Текст книги "Золотой империал"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что же вы остановились, господин Чебриков? – Голос экзаменатора холоден и сух.

– Шестьсот шестьдесят шесть…– вяло читает Петр Андреевич.

Экзаменатор, ничуть не удивившись, заносит странный номер в ведомость напротив фамилии экзаменуемого и кивает на стоящий напротив стул:

– Присаживайтесь…

Чебриков пытается сесть на стул, но это невозможно: шашка в ножнах путается под ногами, цепляется за стол… Черт бы побрал этот анахронизм, но что поделаешь: неизменный атрибут парадной жандармской формы… Наконец Петр Андреевич устраивается, поставив шашку между ног, будто так и задумывалось, и, картинно опершись на эфес, готовится отвечать на задаваемые вопросы.

– Итак, дорогой мой Петр Андреевич, – елейным голоском начинает похожий на крысу длинным подвижным носом и скошенными лбом и подбородком крайний слева экзаменатор, – ответьте-ка нам на такой вот вопрос…

Он медлит, лениво перелистывая короткими, поросшими серой щетиной пальцами какую-то книжку, в которой Чебриков с ужасом узнает проклятую «Историю СССР».

– Сообщите-ка нам, сударь, в каком году и где именно состоялся Первый, учредительный съезд РСДРП?

Черт возьми, но в билете такого вопроса явно не было! Там было… Чебриков с ужасом понимает, что не помнит ни единого слова из только что прилежно исписанных листков, лежащих сейчас перед экзаменаторами слишком далеко, чтобы разобрать хотя бы строчку.

– Первый съезд…

– Не знаете? – Смахивающий на грызуна экзаменатор гневно и обличающе упирает кургузый немытый палец чуть ли не в лицо ротмистра, и Петр Андреевич с ужасом ощущает исходящий от него затхлый крысиный запах.

– Раскройте суть апрельских тезисов Владимира Ильча Ленина! – следует предательский выстрел уже с правого фланга.

Чебриков в панике оборачивается к новому противнику, на этот раз сухопарому, словно жердь или, скорее, колодезный журавль, лысому как колено, старику с орденской Владимирской лентой через плечо и почему-то с орденом Ленина, большим, как чайное блюдце, на шее. Какие еще, к чертовой бабушке, апрельские тезисы? Ведь вторым вопросом в билете был… был…

– Назовите точную дату начала боев с японскими милитаристами на реке Халхин-Гол!

Это вступила в действие тяжелая артиллерия в лице сумрачного мужика в сером армяке, длинные сальные волосы которого, расчесанные по-дьячковски на прямой пробор, спадают на усыпанные перхотью плечи.

– Не торопитесь, Григорий Ефимович! – осаживает неопрятного и неприятного мужика щупленькая, востроносая, довольно-таки смазливенькая барышня, недвусмысленно подмигивая ротмистру. – Пусть лучше он расскажет нам про то…

– Кто такой Адольф Шикльгрубер?! – Распалясь, стучит кулаком по столу невесть откуда взявшийся давешний «водочный» мужичонка в синем ватнике, но уже почему-то в белоснежных лейб-гусарских лосинах, рельефно обтягивающих полные, как у женщины, ляжки, и в кокетливой кружевной наколке горничной на голове. Распахнувшаяся телогрейка с косо нашитой на груди белой тканевой полоской с длинным номером открывает шитый золотом камергерский мундир. – Даты рождения и смерти, основные вехи биографии, достижения, промахи, просчеты…

Число экзаменаторов стремительно растет, и в толпе, восседающей, возлежащей и подпрыгивающей за огромнейшим столом, растянувшимся чуть ли не на километр, мелькают то красная морда скандальной бабищи в вязаном берете, то лицо диктатора с труднозапоминаемой грузинской фамилией, очень похожего на Пржевальского, то физиономия очкастого коллекционера, теперь, правда, без очков, но вставившего в глазницу наподобие монокля серебряный рубль с двуглавым орлом, то представительная физиономия бровастого старика с рядом орденских звездочек на груди… В какофонии участвует даже серебристый металлический Ульянов-Ленин с ордена на шее журавлеобразного старца, развернувшийся ради такого случая анфас…

– Когда?.. Почему?.. Объясните!.. Перечислите!.. Сообщите!..

Чувствуя себя полностью растоптанным свалившейся неведомо откуда напастью, Петр Андреевич вскакивает на ноги, инстинктивно хватаясь рукой за эфес шашки, но с изумлением и ужасом видит, что вместо доброго стального клинка у старомодного, но верного оружия – погнутая алюминиевая вилка без одного зубца с насаженной на нее полуразварившейся-полупригоревшей картофелиной.

Разнообразнейшие и все более устрашающие монстры-экзаменаторы уже лезут через стол, протягивая к горлу графа, словно в кинематографических «жутиках» Ханжонкова, трупно-зеленые когтистые лапы…

– Тихо! – Главный экзаменатор, до этого момента невозмутимо сидевший на своем месте, призывая к тишине, сначала стучит по столу кулаком, а затем выхваченным откуда-то ржавым молотком, закрепленным на рукоятке полувыпавшим гвоздем, по звонкой, как медные литавры, лысине крысоподобного субъекта, обзаведшегося уже острыми волосатыми ушками и парой длинных желтоватых зубов, высовывающихся из-под верхней губы, самозабвенно вопящего что-то, не обращая никакого внимания на удары, о Первом съезде российских социал-демократов…

– С прискорбием вынужден заметить, ваше сиятельство, что знания ваши по программе краткого курса истории СССР, увы, оставляют желать лучшего…– Неуловимо изменившийся и теперь напоминающий кого-то очень-очень знакомого, инквизитор с деланным сочувствием разводит руками, хотя в крохотных его глазках, еще более уменьшенных мощными стеклами пенсне, светится садистское торжество. – Засим прошу…

Рука его указывает на левый край уходящего в бесконечность стола, где внезапно похолодевший ротмистр видит возвышающуюся во всем своем отвратительном совершенстве гильотину.

– Я… вы… вы не смеете…– лепечет в растерянности он, но сотни цепких рук подхватывают его и силком ставят на полированную поверхность стола, превратившегося вдруг в помост.

– Будьте мужественны, граф! – с ерническим пафосом провозглашает главный экзекутор, уже в алом балахоне палача возвышающийся, скрестив руки на груди, над морем ликующих голов около проклятого изобретения парижского врача. Что-то ужасно знакомое в этой белозубой улыбке, в этих чертах лица…

Скользя непослушными ногами на полированных досках, но высоко, насколько это возможно, вздернув голову, ротмистр, решивший, подобно сотням тысяч казненных аристократов и просто честных людей, не терять лица до самого кровавого финала, шагает к орудию смерти, но умереть героем ему все-таки не суждено…

Чьи-то бесцеремонные руки хватают его, скручивают руки и ноги и швыряют под сверкающий в недосягаемой высоте нож. Еще мгновение, и… Ш-ш-ш-ш-шх… Холодное лезвие «бритвы революции» касается шеи, и последнее в своей жизни, что слышит Петр Андреевич, весь холодея, – издевательский хохот палача, вдруг в последний момент узнанного, под рев толпы, скандирующей так, что содрогается помост:

– Смерть дворянам! Смерть царям! Смерть России!!!

* * *

– А-а-а! – выпал в действительность с придушенным воплем ротмистр, уже ощущающий, что голова все-таки осталась на своем, Богом предназначенном ей месте, и понимающий с огромным облегчением, что пережитый фантасмагорический кошмар – всего лишь сон.

Утро встретило графа морозной свежестью окружающей атмосферы, вкусом какой-то химической гадости наподобие ацетона во рту, какой-то непрекращающейся вибрацией и дикой головной болью, заставлявшей вспомнить излюбленную пытку испанских инквизиторов – воздействие на голову еретика напрерывно капающей воды… В довершение всего ногами ротмистр вообще не мог пошевелить! Связан? Нет, руки вроде бы действуют исправно, и верный «вальтер», слава богу, на своем месте в кобуре под мышкой. В чем же дело?

С мученическим стоном, опасаясь ненароком расплескать содержимое черепной коробки, представлявшееся в воображении, еще находящемся во власти ночного кошмара, чем-то вроде холодца, перемешанного со всевозможными иголками, гвоздями и прочими острыми предметами, Петр Андреевич скинул с лица какую-то тряпку, действительно мерзко вонявшую крысами, и на несколько миллиметров приподнял голову со свернутого в рулон бронежилета, дабы визуально оценить состояние своей нижней части, ожидая, впрочем, самого худшего…

На какой-то старой кошме, заменявшей ротмистру одеяло, в ногах уютно устроился, свернувшись в огромный шерстяной клубок, безмятежно спящий Шаляпин, вчера столь радушно угощенный сметанкой. Только сейчас граф осознал причину мощной вибрации, исходящей от живого мотора и ранее ошибочно отождествляемой с галлюцинациями похмельного сознания.

Сгонять так уютно устроившееся животное казалось настоящим кощунством, поэтому Чебриков облегченно откинулся на свою импровизированную подушку, уже не сопротивляясь объятиям Морфея, тоже, вероятно, страдающего абстиненцией, поэтому к сантиментам склонного меньше всего.

Повторное всплытие из бездны, на сей раз без всяких шизофренических сновидений, было вызвано реальным до жути ощущением, что по груди и животу ходит кто-то довольно тяжеловесный, а затем лицо что-то защекотало.

Ротмистр распахнул глаза и вместо справляющих Масленицу зеленых чертей прямо перед носом увидел серьезную физиономию Шаляпина, видимо пытающегося сообщить хозяину жилища что-то важное. Его огромные бисмарковские усищи и щекотали нос и губы Чебрикова, заставляя одной силой воли пересиливать чихательный позыв. Завидев, что человек открыл глаза, кот молчком разинул свою внушающую невольное уважение пасть, будто поприветствовав его (он, видимо, вообще избегал напрягать голосовые связки во всех случаях, не касающихся вокала напрямую), и, взмахнув пушистым хвостом, тяжело спрыгнул на пол. Петру Андреевичу не оставалось ничего иного, как последовать его примеру.

9

– Доброе утро, Николай Ильич! – По наглым глазкам Лукиченко на улыбающейся (так и подмывает сказать «лыбящейся») физиономии не понять, то ли действительно он желает начальнику доброго утра, то ли издевается. Судя по настенным часам, истекал третий час дня.

Николай решил отложить выяснение этого насущного вопроса на неопределенное будущее:

– И ты будь здоров, Виталий.

Обычный, рутинный до предела день неспешно приближался к своему завершению. Рапорт внезапно не понадобился, так как дело по неудачно накрытому логову наркоторговцев вместе с двумя имеющимися в деле жмуриками благополучно забирали в область смежники. Следовательно, можно было считать, что из-под опасно прошелестевшего перед самым носом тележного колеса собака по фамилии Александров вывернулась удачно – не пришлось бежать куда глаза глядят и пищать по дороге.

Теперь главным направлением удара стал «мочила хулиганов», как его уже окрестили падкие на прозвища оперативники, шутившие по этому поводу (черный, надо сказать, юморок!), что если в скором времени загадочный мясник не перережет всю хоревскую шпану, то она сама переквалифицируется в тимуровцев и шахматистов-любителей из опасения попасть под его острый ножичек нулевого размерчика.

Собственно говоря, в данной шутке была доля не только шутки, но и правды: обычно вызывающе наглая городская дворовая бражка мигом попряталась по глухим углам и, хотелось думать, надолго. Даже дружков-знакомых приятелей, которых обычно можно было искать неделями, непременно удавалось найти если и не дома или по месту учебы, то уж в давно и хорошо знакомых милиционерам местах. По городу из уст в уста передавались мутные байки насчет не то пострадавшего когда-то от хулиганов парня, поклявшегося страшной клятвой отомстить, отслужившего в Афгане, нахватавшегося там приемчиков, и наконец вернувшегося, чтобы воплотить в жизнь задуманное, не то какого-то спятившего мента, разъезжающего по стране, чтобы карать недрогнувшей рукой подобные шайки. Истины, конечно, в этих образчиках устного народного творчества не было ни на грош, но свою положительную роль они все-таки сыграли…

Хотя Александрову стало уже ясно, что всякого рода разборки здесь ни при чем, а ниточки, связывающие происшедшие события воедино, тянутся к фигуре загадочного Князя, он упорно продолжал отрабатывать положенные штатные мероприятия, то есть вести допросы лиц того круга, в котором вращались потерпевшие (ну нет в юриспруденции такого слова, как «покойные»), составлять таблицы их знакомств, дотошно выпытывать подробности последнего дня жизни.

Силясь выжать хотя бы жалкую каплю информации из могучего увальня с алым, как у девушки, румянцем, цветущим на круглых, еще по-юношески покрытых не тронутым бритвой пухом щеках – почти идентичной копии, судя по фотографиям, убитого Акулы Королькова, – Николай мыслями был очень далеко от кабинета, по-казенному уютного.

Не нравилось ему, что с событиями последних дней напрямую было связано появление необычных, мягко выражаясь, монет. В первом случае – загадочными червонцами… тьфу, опять… империалами расплатился с Клещом, по словам гражданки Алехиной, именно Князь. Во втором – не менее загадочный полтинник, вернее «монета из белого металла царской чеканки с изображенным на одной стороне портретом мужчины, повернутым влево, окруженным надписью „Б. М. АЛЕКСАНДРЪ IV ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ ВСЕРОССIЙСКИЙ“, на другой стороне – гербовым российским орлом с надписью внизу полукругом: „50 КОПЪЕКЪ. 1989 г.“, который попал к пенсионеру Колоскову из рук какого-то не по-нашему выглядевшего странноватого типа, явно обрадованного возможностью продать монету первому встречному.

Так может поступить, допустим, очень стесненный в средствах человек. Опять же соответствует полному отсутствию какого-либо содержимого в карманах жертв. И выглядел незнакомец, по словам Егора Кузьмича, изможденным и каким-то голодным, хотя чисто одетым и не лишенным манер.

«Какое-то старомодное у него обращение! – выразился пенсионер-нумизмат. – Словно в фильмах про дореволюционную жизнь…»

Не искомый ли Князь этот загадочный человек с полтинником?

Совершенно отчетливо вспомнилось, что по-стариковски наблюдательный пенсионер Колосков приметил, как странный прохожий, словно споткнувшись у его прилавка на мгновение, вернулся, внимательно рассмотрел лежавшие перед стариком монеты, затем отошел на несколько шагов и, вынув что-то из кармана, принялся то ли пересчитывать, то ли перебирать на ладони. Егор Кузьмич тогда решил, что он хочет купить какую-то вещь и подсчитывает наличность, готовясь торговаться, но, когда перед ним оказался странный полтинник, позабыл про все…

Что же перебирал Незнакомец (пока не доказано, что он и Князь – одно и то же лицо, будем звать его так) на ладони? А не монеты ли, подобные проданной? Предположим, что для продажи была выбрана самая дешевая из монет… Тогда сделка – всего лишь пробный заход! Незнакомец выручил явно маловато, но у него, видимо, есть запас своего товара. Значит, найти его можно именно на барахолке. Второго продавца монет там нет, следовательно…

Нужно срочно узнать у Жорки, каждый ли день торгует Егор Кузьмич, и попытаться хотя бы рассмотреть «залетного»…

– Вы свободны на сегодня, Бакареенко. Давайте я пропуск подпишу…

Трубку в отделе, где трудился Жорка, сняли только после нескольких гудков.

– Але! – раздался недовольный женский голос. – Чего вам?

– Здравствуйте… Мне бы Конькевича Георгия Геннадьевича…

– А кто его спрашивает?

– Да…– Николай замялся, думая, как бы не подставить Жорку, сделав его объектом женских сплетен. Пойдут еще разговоры, что, мол, Конькевич натворил что-то, милиция им интересуется…– Я по личному делу… Знакомый я его.

– А-а, знакомый, – протянула невидимая женщина. – Нет его. Час назад отпросился у начальника и исчез. Наверное, на сегодня – уже с концами.

– Спасибо…

Куда же его черт унес? Может быть, домой?

Телефон Жоркиной квартиры не отвечал. Шляется опять где-нибудь, дон-жуан неугомонный! Интересно, осталась ли в городе хоть одна мало-мальски привлекательная, не говоря уже хорошенькая, девушка или молодая женщина?

– Ты что, Ильич, монетами заинтересовался на старости лет? Коллекцию собираешь или так?..

Лукиченко, как всегда улыбаясь, завис над плечом Александрова, нагло, без всякого разрешения разглядывая листок бумаги с карандашной протиркой обеих монет – золотой и серебряной, – сделанной вчера. На этой самой бумажке капитан сейчас задумчиво обрисовывал ручкой рабочий и домашний Жоркины телефоны.

Вздрогнув от неожиданности, Николай торопливо перевернул листок изображением вниз.

– А тебе какое дело? Своими делами занимайся!

Лейтенант деланно пожал плечами, отходя к своему столу.

– Да мне-то, собственно, никакого дела.

Кинув бумажку в портфель, Александров быстро оделся и буркнул Лукиченко:

– Я к свидетельнице. Будут спрашивать, так и скажи. Пока.

Подчиненный снова пожал плечами и промолчал, но, когда капитан уже покидал комнату, деланно-небрежно бросил вслед:

– Слышь, Ильич! А ты не притырил тогда случайно один золотой, а?

Палец лейтенанта указывал на портфель, в котором покоилась бумажка с протиркой.

– Их там точно сорок семь было? Как в описи?

Когда Николай подкатил к рынку, поставил машину и пробился сквозь поток расходившихся покупателей, барахолка уже почти опустела. Ни Егора Кузьмича, ни какого-либо подозрительного субъекта, походящего на его описание, там, естественно, не оказалось.

* * *

– Тсс, Георгий, вот он, кажется…– шепотом известил сидящего рядом и изображающего продавца какой-то электрической дряни Конькевича пенсионер Колосков.

Территорию рядом с законным местом нумизмата удалось освободить от торгующего всяким электрическим хламом спившегося монтера Федорчука, только купив у него весь выложенный сегодня товар вместе с куском потерявшей цвет ситцевой занавески, на котором тот был разложен. Сумма, достаточная для покупки двух поллитровок по коммерческой цене, больно ударила по карману Георгия, и так не очень тугому, но он надеялся возместить потери за счет родной милиции, работу которой он, собственно говоря, сейчас и выполнял.

Завидев краем глаза приближающуюся высокую фигуру в добротной зимней куртке наподобие летной, не кожаной, а из какой-то плотной ткани, черных узких брюках, заправленных в высокие шнурованные ботинки на толстой подошве, и в какой-то легкомысленной круглой кепке с длинным козырьком (похожие, помнится, носили в одном из виденных в «Экране» американских фильмов спортсмены, игравшие в какую-то командную игру типа русской лапты), Жорка уткнулся в свой импровизированный прилавок, бесцельно перебирая мотки проволоки, алюминиевые цилиндрики стартеров от ламп дневного света, карболитовые патроны для лампочек и почему-то неукомплектованное смывное устройство от унитаза «компакт».

– Добрый день, – приятным баритоном поздоровался с Колосковым неизвестный. – Как движется коммерция?

– Да, – неопределенно пожал плечами Егор Кузьмич, – плоховато…

Мужчина помялся с минуту:

– А я вам, знаете ли, еще одну монетку принес. Не желаете полюбопытствовать?

«Да, обращение и в самом деле какое-то старомодное, – решил Конькевич. – И одет несколько не по-нашему… Ботинок таких, к примеру, я и не видал никогда. И шапочка странная. Глаз-алмаз у старика! Интересно, в МГБ он не служил в молодые годы? Дырки в башке врагам народа не сверлил из верного нагана?»

Сделка, как и договаривались, была совершена быстро и без особенной торговли. Совсем не торговаться, как решили сообща, было рискованно, чтобы не спугнуть продавца. Получив за монету (какую именно, Георгий не разглядел, опасаясь проявлять к идущей рядом торговле явный интерес) растрепанную пачку разнокалиберных купюр, продавец вежливо пожелал Колоскову доброго здоровья и успешной торговли и неторопливо отправился дальше по рядам, приглядываясь и приценяясь то к помятому эмалированному чайнику, то к фарфоровым блюдечкам.

Выждав, когда, накупив всякого барахла, незнакомец направится к шаткому деревянному штакетнику, отделяющему вещевые ряды от продуктовых, Конькевич, шепнув Кузьмичу, чтобы тот продвигался к главным воротам, пригибаясь последовал за ним.

* * *

«Похоже, что вы опять влипли в историю, господин ротмистр. И что дальше?»

Не подавая вида, что подозревает о слежке, до предела топорной и дилетантской, Чебриков шествовал по направлению, перпендикулярному истинному, ведущему к его убежищу, на ходу анализируя ситуацию.

Сосед нумизмата, совершенно не похожий на торговавшего вчера, хотя перед ним и был разложен тот же самый товар, сразу бросился в глаза Петру Андреевичу, как только он приблизился к прилавку. Особенно подозрительными было показное равнодушие к совершаемой в полуметре от него сделке и какое-то судорожное и абсолютно бесцельное копание в своем никчемном барахле. Старик тоже смущал своей неожиданной суетливостью. Неужели?..

Нет, на действия полиции это не похоже. Ерунда какая-то. Те бы сразу окружили, навалились скопом… Провинция все же, да и методы этих сиволапых дуболомов, думается, вряд ли отличны. Хотя… Что такого он совершил предосудительного, чтобы им заинтересовалась местная полиция? Проживает без вида на жительство? Вздор. Никто ни разу и не пытался проверить документы. Кто-то из соседей правильно интерпретировал стрельбу по голубям, хоть и с применением глушителя, но все равно не бесшумную? Кто, в таком случае, мешал нагрянуть прямо в хибару, особенно когда он вчера пребывал в полном анабиозе, вызванном водкой (наверняка она все-таки была «паленой» – не зря мужичок так суетился), сражаясь в кошмарах с Кавардовским, каким-то прихотливым капризом расшатанной дурным алкоголем психики представленным экзаменатором и палачом по совместительству. Нет, тут, похоже, что-то другое.

Не принадлежит ли лжеэлектрик к местному преступному миру? Старика могли посадить просто так, для приманки. Принесет, к примеру, кто-нибудь ценную вещь, а за ним пустят такой вот хвост, чтобы выяснить, где простофиля обитает, дабы нанести ему вечерком дружеский визит. Дверной замочек (они тут явно от честных людей, сам видел, когда по подъездам ночевал) – фомкой, самого по глупой маковке – гирькой на цепочке… Впрочем у местной блатной публики методы могут быть иными. Скажем, серпом ловко орудуют или тем же молотком… Кстати, он почему-то считается не молотком, а молотом. Серп и молот…

А мужичок-то, похоже, один, без напарников. Ишь как чешет, словно на веревке привязанный! Стряхнуть его, что ли? Нет, когда еще представится случай выяснить…

Ага, вот и удобное местечко.

Чебриков, не меняя прогулочного шага, свернул на тропинку, ведущую мимо розового аляповатого сооружения с фальшивыми колоннами и псевдоантичным портиком, украшенным какими-то знаменами и щитами, судя по размещенным на стенах топорно намалеванным афишам – кинематографа – к парку.

Что этот довольно дикий участок соснового бора, неведомо какими путями оказавшийся чуть ли не в середине городской территории, называется парком, да еще культуры и отдыха, Петр Андреевич узнал всего несколько дней назад совершенно случайно и несказанно этому определению удивился. Конечно, с другой стороны розового здания, именуемого пышно, в духе Великой французской революции домом культуры, имелось высоченное неработающее колесо обозрения, какие-то качели и прочие увеселительные приспособления, но чтобы лес, хаотически пересекаемый чуть заметными в сугробах тропинками, заросший кустами и диким подлеском, назвать парком! При этом слове в памяти всплывали Александровский сад в Москве и Летний сад в Санкт-Петербурге, Емпориум в Екатеринбурге, Лобковицкие сады на Градчанах в Праге, опять же Версаль… В этой же чащобе, вероятно, было очень удобно проламывать черепа заблудившимся прохожим да тискать общедоступных дамочек. Существуй такое безобразие в том Хоревске, городскому голове, полицмейстеру и тому же ротмистру Шувалову конечно бы не поздоровилось при первой же инспекции.

Смотри-ка, не боится топтун и в лес идти за простофилей, который на проверку может оказаться ни кем иным, как самим господином Серым Волком.

Свернув за поворот тропинки, показавшийся удобным, Чебриков остановился и стал спокойно поджидать своего преследователя, ломившегося наугад. В своей темной одежде он был почти неразличим для глаза в ранних по-зимнему сумерках, усугубленных тенью от высоченных сосен и густого кустарника, обильно разросшегося вокруг.

Лжеэлектрик, мучимый из-за быстрой ходьбы одышкой, вылетел из-за поворота всего в каких-то двух метрах от затаившегося ротмистра и по инерции налетел мягким животом прямо на ствол «вальтера» с навернутым из предосторожности глушителем.

– Ой!..

Петр Андреевич, не выпуская из левой руки пакет с покупками, легонько надавил топтуну стволом пистолета под ложечку.

– Добрый вечер, господин хороший. Ручки бы подняли для начала.

* * *

«Чертов Жорка. Где его, собаку, носит? Нет, не собаку – собаки в большинстве своем домоседки – кота мартовского!»

Объехав весь город и посетив почти все места, где мог по делам амурным или иного характера оказаться Конькевич, ругательствами и обидными эпитетами, сыпавшимися на голову приятеля словно из рога изобилия, Николай пытался заглушить в душе все более усиливающуюся тревогу и какое-то нехорошее предчувствие.

«Дурак я, дурак! – в сотый раз корил себя капитан. – Видел же вчера, как эти два оболтуса перемигивались – старый и… не очень старый! Конечно, решили, идиоты, самостоятельно разобраться с этим самым человеком с полтинником, шерлоки холмсы доморощенные, сыщики хреновы!»

Распаленное воображение угодливо рисовало голого синего Жорку, распластанного на цинковом столе морга под мертвенным светом мощных ламп, то с перерезанным горлом, то вообще с напрочь отхваченной башкой, иногда в компании со старым Колосковым, правда пристойно одетым, так как в бане с ним мыться Александрову, слава богу, не доводилось, не говоря уже о… и обнаженным он представлял его плоховато. Убиенный Конькевич время от времени поворачивал к Николаю лицо с трагически опущенными уголками губ и горестно вопрошал: «Какого же ты хрена так лажанулся, Николай?..»

Последняя подобная картинка капитану привиделась, когда он, завершая огромную петлю по темному городу, вновь приближался к Жоркиному дому, откуда несколько часов назад и начался его вечерний марафон.

Остановившись у подъезда, он долго не мог заставить себя поднять глаза, чтобы не наткнуться на мертвые провалы знакомых окон, но наконец отважился…

Оба окна – кухонное и в комнате – светились веселым электрическим сиянием! Дома, зараза! И главное – живой!

«Ну я ему сейчас!.. – Что он сделает с Жоркой сейчас, в мозгу Николая, еще полном жутких образов мертвецкой, как-то не вырисовывалось. – Ну я его!..»

Не обращая внимания на вполне возможно «заминированную» в новых, еще неизвестных местах лестницу, прыгая через две ступени и один раз едва не раздавив что-то живое, с хриплым мяуканьем прянувшее из-под ног, Александров пулей взлетел на Жоркин этаж и, не тратя времени на интеллигентский стук, с размаху двинул ногой в дверь у косяка. «Пусть, засранец, и замок поменяет кстати! – мстительно пробежала подленькая мыслишка. – Все равно на соплях все держится!»

Влетев в полутемную прихожую чуть ли не раньше выбитого замка, Николай едва не сшиб с ног выглянувшего на шум бледного с перепугу Конькевича с каким-то свертком в руках. В ванной, дверь которой выходила в узкую и длинную, словно кишка, переднюю, лилась вода и явно кто-то плескался.

Схватив друга за грудки так, что от воротника рубахи отлетели и весело упрыгали куда-то две пуговицы, капитан приподнял его, лишенного от неожиданности дара речи, и прижал к грязно-зеленой крашеной стене.

– Ты куда делся, детектив хренов? – Сказано было гораздо сильнее, но, боюсь, бумага не выдержит эмоционального накала всех выражений в стиле подполковника Каминского, выплеснутых на голову бедного нумизмата.

– Чего ты, чего?.. – слабо затрепыхался слегка придушенный Жорка, когда водопад льющегося на него сквернословия немного ослаб и разбился на отдельные ручейки. – С ума сошел, что ли? Дверь выбил… Замок-то почти новый был. Нажрался где-то, да?

Опешив от такой наглости, Николай опустил друга на грешную землю, вернее, давно не мытый пол прихожей, замахнулся, было, для приличной оплеухи, но в последний момент удержал руку на полпути. Переживания последних часов, выплеснутые только что исконно русским способом, унесли с мутным потоком мата и злость, окончательно вытесненную радостью от того, что видит друга живым и здоровым, чего, признаться, уже не ожидал…

– Ну, ты…– опасливо загородившийся локтем, но так и не выпустивший из рук свертка, оказавшегося сложенной стопочкой одежды, Жорка, видя, что «терминаторский» запал у Николая выветрился, перешел в наступление. – Полегче, понимаешь, ментяра!

– Молчи уж…– Александров устало опустился на стоящую под овальным зеркалом тумбочку. – Поговори у меня еще, поговори…

– Ты…– начал было Конькевич, но их с Николаем неожиданно разделила открывшаяся дверь.

– Я вам не помешал, милостивые государи? – раздался из ванной голос невидимого за дверью пришельца.

Капитан, выхватывая из наплечной кобуры табельный пистолет, рванул дверь на себя, не обращая внимания на негодующий визг петель.

Открывшийся взору худощавый, но отлично сложенный, высокий мужчина, видимо только что принявший ванну, о чем позволяли судить красная распаренная кожа и прилипшие ко лбу мокрые волосы, спокойно улыбался, придерживая руками на бедрах обматывающее их полотенце. Лучшего момента для задержания и быть не могло.

– Стоять! – скомандовал Николай, беря незнакомца на прицел. – Руки вверх!

Продолжавший безмятежно улыбаться мужчина лишь отрицательно покачал головой, продолжая придерживать полотенце:

– Вы знаете, господин… э-э…

– Александров, – подсказал из-за спины капитана Жорка.

– Вы знаете, господин Александров, это невозможно по целому ряду причин. Во-первых, – вежливый незнакомец указал глазами вниз, на полотенце, – по моральным. И кроме того…

За спиной чуть слышно скрипнула дверь.

Не опуская пистолета, Александров мгновенно обернулся на звук и увидел… огромного черно-серого кота, плавно перетекавшего в прихожую.

В следующий момент на него внезапно обрушилась темнота…

* * *

Сознание возвращалось постепенно.

Сначала прорезались звуки. Тиканье часов, скрип рассохшегося пола под чьими-то нетяжелыми шагами, шуршание бумаги… Затем сквозь веки проступил свет. Последней вернулась память.

Как же он купился на такой ерунде? А еще оперативник со стажем! Мокрая курица ты, а не оперативник! Лох ушастый! Что теперь собираешься предпринять?

Так, руки вроде свободны, видимо, посчитали вырубленным всерьез и надолго и поленились связать. Лежу на чем-то мягком – гуманисты, могли бы и на пол бросить. А Жорка-то, Жорка каков! Никогда не прощу предателя, если выпутаюсь!.

– Ваш приятель, Георгий Геннадьевич, вроде бы пришел в себя. Видите, как шевелятся глазные яблоки под веками? – Раздался прямо над головой спокойный, хорошо поставленный голос. – Вероятно, он сейчас как раз обдумывает ответный ход. Вставайте-э, господин полицейский! – Чья-то рука деликатно потрясла Николая за плечо.