Текст книги "Добрый ангел смерти"

Автор книги: Андрей Курков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 34

Сон, приснившийся мне под утро, наполнил тело такой бодростью, будто оно только-только созрело для настоящей жизни.

Удивительно легко я поднялся с подстилки. Оглянувшись, увидел те же красивые цветные пятна Гулиной одежды, разложенные по склону уходящего вверх монолита. Самой Гули рядом не было, но ее отсутствие показалось естественным, будто оно входило в ритуал утра, наступавшего для нее часа на два раньше.

Пройдет минут пятнадцать, и она появится, неся в руках объемный воздушный пучок пустынного хвороста, на котором будет готовиться наш утренний чай. Я бы даже не удивился, если б она вернулась, неся в одной руке охотничье ружье, а в другой – убитую лань или молодого сайгака. Правда, это видение уже превращало меня в представителя третьего пола – слабого ребенка, нуждавшегося в защите и уходе со стороны и мужчин, и женщин.

Моя энергия искала выхода, и я, расставив ноги на ширину плеч (повинуясь давно приобретенному от утренней радиозарядки инстинкту) принялся размахивать руками. Потом долго приседал, наклонился в разные стороны. И все с одной только целью – почувствовать себя хоть чуточку усталым. Но не тут-то было. Энергии словно прибавлялось после каждого взмаха рук. Я прекратил зарядку, снова оглянулся по сторонам. И увидел Гулю, вышедшую из-за одного из въезжавших в землю отрогов.

Она несла хворост. На ней была салатовая рубаха-платье. Она шла медленно.

Этот легкий воздушный ком сухих веточек и стеблей казался каркасом для нижнего шара какой-нибудь снежной бабы. А накладывавшиеся друг на друга, уходившие в конце концов сами за себя языки каменных отрогов на заднем плане выглядели искусной декорацией к постановке этого, очевидно, древнего эпоса. Эпоса, в котором все остается незыблемым: и горы, и небо, и песок, и красивая казашка в яркой одежде. И только странник, к которому она идет, является чем-то непостоянным, переменным, как сельское электричество. Красота незыблема, вечна.

Лишь те, что сражаются за нее, за обладание ею – они погибают, исчезают, теряются в песках. Мое присутствие в этой постановке делало постановку несколько модернистской. Я не сражался за обладание красотой. Я вообще не сражался. Я был спасен верблюдицей Хатемой и в конце концов меня подарили, предварительно у меня же испросив разрешения. Подарили красавице Гуле, словно отныне я должен был ее украшать.

Я подумал, что все это, весь этот бесконечный эпос мне очень нравится. Мне даже хочется, чтобы он действительно был бесконечным. Чтобы этот мир, в котором мы сейчас пребывали, по которому мы путешествовали, следуя уже скорее к условной, чем к реальной цели, оставался моим миром, красивым, суровым и в чем-то жестким. Чтобы этот мир не выпускал меня за свои границы.

От спички загорелся хворост, над которым завис котелок. Гуля скатала свои высушенные рубахи-платья и сложила в баулы. Солнце приподнялось над горами. На баул вылез хамелеончик Петрович и застыл, вытянув шею к небу.

Выпив чаю и раскатав на языке по паре соленых сырных шариков, мы отправились дальше извилистой тропкой, повторявшей кривую линию уходивших под землю каменных языков.

Шли долго, только однажды сделав привал для того, чтобы напиться из баллона воды.

Солнце уже опускалось, а горные отроги все не кончались.

И опять был ночлег в узкой ложбинке между двумя каменными языками. И ночь была тихая и звездная. Только утро оказалось недобрым. Еще во сне у меня как-то заныли руки, словно сдавленные в запястьях. А когда проснулся – понял, что руки действительно связаны за спиной. И лежал я на животе, уткнувшись носом в маленькую расшитую ромбиками Гулину подушечку. Я покрутил головой, еще не будучи в состоянии ощутить страх. Я был только озадачен и удивлен.

Я повернулся на бок, потом сгруппировался и не без труда уселся «ванькой-встанькой» – ноги тоже были связаны. Осмотрелся. Гули опять не было рядом, но на песке вокруг подстилки виднелось множество человеческих следов.

«Неужели это Гуля меня связала? – мелькнула сумашедшая мысль. – Я просто надоел ей, вот и решила уйти, а чтоб не догонял – связала…»

Я не успел додумать – откуда-то послышались два голоса, мужской и женский.

Сначала они звучали невнятно, но по мере их приближения, слова стали различимы и я к своему удивлению услышал чистую украинскую речь…

– Що ж ты, дурэнь, не втримав, а? – спрашивал женский голос.

– А! А сама ты? Що? Чом нэ побигла? Всэ тилькы я! – отвечал мужской.

Из-за ближнего отрога эта парочка вынырнула так неожиданно, что меня передернуло. Из груди моей вырвался то ли испуганный выдох, то ли стон – я узнал эти лица. Но пока до меня доходило, где я их видел, они тоже остановились в двух-трех метрах и смотрели на меня недоброжелательно и задумчиво, словно именно сейчас решали мою судьбу.

Эта пауза тянулась несколько минут. Потом чернявый остроносый парень наклонился надо мной – мне показалось, что он хочет меня клюнуть, так как он тянулся ко мне именно носом. Но оказалось – он внюхивался в меня.

– Бач! – повернулся он к своей подруге. – Усэ тило корыцэю пахнэ, а одна рука – икрою! То вин, мабуть, тиею рукою до росийського капитализму доторкнувся!

Его чернявая спутница усмехнулась.

– Чего вам от меня надо? – спросил я, пытаясь ослабить тугость веревки, стягивавшей мои запястья за спиной.

– Та ничего, нэ турбуйтэся, – усмехнулся чернявый. – Побалакаемо, може щось разом зробымо, щось корыснэ для витчызны…

Я уже ясно вспоминал те несколько моментов из прошлого, когда мы даже не то что сталкивались, а просто замечали друг друга. Точнее, теперь уже я понимал, что они за мной следили. Это они все время попадались мне на глаза и на Софиевской площади во время митинга и потом, когда я уже подходил к своему дому. Но как они оказались здесь, в казахской пустыне? Уж не их ли следы сопровождали мое путешествие с момента высадки на каспийский берег со шхуны «Старый товарищ»?.

– Вы бы хоть представились! – стараясь звучать как можно расслабленнее обратился я к ним.

– А чого прэдставлятысь? – пожал плечами чернявый. – Я – Петро, а вона – Галя. Ось и усэ пред-став-ление…

– Так вы что, от самого Киева за мной следили? – продолжал спрашивать я, желая получше понять происходящее и их планы.

– Ни, навищо… – говорил Петро. – Мы ж зналы, куды пан йидэ. От и выйшлы назустрич… Таки справы…

– А зачем же было меня связывать?

– А якбы пана нэ звъязалы, то и розмовы спокийнойи нэ було б… А так ось говорымо по-людськы… От як бы твоя казашка не збигла, то уси б вчотирьох побалака-лы… Ну а так втрьох довэдэться…

– Ну а про что вы побалакать хотите?

– Про що? Та про тэбэ. Про тэ, як ты, моекаль-чаривнык, чогось цикавого дизнався и чомусь никому про цэ нэ сказав… Всэ выришыв соби загарбаты… На святэ для нашего народу зазихнувся! Та за однэ цэ тэбэ вбыты мало! – неожиданно поднял голос Петро.

– Тыхшэ, тыхшэ – начала его успокаивать Галя. – Бо каминня посыпэться! – И она показала взглядом на горы.

– Ничего я ни от кого не скрывал, – сказал я. – Наоборот, хотел все домой, в Киев привезти…

– Нэ кажы дурныць, – махнул рукой успокоившийся Петро. – Повиз бы туды, дэ тоби кращэ б заплатылы!

Глава 35

Дневной зной начинал меня утомлять. Я сидел со связанными руками и ногами на подстилке. Рядом у маленького костра с нашей треногой и котелком возилась Галя, а Петр куда-то ушел. Я подумал, что глупо не воспользоваться отсутствием мужчины и бросил внимательный взгляд на эту черноволосую женщину.

– Извините, – сказал я. – У меня руки затекли… Вы не могли бы хоть на пять минут их развязать?

Галя обернулась, на ее красивом скуластом лице появилась усмешка.

– Спочатку рукы, а потим и ногы затэкуть… А мэни що, бигаты за тобою?

Ни… – И она снова повернулась к котелку, в котором уже что-то варилось. – Ось зараз нагодую тэбэ и зразу полэгшае… – добавила она, уже не глядя на меня.

Я кивнул себе. Похоже, что с этой Галей не так-то просто было разговориться.

– А Петр где? – спросил я через несколько минут.

– Петро? Зараз прыйдэ. Наши рэчи забэрэ и прыйдэ… Я упал на бок – балансировать на пятой точке было уже больно. Глаза мои стали закрываться – то ли от бессилия, то ли от вынужденной неподвижности меня стало клонить в сон. Я бы и заснул наверно, если б вдруг в нос не ударил какой-то знакомый запах.

Открыл глаза и увидел перед собой на подстилке котелок с гречневой кашей. Рядом сидела Галя, держала в руке аллюминиевую общепитовскую ложку и смотрела мне в лицо.

– Давай я тэбэ нагодую, – сказала она. – Ты тилькы прысядь, бо так нэ зможэшь.

Я послушно лег на спину и рывком сел. Тотчас возле моего рта появилась ложка с гречневой кашей.

– Видкрый рота, – приказала Галя. Каша была слишком горячей.

– Пусть остынет, – попросил я.

– Во дурэнь! Зараз Петро прыйдэ и взагали ничего тоби нэ дасть! – И вторая ложка с дымящейся кашей зависла у моего рта.

Этот обед был похож на пытку. Я хватал ртом воздух, надеясь, что хоть так каша немного остынет перед тем, как я ее проглочу. Но воздух был теплым и соленым. В конце концов я уже не мог есть и, чтобы избежать бесполезных объяснений, просто упал на другой бок и таким образом оказался спиной к кормившей меня Гале.

– Ты чого? – спросила она удивленно. – Що, нэ смачно?.. Ну як хочэш!

Во рту у меня горело. Языком я скатывал в комочки отслоившуюся от ожога слизистую и выплевывал ее на подстилку. Но эта боль понемногу утихла, и я заснул.

Разбудил меня голос вернувшегося Петра. Я лежал так же неподвижно и притворялся спящим, прислушиваясь к их разговору.

– И чого було стилькы йижы з собою браты? – Возмущался Петр. – Мы що, в голодный край йихалы? Вин йив?

– Авжеж. Я йому кашы дала… Нэ ругався, такый смырный, як тэля…

– А що, як тэбэ звъязаты – ты брыкатысь почнэш? Га?… Я лопату прынис…

Лопаты тут якыйсь мали, як для дитэй!

– А що йим тут копаты? Ты йиж, йиж, бо вжэ холодна… – А чому нэ солона?

– А хто мишэчок з силлю отым казахськым дитла-хам подарував? Я?

– Гаразд, гаразд. Заспокойся! Вин про щось розпо-видав?

– Ни.

– Шкода, що дивка збигла… Як бы них обох звъязаты, то вин бы нам всэ сам розповив…

Их тихая семейная беседа, в которой я не услышал ни особой ненависти к себе, ни какой-то явной или скрытой угрозы, подтолкнула меня к тому, чтобы заговорить с ними. Я, как бы просыпаясь, громко вздохнул, поерзал, потом повернулся на другой бок, к ним лицом. Они молча смотрели на меня.

– Дывы, прокынувся! – выдохнул Петр.

– Добрый вечер! – сказал я.

– Добрый-добрый, – усмехнулся Петр и погладил свои усы. – А чого цэ ты такый вэсэлый?

– Чего веселый? Я не веселый…

– Нэ крычыш, нэ матюкаешся? – продолжал он.

Я пожал плечами.

Петро достал трубку, прикурил от костра.

– Якый-то вин нэ такый, – сказал обернувшись к Гале и выдохнув табачный дым. – Иого впиймалы, звъязалы, а вин «До-брый ве-чер» кажэ. Хиба так можно?

– Та можэ нормальна людына, – вступилась за меня Галя. – Нэ хочэ сварытыся, хочэ в мыри жыты…

– Атож, покы мы його нэ розвъяжэмо… А потим?

– Послушайте, – сказал я, уже утомившись слушать о себе в третьем лице. – Скажите, что вы от меня хотите, и разберемся…

Петр и Галя словно опешили от такого конкретного предложения с моей стороны. Они переглянулись.

– Ну, якщо конкрэтно, – произнес наконец Петр. – Я ось лопату листав – будэш копаты пид нашым нагля-дом… Ты ж знаеш, дэ копаты?

– «В трех саженях от старого колодца», – монотонно сказал я, вспомнив старый донос.

– Ну а дэ сам колодязь?

– «За ограждением форта».

– Нэмае там давно вжэ ниякого колодязя. – Петр проницательно смотрел мне в глаза, словно поймал меня на вранье. – Дывысь, покы нэ знайдэш тэ, що Тарас Грыгоровыч закопав – покою тоби нэ дамо!

– Хоть бы руки развязали на часок! – протянул я устало, понимая, что продолжать «конкретный» разговор уже не стоит.

– Нэ розвъяжэмо, нэ сподивайся! – сказал Петр. – Ось колы згадаеш, як знайты тэ мисцэ, тоди розвъяжэмо и дамо тоби лопату в рукы, щоб як Ленин на суботныку!!!

Я снова лежал на боку. Отекшие руки и ноги давали себя знать – они казались не частью моего тела, а каким-то привязанным ко мне балластом, мешавшим двигаться и чувствовать себя свободным. С неба опускалась темнота.

Потрескивал костер за моей спиной; у костра о чем-то перешептывались Петр со своей Галей. На душе у меня было противно. Рядом не было Гули, и почему-то все, с ней связанное, теперь казалось сном, а весь ужас сегодняшнего дня просто возвращением к реальности. Киевская реальность догнала меня, нашла и связала по рукам и ногам. И это была только часть той реальности, которая могла меня догнать. Не лучшая и не худшая, а просто часть. И вот я лежал на подстилке, подогреваемой снизу песком. Болели запястья, сдавленные веревкой, все тело ныло и ломило. Оставалось только сжать зубы и лежать в ожидании того момента, когда измученное тело заснет, и я забудусь вместе с ним. Где теперь моя Гуля? Куда она убежала? Лишь бы с ней было все в порядке.

Ночью я проснулся под высокими звездами. Услышал двойное дыхание Петра и Гали, лежавших на своей подстилке метрах в трех от меня. Они словно специально легли по другую сторону потухшего костра, над которым стояла треножка. Мирная ночь настраивала на спокойное течение мысли.

Справа от них лежали мой рюкзак и Гулин двойной баул. Ни Петр, ни Галя к ним не прикасались, что сейчас мне казалось очень странным. Только баллон с водой лежал у потухшего кострища. Я посмотрел на наши с Гулей вещи. Неужели записанное в новой конституции Украины уважение к собственности не позволило моим тюремщиками поинтересоваться содержимым рюкзака и баула? А ведь там и рукопись Гершовича, и донос-рапорт ротмистра Палеева, который, собственно, и определил цель моего бегства-путешествия. Странно, что они даже не спросили – что у нас там лежит… С одной стороны, такое их поведение меня успокаивало, да и с самого начала был в их агрессивности какой-то дилетантизм, непрофессионализм, позволявший не воспринимать их всерьез, как угрозу моей жизни. Они словно играли в агрессивность. Я вспомнил все, что знал и слышал об УНА-УНСО в Киеве. Вспомнил резкие и агрессивные лозунги, манифесты, предвыборные программы. И (по какой-то странной ассоциации) выплыл из далекого прошлого театр Леся Курбаса. Да, в их агрессивности было что-то театральное.

Успокоенный этими размышлениями, я снова заснул.

Спал я крепко, но меня тревожили какие-то странные звуки – то ли всхлипы, то ли вскрики. Потом я увидел сон – Гулю, ее красивое чистое лицо, карие глаза напротив моих глаз. Мы словно говорили во сне глазами, а потом я погладил рукой ее волосы, такие мягкие, шелковые. И ее дыхание, сладко-соленое, легкое – я перехватывал его ртом и делал своим дыханием. Я хотел, чтобы мы дышали одним и тем же воздухом, чтобы у нас все было общее и только наше.

Я проснулся от прикосновения ее горячих сухих губ к моему лбу.

Руки мои были свободны, только запястья, измученные веревкой, чесались, словно искусанные комарами.

– Тише, это я, – тепло выдохнула Гуля, склонившись над моим лицом. – Подожди, я разрежу веревку на ногах.

Ее голова уплыла от моего лица. А я лежал неподвижно на спине и ждал, когда она снова заслонит надо мной небо.

– Все, – прошептала она, усевшись рядом на подстилку.

– А они? – спросил я тоже шепотам.

– Я их связала.

– Тогда почему мы говорим шепотом?

– Потому что ночь. Они, может, еще захотят поспать…

Я кивнул. Попробовал подняться на локтях. Но Гуля остановила меня.

– Еще рано, – прошептала она. – Давай полежим до рассвета. Я тоже хочу спать.

Глава 36

Утром мы «вручную» поили чаем связанных Галю и Петра. Они выглядели не очень-то хорошо – прерванный сон, ясное дело, никому на пользу не идет.

– Цэ вам даром нэ пройдэ! – сказал он, тяжело вздохнув.

Потом замолчал. И молчал долго, с полчаса.

– Послушайте, – поинтересовался я. – Вы же давно за нами следили, я видел ваши следы несколько раз после того, как высадился на берег. Чего ж вы только теперь решились?

– Яки слиды? – искренне удивился Петр. – Нэма нам чого робыты – за вамы слидкуваты. Мы тэбэ тут чекалы, и одного, бэз циейи казашкы!

– У нее, кстати, имя есть – Гуля, – сказал я строго. – Она – моя жена.

На усталом лице Гали я вдруг прочел удивление. Она посмотрела на Гулю как-то по-другому, словно открыла для себя нечто, раньше не замеченное.

Петр тоже скосил глаза на Гулю, но его усатое лицо осталось мрачным.

– Люльку мэни дай! – попросил он.

Я нашел его трубку, потом под его «связанным» руководством набил ее табаком, сунул ему под усы и дал прикурить.

– Ну так що будэмо робыты? – спросил он как-то обреченно, выдохнув табачный дым.

– Не знаю, – признался я. – Я с вами встречаться не собирался. Развязывать вас опасно – вы нас свяжете, а это мы уже проходили… Подождем, может что-нибудь в голову придет. Может, оставим вас здесь, а сами дальше пойдем…

– Ты що, з глузду зьйихав? – Петр блеснул глазами. – Як цэ – нас тут залышыты? Розвъяжы, бо погано будэ!

– Ну вот, – я развел руками, радуясь тому, что запястья отдохнули от веревки. В самом этом жесте, в его возможности я ощутил вернувшуюся ко мне свободу. – Вот видите, вы мне уже угрожаете, а что будет потом, когда я развяжу вас? – спросил я не без ехидства.

– Заспокойся, Пэтро, – заговорила вдруг Галя. – Трэба буты розсудлывым…

Можэ, вы нам хоч ногы розвъяжэтэ и тоди разом пидэмо? – обратилась она ко мне.

Я пожал плечами.

– Надо подумать. Давайте сначала выясним, какие у кого цели. Могу начать с себя. В принципе, я хотел найти то, что закопал Тарас Григорьевич, и привезти это в Киев, чтобы, как бы это сказать… получить от родной Украины славу и деньги… или только славу… Ну а у вас, шановные, какие цели?

– Та цили в нас схожи, алэ нам вид риднойи державы ани грошей, ани славы нэ потрибно, – заговорил Петр. – Головнэ, щоб всэ, що налэжыть Украйини, поюрнулось до нэйи… Особлыво таки святи рэчи…

– Ну вот, цели у нас похожие, остается только провести переговоры о достижении этих целей… – Я выжидательно посмотрел Петру в глаза. – И если договоримся – можем дальше отправляться вместе. Только как вы узнали, что я сюда собираюсь?

– Наш товарыш, капитан СБУ, нам про тэбэ всэ розповив.

– А вы что, с СБУ дружите? – удивился я.

– Всюды е нормальни люды, – ответил Петр и отвернулся.

Я оглянулся на Гулю – она думала о чем-то своем, потом обратил взгляд на Галю – она тоже опустила глаза и о чем-то размышляла, и вид ее мне показался поэтически-грустным, в то время как красивое лицо моей казахской жены отличалось сосредоточенностью и серьезностью – Розвъяжыть мэни рукы, – вдруг подала голос Галя. – Я вам кашу зварю, у мэнэ крупа е. И Пэтру трэба йисты, бо в нього выразка.

– Что у него? – переспросил я.

– Язва по-вашому, – пояснила Галя.

Я обернулся к Гуле. Мы переглянулись.

– Я сама сварю, – сказала Гуля строгим голосом. – Где крупа?

Галя кивнула на сумку возле кострища.

Солнце начинало прижаривать. Я тоже проголодался, и мысль о каше отвлекла меня от высоких межнациональных материй.

Потом мы кормили с ложечки Галю и Петра, а после этого уселись поудобнее и поели сами. Сварили чаю, и опять каждый работал «на два рта», успевая и сам отхлебнуть, и к губам пленников пиалки поднести. Гуля достала сырные шарики и угостила ими Петра и Галю.

Немного разморенные едой и солнцем, мы потеряли ощущение утренней бодрости и, должно быть, готовы были уснуть, но тут Гуля решительно встала на ноги.

Расправила на себе ярко-салатовое платье-рубаху.

– Надо идти, – сказала она.

На лицах пленников прочитывалась усталость.

– Так что, развязать им ноги? – спросил я Гулю.

Она задумалась.

В тишине послышалось мне тишайшее шепотливое движение песка – голос пустыни. Я оглянулся на кромку песка, сухим морем лизавшего каменный берег гор.

Никакого движения видно не было, но я уже знал, что медленное движение песка, как и воздуха, невидимо и неощутимо.

– Послухай, – услышал я голос Петра. – Можэ, домовымось якось… Ну так, щоб разом? Алэ щоб бэз усякых там москальськых фокусив!

Я обернулся. Тяжело вздохнул – странным мне показалось, что не я ему ставлю условия, при которых он будет развязан, а он мне.

– Ну так що? – спросил он, выждав минуту.

– Знаете, что, – еще разок вздохнув, ответил я. – Давайте договоримся так: я вас развязываю, но при условии, что не только никаких «москальськых фокусив» не будет, но и никаких «хохляцких»!

Петр пожевал губами, словно принимал какое-то очень важное решение.

– Гаразд, – наконец выдохнул он. – Розвъязуйтэ! Я опять посмотрел на Гулю.

Она кивнула.