он спал, и это не был рыцарский поединок. Теперь я труп и не знаю, где у меня душа, не знаю, была ли она вообще. В моем теле дыра от пули навылет, через которую заползает холод. Приведите девок и врубите музыку в своих тачках, потому что мне страшно быть трупом.

Ты и есть труп, а я – твоя душа, и теперь ты сгниешь. Это тебе наказание за то, что был дураком. За то, что думал, будто состоишь из одного тела, которое тебя спасет в любой переделке и из полного дерьма вынесет целым и невредимым. Ты был кретином и думал, что твое тело – нечто вроде «ауди» или «бумера». Я – душа и побольше твоего понимаю.

Приведите девок! Не хочу подыхать тут как труп!

Я – твоя душа, а ты давно уже умер, так что не ори. Теперь начнешь разлагаться. Что-то вроде ржавчины станет тебя сжирать. Короче, попадешь в Чистилище. Ты помнишь хоть что-нибудь из школьных уроков религии? Рай, Чистилище, Ад? «Что касается некоторых менее тяжких прегрешений, надо думать, что до суда существует очистительный огонь» – так, по крайней мере, утверждает Григорий Великий в своих «Диалогах»[2]2
  «Диалоги» («Dialogorum Libri»), написанные в форме бесед с дьяконом Петром, содержат духовное и нравственное учение папы Григория.


[Закрыть], раздел четвертый, строка тридцать девятая.

И пусть из больших сабвуферов несется музыка, похожая на биение сердца…

Ты идиот. Мне неприятно тебе это говорить, поскольку я твоя душа, но мы, души, не можем лгать и молчать не можем. Ты идиот, ибо позволил себя убить, тыря швабское дерьмо. И поэтому будешь теперь ржаветь в Чистилище, как металлолом на свалке. Я уволена. Правда, я была твоей душой, но ты не хотел меня слушать.

Никогда я тебя, Душа, не слышал…

Потому что ты слушал свои сраные сабвуферы. И те, впрочем, краденые.

Я думал, это ритм сердца… А сердце почти что душа.

Кажется, сердце у тебя вынули, когда проверяли, что там внутри.

Вынули, но ведь, наверное, положили обратно…

А я б не была так уверена.

Они всё делают по уму.

Вот именно: зачем трупу сердце? Ну, неважно – я хотела сказать, что сердце у тебя вынули, а меня – почему-то нет. В этом разница. Так что не надо меня путать с дерьмовым звуком сабвуферов. Если бы ты их не слушал, услыхал бы меня.

А что ты мне говорила, моя Душа, когда я тебя не слушал? Сейчас тихо, и у нас много времени. Скажи мне теперь.

Поздно, да и не тихо вовсе. Твои дружки привели подружек и пооткрывали дверцы в автомобилях, чтобы звук летел в глубь ночи.

Но я ничего не слышу…

Ну что ж. Без меня внутри ты глух, как труп. А жаль, ведь в конце концов все это в твою честь.

Они там, и с подружками? В мою честь?

Да. Ты герой, потому что жирный шваб стрельнул тебе в жопу.

Для души ты странновато выражаешься.

Я же не «вообще душа», а твоя.

Вот именно… Не могла бы ты на минутку в меня вернуться?..

Что?

Ну, ненадолго… чтобы я мог услышать, как они там врубают музыку в мою честь…

Да ведь если я в тебя вернусь, ты воскреснешь! И что? Будешь слушать сабвуферы, принимая их за свое сердце? И после смерти останешься таким же дураком, как раньше? Будешь сидеть здесь со столетними бабками и привязанными во дворе собаками. И выходить из дома лишь затем, чтобы поправить телевизионную антенну, когда она собьется и перестанет принимать волны, на которых «мерсы» и «бумеры» живут вечно, не ржавея и возбуждая алчность даже в далеком Улан-Баторе?

В Улан-Баторе, скорей, какая-нибудь «тойота-лэндкрузер»… ну, знаешь, «легенда Японии», «надежность», и легче перегонять через Китай или через русских.

Как душа я не слишком-то в этом разбираюсь. Мне казалось, что только немецкие чего-то стоят. Все-таки за прошедшие годы я успела немного привыкнуть к твоим мыслям.

Ну, потому что это правда. Но оттуда далековато. Монголия – это Монголия. К тому же там нет дорог. Русский «УАЗ» – норма, а «крузер» или «патрол» – мечта. А кроме того, мне кажется, Душа моя, что граница, где заканчивается восхищение немецкой техникой, более или менее совпадает с границей, где остановили вермахт. Русские обожают миф о «мерсе» не меньше, чем миф о России как сверхдержаве.

Смотри-ка – всего два дня, как умер, а уже начинаешь мыслить шире. История, политика…

Знаешь, Душа моя, я боюсь скуки… Как подумаю, что мне осталось только лежать, и думать, и разлагаться, и так до самого конца, то есть бесконечно, и что уже ни-ни, никаких удовольствий, никаких сабвуферов и восхищенных девичьих взглядов, никаких друзей…

Перестань, а то я расчувствуюсь и заплачу. Хотя, кажется, без тебя это как бы невыполнимо. Как говорится, ты «унес слезы с собой в могилу»… а при жизни не давал слабины.

Хватит издеваться. Мне и правда тяжело. Если б ты на минутку вернулась…

Ты, пройдоха медоточивый! Когда я была на месте, то была тебе не нужна, ты меня не слышал, на хрен была не нужна, это я-то! Собственная, единственная, неповторимая, бессмертная душа! А теперь желаешь воскреснуть, чтобы девок клеить? Как бы не так! Покаяние, покаяние и еще раз покаяние!

Какое покаяние? Ведь я ни в чем не виноват. Мне пальнули в спину… К тому же из-за стрельбы мы ничего не взяли. Мы только хотели украсть. За это не убивают. Это не fair!

Еще как fair, в высшей степени fair. Ты любил деньги, бриллианты, дезодоранты и немецкую автомобильную промышленность больше собственной жизни…

Но ведь все любят…

Не стоит преувеличивать. Ты сам упоминал монголов.

Душа моя, да ведь они вообще ни о чем понятия не имеют. Что монгол знает о любви, что он может знать о черной «Х-пятой»? Цыганский барон всей Молдавии и тот лучше в этом разбирается. Он ездит на «пятерке» к чукчам торговать теплым бельем, и ему приходится спать с их женщинами, потому что тамошние законы гостеприимства святы.

Ты знаком с цыганским бароном из Молдавии?

Ты забыла? Мы познакомились в Литве. Когда перегоняли «мерс». Но тот был не краденый, упаси бог. У албанцев по случаю купили.

Знаешь, кое-какие факты нашей общей жизни от меня, кажется, ускользнули. Время от времени меня клонило в сон. Особенно во время этих переездов с Запада на Восток и обратно.

Ну да, для женщин это, наверное, скучно.

А ты бы, конечно, хотел, чтобы душа была мужиком. Вы бы тогда воровали и гоняли на машинах с чистой совестью. И он, этот твой, прошу прощения, «душ», любил бы автомобили так же, как ты, так же жаждал бы обладать ими, со всеми их кожаными сиденьями, литыми дисками и что там у них еще. И тогда вы достигли бы бессмертия, потому что твой «душ» ни за что бы тебя не покинул. Так бы вы и колесили целую вечность.

Моя собственная душа насмехается надо мной…

Потому что ты ей изменил.

Я только делал то, что и все: желал и удовлетворял свои желания. У нас, ты же знаешь, даже у собак цепи короче, чем нужно, – из соображений экономии. А потом я приехал к этим и увидел, что желание обладать – не грех, наоборот, у кого нет такого желания – тот просто, извини меня, недоделанный. Да, я крал, но тем самым освобождал место для новых бриллиантов и автомобилей, благодаря мне на свет появлялись новые «бумеры» и «ауди», благодаря мне процветали амстердамские гранильные мастерские, а черные братья спускались все глубже под землю в копях Претории и Конго. Я давал работу полицейским, журналистам, страховым агентам, не говоря уж о психоаналитиках, которым приходилось месяцами утешать пострадавших. Ведь лишиться «ауди ТТ» – почти то же, что потерять близкого человека. А подумай о другой стороне медали – о наших сонных городах на Востоке, где благодаря мне оседали эти чудеса техники. Подумай о Кишиневе и подумай о Тарту, подумай о внезапно пробудившихся желаниях. Конъюнктура начинается в голове. Они мне орден должны дать: и Bayerische Motoren Werke, и Mercedes-Benz AG, и Adam Opel, – хотя последнего мы как раз старались избегать, он не пользовался спросом даже у русских. И правительство Бундесреспублики тоже должно дать мне орден. Ну, не правительство, так на худой конец МИД, ведь если у них там и есть что-то стоящее, так это «гольф» – «тройка» или «четверка», лучше черная и с тонированными стеклами. Благодаря этим моделям вся молодая братва оказалась на колесах, в результате чего узнала о существовании других стран. Раньше они думали, что есть только Россия. Лишь увидев «гольф», они поверили, что есть и Германия… А ты, Душа моя, говоришь об измене, обвиняешь меня в эгоизме, считаешь говнюком, в то время как я являюсь воплощением, пардон, являлся воплощением панъевропейских и общемировых идей… Представь, что я просто-напросто краденый автомобиль, который ты перегоняешь от одной границы до другой.

Я была права. Твоя душа должна была быть парнем.

Хор женщин

Не хотят, чтобы мы были с ними.

Боятся при нас плакать.

Хотят плакать одни.

Они думают, что идет война и женщины лишние.

Для них все сводится к войне. Они как дети – хотят, чтобы им всё было позволено.

Или как педики. Война – изобретение пидоров. Чтобы никогда не расставаться. Жить и умереть вместе.

Воровать и попасться.

Позволить себя убить.

Из принципа, бескорыстно. Ведь если тебя убьют, ты ничего с этого не поимеешь.

Все поставить на кон и все потерять.

Типа им не больно и надо.

Привозят нам дезодоранты и трусики, типа к нам нельзя с пустыми руками.

Себе никогда ничего не покупают.

Думают, нам надо что-то дать.

А не дашь, мы не будем ждать.

В смысле – будем ждать другого. У которого дезодоранты и трусики лучше.

Они всегда считают себя хуже.

Что кто-то другой лучше.

Поэтому так поступают.

Отдают все даром.

Чтобы ими восхищались, думали, они лучше.

Разбивают вдребезги и бросают.

Чтобы другие видели.

Потом им приходится ехать за новыми.

Да, воровать все равно что воевать.

Они никогда не берут с собой женщин.

Воровство – изобретение педерастов.

Они в восторге сами от себя.

И от своих машин.

Машина ничего не хочет.

Машина для них как собака.

Смотрит на них, глаз не сводит.

Так же, как и они на нее.

Они отдадут тебе брильянты, но автомобиль – ни за что.

Лучше разобьют, потом обольют бензином и подожгут.

Если у них украсть машину, они убить готовы.

Да, и автомобили, и они сами – изобретение педерастов.

Женщине они скажут «ты, курва», а «бэхе»[3]3
  «Бэха» – название BMW (жарг.).


[Закрыть] – никогда.

Лишь в машине они не чувствуют себя хуже всех.

Да, на машине каждый лучше всех, и вот тут-то их и подмывает разбиться насмерть.

Когда-нибудь так и случится.

Операционная. врачи и тело

Вон он какой здоровенный, старый и жирный – нам нелегко придется. Надо будет туда добраться раньше, чем он совсем остынет.

Сейчас он вполне еще теплый. Наверное, из-за своего сала. Бывает, сало убивает, а бывает, помогает выжить.

В странном мы теперь живем мире.

Когда-то жир был что надо. Каждый хотел быть толстым. Это означало достаток и уважение ближних.

Теперь так только у дикарей. Где-нибудь на Юге или на Востоке.

Я читал в газете, что этот имел немало. Практически он имел всё.

Ну, коли уж ему хватило на такую операцию, то действительно…

Четырехэтажный дом, шесть автомобилей и ювелирный магазин.

Писали, что он стрелял с третьего этажа.

На четвертый, наверно, уже не мог подняться.

Да, так оно и бывает: когда у тебя наконец появляется четвертый этаж, то уже нет сил на него подняться.

Он по-прежнему теплый… Даже вроде бы стал теплее?

Ну нет, уважаемые коллеги, у трупа не может подскочить температура. Труп остывает.

Вдруг он живой…

Труп? Коллеги, мы же немецкие врачи!

Ну, если и не живой, то все равно жить будет. Откуда донор?

Двадцать четыре года, худощавый, с развитой мускулатурой, высокий блондин, вполне ничего себе…

Откуда?..

С Востока. Угонщик автомобилей.

Braveheart[4]4
  Храброе сердце (англ.) – вероятно, отсылка к снятому в 1995 г. режиссером Мелом Гибсоном фильму, изобилующему жестокими сценами убийства. Прозвище «Храброе сердце» носил главный герой фильма.


[Закрыть].

Наверное, молдаванин. Оттуда в последнее время больше всего предложений. Каждый второй что-нибудь продает. У каждого второго шрамы спереди или сзади. Смотрится неважно, потому что режут осторожно, а зашивают кое-как.

Хорошо еще, что зашивают. Могли бы и так оставить. Вы же знаете, как там у них. Никакого уважения к человеческой жизни. Главное для них деньги. Если у кого-то осталась только одна почка, он уже не котируется на рынке.

Нет, он не молдаванин. Там нет автомобильных воров. Страна живет за счет экспорта органов своих граждан. В основном к нам, но и американцы берут кое-что.

Ах, бедные, бедные славяне. Вынуждены продавать поджелудочные железы и печень, чтобы сохранить свою самобытную культуру и загадочный язык. Интересно, всегда ли так было…

Молдаване не славяне. Конечно, внешне они очень похожи, но их язык относится к романской группе.

Ну, без дураков! Говорят по-французски и позволяют вырезать себе желчный пузырь на продажу?!

Уважаемые коллеги, приступим, иначе он у нас и вправду остынет. Донор с Востока, из Польши.

О, господи!

Что?

О, господи!

Что?

Что случилось?

Он шевельнулся…

Ну скажешь тоже…

Шевельнулся и продолжает шевелиться…

Он не имеет права!

Он втянул воздух…

А теперь выдохнул…

Он мертвый, но живой…

Ну нет, это уже какая-то Румыния…

Он пытается что-то сказать…

…какая-то Трансильвания…

Я не хочу, не хочу, не хочу такое сердце. Я всё слышал.

Блин…

Не должен был, потому что умер, но я слышал. От такого даже мертвый встанет.

Офигеть, вот это номер…

Учтите, я все слышу.

Извините…

Я хочу другое.

Исключено. Вы сейчас остынете, и мы даже с этим опоздаем.

Командир, это хорошее сердце. Я бы сам в вашем возрасте хотел бы иметь такое.

Braveheart!

Вот именно!

А немецкого у вас нет?

Это сложно. Раньше времени никто своего не уступит.

Шведского?

Увы…

Английского, голландского либо, на худой конец, французского или итальянского?

Нам очень жаль. Сейчас всё это поступает с Востока. Вам не холодно?

Нет. Даже как будто жарко. Наверное, от страха. Или от злости. Конечно, я преставился, но как вспомню то утро, совершенно не чувствую себя мертвым, а вроде бы просто лежу и не сплю. Вижу, как они двумя этажами ниже посягают на мою собственность. Да что там посягают! Она уже у них! Они уже вошли и хватают все, что нажито честным, добросовестным трудом! Везде на полу стекло, и слышно, как они продолжают его бить, как разбивают все, что под руку попадется. Я видел это глазами души, видел осколки стекла вперемешку с бриллиантами… Жестоко, невыносимо… Этот страх, что все перемешается и потом уже никогда не удастся отделить одно от другого, стекло от камней, богатство от того, что не имеет цены, красоту от тлена. У меня слезы застилали глаза, и я не целился. Просто пальнул в ту сторону. Права собственности священны. Так нас учили…

Чем больше он говорит, тем больше разогревается…

Тем он живее…

В конце концов встанет и пойдет…

Мы так не договаривались…

Дадим ему наркоз и сделаем свое дело…

Он выговорится и сам заснет…

Да, человека иногда тянет поговорить с другим человеком…

…И мы верили, и будем на этом стоять[5]5
  Отсылка к знаменитому изречению Мартина Лютера «На этом стою и буду стоять».


[Закрыть]. Я ни в кого специально не целился. Я целился вообще, целился во всех тех, кто нарушает порядок! Если кому-то нужны бриллианты, он должен их купить. Или отправиться за ними в алмазные копи. В смысле позаботиться о покупке собственных копей, и тогда незачем будет зариться на чужое. Надо работать, приумножать богатство, а остальное приложится. Там, где нет собственности, ничего нет! Там люди едят из одной миски, как собаки! Так было и есть на Востоке. Там ничего нет, нет собственности, вот они и едут сюда, чтобы отбирать нашу и потом делать вид, что она их. Я ни в кого не целился, я целился вообще, во имя принципов, и вовсе не угрызения совести не дают мне спать спокойно… в смысле спокойно не жить…

Я делаю ему укол. Надоело…

Неизвестно, подействует ли.

С чего бы ему не подействовать?

Потому что все это очень странно… сверхъестественно…

В медицинском учреждении?

…Сам не знаю… Моя бабка родом с Востока…

А вы тут еще ко мне с этим чертовым польским сердцем!!! Всю жизнь человек платит налоги, делает отчисления, страховые взносы – и вот на тебе… Как я буду выглядеть, как посмотрю людям в глаза… Я, который дал клятву, что ноги моей не будет даже в Гэдээр. Да кто он вообще такой?!

В смысле кто?

Этот трансплантат.

Донор?

Да. Донор.

…Он был… был… был…

Он был студентом!

…Да, студентом…

И что он, интересно, изучал?

…Он изучал… он изучал…

Он изучал германистику!

…Точно, германистику…

А, хорошо, очень хорошо. Там все должны изучать германистику. Жаль, что они раньше этого не делали, очень жаль. Ах, если бы им был доступен Гёте, коммунизм бы не привился. Теперь уже поздно, придется начинать сначала. Если бы они вовремя познакомились с Шиллером, мне не пришлось бы палить наугад. Да, изучение германистики на Востоке приведет к тому, что на наших улицах станет спокойнее. И снова, как когда-то, можно будет оставлять машины открытыми, с ключами в замке зажигания. А как выглядит этот донор?!

Молодой.

Худощавый.

Двадцать четыре года.

Не пил.

Не курил.

Холост.

С развитой мускулатурой.

Стройный.

Блондин, разумеется.

Щетина густая, но брился ежедневно.

Каждый день менял трусы.

Руки мыл двенадцать раз, а зубы чистил после каждого приема пищи.

Ну, насчет рук вы, скорей всего, немного приукрасили, но, с другой стороны, кто знает, какие там у них руки. Там дети ползают на четвереньках гораздо дольше, чем у нас. Такова, к сожалению, статистика, и я сам видел по телевизору. Уже большие, ходили на четвереньках по кругу…